Текст книги "На рейде "Ставрополь" (СИ)"

Автор книги: Юрий Христинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

В воде и провизии "Кишинев" тоже получил полнейший отказ – со вчерашнего вечера пришлось установить норму расхода – литр на человека в сутки.

– Вы богаче нас, – невесело рассмеялся Шмидт. – У нас уже по семьсот граммов всего приходится. И наш любимый господин Лаврентьев что-то носа не кажет, и его доверенное лицо картофель тоже не везет. Но в нашем положении пока, что называется, остается только одно – жить, ждать да надеяться...

Гросберг усмехнулся:

– Что верно, то верно. Но я вот еще каким соображением хочу с вами поделиться. Во время похорон я обратил внимание на небольшой ручей, который протекал неподалеку от матросской братской могилы. Что если мы, пока еще не начались дожди, снарядим ночью за водой некое подобие десанта? Бочки три-четыре по темноте там вполне можно набрать, я думаю. Только дорога туда плоха – все время в гору. Ну да что и говорить, труд окупится утолением жажды.

Шмидт тяжело задумался – риск всегда остается риском. И не хотелось, ой как не хотелось, без самой крайней нужды подставлять под дамоклов меч китайского правосудия ни в чем не повинные буйные матросские головы! Но другого выхода из создавшейся ситуации и точно не было.

Они порешили: этой же ночью "Кишинев" снарядит первую экспедицию за водой. А "Ставрополь", в свой черед, для пополнения рядов поредевшей команды, передаст Гросбергу двух матросов.

– И вот еще что, батенька мой, – Генрих Мартынович крепко сжал губы, – хочу договориться с вами по одному поводу.

– По какому именно? – полюбопытствовал Шмидт. – Нет ничего на свете проще советов.

– Я не шучу, Август Оттович. Из вашего рассказа я прекрасно понял, что оба мы, вне всякого сомнения, пропадем, если будем каждый дудеть в свою собственную дудку, действовать раздельно. Вот почему считаю, что один из нас должен быть здесь старшим, адмиралом, так сказать. И этим старшим я предлагаю назначить вас. Обещаю неукоснительно и беспрекословно выполнять ваши указания и распоряжения. Гарантирую, что для команды "Кишинева" они всегда, при любых обстоятельствах, будут обозначать то же самое, что и мои собственные.

– Неудобно как-то, – пожал плечами Шмидт. – И по возрасту, и по опыту – право за вами. Да и потом... что-то слишком уж стремительная карьера – за несколько дней из вторых помощников прямиком в адмиралы.

– Я ведь здесь совсем недавно, мой дорогой новоиспеченный адмирал, – с мягкой улыбкой возразил Гросберг. – А за вашими плечами – довольно значительный и существенный опыт пережитого. Он и поможет нам выпутаться из данного незавидного положения. Кроме того, кризис у нас может возникнуть незамедлительно.

По возвращении на "Ставрополь", Август Оттович узнал неприятную новость: умер Михаил Иванович.

– Перед тем как преставиться, – хмуро сообщил Москаленко, – в себя пришел. "Хорошо, – говорит, – что я пошел тогда на шум посмотреть, а не Август Оттович. – Не приведи господь, его бы разбойнички прибили, на кого тогда пароход остался бы? Так потеря невелика, кроме меня еще два механика есть". Попрощался и отошел. Нам долго жить приказал...

Шмидт тяжело вздохнул и, испросив разрешение властей, дал указание похоронить Рощина на берегу, невдалеке от могилы матросов "Кишинева". У скромного земляного холмика поставили обыкновенный деревянный крест, на котором написали просто: "Здесь похоронен российский моряк Михаил Рощин".

Люди русские

Утро наступившего дня принесло капитанам и командам обоих судов, стоявших на рейде под флагами Российского доброфлота, до чрезвычайности неприятный сюрприз. Всего в полутора-двух милях от них обоих на равном расстоянии стоял русский эскадренный миноносец под меркуловским флагом. Шмидт без труда разглядел в бинокль его название – «Магнит», снующих на палубе русских и англичан, старшего офицера на мостике.

– Ой, чует моя душа, что гонец сей прибежал за нами, – невесело пошутил он, обернувшись к боцману. – Вот что, Ванюша, давайте-ка мы, не теряя ни минуты времени, начнем поднимать пары.

Москаленко удивленно пошевелил бровями, но ничего не спросил и отправился в машинное отделение – надо было выполнять приказание.

Тем временем от борта "Магнита" отвалила шестивесельная шлюпка, которая, зарываясь глубоко носом в теплые волны, быстро понеслась в сторону "Ставрополя". Через полчаса по штормтрапу взбежал молоденький мичман, оказавшийся англичанином:

– Где капитан?

Гость и хозяин без всяких признаков радости и взаимного расположения обменялись рукопожатиями. Затем зашли в каюту и, по старой морской традиции, не приступа пока к делу, пропустили по стаканчику "Мадеры".

– Мне очень бы не хотелось огорчать вас, господин капитан, – несколько витиевато, но зато слишком даже уверенно начал мичман, – но в этом смысле возложенная на меня миссия налагает на ее непосредственного исполнителя некоторое неудобство. Впрочем, как вам, разумеется известно, мое правительство находится в весьма и весьма натянутых отношениях с русским большевистским правительством. Дело дошло до открытого вооруженного конфликта. Вы же своим побегом из Владивостока вольно или невольно, но заняли в этой исторической борьбе сторону большевиков. А посему, – мичман сделал длительную впечатляющую паузу, – а посему мне приказано передать вам в собственные руки ультиматум королевского и русского законного командования, согласно которому оба судна должны следовать за "Магнитом" во Владивосток, где суда ваши будут возвращены их законным хозяевам. Прошу вас обратить особое внимание на тот факт, что всякого рода сопротивление в данном конкретном случае является, как вы сами понимаете, просто смешным.

О, конечно же, Шмидт прекрасно понимал это! Еще бы: вооруженный эскадренный миноносец против двух безоружных мирных сухогрузов!

– К сожалению, – сухо ответил он, не выражая никак своего отношения к явно подготовленной и отрепетированной речи англичанина, – к моему глубокому сожалению, мы не сможем выполнить ваши условия ранее завтрашнего утра. Топки у нас, как вы, конечно же, изволите видеть, погашены, а для поднятия паров, как я понимаю, необходимо все-таки время.

– Мы подождем до утра, господин капитан, – довольно вежливо согласился англичанин. – Какое конкретно время для снятия с якорей вы сможете обозначить как наиболее подходящее для вас?

– Ну, скажем, – несколько замялся Шмидт, – к примеру... Завтра в девять тридцать утра...

– О'кей, – не раздумывая бросил мичман. – Так я и доложу своему командиру. Прошу вас дать необходимые указания, если только вы имеете на это определенные юридические права, и господину капитану "Кишинева". Если же таких прав у вас нет, то мы поставим его в известность о вашем решении сами.

– Не надо, – махнул рукой Шмидт, – не стоит беспокоиться, господин мичман. Я как раз имею такие права. И сейчас же после вашего отъезда направлю капитану Гросбергу соответствующие инструкции и указания.

– О'кей! – обрадовался мичман. – У вас, русских, есть замечательная пословица: "Баба с возу – кобыле легче". Я воевал недавно в Архангельске и там услышал эту пословицу... Позвольте пожелать вам всяческих благ и откланяться. Позвольте заверить, что мне было приятно найти в вашем лице умного человека, способного правильно оценить обстановку, в которой он находится.

– У меня сейчас несколько матросов на берегу, – сказал Шмидт. – Я прошу вашего разрешения послать за ними катер.

– О'кей, господин капитан! Но посылать или не посылать катер – это ваше внутренне дело. Мы, англичане, уважаем самостоятельность других народов.

– Оно и видно, – мрачно заметил Шмидт. Но англичанин сделал вид или вправду не обратил внимания на тон капитана и скрытую ядовитую иронию его слов. Он как ни в чем не бывало пожал Шмидту руку:

– Значит, завтра в девять тридцать снимаемся. Прошу быть готовыми.

Выпроводив столь неприятного гостя, Август Оттович заперся в своей каюте и долго сидел там один. Лишь около трех часов пополудни он вышел на палубу, хмурый, какой-то сгорбленный, с осунувшимся лицом и отеками под глазами.

Еще через несколько минут от "Ставрополя" отвалили две шлюпки: одна взяла курс к "Кишиневу", другая – к берегу.

Шмидт проводил их взглядом и снова вознамерился уйти к себе в каюту. Однако, отвернувшись от поручня, он даже вздрогнул от неожиданности: плотным молчаливым кольцом стояли вокруг него так неслышно подошедшие матросы, вся команда.

– Август Оттович, – Корж смотрел ему прямо в глаза своими серыми немигающими глазами. – Мы сдаваться не можем и права не имеем. Мы ведь – люди русские.

– Что же это, Август Оттович, – одними губами спросил Москаленко. – Столько мы с вами пережили, и вот... Пусть они лучше здесь нас всех перебьют, чем там, дома, на площади болтаться да воронье собою кормить!

Он не договорил, проглотив слюну и с нею вместе застрявший в горле комок. Шмидт обвел всех взглядом – лица у людей усталые, встревоженные. Кажется, на все готовы, лишь бы конец страданиям. А они вон как – пусть лучше перебьют...

Он, едва сдерживая слезы, достал торопливым движением из кармана платок: дескать, соринка случайно в глаз попала, комашка шаловливая залетела. И только потом ответил:

– Не переживайте, друзья мои! Не из того мы с вами теста сделаны, как о том англичане думают. Раз уж мы так решили, то будем стоять на своем до самого конца. Что-нибудь придумаем. А что именно – не скажу сейчас, увидите позднее. Пока же прошу всех переодеться в чистую одежду, приготовить вещи: в случае неудачи нашей с вами задумки, возможно, придется съехать на берег.

– И оставить"Ставрополь" этим паразитам? – возмутился Животовский. – Ведь это, Август Оттович...

– Ох и нетерпеливый же народ, эти самые кочегары! – вдруг совершенно спокойно улыбнулся капитан. – Кстати, почему вы, Животовский, в данный момент на палубе прохлаждаетесь? Разве не было команды поднимать пары? А ну-ка, живо марш в свою преисподнюю!

И он, отстранив рукой стоящего на пути матроса, поднялся на мостик:

– Поднять якорь!

Заверещала натужно лебедка, и у него невольно вырвалось восклицание:

– Потише же, бога ради! Все дело испортим.

С наступлением темноты черной призрачной тенью "Ставрополь" двинулся с места. Только, ко всеобщему удивлению, курс был принят не в открытое море, а наоборот – к берегу, на внутренний рейд...

Утром на борт почти одновременно прибыли сразу два гостя: уже знакомый капитану вчерашний мичман с "Магнита" и китайский офицер из береговой охраны.

– Что все это значит, господин капитан?! – дружно накинулись они прямо на палубе на спокойного и гладко выбритого Шмидта. – Почему оба ваших судна подошли без разрешения властей к берегу да еще развернулись параллельно ему? Это неслыханное самоуправство, господин капитан!

– Вы же закрыли своими коробками доступ в порт! – пылал гневом китаец. – В нашей акватории это недопустимо!

– Вы нарушили условия ультиматума! – горячился, подпрыгивая от волнения на одном месте, англичанин. – И я говорю вполне официально, что вы ответите за эти фокусы в полной мере!

– Спокойно, господа, спокойно! – сделав рукой приветливый жест и добродушно улыбнувшись, ответил Шмидт. – Вы, я вижу, не имеете желания спуститься ко мне в каюту и предпочитаете говорить о делах на свежем воздухе? Великолепное решение!Гусаренко, принесите-ка нам сюда стулья!.. Не угодно ли господам выпить русской водки? Коньяк или бренди для столь дорогих гостей у меня тоже найдутся.

– Перестаньте паясничать! Вы еще находите в себе мужество смеяться над нами! – покраснел от возмущения мичман. – Позвольте напомнить вам, что я все-таки офицер королевского военного флота и не позволю...

– Не хотите пить – как хотите, – перебил его Шмидт. – Насильно, как видно, и вправду мил не будешь. А что касается моего смеха, то я позволю себе в этой части не разделить вашего мнения, господа, хотя вы и мои гости. Это вы смеетесь, даже больше того, издеваетесь над нами, безоружными и беззащитными. И поэтому, господа вам придется сейчас выслушать наш ультиматум. Если в течение суток, начиная отсчет с этого часа, "Магнит" не покинет Чифу, мы вынуждены будем применить самые крайние меры.

– Интересно! – хмыкнул англичанин. – Интересно, какие же именно меры? Надеюсь, вы не устроите на китайский манер спектакля самосожжения на набережной? Или объявите голодовку? Говорят, в России подобные методы борьбы в большом ходу. Или вы выставите против нас красную эскадру?

– Эскадры у меня нет, и вы это прекрасно знаете, – Шмидт чувствовал, как в нем закипает злость. – Но, если наше условие не будет принято, я велю открыть кингстоны и затопить "Ставрополь" и "Кишинев" прямо здесь, на этом самом месте. Вы знаете, что я сдержу свое слово...

Он с нескрываемым удовольствием увидел, как округлились от ужаса глаза китайца-береговика.

– Вы, кажется, с ума сошли! – воскликнул он. – Это же сатанинский план!

– Я в своем уме, господа! – почти торжественно заявил Шмидт. – Вы знаете, кажется, русских довольно неплохо и должны понять, что я не шучу. Команды наших судов готовы повторить известный вам героический подвиг "Варяга". Мы пойдем на это не задумываясь, с чистым сердцем. Что это будет означать для вас – думайте сами. Доложу я вам только, что порт ваш будет выведен из строя минимум на год – раньше поднять суда вы не сможете. И вам, – капитан повернулся к китайцу, – и вам придется благодарить за это господ, коих вы так трогательно и нежно любите. И отвечать перед начальством, конечно, тоже придется...

Он с минуту помолчал, любуясь произведенным эффектом, а потом добавил:

– Таковы условия нашего ультиматума, господа. Обстрелять меня ни с берега, ни с моря, не повредив портовые сооружения или другие суда, как видите, просто невозможно. При выборе места для стоянки я постарался учесть такую возможность. Итак, сверим часы, как говорится! Сейчас семь сорок утра. Ровно в семь сорок через сутки я дам команду об открытии кингстонов. А пока прошу вас покинуть судно, ибо ваше присутствие на нем неприятно и мне, и всей остальной команде.

Шлюпки были еще совсем недалеко, как в немой тишине, наступившей на палубе, вдруг раздался громовой хохот Животовского. Он буквально закатывался, сгибаясь в три погибели и похлопывая при этом зачем-то себя по бокам.

– Вот это да, так уж да, Август Оттович! – наконец вымолвил он между двумя приступами смеха. – Вот это мы им дулю под самый нос сунули! Они, конечно же, нисколько не сомневаются, что мы свое слово сдержим. А вывести из строя порт – это же все равно, что ограбить саму казну великой поднебесной империи. Не сомневайтесь: теперь уж нас сами китайцы возьмут под свою защиту. Они всю береговую артиллерию на этого разбойника "Магнита" нацелят, а только нас с вами в обиду ему не дадут. Вот увидите – утром этого гада на рейде не будет видно!

Август Оттович усмехнулся и притворно строго сдвинул брови к переносице:

– Почему вы не в преисподней? – спросил он Животовского. – А ну, ступайте к себе немедленно! Сколько раз повторять приказание?

Утром "Магнита" на рейде не оказалось...

И только теперь Шмидт получил, наконец, возможность обстоятельно допросить задержанных китайцев-поджигателей. Он поступил очень просто: оставив двоих в качестве заложников, с третьим съехал на берег.

– Если не покажешь, где живет тот, кто вас нанял для поджога, – коротко пояснил он, – остальных расстреляем. Если вдруг от меня убежишь – с ними сделаем то же самое.

Китаец положил руку ко лбу и так низко наклонил голову, что стал виден кончик его засаленной жидкой косички.

На берегу он уверенно повел Шмидта по хорошо знакомой дороге к гостинице "Кантон". Остановился, указал рукой на окна второго этажа – то были окна Лавреньтева. Август Оттович брезгливо поморщился: он уже догадывался о том, что хлебосол и патриот Лаврентьев – вовсе не такой уж добрый дядюшка, как это казалось Грюнфильду. И вот оно – подтверждение.

Он подошел к дежурному портье, поинтересовался, дома ли господин Лаврентьев.

– Они уехали еще несколько дней назад, – ответил портье, почтительно поднявшись со стула. – И ничего о себе не оставили. Так что помочь вам, господин, ничем не могу.

И это для Шмидта не оказалось божьим откровением.

Он повернулся к дрожащему как осиновый лист китайцу, который продолжал стоять рядом:

– Ступай, брат! Ты, как видно, ни при чем, коли весь белый свет кишит подлецами. Улизнул твой хозяин, как только понял, что номер его не прорезал. Деньги вот только наши, обидно, прихватил... Иди, чего ты на меня уставился? А друзей твоих тоже отпустим, ты не волнуйся. Сегодня же и отпустим. Пусть судьями для вас совесть будет, коли ваши соотечественники ими быть не желают...

Оставшись один, Август Оттович устало побрел по набережной по тому самому маршруту, который определяется словами "куда глаза глядят". Мысли в голове его роились тяжелые, безрадостные. И, чтобы хоть немного развлечься и успокоиться, он не сразу сел в шлюпку, а остановился у причала, облокотясь о поручень.

Внизу под его ногами тихо плескалась вода. Почему-то подумалось: точно так же плещется она сейчас и во Владивостоке. Суждено ли им, покинувшим родные берега уже около года назад, снова увидеть их? Настроение у людей на судне упадническое. Сегодня утром, проходя вдоль левого борта, он заметил матроса, который подозрительно быстро отвернул от него лицо.

– Что с вами, Словецкий? – окликнул его Шмидт.

Тот повернулся, и, к немалому своему удивлению, капитан заметил на его глазах слезы.

– Да что это с вами? – растерянно переспросил август Оттович.

– Ничего, – виновато и со вздохом ответил матрос. – Ничего, только... домой очень хочется...

Из дверей находившегося почти рядом матросского клуба вывалилась чем-то показавшаяся Шмидту знакомой фигура. Она споткнулась при этом о порог и, едва сумев восстановить равновесие, крепко по-русски выругалась. Август Оттович узнал Грюнфильда.

Пошатываясь, он подошел к парапету, остановился совсем неподалеку от своего бывшего второго помощника. Август Оттович хотел было окликнуть его, но Грюнфильд, тупо глядя на воду, бормотал что-то совершенно невразумительное: он был мертвецки пьян.

Это была их последняя встреча. Через несколько лет только Шмидт узнал, что Грюнфильд открыл в Чифу небольшую аптечку, единственным сотрудником которой стал мальчишка-китаец. Торговля лекарствами давала возможность бывшему капитану "Ставрополя" кое-как сводить концы с концами. Но потом запои Грюнфильда стали повторяться чаще и чаще, аптека закрылась, и о дальнейшей судьбе ее хозяина ничего не известно.

...Вернувшись на судно, Шмидт прошел в кубрик. Там шел разговор о том, почему именно китайцы так сразу поверили в возможность самозатопления русскими их собственных судов.

– "Варяг" еще у всех в памяти живет, – устало пояснил капитан, – потому и поверили. – и тут же, верный своей характеристике "ходячей энциклопедии", добавил:

– Кстати, знаете ли вы, что первые в истории не пожелали сдаться врагу и затопили свой корабль в сражении у Оливы еще в 1627 году шведы? Тогда они воевали с Польшей. Полякам удалось надежно взять на абордаж судно "Солен", что по-нашему обозначает "Солнце". И тогда его боцман взорвал крюйт-камеру вместе с запасами пороха. До сих пор лежит "Солен" где-нибудь на дне Балтики.

Матросы понимающе закивали головами: решительный, дескать, был человек шведский боцман, что надо парень.

– Но ничего. Наверное, англичане с китайцами поняли, что и наш боцман ничуть не хуже шведского, – пошутил Шмидт. – Верно я говорю, Москаленко?

– А что ж, – под общий смех решительно ответил Иван. – Мы, между всем прочим, тоже не лыком шиты. Коли надо было бы – и мы свое дело сделать сумели бы не хуже шведа. А вот там и пусть бы попробовали они столько железа со дна морского поднять. И через триста лет, как тот самый "Солен", наверное, все тут бы оно и лежало!

Американцы

Прошло четыре месяца. Положение стоявших теперь уже на ближнем рейде русских пароходов нисколько не улучшалось. Наоборот даже: день ото дня оно становилось все более и более тяжелым. Правда, вновь наступило лето, пошли частые проливные дожди. Едва только первые тяжелые капли ударяли о палубу, матросы живо растягивали за узлы огромный брезент, закрепляя его по краям. Воду из него затем вычерпывали ведрами, заполняли ею стоящие всегда наготове бочки. И этот дар природы был подлинным спасением, ибо из пищевых припасов осталась только одна солонина. Кончились даже сухари, а пополнить припасы не представлялось ни малейшей возможности. Портовая полиция не подпускала к отверженным судам никого. И цинга на борту была бы совершенно неизбежной, если б не верность Биня, ухитрявшегося ночами подходить к «Ставрополю» на крохотном ялике, заполненном свежей зеленью. Денег у моряков давно не было, но Бинь, надо сказать, денег и не просил:

– Китайса по всей фанза собрал...

Дважды, съезжая на берег, Шмидт пытался нанести визиты по начальству. Сначала он пошел к коменданту, а затем – к его помощнику. Первый не принял русского капитана, сославшись на чрезвычайную загруженность делами. А Цзян, хотя и принял, но сделал вид, что они вообще-то незнакомы, да и знакомыми никогда не были.

– Сожалею, господин капитан, – лицемерно вздохнул он, – но вы находитесь здесь против нашего желания и вопреки нашей воле. А это значит, что мы не несем в отношении вас ровно никаких обязательств. Ваше судно может покинуть Чифу в любой момент, какой вы только сочтете для себя наиболее удобным. То же самое в полной мере относится и к "Кишиневу". Впрочем, – Цзян понизил голос, – впрочем, я полагаю, что положение ваше может в самом ближайшем будущем и перемениться. Говорят, что большевики начали самые решительные действия на Дальнем Востоке... А сейчас я вынужден откланяться: у меня всего несколько дней назад умерла мать, и я нахожусь по этому случаю в трауре.

Выразив соболезнование по поводу столь тяжкой утраты, чего по лицу помощника коменданта, однако, заметно не было совсем, и поблагодарив за сообщенную, хоть и туманную весть, Шмидт удалился. Итак, надежда на скорую перемену все-таки имеется.

А пока... пока приходилось ох как туго! Боцман Москаленко, правда, наладил ловлю рыбы прямо с борта самодельными примитивными удочками. Но, во-первых, рыбы в загрязненной акватории порта было мало. А во-вторых, бычки очень неохотно шли на такую сомнительную приманку, как солонина.

Судовая радиостанция работала теперь всего один час в сутки, и никаких обнадеживающих вестей прослушивание эфира Целярицким не приносило. Как явствовало из перехваченным радиограмм, во Владивостоке по-прежнему хозяйничали белые. И все чаще и чаще посещали черные мысли Августа Оттовича. Матросам, время от времени съезжавшим на берег, в портовых лавчонках перестали давать в обмен на разные вещи не только рис, но даже табак: ему и самому пришлось расстаться с любимицей – сандаловой трубкой.

– У нас на судне благодаря стараниям китайских властей теперь создано подлинное царство некурящих! – горько шутил Шмидт. А кочегар Животовский, буквально хворавший от вынужденной разлуки с табаком, заупокойным голосом отвечал:

– Черти б его забрали, это несчастное царство! По мне лично лучше не есть, чем не курить! Чтоб им!..

И все-таки не зря говаривал в свое время Грюнфильд, что безвыходных положений практически не бывает.

Однажды под вечер у причала пришвартовалась шхуна "Нанук" под звездно-полосатым американским флагом. Судно это принадлежало крупному американскому торговцу пушниной и промышленнику Свенсону, оно было хорошо знакомо Шмидту. Еще во время своего первого похода к устью реки Колымы он повстречался с "Нанук" впервые и тогда же познакомился с его капитаном – рыжеволосым и общительным гигантом Гарри Скоттом. Интересно, капитанствует ли он до сих пор?

Пока Август Оттович предавался размышлениям на заданную тему, от борта шхуны отвалила только что спущенная шлюпка. И вскоре сам Гарри, собственной своей двухметроворостой персоной, облапил Шмидта, так сдавив его в своих медвежьих объятиях, что тому не на шутку показалось: еще секунда – и он потеряет сознание!

– О, Август, – на русском языке, но с заметным акцентом сказал Скотт, – о, мой старый друг август! Я так рад видеть тебя в добрый здоровье и такой веселый. Да ты теперь, я вижу, еще и стал капитан! Я рад твоей успех, дорогой Август. Пойдем твой каюта, мы будем есть, много пить и держать разговор.

И он с ловкостью фокусника вдруг вытряхнул из рукава своего белого кителя огромную бутылку отличнейшего шотладского виски:

– Ловкий рука – и нет мошенник! Давай будем пить сначала этот скромный один сосуд, а потом посмотрим, какой будет настроение! Пойдем же каюта.

В общем и целом Скотт был честный и добрый малый. Он удивленно посмотрел на нарезанную тонкими ломтиками солонину, поданную в качестве закуски:

– О, Август, – вздохнул он. – Ты есть настоящий аскет. Но я есть гурман. Где артишок, где есть мой любимый поросенок и хрен?

– Поросенок с хреном остался хрюкать во Владивостоке, – с улыбкой ответил Шмидт на предъявленную ему претензию. – Да и вообще, честно признаться, мне сейчас и без хрена не сладко, не до поросенка...

– Почему нет до поросенка? – чистосердечно изумился Скотт. – Почему нет хрен? Говори мне, пожалуйста, скоро говори!

И вдруг неожиданно для самого себя Шмидт выложил единым духом изумленному американцу всю одиссею "Ставрополя" – от ее начала до сегодняшнего дня.

– Вот теперь приходится нам тут без поросят, одной дождевой водицей обходиться, – закончил он. – Зубы, как говорят, положили на полку, ноги на диван...

Гари долго молчал, покуривал трубку. А потом вдруг сразу просветлел лицом, как человек, принявший какое-то определенное решение: ведь принять решение – одно из сложнейших дел в жизни.

– Мы помогает тебе, друг Август! – решительно сказал он. – Мы даем тебе мука, сахар, жир от медведь, мало картошки. Пошли своих на "Нанук"!

Он весело подмигнул и с чрезвычайно довольным видом откинулся на спинку дивана:

– И еще виски мой дает. Твой лично!

– Но ведь, – Шмидт посмотрел на него с нескрываемым удивлением, – наши страны... в некотором роде у них весьма натянутые отношения... И твой поступок может быть истолкован соответствующими американскими властями печальным для тебя самого образом. Тебя могут крепко наказать за помощь нам...

Гарри снова наполнил стакан, залпом осушил его и брезгливо, словно была это какая-то сивуха, а не шотландский добрый виски, поморщился:

– Наказат, наказат... Наши страны еще будут как браты, придет такой время. А мой команда помнит морской дружба, не выдаст. Разве один раз ты не помог мне в такой случай?

– Да что вспоминать! – смущенно воскликнул Шмидт. Он живо представил себе ту далекую встречу близ устья Колымы, заросших бородами, терпевших бедствие американцев. Русские моряки помогли тогда удержать на плаву и подремонтировать поврежденную льдами шхуну.

– Ты думал, – американец снова наполнил стакан, – ты думал, что ты хороший, а Скотт плохой, да?

– Я вовсе не думал так, Гарри. Я верю в тебя.

– Вот и хорошо. Посылай свой матрос на "Нанук".

Весь следующий день матросы "Ставрополя" и "Кишинева" возили к себе припасы с борта американской шхуны. Восемь мешков первосортной муки, три мешка сахару, бочка медвежьего жира, почти полторы тонны картофеля подарили американцы русским. А лично Шмидту Гарри, как и обещал, преподнес ящик того самого шотландского виски:

– Будешь вспоминать мой, когда делаешь ленч, – пояснил он капитану.

– Сам-то как будешь? – допытывался Шмидт, приехав в гости к своему американскому коллеге.

Вместо ответа тот выразительно кивнул головой в сторону берега:

– Мой закупил товар у китаец. Китаец "Нанук" не смеет отказать, боится мой!

Шмидт невольно рассмеялся. Уловка Скотта, что и говорить, была по отношению к берегу дьявольской: оттуда американские матросы возили на борт шхуны все то же самое, что отдавали, в свою очередь, русским – муку, сахар, жиры...

– Ты гениальный капитан, Гарри! – сказал он Скотту в восхищении. – Другого такого капитана нет на всем белом свете!

Американец прищурил глаза и улыбнулся:

– Ты не прав, друг Август, – сказал он довольно убежденно, – ты не полный правда сказал.

– Почему же?

– Потому. Ты сказал, что я такой есть один. Ты не есть прав в это дело.

– Но почему же?

– Нас таких на весь свет есть три-четыре. Ты тоже есть такой...

Вечером на "Ставрополе" было незапланированное празднество. Духовито запахло забытым свежим хлебом, матросы задымили самым настоящим трубочным американским табаком. А Шмидт распорядился выдать команде по две чарки водки: такое здесь бывало далеко не всегда.

Когда утром следующего дня "Нанук" уходила из Чифу, на мачтах "Ставрополя" были подняты флаги расцвечивания: "Счастливого пути!". И шхуна немедленно ответила: "Счастливо оставаться!"

Почему-то Шмидту подумалось: ровно семь лет назад встретились они впервые с этим хорошим парнем – американским капитаном, с его "Нанук". И вот – не заржавела дружба, не потускнела с годами. А что будет с тобой, "Ставрополь", еще через семь лет?..

Через семь лет

Давайте ненадолго оставим наших героев в столь трудном для них положении и мысленно, исполняя желание капитана, перенесемся на семь лет вперед, в те времена, когда «Ставрополь» вновь вернулся к выполнению своей главной задачи – освоению Крайнего Севера государства Российского. Тогда вместо заболевшего Шмидта на него был назначен уже другой капитан – известный морской ас и исследователь окраинных северных морей – Павел Георгиевич Миловзоров. Счастливая случайность сохранила до нашего времени дневниковые записи капитана о навигации 1928 года. Перелистаем же его беспристрастно, этот своеобразный рейсовый отчет, ничего к нему не прибавляя, ничего и не убавляя...

24 июня. Сегодня, наконец нам удалось сняться с якоря и взять курс на японский порт Хакодате. Я пишу «наконец» потому, что предыстория начала нашего плавания довольно-таки сложная. Мы должны были отплыть в восемнадцатый по счету полярный рейс еще 15 июня. К сожалению, в порту были серьезно затянуты ремонтные и погрузочные работы. 23 июня утром, когда все дела наши тяжкие в трюмах и доке с грехом пополам были завершены, я дал команду выйти в открытое море для проверки компасов и хода судна. По возвращении нас еще «немного» догрузили – уже сверхнормативно! – керосином и бензином для «Якутторга».

И наконец сегодня мы все-таки снялись с якоря окончательно. На борту у меня тридцать девять человек судового экипажа, двадцать взрослых пассажиров и семеро детей. Груза разного в трюмах 312,6 тонны. Кроме того, на палубе 102 тонны машин и топлива. Всего же вес принятого груза составил 1356,7 тонны. Что и говорить, тяжеловато!