Текст книги "Три розы"

Автор книги: Юрий Бурносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Воздух стал гадким и испорченным, когда это зловонное и гниющее тело бродило вокруг, вследствие чего разразилась ужасная чума и не стало дома, в котором бы не оплакивали своих близких…

Уильям из Ньюбери

ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой Хаиме Бофранк примиряется с юным Мальтусом Фольконом и встречается с Волтцем Вейтлем

– …Хире Волтц Вейтль, именующий себя Ноэмой Вейтль! Вы арестованы согласно указу о безнравственных деяниях и будете препровождены в канцелярию, где проведут удостоверение вашего пола. В вашем праве написание жалоб и челобитных, для того сообщаю, что мое имя – Раймонд Дерик, секунда-конестабль Секуративной Палаты.

Слова, сказанные человеком, который арестовал несчастного Вейтля – арестовал по доносу Хаиме Бофранка! – с самого утра звучали в мозгу конестабля так, словно он слышал их наяву. И сменялись они взволнованным шепотом Вейтля:

– Я не знаю, за что вы поступили со мной так; возможно, в том моя вина, что я не открылась вам с самого начала… Но откройся я, вы тут же покинули бы меня! А теперь… Теперь я должна бы проклянуть вас за гнусное предательство, но я не сделаю этого. Я люблю вас, Хаиме Бофранк, и буду любить все то время, что отпущено мне в этой жизни. Прощайте…

Ночная встреча и разговор с чирре Демелантом привели Бофранка в чрезвычайное смятение. Вернувшись домой, он так и не сумел заснуть, в чем было лишь одно преимущество – злополучный сон не посетил его. Промаявшись в постели до рассвета, Бофранк вяло позавтракал и стал размышлять, чем же занять себя до вечерней встречи с Волтцем. Занятий в Академии сегодня не было, ехать к Альгиусу без Жеаля не хотелось, а Жеаль уехал с поручением в предместье.

Потому Бофранк не нашел ничего лучше, чем наконец озаботиться судьбою бедного Волтца Вейтля. Что бы он там ни узнал при встрече, стоит к этому приготовиться.

В Фиолетовом Доме конестабль справился насчет Раймонда Дерика и узнал, что тот уж несколько лет как покоится с миром – будучи послан по служебным делам на остров Кепфе как раз в то время как там случилась оспа, он заболел и умер.

– Отчего бы вам не справиться в архиве, хире Бофранк? – спросил любезный чиновник, тутор Ирмгард. – Что там была за статья?

– Безнравственные деяния, хире Ирмгард.

– О, подобного рода бумаги вряд ли хранятся столь долго… Сами понимаете, в них нет особой нужды. И все же пойдите в архив и справьтесь у молодого хире Фолькона – это весьма разумный молодой человек, в отличие от иных недорослей.

Очевидно, Ирмгард говорил о своем чаде, которое обучалось на начальном курсе Академии и не снискало особых успехов. Поблагодарив чиновника и мысленно пожелав, дабы юный Фолькон отсутствовал, Бофранк в самом деле отправился в архив – и, конечно же, наткнулся на юношу: он что-то прилежно записывал в толстую книгу с металлическими застежками.

– Вот и пришлось навестить вас, хире Фолькон, – сказал Бофранк. Подняв глаза от своей работы, Фолькон смутился, покраснел и тотчас вскочил со словами:

– О, хире Бофранк! Я чрезвычайно рад… надеюсь, я смогу вам чем-то помочь?

– Боюсь, во время вашего визита ко мне мы расстались не слишком хорошо… – начал было Бофранк, но юноша перебил его:

– Нет-нет, не нужно! Я был виноват, я ворвался к вам, нарушил покой, наговорил глупостей, проистекающих из моих досужих измышлений… Я рад буду загладить свою вину, хире Бофранк, только лишь скажите мне, что я должен сделать для вас!

– Ничего особенно трудного – всего лишь помогите найти в архивах дело некоего Волтца Вейтля, осужденного за безнравственные деяния… Занимался им ныне покойный конестабль Дерик, – сказал Бофранк, весьма обрадованный тем, что приятный и милый юноша ничуть не держит на него зла.

Мальтус Фолькон сверился с формулярами, потом скрылся за высокими полками, сплошь заваленными свитками и книгами, но спустя самое малое время вернулся с печальным выражением лица.

– Прошу простить меня, хире Бофранк, но помочь не смогу. Во-первых, у нас нет нужды хранить дела подобного рода чересчур долго, во-вторых, оно оказалось в числе тех, что были пожраны и попорчены крысами шесть лет назад, когда наводнение заставило этих тварей выбраться из подвалов и погребов… Я весьма сожалею, что не смог оказаться вам полезным.

– Тем не менее я благодарен вам за старания. И еще… – Бофранк запнулся. – Знаете, я с некоторых пор думаю, что ваш визит был не столь уж бесполезным. Вполне вероятно, мы еще вернемся к этому разговору; сейчас же я должен удалиться, ибо у меня назначена встреча с человеком, которого я не видел очень давно и, признаться, не чаял уж видеть живым.

– Я всегда к вашим услугам! – пылко воскликнул юноша, прижав к груди попавшуюся под руку хрустальную чернильницу. – Найти меня можно здесь, я обычно задерживаюсь допоздна.

Бофранк, само собою, солгал, когда сказал, что торопится на встречу, ибо уговорился с Демелантом на весьма поздний час. Не имея особенных дел, он побродил по улицам, благо день выдался солнечный и теплый, посидел на набережной, поглядывая на входящие в гавань торговые суда и обозревая сложные маневры военного фрегата из новых кораблей, что во множестве ныне закладывались на верфях. На торговые суда, призывавшиеся для охраны морских проливов и гаваней, более нельзя было полагаться, к тому же и вооружены они были, как правило, недостаточно – абордажные крючья и небольшие пушки бессильны против плавучих орудийных батарей. Пресветлый король выделял из казны огромные средства на создание военного флота, и поговаривали, что сейчас это самый верный путь достичь чинов и богатства для людей происхождения неблагородного.

Все это однажды объяснил конестаблю Жеаль, и Бофранк, помнится, даже хотел порекомендовать бездельнику Оггле Свонку попытать счастья на флоте, ибо тот прилично разбирался в морской науке, да за хлопотами забыл.

Со скуки конестабль купил у мальчишки-разносчика “Хроники” и среди иных артикулов обнаружил один весьма любопытный, связанный со вчерашней беседой у грейскомиссара Фолькона.

Слух о том, что в предместье под названием Баранья Бочка появился ужасный упырь, распространился с небывалою быстротой. Если вчера еще об этом украдкой шептались только слушатели Академии, то сегодня уже упыря обсуждали повсюду, и вот теперь уже и в “Хрониках” появилась небольшая статья на сей счет. Правда, автор ее – некий магистр Бюер – полагал, что упырь суть обыкновенный смертоубийца, с чрезвычайной жестокостью обошедшийся со своими несчастными жертвами; виденное же многими “ужасное ликом человекоподобное чудовище с красными глазами” не что иное, как плод фантазии или бреда – как известно, население Бараньей Бочки образ жизни вело низкий и подлый, мало ли что привидится с пьяных глаз.

– Простите, что нарушаю ваше уединение, – сказал стоявший поодаль незнакомый Бофранку господин с бляхою портового чиновника, – но, как вижу, вы читаете об упыре. Скажите, хире, что вы полагаете об этом?

– Полагаю, что слухи могут быть самые разные, но пока оного упыря не изловят, правды мы так и не узнаем.

– Позвольте представиться – Готард Шпиель, таможенный секутор.

– Хаиме Бофранк, прима-конестабль Секуративной Его Величества палаты, – с достоинством представился Бофранк.

– Позвольте, не сын ли вы будете почтенного хире Бофранка, декана?

– Имею честь быть таковым.

– Я был знаком с вашим отцом в лучшие времена… ну да не об этом речь. Вернемся к нашему упырю – что же можно предпринять? Я спрашиваю не из праздного любопытства, в Бараньей Бочке живут многие мои служащие, потеря которых никак не входит в планы таможенной канцелярии.

– Думаю, что в предместье пошлют ночные дозоры и изловят негодяя, либо он затаится и прекратит свои страшные убийства.

– Но не пристало ли вмешаться церкви?

– Церковь вмешается лишь тогда, когда упырь или тот, кто им себя именует, будет пойман, – дабы сжечь его на костре или ободрать с него шкуру. Сейчас же, простите, толку от церкви для дела ни на грош.

Хире Шпиеля слова Бофранка испугали. Он поспешил откланяться и пошел прочь не оглядываясь, а Бофранк в очередной раз посетовал на свой несдержанный язык и вернулся к “Хроникам”, чтобы узнать иноземные дела. Похоже, южный сосед грозил пресветлому королю войною; конестабль на своем веку войны ни разу не видел, да и неудивительно – последняя военная кампания случилась без малого полсотни лет назад, когда тогдашний король присоединял восточные земли. Конестабль с новым интересом оглядел фрегат, каковой уже направился в открытое море, вздев паруса, чуть поодаль от него шла на веслах низкая широкая бомбарда, черневшая жерлами мортир.

Надобно бы поговорить с Жеалем – тот куда как более сведущ в дипломатических и прочих делах!

Ведь согласно циркуляру, в случае объявления войны прима-конестабль Хаиме Бофранк вполне мог быть направлен в ополчение, ибо его чин равнялся офицерскому в армии. Правда, увечье позволяло надеяться, что сия чаша минет Бофранка, да и войны вполне могло не случиться. Как бы там ни было, конестабль не чувствовал себя готовым к ратным подвигам.

Демелант назначил сегодняшнюю встречу в месте еще более странном, нежели в первый раз. Конестаблю было сказано ехать по Мощеному тракту до поворота к монастырю фелицианок, после чего отпустить экипаж и идти пешком по тропинке, что ведет в противную монастырю сторону, до тех пор, пока не обнаружится разбитый грозою дуб. Так Бофранк и поступил. После бесцельных скитаний по городу, подкрепленных парою стаканов вина и жареной курицей в “Рыцаре и драконе”, конестабль отправился на двухколесной открытой повозке к указанному месту.

Мощеным тракт именовался по старой традиции, хотя давно уже не был таковым – вымощенная горным камнем часть тянулась немногим более ста шагов за городские ворота, но и на ней булыжник от времени погрузился в почву, так что в непогоду проехать по тракту было столь же трудно, как и по любой другой дороге.

Монастырь фелицианок возвышался на холме, освещенный лучами солнца, уже готовящегося к закату. Высокие сосны, окружавшие его, качал усилившийся к вечеру ветер, он же доносил до Бофранка мерные удары колокола – в монастыре звонили то ли к молитве, то ли к какому иному событию. Фелицианки избежали гонений, которым подверглись иные монашеские ордена, когда король по совету Броньолуса и епископов издал светский декрет и приказал выгнать из своих владений бертольдианцев, селестинцев и прочих новообъявленных отступников от веры – безразлично к их ордену, а также запретил своим подданным давать им убежище под страхом лишения имущества и наказания за оскорбление величества. Сестры-фелицианки славились тем, что безжалостно изнуряли плоть и видели жизнь свою исключительно в служении господу и страдании за грехи людские. Настоятельница монастыря, грейсшвессе Субрелия, слыла женщиной жестокой и своенравной, равно как и богобоязненной; в разгар борьбы миссерихордии с ересью она изрядно помогла Броньолусу, а впоследствии Баффельту, посему о будущем ордена и монастыря беспокоиться не стоило.

Бофранк был наслышан о том, что творится за черными монастырскими стенами: как молодых послушниц понуждают к самобичеванию, как по нескольку дней содержат их, подобно святой Фелиции, в яме с испражнениями, каковыми и заставляют питаться… Говорили также, что над некоторыми производят медицинские операции, дабы лишить их женское естество тех органов, что приносят плотское наслаждение. Поскольку мужчины в монастырь не допускались и даже кардинал с епископами вынужден был беседовать с настоятельницей исключительно вне стен обители, жуткие слухи вполне могли оказаться правдою.

Еще раз глянув на зловещий монастырь, конестабль отыскал взором чуть заметную тропинку и направился к ней. Разбитый грозою дуб он отыскал без труда: огромное дерево, которому было, пожалуй, несколько веков, стояло прямо возле тропинки, на краю леса. Бофранк огляделся, надеясь увидеть Демеланта или Вейтля, а то и обоих сразу, но никого не было. Ветер раскачивал верхушки деревьев, в кустах встрепенулся какой-то мелкий зверек, очевидно испуганный появлением конестабля, да на ветку села ворона…

Бофранк поправил перчатку. Он не думал, что встреча может оказаться опасной, но на всякий случай подготовился к ней – и пресловутые перчатки, и пистолет, и кинжал были при нем.

Ворона, сидевшая на толстом суку дуба, пожалуй, выглядела подозрительно. Уж больно внимательно взирала она на Бофранка. И отчего здесь не видно иных птиц, более милых и веселых, нежели это черное порождение мрака?

 
Люблю на жаворонка взлет
В лучах полуденных глядеть,
Все ввысь и ввысь – и вдруг падет,
Не в силах свой восторг стерпеть.
 

Однако ни жаворонка, ни зяблика, ни даже сороки, чей пестрый наряд куда приятней глазу, нежели угольное перо вороны, не появлялось.

Конестабль прикрикнул на птицу, но гадкая тварь осталась на своем месте. Тогда Бофранк запустил в нее палкою, но не попал; ворона каркнула, словно смеясь над потугами конестабля.

– Вот же я тебя, – воскликнул в сердцах Бофранк, и тут же сам рассмеялся, ибо понял, каким нелепым выглядит его поединок с птицей. Глупая тварь – это не оборотень и не упырь из Бараньей Бочки, и отчего бы ей не сидеть тут, в лесу? Если уж на то пошло, присутствие самого Бофранка в этом безлюдном месте куда более нелепо.

– Я благодарен вам за ваше появление, хире Бофранк, – сказал Демелант, неожиданно появляясь из-за кустов крушины. – Признаться, до самого конца у меня оставались определенные опасения – равно как и у моего спутника, который, кстати, имеет к тому все основания.

– Но где же он?

– Отойдем с дороги. Нам ни к чему лишние глаза и уши, пусть это всего лишь заросшая травою тропинка.

По склону холма, заросшему кустарником, Бофранк и Демелант спустились в овраг, на дне которого горел небольшой костер. У костра сидел человек в плаще с надвинутым на лицо капюшоном.

– Волтц Вейтль? – осведомился Бофранк. Голос его дрогнул, потому что он никогда не думал, что эта встреча может случиться.

– Да, любезный Хаиме Бофранк, это я. Порочный сын печатника, или Ноэма Вейтль – как вам более угодно. Садитесь к костру – здесь довольно сыро, к тому же быстро темнеет.

Конестабль опустился на большую корягу. Из-под капюшона сверкнули красноватые огоньки глаз – и тут же скрылись, верно, это просто пламя отразилось в зрачках. Лица не было видно, и Бофранку отчего-то захотелось узнать, сильно ли изменился Вейтль.

Демелант присел чуть в отдалении – вероятно, чтобы не мешать разговору.

– Я не знаю, что сказать вам, – признался Бофранк, видя, что собеседник молчит. – Вина моя огромна, ее нечем искупить… но что могу я сделать в свое оправдание?

– Я пришел не за оправданием и не за местью, – отвечал Вейтль, вороша в костре палкою. – Но вначале позвольте мне, Хаиме, поведать, что случилось со мной после нашей встречи в саду Цехов.

– Мои руки и лицо были в крови, потому что я ел плоть ребенка…

– Превращались ли ваши руки и ноги в волчьи лапы?

– Да, превращались.

Из допроса Жака Руле, анжерского волкодлака

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой повествуется о злоключениях Волтца Вейтля, а Бофранк берется за розыски упыря

– Я не могу ни в чем упрекнуть хире Дерика и гардов, которыми я был арестован, – начал Волтц Вейтль, все так же пряча лицо под капюшоном. Голос его – и это Бофранк понял только сейчас – стал не в пример грубее и глуше, нежели прежде. – Я был отправлен в тюрьму, где помещен был в одиночную камеру. Полагаю, попади я – в женском платье! – в общую, мне пришлось бы нелегко. Но я томился один, лишь на следующий день мне дозволили встретиться с отцом, который, впрочем, пришел лишь затем, чтобы заклеймить меня проклятьем.

Суд был краток – я до сих пор молю господа, что он не предал меня в руки миссерихордии, ибо, как мне рассказывали потом, мои деяния вполне могли трактоваться как бесовское наущение. Я был обвинен всего лишь в нарушении приличий. Всего лишь – потому что меня могли пытать и сжечь либо утопить, хотя впоследствии я часто сожалел о том, что так не случилось… Наказанием мне стала каторга. Верно, вы знаете о рудниках в отрогах хребта Коммен. Туда и повезли всех осужденных – и многие из них были преступниками, душегубами, так что соседство с ними чрезвычайно тяготило. Еще худшим стало прибытие – если в дороге никто не ведал, что я сотворил и за что осужден, то после один из сопровождавших гардов открыл мою печальную историю.

На каторге нет женщин, хире Бофранк. И я вместе с еще несколькими такими же горемыками, избежавшими мученической смерти на костре в пользу мучительной жизни в рудниках… я… нет, я не стану говорить об этом. Скажу лишь, что я часто думал о смерти, мечтал о ней, как мечтает о первом свидании юная девушка. И потому, когда в ущелье начали новую шахту для добычи красного камня, что зовется “глазом вепря”, я напросился на работу. Говорили, что это проклятое место, что в нем обитают пещерные тролли, что сами скалы там истекают изначальным злом, смертельным для человека, но для меня это было как приманка. Что я терял? Ничего.

Нас было чуть более ста человек – тех, кто закладывал шахту. Охрана не спускалась вниз – они ждали наверху, зная, что убежать не представляется возможным.

Кормили нас скудно и дурно – обыкновенно бросали в котел объедки со стола охраны, различные травы и коренья, после чего доливали водою и варили на костре. В раскопах мы ловили кротов и мышей, которых поедали сырыми, со шкурой и потрохами… Страшной правдой оказались рассказы о троллях – по крайней мере, с десяток человек пропали в переходах шахты, и никто их более не видел, а вот обглоданные невесть кем кости их мы находили не раз. Руки мои были изранены киркою, глаза воспалены, запорошены не оседающей каменной пылью, уши оглохли от бесконечных ударов, эхом носившихся по каменным туннелям. Что до смертоносного влияния тамошних скал, то я ощутил его на себе.

С этими словами Волтц Вейтль откинул с лица капюшон.

Бофранк отшатнулся, ибо открывшееся его взору зрелище было одновременно и омерзительным и вызывающим сочувствие. Лицо Вейтля, освещаемое неверным светом костра, было сплошь изрыто глубокими складками и морщинами, среди которых торчали жесткие пучки черных безобразных волос. Нос его, некогда чрезмерно длинный, словно бы провалился и зиял диким отверстием; губы же, напротив, выпятились, словно у зверя, а глаза – некогда зеленые глаза ныне горели красным пламенем, и это был совсем не отсвет огня…

– Что это?! – с ужасом спросил Бофранк.

– Проклятие, – прошептал Вейтль, надвигая капюшон. – Проклятие, которое осталось со мною… Я не знаю, что тому виной; ученый человек, который некоторое время работал с нами, пока не пропал, говорил, что это невидимые испарения тамошних камней, прочие считали, что совсем недалеко оттуда помещается царство зла и воздух из него исходит наружу как раз в шахтах, где мы работаем… Что бы то ни было, я стал ужасен. Произошло это не сразу – вначале лицо покрылось коркою, которая становилась все толще, затем я упал в лихорадке и лежал в ней несколько дней; все думали, что я умру, но я выжил. Вместе со мною заболели еще несколько человек, и это было к лучшему: если бы я был один, меня бы просто убили, но когда подобная напасть постигла сразу нескольких, нас просто бросили в отдельную шахту и не выпускали оттуда, спуская еду на веревке. Там мы жили, ели, спали… Со временем внимание к нам ослабло, и именно это помогло нам бежать. Однажды ночью мы выбрались наружу по той самой веревке, на которой спускали еду, – охрана забыла ее убрать – и бросились кто куда. Я думаю, многие погибли или были тут же пойманы, но я добрался до родных мест. Скрываясь в лесах, похищая на пути еду и одежду, я шел сюда день и ночь с одной лишь целью – увидеть вас, Хаиме Бофранк. Увидеть и… может быть, отомстить… но теперь я не вижу в себе сил… Полноте, я не вижу и вашей вины. Если здесь и была чья-то вина, то лишь моя – Ноэмы Вейтль, девушки, которой больше нет, да никогда и не было…

Коль друга найти б я мог,

Чуждого делу дурному,

Чтоб был со мной не жесток, —

Мне стало б видней, что жизни моей

Есть еще чем утешаться.

– Теперь, если позволите, добавлю я, – сказал ранее молчавший Демелант. – Я живу в предместье Баранья Бочка под именем Урцеля Цанера, писца. Знаете, в тех местах мало кто обучен грамоте, и я зарабатываю на жизнь, сочиняя письма, а также всякие иные бумаги. Хире Вейтля я встретил совершенно случайно – поздно вечером он пытался похитить принадлежавший мне плащ, который я вывесил проветриться. Я пригласил хире Вейтля в свой дом, накормил, дал ему постель и одежду. С тех пор он живет у меня, хотя выходит наружу очень редко и только ночами.

– Позвольте, – сказал Бофранк, – но не значит ли это, что именно вас принимают за упыря, за ужасное человекоподобное чудовище с красными глазами?

– Боюсь, что так оно и есть, – ответил за Вейтля Демелант. – Однако спешу вас уверить, что ко всем этим ужасным убийствам хире Вейтль не имеет никакого отношения. Как я уже сказал, он выходит на улицы только в темноте, и прогулки его коротки… но все же кто-то видел его, и не раз, иначе откуда взяться слухам?

– Все именно так, – кивнул Вейтль. – И знаете что, хире Бофранк? Полагаю, что я знаю, где искать настоящего упыря из Бараньей Бочки, и ведаю, кто умертвил всех этих несчастных…

Когда Бофранк явился к грейскомиссару Фолькону, последний был несказанно рад и никак оной радости не скрывал.

– Ваш выбор верен, хире Бофранк, – сказал он, тотчас же подписывая приказ о возведении Бофранка в чин субкомиссара. – Что нужно вам? Чем я могу помочь?

– Прежде всего я просил бы людей себе в помощь.

– Вы можете взять любых, кого считаете нужным.

– Пусть моя просьба не покажется вам странной, но я хотел бы просить под мое начало вашего сына Мальтуса.

– Вот как? – Фолькон явно пребывал в замешательстве. – Но Мальтус так юн и к тому же всего-навсего архивариус…

– Я имел с ним несколько бесед и сделал вывод, что ваш сын чрезвычайно спор в мыслях, обладает пытливым и здравым умом, и ко всему силен и бодр. Лучшего помощника мне не сыскать.

– Что ж, я не могу препятствовать вам в этой просьбе… Вам нужен кто-то еще?

– Десятник ночного патруля Аксель Лоос, мой бывший слуга и спутник, коему я доверяю безгранично.

– Десятник? Но я мог бы предложить вам опытных чиновников…

– Опыт не всегда главное, хире грейскомиссар.

– Как вам будет угодно. – Фолькон сделал пометку. – Это все?

– Покамест да.

– В таком случае и десятник Лоос и мой сын в полном вашем усмотрении.

– Мне также нужна будет карета для постоянного пользования, в том числе и ночью, а в качестве первого своего распоряжения я просил бы вас направить в Баранью Бочку дополнительные ночные патрули числом шесть. Возможно, понадобится и больше – об этом я скажу вам особо.

– Я и сам подумывал об усилении патрулей, – заметил Фолькон, делая новую пометку. – Это весьма разумно… Что-то еще?

– Нет, благодарю вас.

Когда Бофранк вышел, из-за стола в приемной выскочил Фриск, кланяясь и лепеча поздравительные слова. Конестабль, а теперь уже субкомиссар, не удостоил его особым вниманием, лишь кивнул и отправился в архив.

Молодой Фолькон что-то писал, как и в прошлый раз; тут же присутствовал и старший архивариус Ипсен. Поприветствовав обоих, Бофранк произнес не без торжественности:

– Похоже, ваши мечты понемногу сбываются, хире Фолькон.

– О чем вы? – спросил в недоумении юноша.

– Вы желали настоящей работы? Она перед вами. Только что я принял предложение заняться поимкой упыря из Бараньей Бочки, и в помощники выбрал вас.

– Спасибо! Спасибо, хире прима-конестабль! Как я смогу отблагодарить вас?!

– Хорошей работой, – сказал Бофранк с небывалым для себя добродушием. – И имейте в виду – с сегодняшнего дня я уже субкомиссар Бофранк.

– С повышением вас! Поздравляю! – хриплым голосом вскричал старший архивариус Ипсен, совсем древний старик, державший, однако, в памяти сведений всего лишь немногим меньше, нежели весь архив Фиолетового Дома.

– Насколько я понимаю, это аванс за будущие труды, – отмахнулся Бофранк. – Прошу извинить меня, что отнимаю у вас столь полезного ученика, хире Ипсен.

– Я только рад! Я только рад! – волновался старик. – Юному хире Фолькону давно пора искать применения в ином месте, а не здесь, среди крыс, плесени и книжных червей. Поймайте же эту дрянную тварь и предайте огню, как положено это делать!

– Непременно, – сказал Бофранк.

Наиболее подходящим местом для встречи оказалась “Коза и роза”. В этот час здесь было немноголюдно, к тому же Акселя в здешних местах хорошо знали – посему хозяин принес отличного вина и закусок.

Аксель взялся уже рассказывать о своих свадебных планах, но Бофранк пресек его и велел помолчать, пока не будет приказано иное. Тогда Аксель взялся за вино, благо никаких указаний на сей счет новоявленный субкомиссар не дал, и изготовился внимательно слушать.

– Я, признаться, хотел ответить на предложение вашего уважаемого отца, хире Фолькон, и грейсфрате Баффельта безусловным отказом, – начал Бофранк. – Я уже давно занимаюсь исключительно преподаванием, здоровье мое оставляет желать лучшего, да и история с упырем показалась мне во многом нелепой. Куда нелепее, нежели ваш рассказ о происшествии с этой женщиной, Розой Эмой Ренатой. Но вчера мне открылись обстоятельства, после которых я посмотрел на происходящее совершенно иначе. Теперь я могу со всей убежденностью сказать, что упырь из Бараньей Бочки – вовсе не тот, на кого грешит молва.

– Я не совсем понял, хире, – сказал Аксель, хрустя соленой капустою. – Уж не хотите ли вы сказать, что их двое?

– Помолчи, – велел Бофранк и продолжил: – Упырь – вовсе не упырь, не пресловутое красноглазое чудовище. Чудовищем считают несчастного человека, пораженного ужасной болезнью, который вынужден выходить на свежий воздух лишь под покровом тьмы, тогда как убийца, повергающий в смертный страх все предместье, – совсем другое существо.

– Существо? – переспросил Фолькон.

– Именно. Тот несчастный человек в своих ночных скитаниях видел его, и не раз. И он утверждает, что убийца если и человек, то обладающий нечеловеческими возможностями и способностями. Я не знаю, демон ли это, дьявол ли, но определенно могу сказать одно: трудности, с которыми нам придется столкнуться, самого необычного свойства.

– Так не прибегнуть ли нам к помощи грейсфрате?

– Не исключено, что дойдет и до этого, хире Фолькон. Но пока я буду действовать иным образом. Мне – как и вам, хире Фолькон, – ведомо, что Фиолетовый Дом собирает сведения об убийствах в Бараньей Бочке без особенного тщания. И то верно – кому есть дело до мертвых простолюдинов… Потому первое мое поручение будет к тебе, Аксель. Пускай Оггле Свонк оставит недостойное воровство мяса и отправится в Баранью Бочку, покрутится там по харчевням и иным злачным местам, где собирается всякий сброд, а равно и по рынку, да пусть послушает, что говорят в народе. Мнится мне, так можно будет разузнать куда больше, нежели из отчетов Секуративной Палаты.

– Тотчас же сделаю, – сказал Аксель, с сожалением глядя на оставшуюся выпивку и закуску.

– Торопливость не всегда похвальна, так что не спеши. Что до вас, хире Фолькон, то я просил бы проверить со всей возможной тщательностью, когда начались эти убийства в предместье и случались ли подобные им в других местах города. Не исключено, что их попросту не догадались связать воедино.

– Прошу простить меня, хире субкомиссар, но вы сказали, что знаете человека, которого принимают за упыря. Насколько я понимаю, он и поведал вам об истинном обличье чудовища; отчего же он не указал с точностью, кто он таков и где его можно изловить?

– К сожалению, он не знает, кто таков упырь и где обитает. Он лишь видел его в ночи и даже стал случайным свидетелем очередного убийства; обстоятельства однако складываются так, что именно этот несчастный может стать объектом охоты, а я желал бы защитить его. Я не стану открывать всех деталей моего с ним знакомства, но, каюсь, вина моя пред ним безгранична, и я рад буду хоть чем-то помочь, дабы загладить хоть малую ее часть…

Посидев еще немного, Аксель и юный Фолькон отправились исполнять указанное, Бофранк же остался сидеть перед кувшином вина, снедаемый грустными мыслями.