Текст книги "Мысли над тёмной водой (СИ)"
Автор книги: Юрий Мори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Над городом висела хмарь; белёсо-серое небо опустилось низко, сгустилось, словно норовя коснуться крыш самых высоких зданий, шпиля телебашни, всего того, что устремлено вверх, что дерзнуло подняться из тлена и праха земли к облакам, хотя бы чуть-чуть.
Не был исключением и мост: его задранные к небесам столбы, перевитые толстыми тросами, окутывал на верхушках влажный туман. Но дождя не было. Пока или вообще – Бог весть, не верить же в этом сложном вопросе синоптикам, близкой родне жрецов невидимых атмосферных фронтов и гадалок на винтажном барометре. Сушь. Великая сушь. И только после щелчка прокуренным пожелтевшим ногтем – ураган.
Всё по старику Джерому.
Мост, как и его собратья, казался сверху грубым стежком, сшивающим два берега на скорую руку пьяного патологоанатома. Центр и окраины. Левый и правый. Соединяющий одни дороги с другими, чтобы было где развернуться мощи коптящих в небо двигателей, было где оставить ворох резиновых пылинок, исправно сыплющихся с мокрых шин автомобилей.
Толстый и неряшливый шов на теле города.
– Дурак ты, Стас, – сказал отец. – И взрослый вроде как, женатый вон уже, а – дурак.
Он досадливо сплюнул. Слюна паутиной размоталась в воздухе и улетела под чьи-то колёса. Никто ничего и не заметил, равновесие мира не нарушить эдакой ерундой.
Они с сыном шли рядом по одному из стежков, сшивающих берега. По узкому тротуару, похожему на тюремный коридор для прогулок – с одной стороны непрерывная металлическая стойка, отделяющая их от фыркающих машин, от дороги, с другой – высокий, почти по грудь бетонный парапет, за которым пустота. Простор, ограниченный сверху облаками, а метрах в двадцати ниже – свинцовой рябью реки. Граница между материальным и вечным.
Было бы море – пахло бы солью, йодом и бескрайними просторами, а так – нет.
– Ну, пап...
– А что – пап? Живёте в съёмной квартире, а ведёте себя с Юлькой как два миллионера. Я молчу про тряпки-вино, дело молодое, сам таким...
Отец споткнулся о металлическую полосу, одну из скрепок, поперечин огромного моста, негромко выругался.
– Но машина! Машина – это перебор, Стас! Сколько тебе за неё выплачивать?
– Пять лет, – буркнул тот.
Он был похож на отца, просто более молодая копия. На четверть века свежее, на полголовы выше. А так – и походка, и голос... От матери только цвет глаз – отцовские серые, строгие, а у Стаса зелёные, с пляшущими бесенятами в глубине.
– Через пять лет эта железка сгниёт уже. Или разобьёшь, где, ты же гонщик... А платить и платить. Могли бы и на трамвае кататься, а если срочное чего – такси вон. Яндекс.
– Пап, ну мои ж деньги... Наши, в смысле. Со свадьбы часть, да и заработали с Юлей за год кое-что.
– Твои. – Отец махнул головой, словно отгоняя невидимое, но надоедливое насекомое. Или просто по привычке откинул назад волосы, которые на самом деле давным-давно стриг коротко. – Но лучше на квартиру...
– Пап, ну глупо сейчас копить! Ипотеку не даст нам никто – доходы-то сам знаешь. А машина нужна! Ещё как нужна.
– Таксовать, что ли собрался? Бомбить, как раньше говорили? Совсем спятил.
Следующую полосу отец перешагнул, глядя под ноги. Не всё же спотыкаться.
– Да нет. Ну... Просто нужна. Я тебе потом скажу зачем, ты поймёшь.
– Стас!
– Всё уже, всё! Куплено. Перестань со мной... как с маленьким.
– А то ты большой...
Ветер настойчиво пытался сдуть их обоих ближе к дороге, по которой плотно – одна за одной – шли машины. Из окон промелькнувшего автобуса на них без особого интереса глянули чьи-то лица. Две фигурки, почти одинаковые, только одежда отличалась. Ничего интересного: топают взрослый отец с почти взрослым сыном, что-то говорят. Скука. Ещё и хмарь эта... Скорее домой, там плед, телевизор, горячий чай и тёплая кошка. Или собака – у кого как.
Пассажиры – случайный набор, частичка человечества в мчащемся кирпиче автобуса, у них всякое может быть.
– Безответственный ты, Стас. Ничему я тебя не научил.
Звучало куда лучше, чем «дурак», но тоже отдавало нотациями и прочими прелестями воспитательного процесса. Сын поежился от холодного ветра, а вот спорить не стал. У отца своя картина мира, привычная, цельная, а у него и Юльки – своя. В которой пока есть место вероятностям и надеждам, скорости и веселью. Безудержному. Случайному.
Безответственному.
Его распирало изнутри это чувство: кипели силы. Хотелось взлететь над этим мокрым мостом, над скучным городом, пробить стрелой облака и... И увидеть солнце, ведь оно было где-то там, ближе к космической темноте.
Вечно сияло, только на ночь прячась за край горизонта.
– Короче, Стас: что мне матери сказать? На хрена вам с Юлей джип за полтора миллиона, можно узнать?
Сын упрямо молчал. Его поднимала над тротуаром невидимая отцу сила, заставляла то ли бежать, то ли лететь. Эх, если бы батя знал... Но Стас поклялся Юле, а никому – значит никому. Чуть позже скажет, когда она разрешит. Жена. Любимая. Яркая звёздочка его жизни, не хуже того солнца, что сейчас никак не увидеть за облаками.
– Пап... Потом, ладно? Немножко позже я вам с мамой всё-всё расскажу. Клянусь!
Он схватился рукой за парапет и легко забросил наверх тренированное тело. Встал в позе спринтера, готового к забегу: на одном колене, опираясь двумя руками о бетон и смешно задрав задницу. Хотелось быть выше отца, посмотреть на него сверху хотя бы так. И вид потрясающий – река теперь, не заслоняемая скучными бетонными перилами, была видна во всю ширину, от берега до берега, от моста и до теряющегося в тумане далёкого поворота, где смутно виднелся торчащий на приколе катер.
Отец остановился и охнул, задрав подбородок:
– Слезай, дубина! Упадёшь!
Стас рассмеялся и резко выпрямился во весь рост, растопырив руки подобно циркачу-эквилибристу. Они вон по канатам ходят, и ничего. А здесь – широченная, сантиметров сорок, бетонная дорожка под ногами. Чего бояться?
– Пройдусь немного по высоте, пап. Душа просит.
Он шагнул раз, другой. Да, места была достаточно, лишь бы голова не закружилась. Ветер трепал волосы, рвал расстёгнутую куртку, норовя если не сбросить отважного человечка, то хотя бы раздеть. Широкие брюки надулись полосками парусов.
– Слазь, говорю! – крикнул отец. Ему было не до смеха, а Стас шёл и смеялся. Он сам себе казался великаном, переступающим через смешными маленькие домики лилипутов, идущим по их забавным дорожкам, со столбами по колено, с крошечными коробочками машин и совсем уж муравьиными фигурками обитателей.
Ему было хорошо. Ему было правильно так сейчас.
Отец остался стоять, не тронулся с места, только гневно крича что-то, но слова растирал в ладонях ветер, швырял их в воду, комкал и заталкивал под проносящиеся автомобили.
– ...ак! Сла... ...ас!
Где-то за спиной победно затрубила фура: это вам не писклявые клаксоны легковушек, это настоящий голос природы. Куда там слонам...
Стас даже вздрогнул, против воли поворачиваясь к рёву, когда длинномер промчался совсем рядом – так он был велик, ограждение и тротуар ничуть не делали его меньше.
Водитель, сидящий заметно выше Стаса, даже забравшегося на парапет, повернул голову и внимательно рассматривал юного безумца. Вдоль всего кузова, эхом повторяясь на прицепе, в лицо кричали двухметровые буквы, ярко-красные на сероватом полотнище: КОМПАНИЯ «КРАСНЫЙ ДРАКОН». И ещё раз, сливаясь в стремительный росчерк молнии, в пожарную тревогу, в полосу какой-то неведомой, но такой близкой опасности. Промелькнула рогатая чёрная с багровым голова с приоткрытой в злой усмешке пастью, товарный знак, завершающий надпись. Потом вторая.
Изумрудные глаза, суровые, под набухшими веками рептилии взглядом толкнули Стаса в грудь. Мягко, но неотвратимо, как в спортзале бьёт в ответ раскачивающаяся груша. Или это был порыв ветра с реки? Или внезапно сжавшийся, плотный воздух, во все стороны отлетающий от огромного грузовика, сдувающий при случае легковушки с трассы, случайно поймавшие волну?
Кто его знает.
Ясно одно – нелепо взмахнув руками, Стас изогнулся, пытаясь удержаться на широком – вроде бы – парапете, неловко переступил с ноги на ногу, уже теряя опору, неслышно вскрикнул и упал. Словно злой мальчишка подкрался к шахматной доске, улучил момент и скинул шахматную фигурку на пол – пусть её поищут игроки, пусть помучаются. А найдя – будут мучительно вспоминать на какой клетке она стояла.
Всё это несмешное лицедейство заняло меньше мгновения, но куда больше, чем вся жизнь. Время кончилось, а стрелки часов заплелись в странный абстрактный узор памятника небытию.
Отец рванулся к парапету, опёрся обеими руками и высунулся, глядя вниз, стараясь рассмотреть, куда упал сын. Он кричал что-то, на дороге тормозили машины, гудя вразнобой. Фура давно уже скрылась за паутиной держащих мост тросов, кузовом остановившегося автобуса, столбами и туманом. Никто и не собирался её догонять – зачем?
– Сын! – страшно закричал отец. – Ста-а-ас!!!
Слёзы застилали ему глаза, ветер обжигал лицо, внезапно став очень холодным, ледяным, несущим осколки разбитых навсегда стёкол, в которых отражалась смерть.
Но, сколько он ни всматривался вниз, не было видно всплеска воды. Ничего не было: рябь на тёмной воде разгонял ветер, эти двадцать метров Стас пролететь бы не успел. Не унесло же его порывом ветра под мост?
Отца трясли за плечи подбежавшие люди, кто-то кричал в уши вопросы, кто-то заглядывал в лицо. Вокруг набирали МЧС, орали, снимали зачем-то на телефоны реку, друг друга, отца Стаса, низкое небо и полукруг берега, до которого они с сыном не дошли вдвоём. Вдалеке взвыла сирена, но что толку сейчас от всех специальных служб на свете?!
Вот именно. Отец Стаса отшатнулся от парапета и сел прямо на мокрый асфальт тротуара. Люди сперва отхлынули от него, как волны от упавшего в воду камня, потом вновь подошли ближе. Совсем близко. Невыносимо.
Он плакал, ему не хватало дыхания в этой толчее над головой.
Мир вокруг застыл, подобно внезапно поставленному на паузу кино.
Цвета исказились, река перестала быть тёмно-серой, налившись белизной первого снега, рябь не двигалась. А небо над головой напротив потемнело, стало похожим на зимние сумерки. Ветра не было. Звуков не было. Ничего из того, что окружало Стаса в последний миг перед падением, больше не существовало. Ни моста, мимо опоры которого он должен был падать в последнее мгновение своей жизни, ни силуэтов домов и деревьев левого берега, до которого ещё идти и идти. И не дойти уже никогда.
Ничего. И в этой пустоте и безвременьи слышны были только далёкие-далёкие звуки подобные шороху песка или гулу покинутого навсегда моря из завитков ракушки.
– Что? – невольно спросил Стас, но не услышал самого себя.
Ш-ш-шурх-х-х...
Он так и висел в неудобной позе кошки, пытающейся упасть на четыре лапы, но лишенной такой возможности неведомо чьей волей. Попытался пошевелиться, повернуть голову, выпрямить изломанные в падении иероглифом руки, но ничего не вышло. Стаса словно залили прозрачным клеем, позволяющим – хоть и искажённо – видеть, но решительно не пускающим сделать ни единого движения.
Он не дышал. Он не говорил – собственный вопрос ему явно почудился, как бывает во сне. Тело налилось непередаваемой тяжестью или вовсе его не слушалось. Второе было ближе к истине, если в этом краю за гранью вообще есть истина.
Ш-ш-шурх-х-х... Пш-ш-ш...
Звуки менялись, не нарастая, но упорядочиваясь изнутри, в них прорезался некий смысл. Только вот понять его Стас никак не мог. Сколько прошло времени? Минуты? Часы? Века?
Да и было ли здесь и сейчас вообще время. Казалось, оно осталось где-то там, в людской суете, в мире звуков и нормальных, не искажённых цветов. В мире, где он мог двигаться и говорить, ненавидеть и смеяться. Жить.
Что бы это слово отныне ни значило.
– Стас? Стас! Стас... Стас... Стас... – рассыпалось внезапно колокольчиками в ушах его имя. Будто кто-то хором пытался говорить с ним, звать его. От грубых резких звуков, ничуть на речь и не похожих, до дрожания серебряных струн, чище и выше ангельского пения детского хора. – Ты... Ты... Ты...
– Что – я? – Или ему снова казалось, или он действительно смог выдохнуть эти два слова.
– Ты... Ты... Ты... Сможешь... Стас... Сможешь...
Ему стало очень холодно. Он с удивлением понял, что до этого момента с того самого мига, как упал вниз, тело не чувствовало ничего – тем более холод.
– Смогу что?.. – ему казалось, что он почти мычит, пытаясь разговаривать через плотно обёрнутую вокруг головы ткань, как в детстве через плотный шарф. – Кто вы?!
Голоса зажурчали, заскакали рассыпанными по полу мельчайшими бусинами, зазвенели монетами и литаврами. Но звук был странный: если и сыпались на пол, то не серебряные, а самые пошлые пятирублёвые кружки, скорее, не звеня, а стуча по ламинату. Фальшиво это всё было. Не по-настоящему, хоть и громко.
А голоса смеялись. Но и в этом смехе было несколько слоёв: от радостного и беззаботного до насмешливого и грубого. Эти пласты наваливались друг на друга, слипались, превращаясь в сущую какофонию.
– Жить... Жить... Жить... Сможешь.
Нечто огромное, легко затирающее осмысленные голоса как льдины сжимают попавший в их плен корабль, скрипнуло и остановилось в ушах Стаса, лишая его даже намёка на этот, казалось бы, вернувшийся слух. Повисла густая поролоновая тишина, где даже шипения и перекатов слышно не было.
Потом звонко лопнула мембрана, тугая пелена прорвалась в сотнях, тысячах мест, превращаясь в решето, в обрывки взорвавшегося воздушного шарика, и голоса – на этот раз осмысленные, многочисленные, без всякого эха и повторов – вернулись. Со Стасом говорила, казалось, вся вселенная. Или человечество, решив одновременно набрать его номер, сделало это – толком и не понять. Мужчины. Женщины. Дети. На разных – но почему-то понятных – языках, тихо, громко, шёпотом и криком, заливаясь слезами и смехом говорили ему примерно одно и тоже.
Как не лопнула голова, подумал Стас.
Как она, бедная, не разорвалась на куски.
Видимо, всё дело в клее, который так и держал его тело словно угодившую в смолу доисторическую муху. Оставалось окаменеть и слушать, ждать, янтарём станешь или сгниёшь без вести.
Смысл слов был один и тот же: если он хочет жить, вернуться в своё бытие, ему нужно выполнить несложную работу в совсем другом месте. Настоящая цена жизни – смерть. На этот раз не его, а... В смысле, и его – тоже, но это не всерьёз, не навсегда. Понарошку. И тогда он сможет опять очутиться на мосту, не будет никакого падения, ничего не будет.
Они говорили, что им по силам это сделать. Склеить чашку. Освободить муху. А работа... Они сами – никак, нужен он.
– Что нужно? – прошептал Стас. Он по-прежнему не слышал свой голос, но они услышали, даже так, шёпотом. Это главное сейчас, чтобы они услышали.
Выехать на встречную, завидев ярко-жёлтую машину. Повернуть руль. Газовать до упора. Не бояться ничего. Выехать на встречную. Врезаться в ярко-жёлтую машину. Не думать. Не бояться. Не ждать. ВЫЕХАТЬ НА...
– Я понял, – устало ответил он.
Никогда в жизни он так не уставал, как слушать это многоголосие. Да и жизнь ли это ещё? Или просто в гаснущем сознании, в разбитой от удара о воду голове, порванных нервах и сломанном позвоночнике бродят, затихая, случайные токи, вот и мерещится невесть что. Дико жалко Юлю, каково ей будет, особенно теперь...
Голоса продолжали и продолжали, читая закольцованное сообщение, бесконечный скрипт, как спятивший робот какого-нибудь колл-центра. Но ни бросить трубку, ни заткнуть уши. Ничего не поделать. Или вечно слушать их, или...
Или согласиться.
– Со мной понятно. А кто будет в машине? – Спросил он, не надеясь на ответ.
Зря. Они ответили, хотя и не сразу, взяв паузу на короткий вдох, чтобы снова оглушить его, смять, растоптать своей массой.
– Михаил... Там будет Михаил. Это будет Михаил! В машине будет...
Имя как имя. Но почему столько злости, желчи, ненависти, презрения, раздражения и липкой тьмы в голосах, когда они произносили его.
– Я его знаю?
– Нет... Нет. Нет! НЕТ!!!
– Да уймитесь вы! Я согласен...
Его будто ударило током, одновременно дёрнув за ноги, принуждая вырваться из липкого безвременья и падать, падать... Всё равно куда, там должно быть лучше, чем здесь.
Он плюхнулся в глубокий ковш сидения, едва не ударившись подбородком о руль.
Низкая посадка, полулёжа, как в спортивной машине. Или почему – как? Судя по всему, это она и была: в полосу поляризованного стекла било солнце, впереди утробно рычал мощный двигатель, левая рука привычно шлёпнулась на руль, украшенный посредине давно уже позабытым логотипом «Волга» – не эмблемой ГАЗа с зубчатой стеной, а именно металлическим шильдиком, как когда-то на «двадцать четвёртых», на багажнике. Правая рука легка на странно короткий рычаг передач, ноги ощутили педали. Стас для проверки придавил правую, двигатель взревел громче, набирая мощность.
– Вот это цирк... – сказал он, перебивая мягко бормочущее радио.
– Громче? – спросила магнитола. Голос был приятный, женский, лишённый тех ноток синтетического идиотизма, которыми так раздражали китайские навигаторы.
Хм, «Волга»... А хозяин, видимо, шутник.
– Давай громче, – ответил Стас, ёрзая спиной и устраиваясь удобнее.
-...к столетнему юбилею Великой Победы. Евразийский Союз направил в свою столицу, любимую Москву, лучших представителей вооруженных сил, передовую технику, отличников боевой и политической подготовки. Верховный правитель одобрил схему военного парада, представление военно-космических сил и голографический виртсалют, который состоится над памятником Последнему Спасителю Отечества. К другим новостям. С космодрома «Восточный-четыре» послезавтра стартует ракетоноситель «Аргон» с ключевым модулем, завершающим сооружение станции «Братья навек». Со стороны китайских товарищей получены гарантии отслеживания падения первых ступеней в пустыне Гоби для повторного использования в рамках Улан-Баторского пакта. Несмотря на протесты канцлера Южно-Европейского союза фройляйн Греты Туборг, совместная программа будет выполнена точно в...
Трасса впереди дорогу вообще не напоминала. Если бы не подсознательное ощущение скорости, знакомое каждому водителю: смесь шума двигателя и шуршания шин, мелких вибраций корпуса и легкой качки на амортизаторах, могло показаться, что Стас вообще сидит в дорогом виртуальном тренажёре. Очень уж синевато-зелёное полотно, пожираемое мощной машиной, не походило на привычный асфальт, слишком чистые были обочины, да и пролетавшие навстречу автомобили были сплошь незнакомых моделей.
Хотя нет, вон приблизился и сразу мелькнул за спину явный «ленд круизер», немного непривычного, но узнаваемого дизайна, а за ним – КАМАЗ, из новых, со скошенной назад кабиной.
Не тренажёр. Суровая реальность, данная в ощущениях, по которой он летит на скорости ближе к двумстам километрам в час.
– Тише, – сказал Стас и радио послушно притихло, шепча что-то дикторским голосом. Впереди увеличивалась на глазах прямоугольная туша фуры, украшенная сзади экраном – не прозрачное же это стекло через весь корпус, – на котором была видна трасса впереди длинномера.
– Ярко... Жёлтая... И не бояться! – сказал он себе под нос. Ему есть зачем жить дальше, а это далеко не все могут о себе сказать. Неправ отец: он вполне ответственный человек.
Взрослый.
Правильный.
И чтобы вернуться, готов умереть.
Фура шла тоже не очень-то медленно, сто пятьдесят, если на глазок. Встречная пока свободна, поэтому Стас сбросил газ, пристраиваясь за грузовиком. Если он всё верно понял – а куда деваться! должен был понять, – до встречи с желтой машинкой и его обратного билета на мост оставалось совсем немного. Вот тогда он и пойдёт на обгон, чтобы неведомому Михаилу было решительно некуда деваться.
А если он там не один? Да уж...
– Кто он хоть такой, этот самый Михаил... – вполголоса спросил он у низкого потолка, непривычно высокой, зализанной по краям торпеды и руля со странной эмблемой.
...явилось на небе великое знамение: жена, облечённая в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения.
Стас тряхнул головой.
Это уж точно – не радио. И не мысли вслух, хотя Евангелие он читал и именно эту фразу запомнил почти наизусть. Юля... Она имеет в чреве, он и бьётся сейчас за возвращение.
Он за неё. Но тогда кто – против? Вот чёрт. Во что он вписался сейчас...
На экране, которым являлась задняя часть фуры, на встречной стало видно яркую жёлтую точку, словно солнце решило спуститься с неба и немного погонять по гладкой, ровной и прямой как стрела трассе.
В своё удовольствие.
Стас включил левый поворот и добавил газ, плавно обходя фуру, напряжённо глядя вперед. Жёлтая точка росла, уже было ясно, что это – не солнце. Просто низкая машинка, мчащаяся навстречу своей гибели. У всего есть цена, у всего... У возвращения Стаса она тоже была.
Он стиснул зубы и добавил ещё мощности. Двигатель взвыл. «Волга» рванула вперёд как пришпоренная лошадь, так же как и скакун жалуясь вслух на жизненные невзгоды и людскую чёрствость. Фура мелькнула справа и отпрыгнула назад. Ярко-жёлтую машину можно было рассмотреть во всех подробностях, хотя именно этого Стасу делать и не хотелось.
Но не зажмуриваться же.
Интересен сам переход из этого мира в свой, привычный, к ошарашенному отцу, любимой жене, низкому серому небу и вечной сырости этой осени, к домам и деревьям левого берега, до которого ещё идти и...
...и произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
Стас рванул руль вправо, не в силах сделать то, на что согласился.
Нет. Не такой ценой. Что бы там отец ни думал, а воспитал он его верно.
Бесы обещают. Бесы даже заплатят обещанное.
Но его сторона – другая.
Встречная машина промелькнула мимо, а вот его «волгу» закрутило от резких манёвров на такой скорости. Что-то утробно рычало и билось под капотом, под ногами. Машина тоже хотела жить, как ему показалось. Он пытался удержать её на трассе, но не мог, несмотря на падающую скорость. Откуда-то – уже не сзади, его крутило волчком, а сбоку, – с шумом придвинулась серая туша фуры, даже не скинувшей газ.
Раздался хлёсткий удар, за которым на самом деле уже ничего не было, машина превратилась в раздавленную великаном консервную банку, но Стас всё-таки увидел то, на что не обратил ни малейшего внимания при обгоне: надпись метровыми красными буквами на борту грузовика.
КОМПАНИЯ «КРАСНЫЙ ДРАКОН».
И морда.
И взгляд зелёных глаз из-под набухших как у застарелого пьяницы век. Головы дракона множились, обрастали несчитанными рогами, теперь-то всё стало ясно. Проиграл ты, но и платить теперь не за что. На архангелов мало надежд, подумал Стас. Жаль, что...
...и сказал я архангелу: «Что сие, господин мой?» И говорит он мне: "Сие есть Ахеронтово озеро, внутри же его град Божий. Не всем дозволено войти в этот град, разве только покаявшись в грехах своих. Когда же человек покаялся и преставился от жизни, предается он Михаилу, и бросают его в Ахеронтово озеро, и уж затем приносит его оно ко граду Божию в соседство к праведникам.
Отец Стаса не мог идти, но шёл. А куда деваться? Не звонить же невестке, чтобы в трубку быстро бросить: «Стаса больше нет». Водолазы МЧС ничего не нашли, полиция... А что – полиция, не им же нырять в реку.
Он был там.
И это его крест – прийти и сказать правду.
А вот домой лучше не возвращаться: мать может не пережить, сердце и так...
Двора в доме, где Стас с Юлей снимали квартиру, по сути дела не было. Короткий грязноватый аппендикс, поворот с широкой улицы, мусорные ящики, проезд между домами, и дальше, через пять подъездов, – уже ещё одна дорога. Стылое бесприютное место, хотя и сам дом неплохой, и квартира, скажем честно, получше, чем его собственная.
Он медленно, словно неся на внезапно сгорбившейся спине мешок с цементом, повернул с улицы в проезд. Уже темнело, окна квартиры – он специально глянул – светились, там, за шторами ничего не подозревающая Юля ждала, наверное, мужа. Готовила ужин. Или не готовила, по вечной привычке этой молодёжи спешить, просто разогревала купленное по дороге.
И он придёт сейчас и...
Ну, не убьёт её, у неё вся жизнь ещё впереди. Слёзы, траур, какое-то время пустоты, а потом выйдет снова замуж. Ничего страшного. Вот им с матерью жить дальше не за чем, а невестка прорвётся. Даст Бог.
– Она его любит, Виктор Тимофеевич.
Отец едва не упал, остановившись. Опустил взгляд и уткнулся им в вихрастую макушку мальчишки лет восьми. Не по погоде легко одетый, парнишка лениво сбивал длинным прутом давно засохшие цветы в узком палисаднике.
– Что?
– Она его очень любит. И у них будет ребёнок, ваш внук. Стас его хотел в вашу честь назвать, Юля только за. Виктор Станиславович. Звучит?
Виктор Тимофеевич присел на хлипкую оградку, едва не завалив её. Наклонился, не обращая внимания на ноющую спину. Теперь их лица – его и мальчишки – были почти на одном уровне.
– С чего ты взял?
– Просто... Знаю.
Мальчишка махнул прутом, сбив головку с очередного цветка, похожего на мёртвую, растянутую в высоту змею. Мумию. Экспонат.
– Стас вам это и хотел сказать. Затем и машина – младенец же, возить нужно. Поликлиники, прививки, подгузники, детсад. Нужна. А что дорого – так не ваше дело.
Легко перепрыгнув оградку палисадника, он широко размахнулся прутом над головой, словно маленький казак шашкой.
Отец Стаса смотрел ему в спину не в силах что-то сказать. Потом прошептал:
– Кто ты?
Мальчишка остановился, опустив прутик, постоял так и медленно обернулся. Лицо его было не по годам серьёзным, застывшим, как маска навечно постаревшего ребёнка.
– Михаил. Меня зовут Михаил.
Он печально улыбнулся. Отцу Стаса показалось, что глазами этого странного парнишки на него смотрит древнее, всё понимающее существо. И не человек вовсе. Неизвестно, кто это и зачем. Или можно догадаться?
Михаил развернулся и пошёл в сторону соседнего дома. Наверное, его тоже ждут дома к ужину. Мать. Отец. Возможно, братья или сёстры. С каждым шагом казалось, что он не удаляется, а растёт, становясь всё выше и выше. Плечи развернулись шире, шаги становились всё тяжелее, звучно сминая грязный асфальт. Прутик из случайно сломанной с ближайшего куста веточки начал превращаться... Стал шире, что ли, отбрасывая тень и отблески металла.
Меч? Наверное, это был меч.
Он со свистом махнул им над головой, нарисовав в воздухе непонятный знак. Зрелище было недолгим и почему-то очень страшным, не хотелось бы попасть под это неподъёмное лезвие.
Перед высокой фигурой, облачённой теперь в длинные, до земли, одежды, вспыхнул прямо посреди двора светящийся проём. Михаил, не останавливаясь, шагнул через край и пропал – мгновенно, словно втянутый в этот свет неведомой всемогущей силой.
Проём начал медленно гаснуть, стягиваться, как мешок со сменной обувью – в детстве отца Стаса такие непременно таскали в школу. Иначе не пускали дежурные.
Когда отверстие стало не больше метра в диаметре и почти потухло, оттуда медленно выплыло чьё-то изогнутое тело, зависло, потом лишилось невидимой опоры и с лёгким шлепком упало на асфальт, негромко вскрикнув.
Виктор Тимофеевич вскочил. Кто-то заорал пьяноватым голосом с балкона, явно интересуясь, что здесь в натуре происходит, но – не до досужего любопытства.
Тело шевельнулось, раздался стон. Потом вздох и голос: – Привет, пап. Я всё сделал правильно.
