Текст книги "Святой (СИ)"
Автор книги: Юрий Мори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Настоятель Скориан, вопреки всем правилам, был официально признан Святым ещё при жизни. Лично конвенарх Церкви Единого Создателя во всём блеске властителя приезжал в прошлом году в их скромную обитель, собрал братию и объявил. И семилучевую звезду повесил на шею Скориана, на тяжеленной цепи, всё, как полагается.
– Носите, Святой, заслужили!
Только вот... Сложения Скориан хрупкого, голову не поднять, если носить эти пятнадцать стоунов золота, эмали и слишком броских – на его вкус, конечно, многие бы поспорили! – драгоценных камней. Да и пустая это роскошь, ненужная... Поэтому повесил на крюк в келье, пусть так.
А сам продолжил своё скромное служение: молитвы, посты, приём страждущих и редкие, но необходимые выезды в окрестные деревни и замки. До коронного города Римаут добирался не чаще раза в год, да и то было испытанием для души и благочестия. Очень уж греховно там всё: вороватые содержатели питейных и прочих заведений, гулящие девки, вечно пьяный бургомистр. А уж уличные музыканты и иные лицедеи!..
– За грехи наши это, за грехи, – приговаривал Скориан, стараясь и молебен не затягивать, и от приглашения на пир в ратушу отделаться как-нибудь... вежливо. – Спаси Создатель чад своих неразумных семью лучами благодати!
Господь Единый помалкивал в ответ, ну да и не ждал новоявленный святой ничего такого. Пятьдесят три года прожил, понял, что не откликнется.
– Кис-кис, тварь неразумная! Ну-ка перестань!
Это уже котёнку. Принесли братья в келью по его же, Скориана, просьбе. Чтобы веселее вечерами было. Но – дюже игрив неразумный, сшибает всё, третьего дня чуть чернилами весь стол не угваздал. И сейчас вот разбегается, наклонив ушастую и лобастую головку, подпрыгивает и норовит когтями звезду уцепить. Еле касается, мал ещё, награда на цепи раскачивается не хуже Святого маятника в столичном соборе, ещё больше интерес разжигает.
– Вот дурень-то, прости Единый, – ворчит Скориан и начинает отгонять котёнка в сторону. Где добрым словом, а где и носком грубой неудобной сандалии. Стучат подошвы по каменному полу, будто танцует святой запретную для всех служителей сарамонгу.
– Настоятель! – доносится из открытой двери. Святым братии он себя звать запретил настрого, под угрозой изгнания, поэтому так и окликнули. По должности.
– Что? – застывает Скориан в нелепой позе: одна нога согнута, вторая приподнята, а ещё и руки растопырены. Сквозняк из открытой двери качает пламя толстых свечей, теребит хохолок седоватых волос на затылке – от верхушки лба-то выбрито всё согласно канонам до самого затылка.
– К вам... – брат Еклиз мнётся, не зная, как лучше доложить. – Посетитель к вам, настоятель. Дворянин, похоже.
– К ночи? – удивляется Скориан, но руки опускает. Да и обеими ногами теперь на полу, принимая позу пусть не важную, но соответствующую сану. – Что за спешка? Завтра после заутрени приму.
Котёнок, поняв, что становится людно, несётся бегом к двери. Если бы не шустрый брат Еклиз, умчался бы, лови его потом по всем трём этажам обители. А так попался, устраивается вон на руках, еле слышно мурлыкает.
– Говорит, дело спешное. Спасение души, настоятель, такими вещами даже мирские не шутят.
– Посади его на стол, что ли... – задумчиво говорит Скориан, имея в виду пушистого бесёнка, а отнюдь не ночного гостя. – Веди сюда, что ж поделать.
Спасение души – дело такое. Видимо, прижало что-то дворянчика, грехи на тёмную сторону волокут. Сами не справляются, вот и бегут к нам.
Брат Еклиз сажает котёнка на стол, кивает и скрывается в коридоре, не забыв притворить дверь. Пламя над свечами успокаивается, останавливается танец теней в келье. Лепота, первый час ночи, спасибо Единому, скоро и новый день.
Шаги в коридоре слышно даже из-за прикрытой двери: звонко щёлкают по камню подковки сапог – ну точно дворянин, не крестьянин же так обуется! Грубый голос что-то уточняет, какие повелительные интонации, однако! Не простой дворянчик, некто из сильных мира сего.
– Здесь, что ли? – спрашивает гость.
– Да, ваше великолепие. Настоятель ждёт вас.
Когда они заходят, Скориан уже сидит за столом, гладит разомлевшего котёнка – надо бы ему имя какое дать, да всё недосуг.
– Ты это... Монашек, иди, у нас разговор сложный, – бурчит гость. Футов шести роста, крепкий, плащ понизу весь грязью забрызган. Торопился, стало быть. Лицо... Да обычное, лет тридцати пяти господин, с роскошными усами и бородкой клинышком. Даже в неярком свечном свете виден шрам: от левой брови и по щеке полосой. Шпагой, похоже, нарисовано.
Настоятель кивает ожидающему брату Еклизу: иди, иди, разберусь. Тот молча уходит, закрывая дверь.
– Садитесь, мне неудобно задирать голову при разговоре, – тихо говорит Скориан, свободно рукой перебирая чётки. Волнуется гость, видно же, что напряжён.
– Я... Мне... А впрочем, да! – выпаливает дворянин. Ищет глазами, куда сесть, подтягивает, скребя по полу, грубый табурет и падает на него. Доносится густой дух немытого тела, лошадиного пота, кожи и довольно дорогих духов. Амбре ещё то, но настоятель не морщится.
– Как вас зовут? – спрашивает Скориан. Он опускает вежливое «ваше великолепие» и прочую мирскую суету.
– Крон-граф Лемелье, маркиз Ансс.
– Всё это мишура и мирские клички. Мне нужно имя при осенении звездой, славься лучи Единого.
– А-а-а, имя? Мартин. Как батюшка и дед. У нас это в традиции.
– Прекрасно...
Котёнок тоже принюхивается к гостю, чихает и спрыгивает со стола, норовя оказаться подальше. Граф и маркиз недоумённо оглядывается по сторонам: ну да, извини, никакой роскоши – узкая койка у стены, стол, шкаф с манускриптами и звезда на цепи на крюке. Вот и вся обстановка. Ну и приоткрытое высокое узкое окно, из которого веет прохладой ранней осени, сырой землёй и запахами скошенной травы.
– Да что здесь прекрасного! – взрывается дворянин. – Вы же Святой Скориан? Помогите мне, пока не поздно! Или...
Он не договаривает, весь как-то оседает, сдувается, превращаясь из придворного задиры, явного бретёра и любимца женщин в человека слабого, побитого неведомыми горестями.
– Да, я и есть Скориан, – «святого» настоятель опускает, странно звать так самого себя. – Начните с начала, а я подумаю, можно ли вам помочь.
История оказывается не особо длинной, да и новизны в ней не сильно много.
С неделю назад крон-граф играет в замке своего хорошего знакомого в пике-пике, разумеется, проигрывается в пух и прах, а владения и так уже заложены, как и драгоценности жены. Карточный долг... Ну, вы понимаете, остаётся только в петлю.
Скориан, в жизни не бравший в руки карты, участливо кивает, не говоря ни слова.
Крон-граф продолжает невесёлую историю, в которой всплывает разговор с одним из гостей замка. Тот – имя его не называется – предлагает нехитрую сделку: продать душу за выплату всех долгов и солидную сумму в золотых сверху. Плюс к тому графу и маркизу обещается изрядная удача в картах в дальнейшем.
Настоятель неторопливо зажигает от одной свечи ещё пару огарков: ему хочется лучше видеть гостя, а зрение давно уже не то.
– И вы согласились?
– И я... Ну да, а что оставалось делать?! – почти кричит тот.
– Не шумите так, Мартин, всё же ночь на дворе. Давно прошёл... обряд? О сути не спрашиваю, наслышан.
– Четыре дня. Четыре долбаных дня, святой, но дни-то ещё ладно... Четыре страшных ночи. Чего я только не навидался за это время!
Неразличимый в темноте за шкафом котёнок издаёт некий невнятный, но громкий звук.
Крон-граф резко поднимает голову, потом вновь роняет её:
– Да... Если это бесы, я крепко прогадал. Никакое золото не стоит вечности в их компании после... после...
– ...смерти, – договаривает за него настоятель. – Увы, но так. Давайте приступим к делу. Вам придётся снять плащ... Да и сапоги, кстати, мне там ещё спать, и лечь на койку. Посмотрим, что можно сделать.
Мартин послушно стаскивает плащ, не найдя иного места бросает его на пол. Потом, кряхтя, снимает сперва левый, а потом и правый сапог, кидая их со стуком рядом. Вонь усиливается, но Скориан уже не обращает на неё ни малейшего внимания.
– Ложитесь на спину, руки по швам. Глаза лучше прикройте.
Крон-граф выполняет всё молча, быстро и чётко, подобно заводному механическому солдатику.
Настоятель подходит к койке, держа чётки обеими руками, чуть наклоняется над лежащим и начинает... Нет, не молиться, это не поможет – всматриваться в глубину грешника, словно перед ним не человек, а яма, узкая пропасть, очерченная силуэтом тела. Оттуда, из неведомого разлома между зримым и невозможным, густо воняет тухлятиной, давно пропавшими яйцами, несвежей кровью и ещё чем-то неизмеримо мерзким, чему и слов подходящих в языке нет. Да и не надо – слова, если их придумать, будут столь же гадкими и царапающими язык, как и ощущения.
– Лежите спокойно, граф! – жёстко говорит Скориан, заметив, что тот начинает мелко дрожать, словно в лихорадке. Это помогает, очертания пропасти вновь становятся чёткими.
Зато наружу выплёскивается жирная чёрная грязь, поднимаясь горбом над лежащим, пузырясь и булькая. Настоятеля обдаёт жаром, но он не сдаётся. Несчастный котёнок воет, не переставая, но и это подождёт.
Принесла же нелёгкая эдакого гостя...
Пол под ногами дрожит, воздух сгущается до непроглядного тумана, воняющего серой и жгучей как перец гарью, разъедает глаза.
Скориан не сдаётся. Его скромное дело сейчас состоит только в одном: высмотреть в глубине всего этого наполовину человеческого, наполовину бесовского источник зла.
В приоткрытое окно шумно, снося стекла и скрипя слишком тесной рамой, влетает бесформенная масса, роняет, как бумажный, стол – слышно, что разлетается посуда, несчастная чернильница, которой точно конец. Свечи гаснут, но и это не останавливает настоятеля. Он ищет. За его спиной жуткая масса смерчем проходится по келье, сбивает с грохотом шкаф. Котёнок уже не воет – хрипло пищит где-то.
Мрак оформляется в нечто человекообразное, крылатого чёрного демона, у которого одна цель – остановить Скориана. Как угодно, любой ценой.
– Изыди, – не оборачиваясь, говорит настоятель. Демон рвётся к нему, но его отбрасывает нечто, всего в полушаге от желанной добычи.
Крон-граф, которого и не рассмотреть сейчас из-за выплесков жирной чёрной грязи изнутри, начинает стонать. Невнятную темноту, исходящую наружу, будто простреливают короткие багровые молнии. Отлично, Скориан понимает: искомое близко. Совсем близко.
Демон за спиной отшатывается к стене, хватает, обломав крюк, цепь со звездой Святого – в которой, несмотря ни на что, святости ни на грош – и начинает со свистом раскручивать в воздухе, задевая стены, царапая, снося с награды выступающие лучи.
– Тебе не достать! – ревёт крылатый.
– Не в первый раз, – несуетливо откликается Скориан. – Уходи, я сильнее.
Вот оно, вот! Багровые молнии сочетаются теперь в некий бесформенный, некрасивый узор, в середине которого в такт грешному сердцу крон-графа то надувается, то опадает небольшой, с лесной орех, тёмно-красный клубок.
– Именем Единого Создателя! – шепчет настоятель и протягивает руку, форменным образом выдирая этот корень зла. Пальцы обжигает, будто он сунул их в кислоту, но Скориан не сдаётся. Он достаёт этот странный клубок и тот словно скатывается на ладонь, пуская корни в виде всё тех же молний, врастает ему в руку.
Крон-граф истошно вопит, несколько раз вздрагивает, как от ударов, едва не падает на пол.
Но это уже не столь важно.
Теперь ощущение, что его целиком окунули в едкую, сдирающую кожу и пронзающую мясо жидкость, крепнет. Настоятель распрямляется, опускает руки и стоит, не делая ни единого движения, застыв наподобие статуи.
Внутренний огонь окатывает его, жжёт и снаружи, терзает, убивает, но... не может убить.
Крылатый демон со скрежетом отбрасывает искалеченные остатки цепи со звездой, воет и пытается ещё раз прорваться к Скориану. И вновь безуспешно.
Настоятель закрывает глаза, всё так же не двигаясь. Теперь он словно путешествует мысленно где-то внутри себя, по огромному безлюдному складу, стены которого до потолка уставлены шкафами с закрытыми ящичками. Никаких обозначений, ничего. Стеллажи и ручки – потяни нужный, если ты его знаешь.
Скориан идёт долго, сворачивая из коридора в коридор, везде одна картина. Наконец останавливается и открывает один из ящиков, вытягивает его на локоть наружу. Багровый клубок вновь проявляется на ладони, уже не жгучий, но безмерно опасный. Настоятель легко роняет его в ящик и задвигает тот на место.
– Хвала Создателю, Единому и Непогрешимому! – говорит Скориан и открывает глаза.
В разбитое окно, ломаясь лучами на висящей на одной петле изувеченной раме, во всю светит нежаркое осеннее солнце. Келья разгромлена полностью, сплошь обломки досок, чернильное пятно посередине, рассыпавшиеся звенья цепи, смятая и расплющенная звезда у стены.
– Где я? – жалобно спрашивает граф и маркиз. Он похудел за ночь не менее, чем наполовину, щёки запали, кожа обтянула череп. Даже усы, ещё ночью роскошные, торчащие в стороны, обвисли, будто облитые липкой смолой. Камзол на груди порван в клочья, через огромные прорехи виден словно выжженный на груди тот самый мерзкий бесформенный узор, но уже без главного – без клубка в центре.
– Вы в безопасности, Мартин. Дальше вам поможет братия.
Скориан проходит по келье, берёт на руки еле живого, трясущегося котёнка с застывшим в зрачках безумием, и прижимает к груди:
– Успокойся, малыш, ты-то здесь точно ни при чём. Как же тебя назвать?
Крон-граф с трудом сползает на пол, пытается стоять, но не может. Его, едва не упавшего лицом вниз, подхватывает брат Еклиз, на помощь приходят и остальные.
Слава Создателю, никто не задаёт вопросы. Никто не обращается к самому Скориану.
Никто не...
А настоятелю мучительно хочется теперь не только убивать и насиловать, жечь людей в забитых снаружи намертво избах и на кострах, топить в кипящем масле, вздёргивать на дыбу и полосовать остро отточенной бритвой в ночных переулках Римаута, продавать своих и чужих детей, вырывать зубы и отрезать языки, рубить руки и ноги, пытать и мучить, обращаться в волка лунными ночами и стоять в углу пентаграммы, вызывая зло. Нет, это всё остаётся внутри, накапливается с каждым увечным душой, с каждым, эту самую душу по дури и жадности продавшим.
С каждым грешником.
С каждым ящиком бесконечного склада.
Теперь ему хотелось сыграть в пике-пике, да на всю катушку, поставив на кон обитель и братию.
Но, конечно, этого не будет. Пока – или никогда – как повезёт. Насколько Единый плотно запечатал тот самый склад в душе Скориана, никак, конечно, не годящегося в святые, настолько далеко и отодвинут этот страшный момент расплаты за спасение остальных.
– Если не возражаете, уважаемый, я назову его Мартином, – качнул на руках свернувшегося клубком котёнка настоятель. – Такая вот причуда. А вы живите дальше праведно, если получится... И с картами осторожнее, они до добра не доведут. Держащаяся на соплях рама окна скрипит и всё-таки обрушивается на пол, но никто даже не вздрагивает.
