Текст книги "Чудовищ нет"

Автор книги: Юрий Бурносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ну, звони сам, откуда тебе удобно… – сказал Стефан. – Утром, часов в десять.

– В десять я спать буду.

– Ну, как проснешься. Я сам рано встаю, но найду чем заняться. Спасибо, что зашел.

– Что вы, не за что.

2

После школы я попрощался со Стасиком и Лоркой и поехал домой. Про револьвер я так никому и не рассказал, не решился. Тщательно его вычистил, протер и смазал заново патроны (специально в «Щит» сходил, слава богу, масло у них без документов продают), а потом засунул «трэнтер» под ремень джинсов, сверху выпростал футболку и поехал производить учебные стрельбы.

Я планировал сесть на любую электричку в сторону Страховичей и выйти на платформе 105-й километр. Когда-то мы с батей туда ездили за грибами, и я хорошо знал местность: маленькая заброшенная деревенька, кругом леса и поля, в любом овраге можно пострелять в свое удовольствие. Грибники туда ездят редко – плохое место, скудное, это только мы с батей могли туда попереться. Ничего, кстати, не нашли, как и следовало ожидать.

Ошибку я сделал с самого начала: влез в «восьмерку», а не в «двойку». «Двойка» ехала прямо на вокзал, но ее долго было ждать, потому что троллейбус ушел, когда я подбегал к остановке. «Восьмерка» останавливалась у парка Победы, – если через него пройти, как раз к вокзалу и выскочишь, только пути перейти надо по мостику. Через парк я и поперся.

Их было трое: маленький, другой косоротый – из-за шрама в углу рта, чуть повыше ростом, и третий – самый длинный. Типичная уличная урла: кожаные куртки, черные джинсы, у косого – паленая кепка Kangol, у маленького – солнцезащитные очки с зелеными стеклами. Мелкие блеклые татуировки на руках, наверное, в колонии делали.

– Стой, паца-ан, – сказал с растяжкой маленький. Я остановился. Был вполне реальный шанс, что это некие залетные уроды, которых можно отшить. Ловят таких же залетных, из ближних деревень.

– Нам тут копеек двадцать не хватает на побухать, – сказал косоротый. – В кармане посмотри, может, поможешь землякам?

– Сколько надо? – спросил я.

Может, и вправду мелкие бухарики. Двадцать копеек, конечно, отмазка, надо им обычно рублей пять – десять, но бухарикам не жалко, как говорит Стасик, «может, и нам когда придется так вот просить» – в чем я лично сомневался, но мало ли… Черт с ними, отдам пятерку. Или червонец.

– А ты в кармане посмотри, – повторил косоротый. – Сколько там у тебя есть? И цепуру снимай. Пиз-датая цепура. Бабе своей подарю.

«Цепуру снимай» значило, что меня грабят. Беззастенчиво, прилюдно, зная, что в парке никогда не бывает ни одного милиционера, а случайным прохожим наплевать, даже если меня зарежут. Да если здесь и будет чудом вертеться мент, он скорее всего сделает вид, что ничего не замечает…

В лучшем случае прохожие позвонят «02» с мобилы. Кстати, «цепура» у меня была под золото, ненастоящая… Снять?

А вот хер! Дело, как я уже понимал, не в цепуре.

– Шли бы вы, а? – сказал я.

И понял, что меня сейчас будут бить. И не просто бить, как бьют человека у нас в России – от скуки, от ничего неделания, от желания сорвать зло… Меня будут бить за то, что я неправильно ответил на вопрос. И вполне возможно, убьют. Выкидуха в руке косоротого говорила об этом более чем красноречиво. Появилась она незаметно, может быть, еще до того, как я неправильно ответил.

– Ты не поал, сука? – спросил маленький. – Не поал? Чо за терки, а? К тебе подошли пацаны, спросили как у мужика…

– Пошел на хуй, – сказал я.

Теперь уже нечего было терять. Надо вести себя так, как положено мужику.

– Чо? – в притворном ужасе спросил маленький. – Чо ты сказал, я не поал?!

Он, наверное, смотрел новые русские сериалы – там обычно именно так разговаривают бандиты, а также «правильные» и «неправильные» менты. «Поал», «Чо ты сказал»…

Я не боялся. Не боялся, потому что за ремнем джинсов у меня – очень неудобно, между прочим, – торчал револьвер. В любом другом случае я, наверное, отдал бы все, что они просили. Ну, подергался бы, получил бы по морде… Хотя нет, вряд ли, не полез бы я на нож. Отдал бы, что им надо, получил бы пенделей, и все на этом закончилось бы.

А теперь…

Косоротый сделал шаг в мою сторону, выкидуху держал правильно, лезвием вниз – учили, небось, в колонии старшие товарищи… Я сунул руку под футболку, нащупал холодную рукоять револьвера и, повернувшись, бросился прочь. Хорошо, что я не положил его в сумку. Думал же сумку взять, а потом, как в кино, под ремень засунул. Будто знал…

Вот теперь точно убьют. Или сильно порежут. Просто потому, что им скучно, а еще – потому что они, кажется, наколотые… Таким все равно.

– Стоять! – заорали сзади и громко затопали.

Я бежал по аллейкам, думая лишь об одном: не споткнуться о трещину в асфальте, о проросший древесный корень, о брошенную кем-нибудь банку из-под пива, не поскользнуться на растаявшем мороженом… В фильмах ужасов герой обычно падает, но маньяк (или монстр, или другой злодей) либо падает тоже, либо промахивается, ударяя ножом. А вот в более-менее реальных фильмах (как и в жизни) упавшего героя убивают. Чаще всего. Поэтому герою падать не рекомендуется.

– Стой, бля! Стоять! – орали позади.

Я знал, куда бегу, – к новостройке за парком. Новостройка была из одного племени с «проклятым местом», начатое в стародавние времена здание, брошенное затем с утратой хозяев. Построить успели полтора этажа, причем основное внимание уделили подвалу – он был монолитно-увесистый, сделанный еще в традициях советских бомбоубежищ. Я бывал там несколько раз маленьким – мы ходили туда играть в прятки и искать немецкие черепа, потому что дом строился на месте немецкого кладбища времен Великой Отечественной. Говорили, что в войну там хоронили умерших в госпитале, помещавшемся в нынешней школе номер три. Не врали – я сам видел черепа, из которых делали светильники и вазочки, торчащие из песка поломанные куски ребер, позвонки, иногда пацаны находили даже железки, ржавые каски, а толстый Вадька из параллельного нашел в свое время Железный крест, который отобрали большие пацаны, навешав Вадьке тренделей.

Нельзя сказать, что я знал подземные ходы и переходы очень хорошо – вполне возможно, что мои противники ориентировались там куда лучше меня. Но ноги сами вели в подвал, и я начал бояться совсем за другое – чтобы револьвер не провалился в штанину. Ведь не успею достать…

Они могли бросить меня и пойти искать в аллеях всякую шелупонь, у которой можно отнять деньги, или часы, или сумку, или снять хорошие ботинки с футболкой. Но они не бросили. Я не оглядывался, потому что слышал в нескольких шагах за собой хриплое дыхание, топот, редкое бормотание: «Сука, бля, пидар…».

Парк кончился.

Я прыгнул вниз под песчаный откос и кинулся к железобетонным руинам, увязая в грязном песке. Упасть здесь было бы совсем обидно, и я немного снизил скорость, сделав упор на осторожность. Впрочем, мои преследователи тоже увязли, а кто-то даже, отчаянно матерясь, покатился под горку.

Проем, ведущий в подвал с этой стороны, я знал хорошо и нырнул туда почти автоматически. Длинный мог бы треснуться головой о притолоку, но проскочил удачно. Внутри – после солнечного дня – оказалось почти темно, но игры в войнушку сделали свое доброе дело: я помнил, что сейчас нужно направо, потом перепрыгнуть какие-то трубы, потом…

Оба-на!

Кто-то споткнулся о трубы и навернулся. Есть в жизни счастье!

– Стоять! Стой, бля! Порежу!!!

Я рванул по коридорчику, ускоряясь, вбежал в темный отсек и остановился. Дверной проем, через который я планировал выбраться наружу, был завален каким-то строительным мусором, лишь под самой притолокой оставалось отверстие, сквозь которое могла пролезть разве что кошка. Я сам себя загнал в тупик.

Стоп. Есть выход. Есть! Я вырвал из-под ремня дедовский револьвер. Он мог выстрелить. Мог не выстрелить. Сколько там лет патронам? Только сейчас я понял, что играю в очень опасную лотерею, в которой могу проиграть. Страшно проиграть. Со смертельным исходом.

– Попал, сука…

– Попал ты, бля!…

– Урою!!!

И только потом они увидели, что я держу в руке. Наверное, он выглядел невнушительно, как игрушечный, потому что косоротый сказал:

– Гля, бля… Бэтмен!

При чем тут был Бэтмен, я не понял.

– Пистоны, – сказал косоротый.

– Газовый, – сказал маленький.

– Вали его, Деня, – сказал длинный. И я выстрелил.

Да нет, не так. Совсем не так. Я нажал на спусковой крючок и не верил при этом, что старый револьвер выстрелит. Я просто нажал на крючок. Если бы он просто щелкнул, я бы не удивился. Но выстрел грохнул и полыхнул в полутемном закутке, и длинный – он стоял прямо напротив ствола – упал на колени, схватился за живот и закричал.

Теперь медлить я не мог. Они стояли слишком близко, чтобы промазать. Еще несколько лет назад мы стреляли друг в друга из пластмассовых водяных пистолетов, и принцип был тот же самый – на таком-то расстоянии… Я выстрелил в косоротого, потом – в маленького, бросившегося бежать. Он не успел сделать и пару шагов. Наверное, о таких случаях говорят: «Мой револьвер быстр». Был какой-то такой фильм о ковбоях или частных детективах. Или не фильм, а книга-Грохот выстрелов забил мне уши, словно пылью, но я был уверен, что снаружи его никто не слышал: парк слишком далеко, а в руинах могли крутиться дети либо какой бомж – первые убегут, второму без разницы. Я потряс головой; револьвер больно ударил меня между большим и указательным пальцем, сгиб теперь отчаянно чесался.

– Мамка…

Это бормотал косоротый. Его выкидуха – дешевая, китайская, с пластиковой рукояткой под дерево – валялась рядом. По штанам и грязному песку расплывалась темная лужа.

– Мамка, бля… Мамка…

Он лежал лицом вниз, руки зажал под животом, дергался и ворочался, суча ногами. Остальные не шевелились, только длинный еле слышно икал. Мне стало страшно, очень, очень страшно.

– Мамка, бля, мамка… Ма-а-амка…

Косоротый завыл. Я подошел к нему и опустился на колени.

– Что ты?

– Пацан… Ёп… Зачем ты? Зачем ты, братан?

– А что вы? – спросил я. Меня затрясло, по спине под футболкой потекли холодные ручейки.

– Братан… позови доктора… «скорую»… – Он тяжело дышал и все тянул ко мне руку, но я увернулся. Почему-то было противно, словно трогать дохлую кошку. И потом, он бы испачкал меня, рука была вся в крови. – Мамка… мамка, бля…

В самом деле, у него же была мамка. Любила его, растила, волновалась, когда он поздно возвращался. Радовалась, когда поступил в свое ПТУ, или где он там мог учиться… Небось дома сидит, ждет. Пожрать приготовила.

– Ну на хера вы так, на хера, на хера, пацаны?! – бормотал я. Револьвер болтался в руке – я сунул его за пояс, промахнулся, сунул еще раз, больно пропахав выступом мушки по животу.

– Мамка… – выдохнул косоротый. – П… пацан? А, пацан?!

Если он выживет, меня посадят в тюрьму. Не знаю, что там дают за тройное убийство, но не меньше лет пятнадцати…

Я не хотел провести пятнадцать лет в тюрьме и потому снова вынул револьвер. Упер ствол в дергающуюся голову косоротого, но он, кажется, этого не замечал.

– Как тебя зовут, братан? – спросил я.

– Дёня… Денис…

– Сам виноват, Денис, – сказал я. – Я тебя не трогал. На хера так сделал, а?

Меня совсем не забрызгало, хотя в кино всегда бывает не так. В кино все в крови, в ошметках мозга.

Не глядя на Дёню, я на коленях переполз к икающему длинному, точно так же упер ствол револьвера в его висок. Он, кажется, ничего не замечал, ему было очень плохо. Меня снова не забрызгало…

В третьего стрелять не пришлось. Пуля попала в спину, слева, там где-то как раз сердце… Я потрогал шею, как обычно трогают в кино и книжках, – там, кажется, есть такая артерия, вроде сонная, по которой можно понять, жив человек или уже нет. Ничего не билось на шее третьего гопника, маленького. Ничего не шевелилось, не двигалось… Я постоял возле него и, наконец, поднялся с колен.

Только что я убил троих.

Они были сволочи, и я их убил.

Это оправдание?

Наверное, да.

У них было оружие.

Но их нож не мог сравниться с моим револьвером.

Или у них было что-то еще?

Я снова упал на колени и принялся шарить по карманам. Нашел убогий самодельный свинцовый кастет у маленького и складной ножик у длинного. Еще нашел сигареты, дешевые китайские зажигалки, деньги – всего триста десять рублей. Их, черт знает зачем, я сунул в карман. Добро пожаловать: убийство с ограблением… С другой стороны, чего стесняться: деньги все равно менты прикарманят, когда трупы найдут.

3

Хорошо было бы соврать, что я очнулся у магазина «Прометей». Нет, было не так. Я прекрасно помнил, как тщательно вытер о рубашку косоротого нож и прочие вещи, которых касался, как зачем-то ударил его ногой по зубам (торжество победителя?), как вышел из подвала, обошел вокруг все здание и вылез через дырку в заборе у института усовершенствования учителей…

Так или иначе, в продовольственный магазин «Прометей» я вошел совершенно спокойным. Я попросил бутылку водки «Флагман», банку болгарских голубцов и четвертинку хлеба. Водку мне могли и не продать, но тетка за кассой на меня даже не посмотрела. Насрать ей было, сколько мне лет.

– Пацан…

Я отшатнулся.

У крыльца, возле урны, стоял бомжара с мешком на спине.

– Пацан…

«Мамка, бля…»

– Пацан, дай рупь, а? Или скоко не жалко. Бухануть надо.

Я дал ему мятую десятку из денег, забранных с трупов, и пошел, почти побежал в сторону дома. Можно было доехать на троллейбусе, на такси, на худой конец, но я бежал, и бутылка водки в пакете билась о мои ноги. Я успокоился только тогда, когда запер дверь изнутри на замок, щеколду и цепочку, поставил чайник и включил телевизор. Как раз начался омерзительный фильм «Тридцатого уничтожить» – такой же омерзительный, как мое настроение, но телевизор своим бормотанием сглаживал мое одиночество. Я достал из-под окна банку маринованных огурцов, открыл, быстро сгрыз один огурец и отвернул водочную крышку.

Завтра утром ко мне придут из милиции. Придут, наденут наручники, посадят в «козлик» и отвезут в РОВД. Наверное, это пожизненное заключение. Как Салману Радуеву. Я отхлебнул из горлышка.

Что я повешу на стенку в камере? У Чикатило – я видел в газете – висела обложка битловского альбома «Сержант Пеппер». Неужели я тоже буду всю оставшуюся жизнь сидеть и смотреть на вырезку из журнала?! Несколько лет – или до самой смерти? Решетка, зона, баланда…

Я пошел в свою комнату, не выпуская из руки бутылку, и посмотрел, что висит на стенах. Плакат с Джонни Деппом в «Мертвеце» Джармуша. Плакат с «Локомотивом». Плакат со сборной России по футболу. Плакат с Лундгреном. Плакат с Motorhead. Плакат с Апокалиптикой, плакат с Wu-Tang Clan, плакат с Егором Летовым… Что из этого можно повесить в тюрьме?!

Я сделал еще пару глотков водки, меня затошнило, но я сглотнул.

Батя… Что с батей будет?! И бабка…

А вот про это думать не надо, постановил я. Не надо про это думать. Бля… А револьвер?!

Я вытащил его из-за пояса и понюхал ствол. Он пах едким, щипучим, так что я чихнул. Из этого я убил троих?! Мясорубка и та выглядит гораздо опаснее. В детстве у меня был почти такой же револьвер, игрушечный, разве что полегче. Я отхлебнул еще раз, бросив револьвер на стол.

Стоп, у меня же есть закуска. Огурцы, голубцы, хлеб. Голубцы и огурцы. Огурцы и голубцы. Огурцы за голубцами, голубцы за огурцами… Я хихикнул. Наверное, напиваюсь. Нет, я и раньше пил, но чтобы вот так бутылку без закуси, в одно рыло… Хорошо, что батя уехал.

Голубцы надо бы разогреть на сковородке, но я был уже не в силах совершать такие подвиги и попросту открыл их консервным ножом. Пахло вкусно.

Откуда-то появился Захар, замяукал, завертелся вокруг.

– Хочешь жрать, котюня? – спросил я, чувствуя, что язык начинает заплетаться. Нужно было закусить, но я для начала бросил кусок голубца Захару, словно опасался, что он отравлен. Кот проглотил подачку и попросил еще. – Погоди, – велел я. – Доешь потом, банку оближешь. А то м-мне не хватит…

Холодный голубец «входил» хорошо, только жир застывал на зубах и губах неприятной крупитчатой пленкой. Я отхлебывал водки, чтобы его смыть, потом немного успокоился (выпивка, что ли, подействовала) и налил в стакан.

Что-то неправильно… В кино и в книжках, когда человек кого-то в первый раз убил, пускай даже на войне, он блюет, кричит, бесится… А я сижу и с котом разговариваю как ни в чем не бывало о жратве. Пью водку. Может, вот так спиваются люди? Начинают, а потом не могут остановиться, чтобы не посещали разные ненужные мысли.

Нет, что-то я, конечно, чувствовал. Примерно такие же ощущения у меня были, когда классе в седьмом, собирая металлолом, мы поймали за Волбинским мостом дауна, отняли у него штаны с трусами и выбросили в речку, а Шурупчик потом еще помочился на него, когда даун сидел на песке и ревел… Потом было противно, но в то же время я чувствовал, что сделал нечто важное, что необходимо было сделать – то ли для того, чтобы доказать черт знает какую сложную вещь самому себе, то ли… Не знаю. Наверное, поэтому одни вешают в детстве кошек, другие – воруют в школьных раздевалках у товарищей, третьи поджигают почтовые ящики. Я выбрал самый сложный путь.

– Они были враги, – сказал я себе, пристукнув кулаком по столу. – Если бы я их не убил, они убили бы меня.

«Не обязательно, – буркнул услужливый подсказчик внутри. – Они могли просто побить и отпустить».

– У них был нож.

«Напугать. Зачем им вешать на себя покойника? Они ведь не ты…»

– Мияу! – напомнил о себе Захар.

Внутренний подсказчик тут же куда-то спрятался: боялся, что ли, кота?

– Водки тебе, шерстяной? Водки не дам! – помотал я головой и залпом выпил.

4

Проснулся я на диванчике в прихожей. Есть там такой диванчик низенький, батя сам сделал как-то, чтобы ботинки снимать-надевать было удобнее, и даже кожзаменителем и поролоном сиденье обтянул. Что я там делал – не знаю. Может быть, ходил в туалет – дверь туда была открыта, внутри горел свет, а пластмассовое сиденье от унитаза валялось на полу: я как-то ухитрился его отломать. Блевал? Я подошел, держась за стенку, к унитазу, глянул внутрь – все чисто. Меня бесцеремонно оттолкнул Захар и полез в унитаз попить. Любил он из унитаза пить – свешивался туда кверху задницей и громко лакал.

Блин… В заслуженной чугунной ванне лежали всякие банно-прачечные причиндалы, шампунь разлился, полотенце сверху… Я тут бушевал? Или мылся?

Голова почти не болела, как следовало бы ожидать, только немного мутило, а во рту было липко и горько. Посмотрев на часы, я убедился, что проспал около шести часов, то есть дело шло к ночи. Шесть часов – на неудобном жестком диванчике, свернувшись клубком… Хорошо, радикулита у меня никакого нету или остеохондроза, не разогнулся бы небось. На столе лежал револьвер, рядом – вылизанная Захаром банка из-под голубцов, раскрошенные куски хлеба, банка с огурцами… Пробежал таракан – опять вернулись, завоеватели, поперли откуда-то от соседей.

Водку я выпил почти всю, на дне плескалось граммов пятьдесят. Вздохнув, я одним махом проглотил остатки, стараясь не чувствовать вкуса, поискал чем закусить и просто запил из банки огуречным рассолом. Муть в голове сразу куда-то делась. Вот так, наверное, люди и входят в запой… Пойти в ванной прибраться, починить унитазную крышку? А, черт с ней. Потом. Там, кажется, отвалился держатель, придется новую покупать… На рынке вроде видал недавно, не такие они и дорогие… Вот черт, про что я опять думаю?! Тут такое, а я про седло для сральника…

В дверь позвонили. Я застыл с тяжелой двухлитровой банкой в руке.

Вот и милиция. Как они смогли – так быстро? Может, кто-то из урлы остался жив? Но откуда адрес?… Или прошли не шесть часов, а уже целые сутки?!!

Звонок забренчал снова, я поставил банку и осторожно подошел к двери. Заглянул в глазок.

Оказалось, что пришла Лорка. Не открыть я не мог.

– Привет, – сказала она, входя. – Что с тобой?

– А что? – буркнул я.

– Ты пьяный?! – спросила она, поморщившись.

– Ну, пил! – с вызовом сказал я. – А что?

– Да нет, ничего… – пожала плечами Лорка. – Можно мне пройти дальше?

– Проходи, – сказал я и только сейчас вспомнил, что так и не убрал со стола револьвер.

Но было поздно: Лорка его увидела. Взяла двумя пальцами за рукоятку, подняла, повертела… Положила обратно.

– Настоящий? – спросила она безразлично, как будто это давилка для чеснока.

– Да. А что?

Это «А что?» привязалось ко мне с самого начала и лезло в разговор буквально само по себе. Эх, не надо было водку допивать, меня снова накрыло опьянение. Угораздило же Лорку притащиться… Зачем она пришла?

– А чего на столе валяется?

– Забыл, – проворчал я. Выдвинул ящик стола и сгреб туда револьвер, к ложкам и вилкам. – А что?

– Странный ты сегодня, – сказала Лорка. – Ачтокаешь все время, словно и не с тобой разговариваю. А, понятно. Что, всю бутылку один выпил?

– Всю, – сказал я с противной гордостью. Помолчал и спросил: – А что?

Лорка хмыкнула и заглянула в свою сумку.

– Вот. – Она вынула пакет молока. – Как знала… Пей давай.

– Зачем? – не понял я.

– Снимает алкогольную интоксикацию. Хотя ты, надо заметить, достаточно хорошо выглядишь для человека, который в одиночку выпил целую бутылку водки. Молодой организм…

Я хотел ответить что-нибудь едкое на этот «молодой организм», но не нашелся. Отпилил ножом уголок пакета, попил молока. Мне почему-то сразу представилось, как оно там внутри сворачивается в плотные творожистые комки, и я еле подавил тошноту.

– И по какому поводу пьянка? – спросила Лорка все так же равнодушно.

– Я убил людей. Трех.

– Троих.

– Что?

– Правильно говорить «я убил троих людей», – сказала Лорка. Она выглядела совершенно спокойной.

– Ты что, не поняла? Или не веришь?

– Почему? Верю. Рано или поздно каждый человек убьет другого человека. К этому нужно относиться спокойнее, только вот не все умеют.

– В смысле?!

– Чтобы убить человека, не обязательно подойти и воткнуть ему в живот ножик, выстрелить в него из пистолета, задушить… Можно сказать что-то такое, от чего человек умрет – может, не сразу, через некоторое время, через годы, но исходным моментом будет именно это слово. Можно убить поступком, и тоже не сразу, – просто ты сделаешь так, что твой поступок будет первым звеном в цепочке событий, результатом которых будет чья-то смерть.

Я уставился на Лорку – она говорила совершенно серьезно, катая по столу хлебный шарик.

– Например, ты бросил на асфальте банановую шкурку. Человек – через час, два, три – поскользнулся, упал, стукнулся головой. Он даже не умер, забыл об этом падении, а через месяц или год снова где-то случайно стукнулся – и умер. Это самый простой пример, обычно все гораздо сложнее…

– Ты не поняла, Лор. Эта твоя философия тут ни при чем. Я убил трех… троих людей сам, своими руками, прекрасно понимая, что я делаю.

– Всего лишь разновидность, – сказала она. – Надеюсь, это были плохие люди?

– Вроде да.

– Тогда плюнь на это и не забивай голову.

Я никак не мог представить, что она отреагирует подобным образом. Да что там, я не мог представить, что вообще расскажу ей об истории в подвале. Зачем я это сделал?!

– Ты хоть меня выслушай… – попросил я.

Лорка пожала плечами:

– Хорошо. Рассказывай, только без особенных деталей, только суть.

И я рассказал. Рассказал «без особенных деталей» – без «мамки», без удара ногой по мертвому уже телу, без обшаривания карманов. Мне самому было жутко, не хотелось верить, что я говорю о том, что реально сделал, а не пересказываю газетную статью или содержание сплошь выдуманного сериала. А Лорка слушала спокойно.

– Не бойся, я никому не скажу, – устало сказала она. Скатала шарик из хлебного мякиша, потом бросила его появившемуся из туалета Захару. Кот подошел, понюхал, укоризненно посмотрел на Лорку («Разве коты такое жрут? Сами извольте кушать!») и побрел прочь, мотая хвостом.

– А зачем пришла?

– Если бы я был трезвый, я, конечно, никогда не задал бы такой вопрос. А сейчас – задал.

– Я хотела с тобой поговорить, Алекс.

– Говори давай…

– Нет, я хотела поговорить с тобой трезвым. С нормальным.

– А я трезвый, нормальный, – уверенно заявил я. – Что еще надо?!

– Никакой ты не трезвый, – сказала Лорка. – Никакой ты не нормальный. Я сейчас уйду, а ты ложись спать. И спи до утра. Понял? До утра спи. Потом поговорим. Голову не забивай всякой ерундой, а то начнешь еще сидеть тут, размышлять. Еще удавишься, не дай бог.

Это было самое последнее, что я помнил из нашей встречи. Проснулся в половине десятого, когда зазвонил будильник. Подскочив на кровати, я потряс головой, отбросил прочь одеяло вместе с Захаром, примостившимся, оказывается, сбоку. Кот возмущенно заорал, выпутываясь из пододеяльника. Самое главное, когда проснулся, – сразу подняться, потому что потом не встанешь. Закопаешься в одеяло, решив, что пять минут ничего не изменят, и уснешь на час-два.

Умываясь, я покачнулся и боднул головой зеркало. Посыпались с полочки зубные щетки и разная мелочь, которая уцелела вчера. Качало, да, но в целом я чувствовал себя омерзительно хорошо. Не тошнило, башка не болела. В самом деле, что ли, молоко помогло? Спасибо Лорке в таком случае… А зачем она, кстати, приходила? И зачем, зачем я рассказал ей про то… про то…

Тут до меня дошло, что я сделал вчера, ноги подогнулись, и я мягко сполз на кафельный пол. Подошел кот, примирительно потерся о колено, залез на ванну и принялся лакать льющуюся из крана воду.

Сейчас бы выпить. И что, все время потом жрать водку? Нет, ни в коем случае. Не хватало в алкоголики податься. Позавтракать и спокойно пойти к Лорке, раз я ей зачем-то нужен. Заодно узнаю, что я там наболтал, – помнил я не все, только сам факт и тему разговора. Может, она мне не поверила? Подумала, что напился, придумал чушь какую-то, что тут необычного?

Стоп, какая Лорка? Пятница же. Школа… Так я ведь уже опоздал. А почему будильник на полдесятого завел? И какой вообще день?

Я сверился с телепрограммой, включил телевизор. Ага, «Симпсонов» нету, стало быть, все же пятница. Значит, школу я задвинул… Ничего не поделаешь, не в первый раз, не в последний раз.

Зазвонил телефон.

– Привет! – крикнул Стасик.

– Здорово, – сказал я.

Сердце колотилось, потому что я ожидал сухих слов: «Алло! Рязанов? Это из милиции…» Хотя зачем им по телефону-то звонить? Они приходят домой. Или возле подъезда берут. В масках, в камуфляже, с коротенькими черными автоматами, похожими на игрушечные.

– Чего на школу забил? Чучундра бесится, аж пар из одного места.

– Скажи, заболел.

Чучундрой звали Елену Ивановну Чуеву, химичку. Еще ее звали «В свете теории электролитической диссоциации», но редко, потому что длинно и неудобно.

– Да тут контрольная. Ладно, пес с ней… А чего Лорка не пришла?

– Откуда ж я знаю?

– А-а… А то я подумал, вдруг она тоже у тебя? И вы вместе на школу забили и барахтаетесь. Чо, я бы с удовольствием – вместо контрольной у Чучундры…

Он заржал, а я даже не обиделся. Чего уж тут обижаться. Вот только я один, никакой Лорки рядом нет…

– Так чего забил-то? А? Напился, может? Я из вестибюля звоню, перемена, не слышно ни хрена… Чего орешь, урод?! – Это уже не мне. – Может, я зайду на обратном пути? – Это уже опять мне. – Пивка могу захватить. Холодненького. Холо-одненького! Прикинь, а?

– Давай. Только перезвони, когда будешь выходить.

– Ага. Давай держись там.