Текст книги "В морозный день"

Автор книги: Юрий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

«А МЫ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ!»

– Аркашка?! – От радости Ундре чуть не упал со стула.

От сельповского магазина по единственной улице Кушевата в овчинном полушубке важно вышагивал Аркашка. Он шёл медленно, будто знал, что за ним подглядывают завистливые глаза, и откусывал от булки корочку за корочкой. Булка больше походила не на хлеб, а на старую редкозубую пилу. Нет, никакой мороз Аркашку удержать не может, даже уши у шапки торчат вверх. В тундре ни взрослые, ни дети со злым Иськи-холодом не играют. Если дедушка собирается в дорогу, он проверит, чтобы меховые носки-чижи и кисы были сухие, чтобы в кармане и ещё где-нибудь в тайном месте припрятаны были спички, чтобы перед дорогой не бегал и не был потным.

У Аркашки шапка на голове торчком, и мороз то за одно ухо ужалит, то за другое, то враз за оба. Аркашка захлопал себя по ушам рукавицами-шубёнками, выронил булку, подхватил со снегом и, не вытерпев, побежал от злого Иськи домой.

– Ты над чем так громко смеёшься? – спрашивает мать.

– Как Аркашка из магазина идёт, – отвечает Ундре. – Смешной он какой-то, аньки. Почему он смешной?

– Потому что глупый.

– Глупые не смешные, а глупые. – Ундре подыскивает нужные слова. – Он такой, потому что всё хочет делать, как Фёдор, но сам ещё не взрослый.

– Если бы на геолога походил, тебя бы с ним в учительскую не приводили, – вздыхает мать.

– У нас же нечаянно так получается, – возражает сын. – Мы хотим перевоспитать Сем Ваня и бабку Пелагею.

Да, Аркашка в последнее время крепко взялся за своих стариков. Осенью Сем Вань хотел тёмной ночью побраконьерничать на Оби. Осетров ему захотелось и нельмы, хотя в это время такую рыбу ловить запрещается. Аркашка деду политинформацию прочитал. Сем Вань поддакивал, а сам помаленьку продолжал собираться. Раз политинформация не подействовала, Аркашка незаметно отогнул и снял с сети свинцовые грузила. Плавная сеть должна по дну идти, а без груза как она утонет? Вернулся с рыбалки Сем Вань злым, хотел за ноги стащить с кровати Аркашку, сдёрнул одеяло, а там вместо внука – подушка, завёрнутая в фуфайку, и кот, жмурясь, заботливо лизал лапу. Аркашка преспокойно спал у Ундре.

Утром Аркашка пришёл домой как ни в чём не бывало, заявил, что в сельсовет двух браконьеров привели этой ночью. Сем Вань с облегчением вздохнул – пронесло, может, и к лучшему, что не поехал. Но Аркашкино терпение кончилось.

…После того случая, когда больного Фёдора привезли в Кушеват, Аркашка даже не дал опомниться Ундре, схватил его за рукав и потащил к больнице.

– Опять ты здесь, – попыталась закрыть от Аркашки дверь няня. – Ишь исходился весь. Сказала – не пущу, и нечего здесь шататься.

Но Аркашка подставил снизу ногу, и няне не удалось накинуть тяжёлый ржавый крючок. Он был, наверное, тяжелее самой дощатой двери, от старости потрескавшейся и изогнутой.

– Вот сейчас этим повоспитываю тебя по клин-башке, – рассердилась няня и угрожающе замахнулась длинным крюком.

– Попробуйте, – огрызнулся Аркашка. – Видите, кто перед вами? – подтолкнул он вперёд Ундре. – Это он…

– Кто он? – высунулась из-за двери няня.

– Ха, – снисходительно усмехнулся Аркашка. – Она не знает. Это же Ундре спас Фёдора. Про него в газете написали, а она не знает…

Аркашка уже втолкнул Ундре в сени и сам наполовину протиснулся в дверь.

– То-то уж разговоров не слышу в Кушевате, – попыталась оправдаться няня. – Умник сыскался, ещё и поучает, – ворчала она, но отступала, с любопытством рассматривая Ундре.

– Газету, может, в Москве сейчас читают, – наступал Аркашка. – Может, Ундре медаль дадут.

Аркашка до того сбил с толку няню, что она окончательно отступилась, и, пока ходила в палату, Ундре с Аркашкой уже стояли в халатах.

– Спит, – объявила шёпотом няня.

– А мы только глянем, – тоже почему-то шёпотом сказал Аркашка…

Кровать стояла около окна. Фёдор был забинтован от шеи до самого пояса.

– Здорово шлёпнуло его, – шепнул Аркашка.

– Ага.

– Много ты ему крови перелил?

– Не я, а дядя…

– Как это не ты, когда в газете писали, что ты?

– Перепутали, у маленьких кровь не берут.

Веки дрогнули, и на бледном лице в уголках губ обозначились ямочки – геолог, наверное, не спал, а просто лежал с закрытыми глазами. Фёдор слегка повернул голову, глазами показал подойти поближе…

– В общем, так, – поспешил Аркашка. – Вам шевелиться нельзя в связи с героической раной, поэтому мы с Ундре будем говорить всю обстановку.

Глаза геолога потеплели, он кивнул.

– Каждый день передают: Р-78 дала первый фонтан ямальского газа в нашем районе, – информировал Аркашка. – Вчера в районной газете хвалили Уразова, что он первое место занял по скоростному бурению. А мы с Ундре так думаем…

Ундре так не думал, он вообще никак не думал, он только восхищался, откуда столько знает Аркашка, как у него хватает терпения читать газету.

– …Мы с Ундре так думаем, пусть Уразов бурит, как крот, а газ-то ты первый нашёл. – Аркашка забыл про официальный визит и снова стал обращаться к Фёдору, как и раньше. – Он, может быть, всю жизнь пробурит, а газ не найдёт.

Фёдор отрицательно покачал головой и вдруг зашевелил потрескавшимися губами:

– Так нельзя думать… Все, все, и Уразов, очень рады за наших ребят.

Аркашка задумался.

– Ну, всё равно он героический поступок не совершил, этот Уразов… А я сразу подумал и хотел предложить в классе, если ты умрёшь, то наш отряд будет носить твоё имя…

– Дедушка Валякси говорит, – вставил Ундре, – от оленя красивые рога остаются, хорошего человека поминает племя.

В глазах геолога заплясали искорки.

– Вы что, хоронить меня пришли? – беззвучно рассмеялся он. – А я ведь не герой, таких героев надо наказывать…

– Как не герой? – ахнули от неожиданности Ундре с Аркашкой. – Как наказывать?

– За нарушение правил – техникой безопасности называются, – объяснил Фёдор и посмотрел на ребят. – Вот, к примеру, – обратился он к Аркашке, – жаловались на тебя, что ты в классе стреляешь из резинки гвоздиками. Тоже правила нарушаешь, сам знаешь, но ведь думаешь – ничего не случилось. А если в глаз?..

Вот и здесь также. Дежурный буровик не проследил, чтоб не было никого на задвижках. Думали, как бурили, так и дальше будет… Оказывается, подошли к газовому пласту. Потом всё произошло неожиданно, растерялись… В последний момент бросился я перекрывать задвижки фонтанной арматуры… Не пострадал бы я – пострадали б другие… Но виноваты мы все, нельзя было допустить аварии, – с трудом проговорил Фёдор.

Ундре с Аркашкой спохватились, что наговорили лишнего, разволновали Фёдора.

– Мы пойдём, – вскочил первым со стула Аркашка. – Сейчас главное вам – спокойствие, – перешёл снова на официальный тон. – Сейчас главное – аппетит. Это кажется, что не хочешь есть, а организм всё равно надо кормить… Мы с Ундре брусники принесли и варенья из черёмухи. Мне его бабка всегда даёт, когда с животом не ладится…

Фёдор устало прикрыл веки, ничего не ответил. Бледное лицо его снова стало безразличным и чужим. Ундре с Аркашкой на цыпочках поспешили в прихожую.

– «Умрёшь»… – передразнил Ундре друга, когда они одевались в тёмном коридоре.

– Да я что, – оправдывался Аркашка, – я потому сказал, что если что случилось бы, то мы его не забыли бы… А сам… «Красивые рога, племя поминает, дедушка говорит…» – в ответ передразнил Аркашка.

Няня сердито посмотрела на друзей.

– А ну, спасатели, – пригрозила она, – выметайтесь живо. Эх вы, Роговы… – сказала она, обращаясь к Аркашке. – Человек на волоске от смерти, а тут молоко за деньги приносят… Тьфу!

– Кто?.. Зачем? – сжался в комочек Аркашка. Он всё понял и такой был беспомощный и жалкий, что Ундре отвернулся от него.

– Кто, зачем… Ишь какие чистенькие да добренькие, – няня вытолкала Аркашку за шиворот. Старый крючок тяжело плюхнулся в разношенную петлю.

Этого уж Аркашка своим старикам простить не мог. Вечером прибежал за Ундре.

* * *

– Какой суд? – не понял Ундре.

– Какой, какой… самый настоящий, – Аркашка вытащил из брезентовой куртки бумажный рулончик. – Тут у меня всё написано. Помнишь, как браконьеров судили, я тогда в клубе целый день просидел – всё запомнил, как и что… В общем, ты будешь главный свидетель. Когда понадобится и я обращусь к тебе, ты сразу отвечай: слушаюсь, товарищ судья…

– А если они нас не будут слушать? – Ундре представить не мог, как это можно спорить со стариками. – Аркашка, – заупирался он, – не надо, они ещё и дедушке Валякси пожалуются.

Аркашка сплюнул под ноги и остановился. Он отчуждённо засвистел и сузил глаза:

– Значит, тебе всё равно… Пусть надо мной смеются… Так, что ли?

– Да нет же, Аркашка, – попытался объяснить Ундре. – За жадность, конечно, людей наказывать надо… Но старших мы должны слушаться.

– А если старшие неправильно поступают? – замахал руками Аркашка. – Что тогда? Если мы не будем бороться за справедливость?

На это Ундре ничего не мог ответить.

– Да ты не бойся, – подбодрил Аркашка. – У меня всё тут написано, где что сказать. Ты только вовремя вскакивай и говори: «Слушаюсь, товарищ судья». Знаешь, как это слово на них подействует.

…Бабушка Пелагея и Сем Вань мирно пили чай. Пили они всегда с наслаждением и долго. Сегодня был сытный чай, пили они его с солёной рыбой, прикусывая луком, который крупными кольцами лежал на тарелке. На никелированных боках самовара отражались и искажались их лица. У бабки Пелагеи оно было вытянуто, лоб заострён, а нос выпирал грушей. У Сем Ваня наоборот – лоб сросся с бровями, а рот, как у лягушки, забегал за уши, один ус разметался с лошадиный хвост, а другой чуть-чуть виден был под носом. Не обращая внимания на отражения, они отпыхивались, вытирали пот полотенцами и снова пили.

Аркашка спрятал Ундре на кухне за занавеской. Для себя вытащил тумбочку и стул, развернул рулон. Старики не замечали Аркашки, они привыкли к его возне. Вот всё и приготовлено. Тихо, как в клубе, только слышно потикивание настенных часов с кукушкой да почмокивание. Блюдца старики осторожно держали на пальцах за самое донышко…

– Встать, суд идёт! – дико взревел Аркашка. Он даже испугался самого себя. Тик-так, тик-так – то ли стучат настенные часы, то ли бьётся в груди сердце.

Сем Вань икнул, поражённый, уставился почему-то на бабку: мол, кто это такой? Бабка Пелагея не знала, кто такой, поставила блюдце, растерянно стала поправлять кокошник. Теперь они оба не знали, кто перед ними. За тумбочкой в образе Аркашки стоял неприступный человек. Чёрный костюм, взрослый галстук и запонки на рубашке принадлежали Фёдору, а вот тонкая шея, голова клином – Аркашке. Его как будто засунули в костюм – настолько было всё велико и мешковато.

– Господи, да он что, спятил? – схватилась за сердце бабка Пелагея.

Сем Вань всё ещё сидел с полуоткрытым ртом.

– Суд идёт над гражданами Роговыми за их жадность, – уже более уверенно объявил Аркашка.

– Ах ты, таракан чахоточный, заноза ехидная, – завозмущалась бабка Пелагея и пошла в наступление: – Уж я тебе сейчас такой суд устрою, уж так вытяну…

– Записывается первое оскорбление, – невозмутимо сделал пометку на бумаге Аркашка. Однако когда бабушкина рука потянулась к его уху, он неожиданно из-под листа бумаги выхватил ракетницу, которую, видно, тоже взял у геолога. – Ни с места!

– Ой, беда, беда! – скороговоркой взвизгнула бабка и, путаясь в сарафане, отпрянула к Сем Ваню. – Убьёт, застрелит, – вскрикивала она, заткнув уши ладонями. – Убери хоть нагану свою! Так и целится в лоб.

– Вопрос направлен к обвиняемым, – между тем продолжал Аркашка. – Главный свидетель…

– Слушаюсь, товарищ судья, – стеснительно вышел из-за занавески Ундре. Он робел перед взрослыми, он не мог вот так превратиться в кого угодно, как Аркашка. Но ведь приказание друга…

– Это что за блин? – с интересом уставились на Ундре старики. Ундре не блин, у него просто лицо круглое, как у всех хантыйских детей.

– Записывается второе оскорбление с последним предупреждением, – отметил неприступный Аркашка. – Главный свидетель, что вы выяснили про молоко в Кушевате?

– Я выяснил, что все молоко продают по 30 копеек литр, а Роговы продают геологам за 60 копеек.

– Что скажете в оправдание? – сурово обратился к старикам Аркашка.

– А то скажу, что с жиру ты бесишься, Клин-Башка, – не вытерпел Сем Вань. – Распустили вас отцы, своего-то гнезда не имея. Кто из дому, а кто в дом… Молочко-то труда стоит. Грибки вот с ножками, да сами в избу не приходят.

– О чём говорить… Да наше молочко и по вкусу не ровня другим, – поддакнула бабка Пелагея. – Вот ему и цена справедливая. И чего с ним цацкаться, – обратилась она к старику, – опояшь ремнём – вот и весь спрос. Судильщик нашёлся… от горшка два вершка.

– А вот и будем судить, – Аркашка поправил съехавший с плеч пиджак. – Все в Кушевате на вас пальцем тычут. Даже… даже Фёдору в больницу за деньги молоко приносите… – Аркашка зло всхлипнул. – А мне… а мне в школе хоть не показывайся, как будто я так делаю…

Старики насупились, только слышно было всхлипывание «судьи».

– Это уж ты хватила, – вдруг огрызнулся Сем Вань на бабку.

– А ты? Да ты домой не придёшь, пока с чужого двора полено не стащишь, – взъерошилась и бабка Пелагея.

И старики так рассорились, что стали наскакивать друг на друга через стол. А никелированные бока пузатого самовара строили им страшные рожи.

– Спина вон к печке просится, а мы с тобой, не пойму, куда готовимся, – наконец устало опустился на стул Сем Вань. – Вот он нас, энто, и учит, поколению свою показывает. Невелик комариный укус, а спать всю ночь не даёт…

– Да я что, – вытирая полотенцем мокрое лицо, пыталась оправдаться бабка Пелагея, – ты что на меня-то окрысился… Я, может, к Фёдору, как к родному сыну, привыкла…

– Ой уж, – усомнился Сем Вань. – Один был, и того дом не удержал… Прыгает где-то по горам.

– Я и виновата, – развела руками бабка Пелагея.

– Ты!..

– А ты?! – снова набросились друг на друга старики.

На столе появился откуда-то чулок с деньгами, который летал с одного края стола на другой.

– Возьми, может, тебе спокойней будет с ним…

– Нет, ты возьми, а то и сна лишишься…

Ундре с Аркашкой едва успевали переводить глаза с деда на бабку… Что с ними?

ГОЛУБЫЕ СПОЛОХИ

Заиндевели провода. От одного столба к другому прочертили они белый нотный стан, точь-в-точь как Ундре рисует на уроках пения. Не хватает на них только воробьёв. Мороз их так прижал, что прячутся они сейчас на конюшне, а многие вообще улетели. Весной рассядутся воробьи на провода чёрными точками, как ноты, и такую песню про весну споют, что люди в Кушевате, глядя на них, целый день ходят улыбчивые и приветливые.

Куда воробьям в такой мороз, когда зимой покидают свои гнёзда даже вороны. Только сороки дежурят на помойках целыми днями. Вот опять откуда-то из-за угла – сорока, уселась на верхушку ёлочки напротив окна. Туда-сюда хвостом-лопаткой, вниз, вверх, как будто не может на месте удержаться. Вспыхивают зелёные голодные глаза, вертится сорока вокруг себя. А это что за чёрный глаз из окна? Глаз Ундре? Как это такая осторожная птица позволила кому-то разглядывать себя? Сорока шарахнулась под забор, качнулась ёлочка.

– Рукавички сдунуло, – удивился Ундре.

– Ты о чём? – переспросила мать.

– Сорока ёлочку качнула, и с ветки снег упал, как будто сорока у неё рукавички стащила.

– Придумываешь всякие небылицы, – не поняла мать. – Чего целый день в одно окно смотреть? Почитал бы лучше книжку…

– Ох, как надоела зима. Вот проснулся бы однажды, а на дворе лето, – размечтался Ундре. – Мы в школе диафильм смотрели, в Африке всю жизнь тепло.

– Минурэй поднял солнце, недолго осталось ждать, – успокоила мать. Она уже закончила кисы и теперь плела к ним красные тесёмки с большими кисточками на концах. Обмотает Ундре кисы около коленок тесёмками, кисточки по бокам – удивятся в Кушевате люди. Вот ведь как любит мать своего сына!

– Аньки, – спрашивает Ундре, – почему дедушка говорит про Фёдора, что тот какое-то солнце ищет, какому-то Хонану брюхо проткнул? Никакое солнце Фёдор не искал, они газ ищут. Почему он так говорит?

Если бы Ундре знал, что было тогда в Кушевате, когда газовый фонтан взметнулся над вышкой Фёдора. Вышку из посёлка не видно, все ждали, кто оттуда приедет, чтобы подробности услышать. И чего только про газ в Кушевате не сочиняли! Бабка Пелагея и Сем Вань просидели за чаем до поздней ночи, и у них тоже разговор был только про газ.

– Подумать только, на несколько километров под землёй газ сидит. Это какую силищу надо, чтобы оттуда вылезти.

– Говорят, его в чугунки запихивать будут, баллонами называются. По домам разносить, а печки все выкинут. Лес запретят рубить.

– Так вот чугунку с газом подожжёшь, а он шарах – и ни дома, ни тебя…

– А ты не поджигай, не торопись сразу-то взрываться. Говорят, в Кушеват сначала человек приедет, школу такую откроет. Будет учить, как поджигать газ-то.

– Мне зачем учиться, век уж прожила свой, расписаться кое-как могу.

– Ну и сиди без газу… О чём думала раньше?.. Вот и по радио говорят и в газете пишут – всем надо десять классов кончить, не меньше…

– Так то молодёжи. А газ-то при чём?

– Молодёжи… будет тебе молодёжь дома сидеть, газ поджигать. А он ведь для всяких надобностей нужен – там обед сготовить, тут воды нагреть, где постирать, где посуду помыть.

– Да, удобная штука – газ. Вот ведь непонятно, как его учуяли там, под землёй-то?

– Чего учуять… Земля-то ведь, как кожа, трескается. Один нанюхался, другому рассказал.

– Хватил – «нанюхался»… Да ты его нанюхайся – и больше не встанешь, ядовитый он. Нет, тут всё наука…

Когда Ундре с дедушкой на следующий день вернулись в посёлок, нарту облепили со всех сторон. Всем хотелось узнать, что происходит на буровой. «Солнце Федька искал, – односложно отвечал дедушка Валякси, – а солнце, однако, немножко горячий».

– Вот брехун ещё один выискался, – качали головой некоторые и, недовольные, расходились по домам. Ундре было неудобно за дедушку.

– Почему он так говорит? – ещё раз переспросил Ундре мать. – Ведь это же враньё, аньки.

Мать осуждающе посмотрела на сына.

– Плохие слова от тебя слышу, – укоризненно покачала она головой. – Разве трудно дедушку понять? Валякси – старый человек. В тундре человек живёт, один целый день бывает. С кем он будет говорить? Солнце видит – говорит, снег видит – говорит, звёзды видит – говорит. У дедушки всё живое, и солнце живое…

Ундре задумался. Он вспомнил, как ехал по тундре на оленях. Ехал и пел. А о чём Ундре пел? Да тоже о том, что видел вокруг.

– Дедушка так сказал, потому что есть про солнце сказка одна, – прервала размышления сына мать.

– Аньки, а ты помнишь эту сказку? – встрепенулся Ундре. – Расскажи мне.

– Лучше дедушки не расскажешь, но я попробую вспомнить, – согласилась мать. – Много сейчас по тундре всяких рассказов ходит, где сказка, а где нет. «Видно, такое время пришло, – говорит дедушка. – Лицо обрастает бородой, время – сказкой».

* * *

– Случилось так, что не стало однажды у людей солнца, на котором варили они себе еду. Далеко в тайгу запрятал его брюхатый Хонан, чтобы одному ему оно грело его лягушачий живот.

– Это на солнце-то варили?! – рассмеялся Ундре. – Такого никогда не бывало.

– Если не бывало, зачем мне и рассказывать, – обиделась мать.

– Я больше не буду, нечаянно так получилось, – виновато оправдывается Ундре. – Я думал, что это не сказка, а правда.

– Правильно думал, – отвечает мать. – Чего не знает дедушка, никогда того не говорит… Люди стали вымирать от холода, – продолжала она. – Однако нашёлся один человек, который победил брюхатого Хонана. Но от жаркого солнца сгорела на охотнике одежда, и сам он погиб. Большую вину почувствовало перед ним солнце, сказало: «Буду для всех одинаково светить, летом буду горячим, зимой холодным», – подпрыгнуло и поднялось на небо.

Кружит солнце в тундре, целыми сутками спать не ложится, ищет юношу, которого отблагодарить не успело. Люди говорят: «Лето пришло». Устанет, спать ляжет. «Зима пришла», – говорят люди. Под одним солнцем с тех пор собрался народ, вместе стали жить, не стали таскать солнце по стойбищам…

Вот, наверное, и думает дедушка Валякси, что Фёдор-геолог добрался до того места, где ночует солнце, чтобы зимой немножко тепла у него взять, – отвечает мать Ундре.

Ундре уже не смотрит в окно, он думает о дедушке, о его сказках. Да и сказки ли это? Вот и мать обиделась. Дедушка Валякси рассказывает сказки не для забавы. Они всегда у него получаются, когда он хочет Ундре чему-нибудь поучить.

Вспоминая сказки дедушки Валякси, Ундре вспоминает и маленькие случаи из своей жизни. А случаев, наверное, столько, сколько рассказанных дедушкой сказок.