Текст книги "Сигуатера"

Автор книги: Юрий Пахомов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

14

В первой же каюте на левом борту они обнаружили двоих: один, крупный, широкоплечий африканец был мертв, второй, не то малаец, не то японец, проявлял признаки жизни. Пульс был слабый, частил, зрачки на свет не реагировали.

Трыков прошелся лучом фонаря по каюте, высветил стол: на столе миски с недоеденной рыбой. Банки из-под пива.

– Обратите внимание, док, иллюминаторы в каютах задраены наглухо, прикрыты шторами. Мы ведь траулер вокруг обошли на шлюпке. Ни одного открытого иллюминатора.

– Может, ожидался шторм? Или…

– Что или?

– Или они чего-то боялись. Например, огня, который зажег море.

– Вы верите в этот бред?

– Ничего я не знаю. Пока я буду японцу вводить сердечные, вы посмотрите, что в соседней каюте. Только бога ради откройте иллюминаторы.

Трыков, продолжая икать, отдраил иллюминаторы. Стараясь не глядеть на вздувшийся труп африканца, Кленкин достал из укладки стерилизатор со шприцем, коробку с ампулами.

– Семен, заверни-ка ему рукав. Не забыл еще, как инъекции делают?

– А ч-чего сложного? Я и внутривенные делал. В океане ассистировал на операции. Аппендикс вырезали. Этот вроде трепыхается, японец. Холодный как мертвяк. Нас учили, если инфекция какая – лихорадка должна быть. Верно?

– Верно, верно.

Вернулся старпом.

– А в соседней каюте еще труп. Похоже, радист. Жуткое зрелище. Этот как?

– Тяжелый. Нужно по всем помещениям пройти. Картина пока неясная.

– Пошли.

В кормовой каюте, напоминающей пенал, не было иллюминатора. Старпом включил фонарь. На нижней койке лежал толстяк. Он был без сознания. На крюке висела поварская куртка, грязный колпак.

– Г-глядите, там в углу что-то шебуршит.

Старпом направил луч фонаря – голубоватый клин выхватил из темноты перепуганное мальчишеское лицо. Парнишка забился в угол верхней койки, завернулся в одеяло.

– Ты живой? – спросил старпом по-английски.

– Да, сэр.

– Можешь сам спуститься вниз?

– Могу… сэр. Но я боюсь.

– Не бойся, мы не причиним тебе вреда.

Парнишка, выполнявший на судне роль стюарда, оказался смышленым, свободно говорил по-английски. От него удалось узнать, что судно вышло из Кейптауна две недели назад. Ни с каким судном не встречалось. Никого из пассажиров на борт не брали. Их задача – промысловая разведка.

– А что они ели за последние сутки?

Старпом ухмыльнулся, но перевел.

Стюард с изумлением уставился на Кленкина.

– Рыбу они ели, рыбу, док. Они все время едят рыбу. Это вы требуете для команды соки, фрукты, витамины.

Стюард что-то сбивчиво заговорил. Кленкин различал лишь отдельные слова.

Старпом вытер лоб.

– Пацан говорит, что отдельно готовят только капитану. Мясо ему готовят. Но рыбу он тоже ест. Господи, ну и вонища. Что еще, спрашивайте, док.

– Переведите: как началось заболевание?

По мере того как стюард говорил, лицо у старпома мрачнело.

– Так, понятно. Теперь слушайте. Трыков, что ты мне в глаза светишь? И не икай, а то я тоже начну. Может, я не все понял, но суть такова: пацан собирался мыть посуду, но услышал в коридоре крик. Потом вбежал кок Джованни и сказал, что бросили атомную бомбу и теперь горит море. Боцман и второй штурман спускают шлюпку. Но уж лучше умереть у себя в каюте. Джованни – этот вот толстяк. Похоже, он еще жив.

– А он видел огонь?

– Кто он?

– Мальчик.

Старпом спросил стюарда. Тот отрицательно покачал головой.

– Пожалуйста, спросите у него, пусть подробнее расскажет, обедал ли он со всей командой. Наконец, горящее море… Может, он видел в иллюминатор?

– Иллюминатор… Ладно, спрошу. Но, если мы выберемся отсюда, я заставлю вас изучить язык.

Стюард быстро, как мышонок, озирался по сторонам. Личико у него снова стало жалким, испуганным.

– Т-ты, не бойся, малый, – сказал Трыков и погладил мальчика по голове. – Обойдется.

– Спасибо, Сема, – старпом коротко рассмеялся, – ты и меня заодно успокоил. Так, дайте поговорить с человеком.

Выяснилось, стюард не обедал со всеми, он вообще двое суток ничего не ел. За какую-то провинность капитан запер его в шкиперскую кладовую. Стармех выпустил после ужина – нужно было мыть посуду. Стюард успел подняться из кладовой в каюту, когда началась заваруха. В иллюминатор он смотреть не мог по той причине, что в каюте нет иллюминатора.

15

Хорошо, что он успел полистать справочники. За два года плавания литературы у доктора скопилось много, но по отравлениям, как на грех, информация была скудная.

В шестьдесят восьмом году в Японии свыше тысячи человек заболело, а девять погибло от болезни «Юсо» – результат употребления в пищу рисового масла, загрязненного полихлорированным афелином. Рисовое масло экипаж «Орфея» не ел.

В шестидесятые годы в Англии ученые столкнулись с таинственным заболеванием, от которого погибли десятки тысяч индеек. Позже удалось выяснить, что птиц кормили заплесневелыми земляными орехами. Оказалось, что плесень вырабатывает яд – афлотоксин. Опять не то!

Единственный продукт, что ела вся команда, исключая, возможно, капитана, – рыба.

Тропические рыбы, особенно иглобрюхообразные – им была посвящена глава справочника – могли подбросить любой сюрприз. В печени, икре, молоках собаки-рыбы, например, содержится сильнейший яд – тетродоксин. Смертность от отравления этим ядом составляет шестьдесят процентов.

В Японии собаку-рыбу употребляют в пищу как деликатесное блюдо под названием «фугу». Его разрешают готовить в ресторанах, имеющих специальный патент, и все равно ежегодно сотни японцев отправляются на тот свет, отведав лакомое кушанье.

Собаку-рыбу команда не ела, на ужин был приготовлен обычный промысловый окунь. Но, оказывается, существуют так называемые вторично ядовитые рыбы. Токсины, вызывающие отравления рыбами этого типа, содержатся в водорослях. Водоросли поедает промысловая рыба и…

Сигуатера… Неприятное слово. Сигва – на местном наречии назывался моллюск, вызвавший массовое отравление людей в Гаване в конце прошлого столетия.

Вот здесь симптоматика, что называется, била в «яблочко», кроме, пожалуй, горящего моря.

Утешало, что помощь при отравлении ядовитыми рыбами не требовала каких-то особых действий и медикаментов. Промывания с адсорбентом, сердечные средства, покой.

16

Они теперь уже вчетвером обошли судно. Всего в каютах, кубриках, служебных помещениях было обнаружено восемь больных, трое из них в тяжелом состоянии. Да еще два покойника.

– Значит, так, – сказал Кленкин, – пострадавших в столовую. Выкинуть к черту столы, положим на матрасы.

– Я полагаю, речь идет о живых?

– Ваша ирония неуместна, Виктор Павлович. Я разворачиваю лазарет и начинаю оказывать помощь, а вы обеспечиваете внутрисудовую транспортировку пострадавших. Переведите стюарду, чтобы тащил сюда с камбуза все тазы, ведра, словом, все емкости.

– Это вы мне? – изумленно спросил старпом.

– Вам. Трыков, живо пройдись по офицерским каютам. Может, что есть из медикаментов. У меня один шприц и две капельницы. Мало.

– Есть.

Трыков в каюте старшего помощника нашел аптечку, коробку со шприцами одноразового пользования.

Минут через пятнадцать в столовой траулера был развернут лазарет. Трыков с такой лихостью выбрасывал в коридор кресла, что старпом сказал:

– Гляди, Семен, капиталисты тебе счет предъявят.

– Н-на том свете. Вообще, свет неплохо бы зажечь, не видно ни черта. Н-на такое помещение – три иллюминатора с кулак величиной. Н-не столовая, а кандейка… Я маленько освобожусь, попытаюсь вспомогач запустить.

Больных перенесли в столовую, положили на поролоновые матрацы.

– Ты как себя чувствуешь? – спросил старпом у мальчишки-стюарда.

– Хорошо, господин.

– Тогда пройдем еще раз по судну. Доктор, я отпущу шлюпку и передам капитану, что все пока в порядке. При первой возможности выйдем на связь.

– Согласен.

– Ну-у, если уж вы согласны, лечу пулей.

Трыков быстро освоился в лазарете.

– А в-вот у нас на лодке… Операционную во втором отсеке за-за десять минут разворачивали с доктором. Я стерилизатор врублю, приготовлю доктору мыться, а моряки простынями отсек завешивают. Комплекты стерильного белья с собой брали. Вы заметили, доктор, я и-икать перестал?

– Заметил, заметил. Бери шприцы и вводи тяжелым кофеин, камфару. А я пока капельницу налажу. Остальных промывать, сифонить. Жаль активированного угля мало.

– Думаете, отравление?

– Почти уверен. Почти…

– Чем?

– Возможно, рыбой.

– А вместо активированного угля что сойдет?

– Сбитый яичный белок.

Вернулся старпом. Вид у него был мрачный. Вслед за старпомом в столовую прошмыгнул стюард.

– Слышь, м-малый, – спросил у него Трыков, – у вас в провизионке эти… ко-коки есть?

– Ко-ки? – с изумлением переспросил стюард.

– Ни бум-бум. Яйка, курка…

– Вы уж на эсперанто бы шпарили, Трыков. Все-таки международный язык. Мухамед, – обратился старпом к стюарду на английском, – есть на судне куриные яйца?

– О да, сэр, – рожица стюарда просияла.

Стюард побежал разыскивать яйца. Когда дверь за ним захлопнулась, старпом сказал:

– В машинном отделении еще четверо. Ничего, шевелятся. Одному мне их не дотащить. А как эти?

– Пока трудно сказать, – пожал плечами Кленкин. Коротко взглянул на старпома. Тот был бледен.

«А что, ситуация необычная. Это не шторм, не авария. Такое с непривычки пострашнее…»

– Док, ты готов доложить капитану?

– Минут через двадцать. Закончу вот с тяжелыми. Да и тех четверых посмотреть нужно.

– Режь, коли́ – твое дело. Но капитан там на ушах стоит. – Он вдруг прислушался.

Кто-то брел по коридору, шаря руками по стенам.

Старпом распахнул дверь, посветил фонарем.

В дверном проеме возник плотный, пожилой человек. Темное, с запавшими глазами лицо, седая шотландская бородка. Он с изумлением уставился на Кленкина, перевел взгляд на больных, лежащих на матрацах.

– Кто вы, господа? – спросил он по-английски.

– Русские. Пароход «Солза». Оказываем вам помощь. А вы?

– Бауэр. Механик.

– Почему мы не нашли вас в каюте? – удивился старпом.

Механик усмехнулся.

– Я валялся в ванной. Меня вывернуло наизнанку. Проклятая рыба.

– Проходите, доктор вас посмотрит.

– Я уже ничего, только туман перед глазами. Дайте воды.

«Черт возьми, а ведь я понимаю, о чем они говорят. С перепугу, что ли? – с удивлением подумал Кленкин. – Значит, не зря я вечерами учил английский».

Он налил механику воды в пластмассовый стаканчик.

Механик хлебнул и, выпучив глаза, прохрипел:

– Вы спятили? Это кипяток. Я обжог глотку.

– Кипяток? – удивился старпом. – Откуда у вас кипяток, док?

– Вода холодная. Ему кажется. Симптом отравления.

Старпом похлопал механика по плечу.

– Пейте. Доктор быстро поставит вас на ноги. Нужно попытаться включить вспомогательный двигатель, дать электричество на рефрижераторы и кондиционеры. Без вас нам не справиться.

– А где капитан?

Старпом пожал плечами.

– Понятно. Эта скотина, конечно, пьян. Дайте мне полежать минут десять… После того как я съел эту проклятую рыбу, у меня сразу онемел язык.

Механик тяжело опустился на матрац, лег, закрыл глаза.

17

Это был не страх, а скорее ощущение постыдной неуверенности в себе. Каменецкий испытывал его всякий раз, когда у него что-то не получалось или он терял контроль над ситуацией.

Еще курсантом мореходки он знал, что обязательно станет капитаном, и потому, когда его однокурсники отправлялись на танцы, он зубрил морское право и английский.

Капитан должен в совершенстве владеть английским, а лучше еще французским или немецким. Морское право он тоже должен знать и всякие там коммерческие штучки-дрючки.

Он шел точно по курсу. Жизнь лишь иногда отклоняла его от цели, и тогда он ложился в дрейф, как судно, потерявшее ход.

В первый раз заколодило во время учебного плавания на парусной баркентине. Выяснилось, что курсант Каменецкий боится высоты. Это было крайне неприятно, словно он обнаружил в своем совершенном, хорошо тренированном теле какое-то скрытое уродство. Нужно было срочно избавляться от страха и так, чтобы никто ничего не заметил. Он попросил, чтобы на вахту его ставили с четырех до восьми утра, в самое гнусное время. Потому охотников поменяться с ним было сколько угодно.

С той поры в памяти сохранился тревожный свет белых ночей, влажные от росы ванты и ощущение надвигающегося ужаса. По мере того, как, перебирая вялыми ногами, он поднимался по вантам, а палуба уходила вниз, от ощущения бездны под ногами леденел затылок.

Клочья утреннего тумана задевали за верхушки мачт. Несколько секунд он, скорчившись, сидел на марсовой площадке, до крови кусая губы, чтобы побороть дурноту, потом поднимался на фор-брам-рей, ставил ногу на перт… Все, что происходило дальше, скорее напоминало бред: вот он застегивает карабин страховочного пояса, ложится животом на рей и медленно, сантиметр за сантиметром, передвигается к ноку. Ноги плохо слушаются, зубы выбивают дрожь.

У нока реи, над сверкающей бездной, он, по-видимому, на мгновение терял сознание и действовал инстинктивно, ничего не помня и не понимая. И в себя приходил, только почувствовав под ногами палубу.

А к концу плавания, окончательно поборов страх, он, как обезьяна, скакал по вантам, и боцман сердито кричал на него снизу: «Курсант Каменецкий, застегните страховочный пояс!»

Курсантом-первокурсником он понял, что может преодолеть многое, нужно только собраться, сконцентрировать волю.

Каменецкий с усмешкой слушал разговоры о Бермудском треугольнике и всяких таинственных происшествиях в море – за всем этим стояли конкретные физические явления. Но то, что происходило на «Орфее», поначалу было ему непонятно, а потому и рождало чувство неуверенности в себе.

Было еще одно немаловажное обстоятельство: Каменецкий плохо переносил запахи. А в помещениях «Орфея» запах нечистот мешался со сладковатым запахом тления и еще чего-то, незнакомого и отталкивающего. Казалось, палубы, переборки, трапы, механизмы были покрыты клейкой слизью. И такая же слизь покрывала теперь и кожу Каменецкого.

То и дело подкатывала тошнота, и он устал не от действий, а скорее от борьбы с самим собой. Он мог сутками не сходить с мостика, всегда был бодр, подтянут, но сейчас…

А доктор, этот коротышка, в отвратительно липком мире «Орфея» чувствовал себя уверенно и легко. И Каменецкий впервые подумал о Кленкине с уважением.

Ситуация складывалась таким образом, что оставаться им на «Орфее» предстоит не час и не два, а в лучшем случае сутки, да и то при соответствующем раскладе: хорошая погода, удачная буксировка. И еще – если зараза не перейдет на них, на спасателей.

18

Они поднялись на верхнюю палубу. «Солза» стояла в полутора кабельтовых. После духоты корабельных помещений у Кленкина слегка закружилась голова. Старпом прислонился к надстройке, глубоко вздохнул, и его вырвало.

– Вот черт, – растерянно пробормотал он, – кажется, у меня началось. Можно так быстро заразиться?

– Ничего у вас нет. Непривычная обстановка, запахи и прочее.

– Не знаю, не знаю. Ах, чтоб тебя… Ракетница у Трыкова.

– Я схожу. Вы посидите, сейчас станет легче.

– Ну и ну. Раскис, как баба.

Старпом закрыл глаза. Но, сделав усилие над собой, полез в карман за сигаретами.

– Закурю, может, легче станет.

– Дайте и мне.

– Вы же не курите.

– Иногда балуюсь.

Кленкин зажег сигарету, затянулся. В глубине траулера что-то ухало. Механик с Трыковым пытались запустить движок.

Ватервейс был забит окурками и рыбьей чешуей. Кленкин, не докурив сигарету, швырнул ее за борт.

– Что же все-таки произошло? – спросил старпом.

– Я думаю, отравление рыбой. Сигуатера. Стопроцентной уверенности у меня нет, но судите сами: весь экипаж, кроме стюарда, ел рыбу, капитан не в счет – он алкоголик. А алкоголики мало едят. Остатки рыбы обнаружены на камбузе, в промывных водах. Заболели почти все одновременно, симптомы схожие: расстройство кишечника, рвота, зуд, нарушение зрения, параличи… Но одно меня смущает.

– Что?

– Чувство неукротимого страха, галлюцинации. Причем все видели почти одно и то же, с незначительными вариациями: огненный столб, луч, падающий с неба, пламя, растекающееся по горизонту. И все это порождало ужас, желание бежать, покинуть корабль. Галлюцинации у разных людей редко совпадают.

Старпом затянулся сигаретой.

– Это не галлюцинации. Знаете, как это явление объяснил механик Бауэр? Здесь, в этом районе океана довольно часто возникают магнитные бури. Ему не раз случалось видеть нечто подобное. Экипаж на судне сборный, народ в основном суеверный. Произошло просто совпадение по времени отравления и бури. Возникла паника. Он, кстати, тоже считает, что произошло отравление рыбой, и «горящее» море здесь ни при чем.

Кленкин принес ракетницу. Дымный след от ракеты прочертил дугу. С «Солзы» взлетела ответная ракета.

Старпом повертел ручки настройки рации, взял микрофон:

– Я «Голландец», я «Голландец». Как слышите? Прием.

– Кто? – скрипуче спросил капитан.

– Виноват, Иван Степанович.

– Вы там живы хоть?

– Живы. Судно в порядке. Механик пытается запустить вспомогательный двигатель. Остальное доктор доложит, – старпом передал Кленкину микрофон.

– Как слышите меня, доктор?

– Пять баллов. У экипажа отравление рыбой. Делаем все необходимое. Двенадцать больных, из них три тяжелых. Двое умерло. Пятерых обнаружить не удалось. Предположительно – убежали с судна на спасательной шлюпке.

– Помощь нужна?

– Пока обойдемся своими силами.

– Значит, полной уверенности нет? Прием.

– Подождем. Нужно дать радио в ближайший порт. Все пострадавшие нуждаются в госпитализации.

– Добро. Передай микрофон старпому.

– Слушаю, Иван Степанович.

Было слышно, как капитан откашливается.

– Старпом, твои предложения? Траулер буксировать придется?

– Буксировать. Другого выхода нет. Ближайший порт Мапуту?

– Да. Вы там осторожнее. Доктора слушайся. Что-нибудь нужно?

– Трыков коньячку хочет.

– Ну, раз шутишь – значит, норма. Добро. Готовьтесь принять буксирный конец.

– Есть.

19

Ночь. Кленкин и Трыков сидят в каюте второго штурмана.

Монотонно журчит кондиционер. Мухамед дежурит в лазарете. В случае необходимости позовет. Старпом в рубке, на руле. Позже его сменит Трыков.

Каюта второго штурмана рядом с каютой капитана. Сквозь переборку слышится монотонный храп.

– В-вот дает, бродяга. У него бутылки, наверное, в сейфе стоят. Пока мы кувыркались, он еще одну высосал.

– Вы бы поспали, Семен. Скоро на вахту. А я к больным пойду.

– У-уснешь здесь, хрена два. Я вот все думаю, отчего эта сигуатера взялась? Ведь жрали они обычного окуня. Промысловая рыба. Ее все едят. И мы ели.

– В том-то и сложность. Промысловая рыба поедает ядовитый планктон, водоросли, яд накапливается в печени рыбы.

– Д-да планктон-то отчего вдруг ядовитым становится, мать честная?

– Экология нарушается. Всякие отходы в океан сбрасывают, мусор, контейнеры с радиоактивными веществами.

– В-вот, едрена корень, выходит, сами себе гадим. – Трыков вздохнул. – Теперь, значит, идем в Мапуту. При таком ходе около суток топать. Капитан к утру проспится?

– Проспится, если не начнет сначала.

– З-запил с перепугу. Доктор, а вы в Мапуту бывали?

– Нет.

– Красивый город. Музей там есть. Чучела животных, птиц, гадов. Да все так сделано, как в природе. Лев с буйволом дерется. Удав кролика ж-жрет. А подсветку сделают, магнитофон врубят – джунгли. Аж жутко. Обязательно сходите.

Мапуту… До Мапуту сутки хода, и всякое может случиться. Но главное – он разобрался и оказал помощь пострадавшим. А случай необычный.

Прислушиваясь к гудению кондиционера, Кленкин подумал, что такое же чувство удовлетворения он испытал там, у лесного озера, когда они с Робертом Круминьшем ликвидировали очаг водяной лихорадки.

Где сейчас Роберт? На Севере? В Ленинграде? Ушел в море, и переписка у них оборвалась.

Трыков включил транзистор. Сквозь шипение, треск и завывание эфира пробился мелодичный перебор курантов.

На противоположной стороне планеты сработал старинный механизм часов, и тягучие, рожденные бронзой удары, огибая земную окружность, звучали теперь здесь, за тысячи миль от Москвы, посреди тревожной тропической ночи.