Текст книги "Марина Влади, обаятельная «колдунья»"

Автор книги: Юрий Сушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«Соглашайся хотя бы на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял!»

– предлагал своей возлюбленной поэт. Первым «раем» для них оказался роскошный (по тем временам) appartement – квартира семейства Абдуловых в самом центре Москвы в большом старом доме, стены которого мог бы успешно заменить иконостас мемориальных досок знаменитых жильцов.

«Мы, – вспоминала Марина, – тут в первый раз вместе жили, как говорится. И Севочка [18]18
  Абдулов Всеволод Осипович (1942–2002) – советский и российский актер театра и кино. Работал во МХАТе. Роли в к/ф «Контрабанда», «Место встречи изменить нельзя», «Трест, который лопнул». Отец – народный артист РСФСР О.Н. Абдулов.


[Закрыть]одолжил нам свою комнату… Мы обедали… И я говорю ему: „Я остаюсь с тобой“. От радости он безумствует. Я тоже. И так тихая любовь становится страстью. Я действительно встретила мужчину моей жизни… Мне всегда думалось, что в мужчине я искала своего отца. И вот в Володе есть что-то от бесконечной преданности, одаренности, от личности исключительно общей с моим отцом…»

Позже они не раз пользовались гостеприимством Абдуловых. В таких случаях поздним вечером Сева, как правило, деликатно исчезал, договариваясь о своей ночевке у кого-то из приятелей, а Марина с Владимиром уединялись в его маленькой комнате. Утром мама Севы, тактичная Елизавета Моисеевна, красивая пожилая дама, говорившая на французском языке прошлых времен, старалась никоим образом не побеспокоить гостей, ставила у дверей на маленький столик уже готовый завтрак и тихонько, почти шепотом говорила: «Доброе утро!» Марина называла ее Елочкой, а Володя – мамочкой.

Именно там, в абдуловском доме на улице Горького, в следующем году случилась трагедия, позже подвигнувшая Андрея Вознесенского на написание «Реквиема оптимистического», посвященного некоему «Владимиру Семенову, шоферу и гитаристу»:

 
За упокой Семенова Владимира
коленопреклоненная братва,
расправивши битловки, заводила
его потусторонние слова…
 
 
. . . . . .
 
 
…О златоустом блатаре
рыдай, Россия!..
Какое время на дворе,
таков мессия…
 

«Тогда впервые приехали в Москву все сестры Марины со своими мужьями, – рассказывал хозяин дома Всеволод Абдулов. – Была радостная встреча. Были друзья, был замечательный вечер. Володя поет, потом куда-то выскакивает. Я смотрю на Марину. Марина вся белая. И тоже не понимает, что происходит. Потом включились сестры как родные, они тоже что-то почувствовали. А он все время выскакивает и выскакивает. Я за ним. Он в туалет, наклоняется: у него горлом идет кровь. Ну, таким бешеным потоком. Я говорю: „Что это?“ Он говорит: „Вот уже часа два“. Он возвращается, вытирается, садится. Веселит стол, поет, все происходит нормально. Потом все хуже и хуже. Вызывают „Скорую помощь“, кто-то уводит гостей…».

«Врач сказал: „Ничего, пусть он полежит немножечко, и все пройдет“, – продолжала рассказ Абдулова Марина. – Но это „все“ не проходило, кровь у него текла и текла. И в конце концов я сказала, что его нужно в больницу, это невозможно, у него пульса нет уж больше. И мы его провели через коридор, его выносили мальчики, с которыми я жутко разругалась, потому что они не хотели уже его брать. Я им устроила скандал, и они его взяли все-таки. Приехали в Склифосовского – и 18 часов откачивали…»

Позже навестивший друга Валерий Золотухин записывал в своем дневнике: «… был у Высоцкого с Мариной. Володя два дня лежал в Склифосовского… Лежал без сознания, на иглах, уколах. Думали: прободение желудка, тогда конец. Но, слава богу, обошлось. Говорят, лопнул какой-то сосуд. Будто литр крови потерял, и долили ему чужой… Он чувствовал себя „прекрасно“… но говорил шепотом, чтоб не услыхала Марина… Володя в белых штанах с широким поясом, в белой, под горло, водолазке и неимоверной замшевой куртке. „Марина на мне…“ – „Моя кожа на нем…“»

* * *

Вернувшись поздним вечером после спектакля, Высоцкий прямо с порога начал со свежего анекдота:

– Марин, вот послушай, что означает для русского человека драма, комедия и трагедия. Борька Хмель сегодня рассказал. Так вот, драма: есть где, есть чем, но не с кем. Комедия: есть с кем, есть чем, но негде. Трагедия: есть где, есть с кем, но нечем!!! Ну а почему ты не смеешься?

– Ах, ну да, у нас же с тобой получается комедия.

– Именно. Как у Антона Павловича. «Вишневый сад».

– Тогда ты – чеховский «злоумышленник»!

…Впервые услышав о лукоморском колдуне, который «врун, болтун и хохотун… и знаток дамских струн», Марина захлопала в ладоши и сказала Высоцкому, что это он о себе поет… Вообще, говорила она, «Я очень любила его юмор и считаю, что в человека, который может рассмешить, очень легко влюбиться. То есть это очень сильное качество у мужчин, чтобы, целуя его, вместе можно было бы смеяться».

Хотя в ситуации с «квартирным вопросом» им было как раз не до смеха. Вкусив все прелести совместного проживания с мамой Владимира, Ниной Максимовной, в двухкомнатной квартирке в Черемушках, они спешно стали подыскивать себе хоть какую-то мало-мальски подходящую жилплощадь. Сначала сняли квартиру у некогда популярной певицы Капитолины Лазаренко в Каретном ряду в старом доме на третьем этаже. Затем их приютил старый знакомый – мосфильмовский сценарист.

Позже случайным, эпизодическим пристанищем на какое-то время стала мастерская художника Гуджи Амашукели. Тут уж помогала парижская знакомая Марины, Катюша-Катрин, дочь того самого «Андрея Петровича» Барсака, которая в те дни частенько наведывалась в Москву на свидания к своему Гуджи. Она-то и предложила его мастерскую в полуподвальном помещении в Тихвинском переулке в качестве места для нелегальных встреч.

«Марина „конспирировалась“, – ухмылялся Амашукели, – но нам доверяла и всегда была предельно откровенна…»

Однажды «шалашом» стала квартирка знакомого кинооператора – Алексея Чардынина.

– Ой, Лешка, – поздним вечером позвонил ему Высоцкий, – я с такой женщиной познакомился. Можно мы к тебе приедем?..

Их устроила даже старая скрипучая раскладушка, и даже не тревожило недовольное фырканье за стенкой тогдашней жены Чардынина – Ларисы Лужиной: «Ну и что, если Влади? Не выйду! Я им даже чистого белья не дам. И водку свою пусть сами пьют…»

Формальным поводом очередного визита Влади в Москву стало завершение озвучания до неприличия затянувшейся работы над «Сюжетом для небольшого рассказа». Не таким уж небольшим этот сюжет оказался…

Особых претензий к русскому Марины Влади у Юткевича не было: «Говорит без акцента. Ей только трудно иногда грамматически и синтаксически строить фразу…» Но перед микрофоном Марине все же было непросто: «Каждое слово я старалась выговаривать отдельно. Измоталась до последней степени. Но работала как зверь, понимая, что цель того стоит. Когда же спустя некоторое время я приехала на премьеру, меня ждал страшный удар – моя Лика Мизинова говорила с экрана… не моим голосом. Я так плакала… Меня это оскорбило дико, я была просто в отчаянии. Потому что голос – это часть души. Мой голос – мой фирменный знак».

А прагматичные французские прокатчики, закупив фильм Юткевича, решили сменить странное, с их точки зрения, название «Сюжета…» на более «адресное» и «конкретное» – «Лика – большая любовь Чехова».

Съемочные смены, «озвучка» у Влади чередовались, конечно же, с посещениями Театра на Таганке, спектаклей с участием Владимира, репетиций, во время которых она обычно пристраивалась где-то в темном уголочке, стараясь никому не мешать. Но все, конечно, знали, что она здесь, в зале.

Марина Влади изучила наизусть весь таганский репертуар. Алла Демидова обычно замечала: «Перед началом второго акта мы сидим с Володей, ждем третьего звонка и через щель занавеса смотрим в зрительный зал. Выискиваем одухотворенные лица, чтобы подхлестнуть себя эмоционально. Показываем их друг другу… В зале сидит Марина Влади. Володя долго смотрит на нее, толкает меня в бок: „Смотри, моя девушка пришла“. После этого всегда играл нервно и неровно…»

Критично, со своими мерками присматриваясь к тем, кто работал рядом с Владимиром, Марина категорически не соглашалась с Андреем Вознесенским, который категорически провозглашал, что «все богини, как поганки, перед бабами с Таганки».

Ей ли было не видеть и не ведать, что именно там, на Таганке, «особенно ненавидели тебя девочки. Они распространяли слухи, пытались поссорить тебя с Любимовым, превратили театр в корзину с копошащимися крабами…».

Со своей стороны, таганская прима Алла Демидова относилась к «новой подруге Высоцкого» настороженно: «С Мариной мы много общались, но у меня никогда не складывались отношения с ней».

Когда Марина начала не просто навещать Москву по делам, но приезжать уже к Высоцкому, несостоявшиеся поклонники выбросили «белый флаг». С появлением Владимира Марину как бы окружила стеклянная, прозрачная – «напоказ!», но абсолютно непрошибаемая стена.

 
Люблю тебя сейчас
Не тайно – напоказ!
 

Окончательно признав фиаско, Евгений Евтушенко вручил Марине и Владимиру свой поэтический сборник «Идут белые снеги», на титуле которого написал: «Марине и Володе, чтобы, даже разлучаясь, они не разлучались никогда. Ваша любовь благословлена Богом. Ради нее не расставайтесь. Я буду мыть Ваши тарелки на Вашей серебряной свадьбе. Женя Евтушенко». Но нет, не сбылось…

Марина и Владимир были неразлучны. Он постоянно говорил ей о своей любви. «Он меня подавляет своими признаниями: „Я приношу все к твоим ногам, но отдавай мне тоже все“».

Высоцкий без прикрас показывал любимой свою Москву, знакомил с друзьями, откликался на предложения «дружить домами». Приглашает Илья Глазунов – поехали! Тарковский зовет на новоселье – ну, конечно! Там собирается замечательная компания – художник Михаил Ромадин с женой Витой, Высоцкий с Мариной прихватывают с собой волей случая оказавшегося в Москве Марчелло Мастроянни! Мебели у новосела еще не было никакой – ну и что?!. – чудесно устроились на корточках, на полу, все под рукой… Большой любитель застольных (хотя стола как раз и не было) песнопений, Ромадин потом сокрушался, что Высоцкий, конечно, «меня перепел, потому что был с Мариной, а при ней он невероятно воодушевлялся…».

Ей было интересно каждое новое (какое по счету?) знакомство. Она впитывала необычные впечатления о неразгаданной Москве и о живших в ней людях.

Путем невероятных комбинаций и интриг Марину завлек к себе в гости тонкий ценитель женской красоты, поэт и сценарист Евгений Агранович. [19]19
  Агранович Евгениий Данилович (1918–2010) – кинодраматург, автор песен, в том числе «Одесса-мама», «Я в весеннем лесу пил березовый сок…».


[Закрыть]Помимо бардовских способностей, Агранович обладал массой прочих талантов: был интересным собеседником, резчиком по дереву и кости, в конце концов, слыл искусным кулинаром.

«Марина пришла сама, по-московски с двумя сумками, где были ее вещи. В простеньком пальто, в больших очках, подколов волосы. Выглядела совершенно обыкновенно – как москвичка из очереди, – спокойно проехала в метро, – умилялся Агранович, ожидавший увидеть богиню. – Марина ходила по квартире, рассматривала мои работы.

– Поставила бы ты это у себя в Париже? – спросил я об одной вещице.

– Да.

И я ей эту фигурку подарил… Я приготовился к приходу Марины: сделал колечко из самшита… Вырезал на нем женское лицо под наполовину сдвинутой маской – изобразил актрису. Колечко пришлось впору и очень Марине понравилось… А часа через два появился после репетиции Высоцкий с гитарой… Он ввалился в подъезд и прохрипел: „Где моя жена?“ Он пел для нас, но и для нее…»

Из бесчисленного множества друзей, приятелей и просто знакомых Высоцкого Марина особо выделяла Леонида Енгибарова, грустного клоуна, гениального артиста. Ее мнение безошибочно: в нем все прекрасно, он тоже своего рода поэт, он заставляет смеяться и плакать публику – и детей, и взрослых.

Гостеприимный дом Макса Леона всегда был открыт для друзей с «Таганки». Обычно все начиналось по завершении спектакля застольем в ресторане ВТО. Потом всей гоп-компанией перебирались к Максу. Пили вино, водку, коньяк, невиданные диковинки – виски и баночное пиво. Пели песни. Свои и чужие. Казалось, всем было хорошо.

Здесь, в этой квартире, которая была одновременно и корпунктом «Юманите», то есть фактически французской территорией, Марина чувствовала себя хозяйкой, радушно встречала гостей:

– Ой, девочки, как хорошо, что вы пришли! Это твоя жена, Валера? Нина? Очень приятно. А вы? Таня? Прекрасно! Присаживайтесь куда-нибудь, пожалуйста. Вот здесь будет удобно.

Вспоминая странный осенний вечер, Валерий Золотухин сокрушенно качал головой: «Ну, вот, погуляли, значит, мы в тот день с французами, понаделали забот… Конечно, мы с Володей вокруг Влади „кобелировали“. Марина не понравиться не могла. Для нас, советских артистов, она была существом с другой планеты. Помню, я тогда разошелся и исполнил для нее русские народные песни. Знал, что Влади их любит. Потом запел Высоцкий. Я считаю, что это была музыкальная дуэль из-за женщины. Со мной была моя тогдашняя жена Нина Шацкая. Умная женщина по интонации голоса, по взглядам всегда угадает, куда мужчину несет. Она и поняла. В общем, мы с Ниной уехали со скандалом… И потом, все относились к Марине как к французской б… У женщин ведь логика простая: раз баба красивая и мужики падают, значит, сука».

А закончился вечер традиционно, А-ля рюс, то бишь со скандалом. «Зажгли свечи, покурили табаку, и стало походить на возню чертей наше сборище, – замечал хмельной глаз таганского „Нестора-летописца“. – Спели „Баньку“. Володя попел. Стал подливать себе в сок водку. Марина стала останавливать его, он успокоил ее:

– Ничего-ничего… немножко можно».

Но «после литры выпитой…», когда все были уже изрядно подшофе, актриса Таня Иваненко заявила Марине Влади, что ОН мой – и только, и завтра же он придет ко мне. Марина, не собираясь публично обнажать свои отношения с Высоцким, не стремясь ни перечить, ни спорить, недоумевала: «Девочка моя, да что это с тобой?» Высоцкий попытался вмешаться в перепалку, то затыкал рот Татьяне, то вдруг сорвал с Марины колье и рассыпал по полу сверкающие жемчужины… В общем, было «весело». Угомонились только к трем часам ночи, когда одному из гостей – кинорежиссеру Анхелю Гутьерресу – все-таки удалось в конце концов увести Иваненко домой. А Высоцкий поймал одинокий молоковоз, отвез на нем Марину в «Советскую» и в ее роскошном номере благополучно уснул. Скромно, на диванчике. Под утро ему приснились строки:

 
Не видел я любой другой руки,
Которая бы так меня ласкала…
 

* * *

Но вновь дела семейные, киношные, театральные и прочие, прочие упорно тянули Марину домой, в Париж. Да и с некоторыми сердечными проблемами нужно было окончательно разобраться. Легкий флирт, возникший во время съемок с красавчиком, румынским актериком Кристи Аврамом, не требовал продолжения. Мальчик, кажется, развоображался и придумывал о них уже черт знает что. Да и сестрам он абсолютно не нравился. Они в один голос твердили: «Пустышка с гонором и претензиями». Хватит, точка.

«…Птицы на Запад уносят любимых», – писал Высоцкий. Очередная разлука с Влади терзает его чуть ли не физически. Случайно встретившейся в ресторане ВТО актрисе Вале Малявиной, только что вернувшейся со съемок из Румынии, он изливает душу и требует совета: «Я люблю Марину до сумасшествия. А она опять уехала в Париж. Говорят, у нее… Что мне делать, Валь?»

– Жди.

Потом он не выдерживает и звонит в Париж. Раз, другой, третий.

Маринина мама, наблюдая за выражением лица и интонациями дочери во время очередного странного телефонного разговора, прямо говорит ей: «Ты влюблена…»

Наплевав на вероятную чопорность семейства Поляковых, Высоцкий обращается с отчаянно-нежным посланием к, возможно, будущей теще:

«Дорогая Милица Евгеньевна! Это первое письмо, которое я пишу Вам. Не сомневаюсь, что будут и другие, и много!..»

Каков нахал, добродушно усмехнулась Милица Евгеньевна, покачала головой и все же продолжила чтение:

«Недавно я снова перечитал Ваше письмо нам с Мариной, которое Вы написали нам летом, – очень теплое и нежное письмо с фотографией отца Марины в роли Гришки Кутерьмы… Марина очень много мне рассказывала об отце. Так много и хорошо, что у меня впечатление, будто я видел его и хорошо с ним знаком, так же, как мне кажется, что и Вас я встречал очень часто, хотя мы виделись всего 2 раза. Я даже расстроился, что никогда никто не напишет о Вашем муже, потому что он был очень талантлив и прожил такую яркую жизнь. Марина сказала мне, что я немного его напоминаю, и если это так, то мне очень приятно, потому что я хотел бы быть похожим на него. Марина очень любит отца, так же, как он любил Вас…»

Вот же хитрец, умеет, знает, как подольститься.

«А я, конечно же, живу наполовину ее чувствами и смотрю на людей ее глазами и отношусь к ним, как она. И мне хорошо от того, что Вы всегда рядом с ней, а значит, немного и со мной.

У Вас – прекрасные дети, Милица Евгеньевна! Для <меня>, конечно, особенно прекрасна – одна, но все они – очаровательны. Конечно, жаль, что мы так мало смогли видеться в Москве, но я надеюсь на встречи с ними в будущем. И обязательно с Вами. Вероятно, летом. Чтобы Вы отдохнули здесь. А потом, если все выйдет так, как мы с Мариной придумали, – мы сможем встречаться еще чаще. Мне бы этого очень хотелось.

…Я обнимаю Вас, желаю, прежде всего, здоровья, хорошего настроения и счастья.

И поцелуйте Марину, хотя я думаю, что достаточно много делаю это в письмах к ней. Но… я думаю, она не обидится.

До скорой встречи. Володя».

«Мама каждый день читала мне твои письма, – рассказывала Марина, – потому что я еще не умела тогда бегло читать по-русски…»

# # #

Не одна красота… меня в ней очаровывала, но также и ее цельная, самобытная, свободная натура, ее ум, одновременно ясный и окутанный непоколебимым наследственным суеверием, детски невинный, но и не лишенный лукавого кокетства красивой женщины…

А. Куприн – «Олеся»

«…Не было случая, чтобы ему нужно было говорить мне делать что-то так, а не этак, – говорила Марина. – Я старалась предугадать, опередить его. У меня характер все-таки попроще и чисто по-женски более пластичный. К тому же у него в голове было больше, чем у меня, так что прислушаться к его мнению было не зазорно… Он был больше, чем просто муж… Володя мне так много дал и открыл».

Именно рядом с ним она, совершенно состоявшаяся женщина, звезда, может быть, впервые ощутила безоглядное стремление доказать самой себе и всем остальным, что вправе жить и любить так, как она хочет, а не так, как полагается жить, и идти наперекор всему и всем. Потому что поняла, какие все-таки ценности имеют реальное значение в этом мире. Марина умом и сердцем осознала, кто такой Высоцкий, увидела в нем удивительный дар и почувствовала его как никто иной.

«Мы общались не только как муж и жена, – объясняла она особенности своих взаимоотношений с Владимиром, – мы общались как люди, как актеры. И думаю, что я… ему помогала. Не писать, конечно, – это не моя сфера. Но иметь хорошую жизнь (ну, по моим возможностям), чтобы он мог работать спокойно…»

Когда Марина говорила о том, что никак не помогала Высоцкому писать, она, безусловно, скромничала, а может, просто лукавила. Без ее присутствия в жизни поэта не родились бы у него прекрасные, как будто выдышанные, строки: «Нет рядом никого, как ни дыши…», «Это время глядело единственной женщиной рядом…», «Не сравнил бы я любую с тобой, хоть казни меня, расстреливай!..», «Кровиночка моя и половинка..», «Я жду письма… Мне все про тебя интересно…», «Люблю тебя сейчас, не тайно – напоказ!..», «Из пены уходящего потока на берег тихо выбралась Любовь…», «Я верю в нашу общую звезду..», «Здесь лапы у елей дрожат на весу…» и многие-многие другие, вплоть до последнего, предсмертного признания в любви:

 
Я жив, тобой и Господом храним…
 

Близкие люди знали, что Марина приобщала его ко многим духовным ценностям, которых он до нее не знал, вводила в круг людей, которые до того представлялись недосягаемыми вершинами.

«Володя был невероятно пытливым человеком. Ведь если бы он жил только среди вэтэошных мальчиков, которые с ним пили водку, наверняка бы он не встретил всего того, что встретил, – мрачно предрекал близкий товарищ Высоцкого начала 1970-х годов Иван Дыховичный. [20]20
  Дыховичный Иван Владимирович (1947–2009) – советский и российский актер, режиссер, сценарист, продюсер. Работал в Театре на Таганке. Автор к/ф «Черный монах», «Прорва», «Копейка», «Деньги» и др. Был главным режиссером телеканала «Россия».


[Закрыть] – Они бы, мальчики эти, его бы пихали на другое… Сколько мы знаем людей, которые на одной песне закончили… Вот они написали одну хорошую песню – и на ней закончили. Закончили – и на первой и последней своей песне ехали дальше всю жизнь. А Володя – он же до самой смерти еще что-то ломал, что-то писал. А была бы с ним рядом какая-нибудь красотулька или обывательница, или баба, которая заставляла бы его только бабки зарабатывать… так и пел бы без конца концерты, ни одной новой песни бы не написал, а просто тиражировал бы то, что уже сделано… Марина, безусловно, оказала влияние не только на Володину жизнь, но и на его поэзию. Здесь никаких сомнений быть не может…»

Вот лишь один пример. Во многом Марине Владимировне мы обязаны хотя бы тем, что узнали Льюиса Кэрролла в удивительной интерпретации Владимира Высоцкого. До поры до времени поэт знать ничего не знал о девочке Алисе и о таинственной Стране чудес, и, естественно, когда ему предложили принять участие в создании музыкального дискоспектакля, он искренне удивился: «А при чем тут я?..»

«Уговаривали мы Володю невероятно долго, – рассказывал Абдулов, основной закопёрщик „Алисы“, – и помогла в этом Марина. Она как раз приехала, начала объяснять Володе, что это лучшее произведение из тех, которые написаны для детей. Дети всего мира читают это, и это будет замечательная работа…» Влади, которая только что сама в Париже участвовала в радиопостановке «Алисы», предприняла настоящую интеллектуальную атаку: «Это была лекция о мировом значении Льюиса Кэрролла, о предрассудках, мешающих восприятию классики, и о многом другом, касающемся поэзии… И Высоцкий погрузился в чужеземную сказку…»

Не зря, выходит, Михаил Шемякин сравнивал Влади с Теодором, братом Ван Гога, который служил неистощимым источником творческой энергии для великого художника.

Марину переполняла гордость, что именно она становилась первой слушательницей новых песен Высоцкого: «Были тексты, которые очень долго не материализовывались, он про них думал. Я чувствовала, как они рождаются… Вдруг он вставал ночью и, стоя, писал там на бумажке какие-то обрывки, и из этого рождалась песня через какое-то время. Ему нужно было записать то, что у него в голове было. Я всегда была первым зрителем или слушателем. Он очень любил, когда работал, чтобы я лежала на диване, около стола. Я засыпала, конечно. Он меня будил, пел. Я снова спала…»

С ним было так легко жить, утверждала она. Когда он не пил, конечно. Когда был в своем нормальном состоянии, он был мягким, добродушным, тактичным и очень щедрым. «Он был работяга. Работал днем и ночью. В этом смысле он был очень сильным…»

В один из вечеров, когда они, как ни странно, никуда не спешили, Владимир положил перед ней десяток сколотых скрепкой страничек машинописного текста: «Почитай…»

«…А он хотел разговаривать только о ней и не скрывал этого, и все время думал, как ему сказочно повезло, и снова просил:

–  Улыбнитесь.

И она улыбалась. Только почему-то ей вдруг показалось, что он вовсе не играет в какую-то игру, что он в самом деле верит, что все его слова и такие милые, смешные жесты, когда не хватало слов, но все это не ей, вернее, совсем не ей. Но они не могли уже остановиться, уж очень ей нравилась ее новая роль и ее новый знакомый.

…Когда они опять оказались вдвоем, он сказал ей, что у него мало времени, что он так не хочет уходить и еще, и еще… А когда не хватало слов и жестов, он незаметно начал петь какие-то красивые слова на мелодию уплывающего города, и она иногда вступала вместе с ним, и у них удивительно хорошо получалось вдвоем.

–  …Ты с ума сошла, – говорила ее подруга. – Ты с ума сошла. Он ведь сегодня уедет! И все. Ну и что, что он смешной и трогательный, и красивый. Он просто сумасшедший. И ты тоже!

–  Да, – ответила девушка, – это так заразительно. Мне даже показалось, что все так, как он говорит, и что я тоже верю в это!»

– Откуда ты это знаешь? – прижав ладонью рукопись, спросила Марина, глядя на Владимира.

– Что именно? – он поднял голову и отложил в сторону гитару.

– Ну вот что именно говорили мне подруги, что ты сумасшедший и что я дура. Разве я тебе все это рассказывала?

– Об этом не так уж трудно было догадаться. А что, разве тебе такое не говорили твои добрые подружки? – Высоцкий, тепло и мягко улыбаясь, любовался Мариной, которая уютно, очень по-домашнему устроилась на дряхлой, скрипучей чужой тахте в очередной чужой квартире и, подперев рукой свою золотую голову, читала его «Удивительную историю, которая произошла с очень молодым человеком из Ленинграда и девушкой из Шербура». Всего несколько страничек текста, то ли фрагменты повести или сценария, то ли заявка на него. Что это, Высоцкий сам толком не знал. Жанр как таковой его вообще не интересовал. Главное – Марине нравилось то, что он написал или списал с их собственной «удивительной истории».

Но ей ведь действительно была по душе его новелла, чем-то напоминавшая сюжет романтической картины «Шербурские зонтики», которая недавно побила все сборы советского кинопроката. Фильм о любви – и больше ни о чем. А зачем еще что-то, если есть любовь?..

Прочитав Володины прозаические наброски, Марина чутьем профессионала (многолетнее общение с продюсерами все-таки дало свои плоды) поняла, что, возможно, это есть их реальный шанс. Это можно и нужно снимать! Риска никакого. Материал «Истории» изначально предполагает широкую аудиторию и в России, и во Франции, а при удачной рекламной раскрутке – и в Европе. От кого здесь зависит судьба фильма? Романов? [21]21
  Романов Алексей Владимирович – председатель Комитета по кинематографии при Совете Министров СССР (1963–1972).


[Закрыть]А кто это?..

О, так я его прекрасно знаю! И он должен меня помнить. Если не по фильмам, то хотя бы по тому, как я ему помогала в Париже устраивать прием. Я не знаю Романова?! Смешно… Год назад, когда я увидела, на каком уровне в советском посольстве готовился прием для французской светской публики, то в ужас пришла: водка, икра, балалаечники – и все!.. Да этих посольских засмеяли бы. Не в лицо, разумеется, а потом – в газетных комментариях. Потешался бы весь Париж… И потом, самое главное – они понаприглашали каких-то никому не известных людей, совсем не того уровня, чье мнение в обществе не имеет никакого веса, от которых ничего не зависит. В общем, все организационные хлопоты я, конечно, взвалила на себя. И финансовые расходы, кстати, тоже…

Но в Москве добиться приема у Романова даже ей оказалось не так-то просто. Правда, советский министр кино Марину все-таки вспомнил, назначил время и при встрече старался проявить максимум любезности. Поинтересовался впечатлениями о Москве, наговорил кучу комплиментов, спросил о проблемах.

Пока Марина говорила, Алексей Владимирович распорядился накрыть столик в комнате отдыха – «кофе, ну и все, что полагается», угощал армянским коньяком, предлагая выпить за дружбу и взаимообогащение двух культур. Странно, но Маринина идея сделать совместный фильм сразу привела его в восторг и вызвала бурю энтузиазма. Мысль замечательная, сюжет превосходный, и вы опять будете сниматься в Советском Союзе! Автор Высоцкий? Хорошо, пусть Высоцкий.

Главное: «Вы, Марина Владимировна, самая надежная гарантия европейского успеха нашей картины! Только надо будет тщательно продумать, как это все получше устроить. Но с вашим-то именем, вашими связями…» Напоследок даже блеснул лингвистическим изыском: «Ну, вы-то, Марина Владимировна, компрене ву?..»

Она, в отличие от Высоцкого, еще не все понимала. А Владимир, выслушав «отчет о встрече в верхах», уверенно сказал: «Ничего не будет, вот увидишь».

Потом протянул ей свежий номер «Советского экрана»:

– А что же ты скромничаешь, ничего не говоришь? У тебя, оказывается, новая картина вышла. – Он ткнул пальцем в рецензию:

– «„Время жить“ на поверку оказывается временем разрушения человеческих ценностей, – вслух прочла Марина. – Таков грустный вывод из фильма. Грустный потому, что автор фильма не видит решения жесткой драмы и разрушений». Автор Р. Соболев.

– Кто такой? Известный критик, не знаешь?

– Понятия не имею…

– Да ну, на самом деле пустенький фильм, но с претензиями. Жак Тати вознамерился препарировать историю средней, «витринной», французской семьи – муж, жена, ребенок. В общем, ничего особенного. Обычные семейные сложности, знаешь, как бывает…

Владимир кивнул, мол, знаю. А потом вдруг тихо произнес:

– Давай поженимся…

* * *

Тридцать лет – это, конечно, возраст, который означает, что у человека есть прошлое.

«Долгие годы мне нравилось быть любимой, – признавалась Марина. – Я любила мужчин – мне нравилось в них мое отражение… Я любила любовь, удовольствие, получаемое мною, и сознание обладать кем-либо. И, безусловно, я верила, что отдаю всю себя, и не переносила, не получая взаимности. Для меня невозможно быть обманутой, тут я рвала все отношения… Либо ты живешь с человеком и никого больше нет рядом, либо живи одна. В моей жизни всегда было так! Никаких авантюр! Никогда! Это не пуританство. Это моя личная мораль… У меня необычайная жажда быть любимой, единственной, землей и небом. Быть всем. И если я замечаю, что это совсем не то, я спускаюсь с облаков. Володя заставил меня измениться!.. Иногда он нуждается в материнской помощи, чтобы я потрепала его за уши…»

Ими любовались.

«При съемке мне мешали волосы Высоцкого, – вспоминал Валерий Плотников, режиссируя свою жанровую фотосессию. – Я попросил Марину: „Причеши Володю“. Она начала причесывать, и я вдруг увидел, что лицо у него стало детским, таким, каким бывают лица у детей, когда их причесывает мама…»

«Она улыбается всем сразу, но видит только его.А он уже рядом, и они страстно целуются, забыв про нас, – все замечает поэтесса Инна Гофф. – Нам говорят, что Марина только что прилетела из Парижа. Они садятся рядом… Она в черном скромном платьице. Румяное с мороза лицо. Золотисто-рыжеватые волосы распущены по плечам. Светлые, не то голубые, не то зеленые глаза… Звезда мирового кино. Колдунья… Вот и егозаколдовала… Приворожила… Они забыли о нас. Они вместе. Они обмениваются долгими взглядами. Она ерошит ему волосы. Кладет руку ему на колено. Мы не в кино. Это не фильм с участием Марины Влади и Владимира Высоцкого. Это жизньс участием Марины Влади и Владимира Высоцкого…»

Владимир называл происходящее своим «французским сном». И фрагменты «сновиденья» мелькали, как кадры в рапидной съемке, 24 кадра в секунду:

…Марина неловко подворачивает ногу. Высоцкий, никого не видя, опускается на колени и, глядя снизу вверх в ее светлые глаза, целует нежную стопу…

…Буфет верхнего банкетного зала Кремлевского дворца. Он стоит рядом с ней, и его глаза лучатся какой-то покорностью, преданностью, смущением. Они о чем-то говорят. И он все делает неторопливо, делает все, чтобы ей услужить, исполняет все, о чем она его просит. То подает ей тарелку с салатом, то ломтик хлеба, и все так сдержанно, спокойно, что на первый взгляд и не чувствуется связи между ними. Видно, как он стремится сделать все, чтобы она была довольна… Это не театр и не кино, и нет с ним гитары. За что же ему держаться?..