Текст книги "Время прибытия"

Автор книги: Юрий Поляков

Из книги «История любви»
(1985)

* * *

 
– Когда она приходит —
                          зрелость?
Когда еще вовсю спешишь,
Хоть понял:
             все, чего хотелось,
Ты ни за что не совершишь,
Когда и сердце не болело,
И нервы вроде хороши,
Но чувствуешь уже,
                       что тело
Совсем не часть твоей души,
Когда,
       не раз душой поранясь,
Поймешь:
           помимо наших воль
Любовь приносит боль и радость,
Но чаще —
             почему-то – боль!
 

Домой

 
Люди едут с работы,
              усталы, немного сердиты.
Смотрят в окна, зевают,
              читают, мечтают тайком.
Восемь долгих часов
              ими прожиты и пережиты
Возле жаркой печи,
              у руля, за столом, за станком…
Люди едут домой,
              к Окружной постепенно редея,
До утра возвращаясь
              в нехитрый домашний уют…
Это будничный факт,
              но какой же должна быть идея,
Если ради нее
              миллионы людей устают?
 

Если…

 
Если в мире все взаимосвязано
От шуршанья трав до хода лет,
Значит, все, что между нами сказано,
Важно для людей и для планет.
Значит, оттого, что двое досветла
По Москве бродили, обнявшись,
Где-то луг дождя напьется досыта.
На планете мертвой вспыхнет жизнь…
 

Мой сосед

 
Я расскажу про моего соседа.
Седой солдат.
                На танковой броне
В Берлин въезжал он.
                          Мы вели беседу
За пивом «жигулевским» о войне.
Не о минувшей, – о другой,
                                  что будет
Страшней любого Страшного суда.
И он сказал:
              «Бессмысленные люди!
Всем надобен покой,
                         а им – беда!
Они перед своей Москвой
                               заслонов
Не ставили.
             Знай на чужбине рушь.
За День Победы
                   двадцать миллионов
Не долларов,
                 а человечьих душ
Не заплатили.
                Там, у них, не знают,
Как воет над младенцем мертвым мать!
Они еще войны не понимают.
И я бы не хотел им объяснять…»
 

Вечный вопрос

 
Нет, это не мудрость покуда —
Еще не такие года,
Но должен понять я:
                       откуда,
Откуда мы все и —
                      куда?
Пускай пародист затрепещет,
Почуяв двусмысленный ход,
Он этим —
              беды не уменьшит
И выхода не найдет.
Живи, хоть смеясь,
                         хоть стеная,
Пребудет с тобой навсегда
Походная песня земная:
Откуда мы все и —
                       куда?!.
 

Летопись

В лето 6537 мирно бысть…

«Повесть временных лет»

 
И вновь разор.
                 Кровавая стезя
Ведет полки от сечи
                         к новой сече.
Нагрянет Степь —
                    целуют крест князья
И снова ссорятся.
                     И каждый год отмечен
Побоищами.
               Мудрость и корысть
Перемешались с верою и злобой…
И вдруг всего лишь строчка:
                                  «…мирно бысть…»
То «лето» обозначено особо!
Ему,
       что гостю редкому, —
                                   почет!
…Пусть правнук,
                   в наши
                           заглянув глубины —
В двадцатый век,
                    вторую половину,
Прочтет одно: «Бысть мир…»
                                   Но пусть прочтет.
 

Древо жизни

Но древо жизни ярко зеленеет…

Гете

 
«Это страшно —
                 помыслить о том,
Что на дереве вечнозеленом
Ты повис беззащитным листком —
И по неумолимым законам
Ветер времени,
                  крону колебля,
Сбросит лист пожелтелый на землю…»
Так поэты писали вчера.
В мире нашем,
                  на глупости скором,
Мне страшнее другие ветра —
Что им дерево вывернуть
                               с корнем!
Дай, судьба, нам
                     погоду получше!
Или корни – хотя бы – поглубже…
 

Воспоминания о ночных тревогах

 
В сапоги задвинув ноги,
Застегнувшись на бегу,
Выстроимся по тревоге
В две шеренги на снегу.
Знаем, что комбат проверит,
Как умеем мы стрелять,
Взглядом недовольным смерит
И пошлет нас
                досыпать!
А над нами – звездный трепет,
Тени черные ракит.
Мы-то знаем:
                враг не дремлет —
Он, всего скорее, спит!
Главный враг для нас с тобою —
Мартовские холода,
Ведь тревога боевою
Стать не может никогда!
В темень «трассерами» лупим —
Все мишени наповал…
Молодым я был и глупым.
Ни черта не понимал.
 

Пять минут

Юрию Смирнову

 
Светилось небо голубое,
Летел над плацом птичий щелк.
На пять минут веденья боя
Предназначался наш артполк,
Чтоб спохватились остальные,
Крича команды на бегу,
Чтоб развернулись основные
И крепко вдарили врагу!
Чтоб с гордостью рапортовали,
Как, множа воинскую честь,
Артиллеристы простояли
Не пять минут,
                 а целых шесть!
И что противник откатился,
Потери тяжкие неся,
И самолично убедился:
Нас провоцировать нельзя!
Врагу ответа никакого
Другого не было и нет
У нас от копий Куликова —
До баллистических ракет!
…А мы служили, не печалясь,
Мы знали,
           как нас дома ждут.
И все-таки предназначались
На пять минут.
                 На пять минут…
 

Командировка

 
Из армии не всегда приходят домой.
(Бывает всякое на ученьях.)
И вот провожает скорбный конвой.
Свой груз печальный
                         по назначению.
И вот два сержанта и лейтенант,
Качаются в поезде в такт движению
И обсуждают его талант
К стрельбе по движущейся мишени.
– А как он здорово пел в строю!
– Историю мог рассказать для смеха,
– А после учений за службу свою,
Наверно, и так бы домой поехал…
Лейтенант поеживается – скоро Москва,
Рыданья, вопросы, дрожащие плечи.
Сейчас не война.
                    Где возьмешь слова,
Чтоб стало легче…
 

На полигоне

 
Заряд составлен.
                    Точная наводка.
Но вот: «Огонь!» —
                     наушники гремят.
И в гуле приседает «самоходка»,
И где-то в небе шелестит снаряд.
И словно бы порыв густого ветра
Бьет в перепонки,
                     давит на виски,
А где-то – за четыре километра —
Земля,
        вздымаясь,
                     рвется на куски…
Ложилась пыль на черные погоны.
И струйки дыма из-под ног росли.
Мы частой цепью шли вдоль полигона,
Осколки выбирая из земли,
Распаханной не плугом —
                             мощью грубой,
Засеянной дождем семян стальных,
Похожих чем-то на драконьи зубы…
Бог ведает, что вырастет из них!
 

Долг

Памяти поэта-офицера Александра Стовбы,

Погибшего при выполнении интернационального долга

 
Материнский охрипший,
                            беззвучный вой.
Залп прощальный.
                    И красный шелк.
Этот мальчик погиб,
                       выполняя свой
Интернациональный долг.
Что он думал,
                в атаку ту поднявшись,
Перед тем, как упал и умолк.
Тьме отдать непочатую,
                            в общем-то, жизнь —
Интернациональный долг.
Мы не раз вызволяли
                         народы из тьмы,
За полком посылая полк.
Пол-Европы засеять
                        своими костьми —
Интернациональный долг!
Вновь не минула чаша.
                          И сколько же чаш
Мы испили?
             Мы в этом толк
Понимаем.
             Наверное, это – наш
Интернациональный долг!
 

Из венгерского блокнота

 
…Гид предложил:
                    – Взгляните вправо! Там
Вы видите руины.
                    Здесь когда-то
Стояла цитадель.
                    Не по зубам
Была она любому супостату.
Держалась крепость долгие года,
Бойницы угрожающе зияли,
Но сгинула
             почти что без следа.
– Так, значит, вашу крепость взяли?
– Никто не взял.
                   Усталый враг ушел.
Страна себя почувствовала в силе.
Тогда крестьяне из окрестных сел
Всю крепость на хозяйство растащили.
Угомонились камни наконец
В спокойной кладке дома или хлева.
Вот вам разоруженья образец!
…Теперь всех попрошу взглянуть налево…
 

Странная планета

 
На миг зажжется новая звезда.
Однажды приплывут раскаты грома.
И вычеркнут планету
                         навсегда
Из атласов небесных астрономы.
Но самые глубокие умы
Склонятся над космическою тайной.
Что там произошло
                      за толщей тьмы,
Что приключилось
                      с той планетой странной?
С годами станет ясно,
                          почему
Планета обернулась тучей пыли.
Но не понять вовеки никому,
Что эти дураки не поделили?
 

Кто же останется?

 
Четверо юных поэтов
                         с кружками зимнего пива,
Сгрудившись над картошкой
                                  в пакетиках слюдяных,
Перебивая друг друга,
                    прихлебывая
                                 нетерпеливо,
Задиристо выясняли,
                          кто же из четверых
Лучший поэт эпохи,
                        лучший поэт на свете,
Чьи же стихи любимым
                              будут взахлеб читать,
Будут класть под подушку
                              в третьем тысячелетье —
Лет через двести, триста,
                                лет через двадцать пять!
Кто же останется? Кто же…
                                Быстро стемнело в сквере.
Гаркнула тетя Груня,
                         кружки сдавать веля…
Все мы останемся в мире —
                               в разной, конечно, мере,
Если Земля останется…
                           Слышите вы – Земля!
 

Личный опыт

 
Словно старая детская книжка,
Словно вид надоевший
                             в окне —
Та проблема,
                с которой мальчишка,
Мой сосед,
             постучался ко мне.
Я могу объяснить,
                       если надо,
Детям после шестнадцати лет,
Как узнать по холодному взгляду,
Приглянулся ты ей или нет.
Как влюбить
              и влюбиться навеки,
Как уйти,
           никого не виня…
Я учителем был,
                     и коллеги
Перспективным считали меня!
У парнишки все очень обычно.
Я сомненья развею, как дым,
Поделившись непедагогично
Личным опытом передовым.
В ситуацию вникну дотошно,
Чтоб совет оказался верней…
Но не легче любовь
                        оттого, что
Мы легко рассуждаем о ней!
Рассужденья мои – пустословье.
Кто рассудит,
                 как быть мне с тобой?
С нашей бесперспективной любовью
И с моей
            перспективной судьбой?!
 

17 лет. Метро

 
За окном грохочет темнота —
Между «Комсомольскою» и
                                  «Курской»
На меня взглянула неспроста
Девушка
          с насмешливостью грустной!
Тяжело быть юным и неловким, —
Сдерживая искренний порыв,
С девушкой
             четыре остановки
Рядом ехать, не заговорив!
А с чего начать?
                   С погоды…
                               Глупо.
С комплимента?
                   Где же взять его…
Так вот и молчишь,
                       касаясь тупо
Локтем, может,
                   счастья своего.
Но постойте…
                Комплимент выходит!..
Мне бы —
          фразу вымолвить стройней…
Но постойте!
               Девушка выходит,
Двери мягко сходятся за ней.
Мне смешно,
               мне холодно,
                              мне грустно.
Вот платформа поплыла,
                             скользя.
Я стою,
        лицо к дверям приплюснув,
Хоть и прислоняться к ним нельзя…
 

Восьмиклассник

 
Его девчонку видели в кино
С тем длинноногим из восьмого «Б».
И вот —
         лицо тоской искажено
И все теперь черным-черно в судьбе.
Он жадно ловит сигаретный дым,
Он разочаровался и обмяк.
Его девчонку видели с другим!
Ну, как тут жить?
                    Как людям верить?
                                           Как?
Твердит отец, что это – ерунда,
А он, мальчишка, нюни распустил.
Мать говорит,
               что это не беда,
А полбеды,
            – чтоб он ее простил…
А он кусает губы до крови,
А он кричит, что все на свете ложь!
– Ты, паренек, сожмись, переживи!
Ты в жизни все тогда переживешь…
 

Первый поцелуй

 
Сумерки сиреневым туманом
Тихо поднимались от земли.
Я был говорливым мальчуганом.
Мы через Сокольники брели.
И не знали,
             где бы нам усесться,
Чтобы скрыть ребяческий испуг.
Бог ты мой,
             как трепетало сердце
От касанья несмышленых рук.
А потом —
          как вспышка золотая,
Точно дождь из раскаленных струй,
Словно…
           Я и до сих пор не знаю,
С чем сравнить тот,
                       первый поцелуй!
 

Однокурсница

 
Девушка задумалась на лекции,
Оборвав старательный конспект,
А доцент профессорской комплекции
Углубляет избранный аспект,
Горячится, словно мы замешаны
В том,
       что в силу классовых причин
Все почти тургеневские женщины
Выше ими избранных мужчин.
А доцента тянет в настоящее,
И его сравнения резки.
Девушка, взволнованно смотрящая
Вдаль куда-то,
                   нервно трет виски…
– Не бери ты в голову, красавица,
Как теперь студенты говорят!
Наплевать, что ниже,
                          если нравится,
Если щеки рядом с ним горят.
Может, он о Кафке без понятия,
А словесность – не его предмет,
Но зато крепки его объятия,
Их надежней в целом мире нет.
У любви натура непонятная.
И, пытаясь разобраться в ней,
Я скажу: кто выше
                       – дело пятое.
Тут куда важнее, кто – нежней!
 

Начало

 
Еще я ничего не понимаю.
Не понимаю ничего уже.
Но трубку телефона поднимаю
С тревогою и радостью в душе.
Живу я от звонка
                    до нашей встречи.
Живу от встречи нашей
                            до звонка.
Как звонок мир!
                   Как вечер быстротечен!
Как бодро тело!
                   Как душа легка!
Какое лето!
              Вот через заборы
Листва шагнула прямо на крыльцо…
Я слышу мир сквозь наши разговоры
И вижу сквозь лицо!
                        Твое лицо.
 

В старинном парке

 
Дождик моет старинные камни.
По беседке гуляет сквозняк.
Стань поближе ко мне.
                           Ты близка мне.
Невозможно и вымолвить —
                                  как!
В черных лужах вода пузырится.
Воздух пахнет промокшей сосной.
Я-то думал,
               что не повторится
Никогда это чудо со мной!
Словно мальчик,
                     я мучусь и трушу,
Говорю и молчу невпопад…
Как же так
                ты вошла в мою душу,
Что не стало дороги назад?!
 

Почему?

 
Почему мы не встретились раньше?
Почему?
Почему?
Почему?!
Ты была бы иною,
                      вчерашней,
Предназначенной мне
                          одному!
И в душе бы моей не теснилась
Между долгом
                 и счастьем борьба,
И в глазах бы твоих не светилась
Та,
    чужая,
            другая судьба.
Мы с тобой жили розно
                             и разно —
Обитатели чуждых планет.
Не сложна жизнь,
                     а многообразна —
В этом, видимо,
                  весь и секрет.
Невесомой
             и сильной рукою
Ты сотри мне печали со лба,
Ведь судьба не бывает другою,
Потому-то она и
                    судьба!
 

* * *

 
По арбатским переулкам
        будем мы бродить весь вечер,
В темном сквере целоваться
        под защитою листвы.
Небосвод высок и вечен,
        как Арбат старинный вечен,
Вечны белые колонны
        и сторожевые львы,
Но мгновенны эти губы,
        эти руки, эти речи…
Это все неповторимо!
        Боже, миг останови!
Мы идем по переулку,
        Переулку Первой Встречи,
Миновав Проспект Желаний,
        напрямик – в Тупик Любви…
 

Женщина

 
Все не так у меня сложилось.
А мечталось ведь о другом!
Завертелась жизнь,
                       закружилась,
А потом – ни души кругом.
По ночам я в подушку плачу,
По утрам говорю: «Пустяк!»
Но сложись у меня иначе,
Я тебя не любила б так…
 

С каждой минутой

 
Это странное слово – «любимая».
Эта странная нежная боль.
Эта странная жизнь торопливая.
Эта странная встреча с тобой!
Вечер пахнет листвою промокшею.
И вода гулко капает с крыш.
Что ж ты,
           сердце мое осторожное,
Нынче неосторожно стучишь?
Не подсказывай! Сам я распутаю,
Где беда,
            а где счастье мое.
Не тверди мне, что с каждой минутою
Я теряю, теряю ее…
 

Шрамы

 
Мы с тобою нежны и упрямы,
Но придет расставания час —
И на сердце останутся шрамы,
Ощутимые только для нас.
Мы о них позабудем до срока,
И минувшим своим не томясь,
Будем жить.
              Но прочна и жестока
Между прошлым и будущим связь.
И однажды,
              осенней порою,
Вспомню я твой растерянный взгляд,
И глаза от бессилья закрою,
И почувствую: шрамы болят.
 

Что остается?

 
Остается смятая кровать,
Пахнущая нежным
                      смуглым телом,
Остается право ревновать
И возможность заниматься делом.
Остаются шпильки на полу
Странный взгляд,
                   на прежний не похожий,
И совет «не ворошить золу»,
И последний поцелуй в прихожей.
Остается снимок,
                    а еще
В том,
       тобой подаренном блокнотце,
Телефон.
          И это хорошо.
Плохо только слово «остается»…
 

Сон

 
Душной кавказской ночью
                сон приходит не скоро.
Долго по телу бродит
                гул миновавшего дня,
Но только смыкаю веки —
                по длинному коридору
Ты навсегда уходишь,
                оглядываясь на меня.
И говоришь мне что-то,
                но голос все глуше, глуше.
Я вижу, как плачут губы,
                как помощи просит взгляд
И как по щеке стекает
                черная струйка туши,
Я знаю: ты хочешь вернуться!
                Но нет дороги назад.
– Постой! – я кричу. – Куда ты?
                И вслед за тобой бросаюсь.
– Вернись! – я кричу. – Куда ты?
                И не могу помочь:
К земле прирастают ноги…
                Я плачу и просыпаюсь.
Кругом стоит неподвижно
                густая южная ночь.
Все так же слышны обрывки
                гортанного разговора,
Все так же видна полоска
                берегового огня…
Но только смыкаю веки —
                по длинному коридору
Ты навсегда уходишь,
                оглядываясь на меня…
 

Объяснение

 
Милая!
        Зачем тебе другой?
Этим за обиду не отплатишь,
Если неуверенной рукой
Ты чужие волосы погладишь.
Милая!
        Приму любую месть
За твои глаза,
                от слез больные,
Но обиду можно перенесть
Лишь вдвоем.
               Зачем нам остальные?
 

Стихи о разлуке

 
Электричка с истошным звуком
Мчится,
        свет впереди неся…
Приучайте сердца к разлукам,
Ведь иначе
             прожить нельзя!
Ведь иначе…
              А что иначе?
Не изменит привычка нас —
Ты глядишь на меня
                       не плача, —
Потому что нельзя сейчас,
Потому что,
              во встречу веря,
Ты —
     еще не простившись —
                               ждешь,
Потому что сомкнутся двери,
Прогремит по вагонам дрожь,
И столбы побегут проворно,
Замелькают в глазах кусты,
Станет крошечною платформа,
А на ней белой точкой —
                              ты.
…Закурю.
            Возьму себя в руки,
Втиснусь в правильную канву:
«Если жизнь – это вид разлуки,
Значит, я хорошо живу!»
 

Невозможное

 
Ты опять заглянула вперед
И губами твердишь неживыми:
– Неужели все это пройдет —
И однажды мы станем чужими?
Неужели однажды, ничуть
Ни лицом, ни душой не печалясь,
Ты отправишься дальше в свой путь,
Словно мы никогда не встречались?
Я же стану расчетливой впредь:
Только так может жизнь получиться…
Это невероятно,
                    как смерть,
Но все именно так и случится!
 

Диалог

 
– Послушай,
               что будет потом,
Когда ты…
           полюбишь другую?
Жить в городе этом
                        пустом,
Как прежде,
              одна —
                    не смогу я!
– Послушай!
              Что будет, когда
Нас вовсе не будет на свете?!
А ты жить мечтаешь всегда,
Как малые дети!
                  – Как дети…
 

Тайна

 
Не нужно объяснений никаких.
Моя любовь —
                как терпкий день весенний,
Как звездный свет,
                       как прозвеневший стих,
Как нелюбовь —
                  не знает объяснений.
А станут внятны сердцу и уму
Весна,
       стихи,
              мерцанье звездной пыли,
Пусть остается тайной,
                           почему
Мы, полюбив,
                однажды разлюбили…
 

О Луне

 
Наверное, был я настырно не прав.
И ты объяснилась со мной.
Сказала, вздохнув и плечами пожав:
«Не вечно ничто под Луной!»
 
 
На крыши домов опускался закат.
В окошках пылало стекло.
Мамаши домой созывали ребят.
Листву по асфальту мело.
 
 
И ты подняла воротник у пальто.
Ну, что ж, получил я сполна!
Печально.
            Но много печальнее, что
Не вечна, увы, и Луна…
 

Разрыв

 
В доме пахнет безлюдьем,
Хоть все лампы горят.
Мы с тобою не будем
Разбираться,
               кто прав, виноват,
Багровея от пыла.
Выяснять,
           чья правей правота:
Это все уже было —
Дипломатия, и прямота,
И уходы с возвратом,
И прощенье с улыбкой змеи…
Это страшно, как атом, —
Расщепленье семьи…
 

С коляской

 
Сегодня у меня семейный вид!
Иду —
       смотрю по сторонам с опаской:
Я не один,
            я с детскою коляской,
В которой,
            улыбаясь,
                        дочка спит.
И все тревоги моего пути
Вам, папы, мамы, хорошо знакомы:
Преодолеть колдобины,
                            подъемы,
Внимательно дорогу перейти…
Усилие —
          подъем внезапно крут.
Усилие —
          бригада яму рыла.
Усилие…
          А может быть, та сила,
Что
     д в и ж у щ е й
                       в истории зовут?
 

Дочь

 
Круглолица и светловолоса,
Мы с тобою – две капли воды.
Ты – ответ на мои вопросы,
Для чего эти дни и труды.
Голубые глаза поднимаешь,
Смотришь весело и хитро.
Ты пока еще понимаешь,
Что такое – зло и добро.
Только все затуманят годы.
Жизнь пройдет,
                  как по телу дрожь.
…Ты меня сохранишь от невзгоды
И от счастья убережешь.
 

Сам – себе

 
А я хочу себе помочь,
А я твержу о том,
Что у тебя, дурак, есть дочь,
Жена и теплый дом.
Допустим,
           в доме есть сквозняк,
Но есть ведь и уют,
Который «счастием»,
                          дурак,
Спокон веков зовут!
– А как же быть
                   с ночной тоской,
С мечтами об ином?
Решай:
        одним дом нужен свой.
Другим —
          мечты о нем…
 

Полночный муж

Петру Корякину

 
Явиться домой
                  в половине второго,
На кухню скользнуть,
                         в темноте
Найти в сковородке немного второго,
Оставленного на плите,
Жевать и внимать,
                      как за стеночкой тонкой
Поскрипывает тишина,
Как встала к проснувшемуся ребенку
Уставшая злиться жена, —
И вдруг загрустить о любви стародавней,
Забытой любви
                   и о том,
Что вот и пора —
                   собирать свои камни,
А я уже выстроил
                       дом.
 

Когда-нибудь

 
Все в жизни, наверно, возможно:
Когда-то и я, может быть,
Любить научусь осторожно,
Без боли, без страха любить.
В минуты прощанья и встречи,
Предательство даже открыв,
Я буду спокойно беспечен,
Насмешливо нетороплив.
Смогу и любовь, и утраты
Принять,
          безмятежность храня…
И с этой поры
                 никогда ты
Не сможешь
               так мучить меня!
 

Расходимся

 
Расходимся сдержанно,
                           честь по чести,
«Условия» обговорив меж собой.
И завтракаем пока еще вместе,
А все остальное —
                     давно вразнобой.
Но чтобы сдержанней сердце стучало,
Допустим,
             что не было прожитых лет,
Допустим,
             разрыв – это наше начало:
– Так, значит, в субботу на Сретенке?
                                              – Нет.
 

История любви

Ю. Батурину

 
Приходит время горевать —
И, словно сердцу вторя,
Мне вспоминается опять
Мелодия «Love story».
Давно уж фильм забыли тот:
Другие
         интересней!
А вот мелодия
                  живет —
Наверно, что-то есть в ней:
Тот элегический настрой,
Тот холодок по коже,
Который для души порой
И радости дороже…
Так и любовь.
                Уйдет – зови,
Уже не отзовется.
И лишь история любви,
Как песня,
            остается.
 

Воспоминания о несчастной любви

 
Закрываю глаза и чувствую
Душный запах ее волос,
Вспоминаю улыбку грустную,
Нежно-требовательный вопрос:
– Ты меня не разлюбишь?
Правда же?
– Как ты можешь!
                      Конечно, нет! —
Я носил на свиданья ландыши
(За полтинник – большой букет)
И в кино до конца
                     выдерживал
Производственные боевики:
Все сеансы в ладонях
                          удерживал
Две ее тонкоперстных руки.
У подъезда,
              уже на прощание,
Мы стояли с ней обнявшись.
Я такие
         давал обещания —
Не исполнить за целую жизнь!
Сердце в сладких мучениях корчилось,
А душа была счастьем полна,
Но понятно,
             чем все это кончилось:
Разлюбила меня она!
Как смотрел я на мир с отчаяньем
И пойти был на все готов,
Обойду я пока молчанием:
Это —
       тема других стихов.
Почему ж мне с улыбкой вспомнилась
Та мальчишеская беда?
Потому что кончилась молодость.
К сожалению,
                  навсегда…
 

В час пик

 
В переходе метрополитена
В час, когда народ спешит домой,
Два потока встречных непременно
Нас столкнут когда-нибудь с тобой.
Мы под шум толпы о всяком-разном
Поболтаем несколько минут:
– Как на личном фронте?
– Все прекрасно!
– А дела служебные?
– Идут…
– Ты прости…
– Да что ты! Все забыто…
– Ты пойми!
– А кто меня поймет?..
Тут прохожий нас толкнет сердито:
Это, мол, не сквер, а переход!
Я затороплюсь и неуклюже
Телефон попробую узнать,
Неудачно пошучу про мужа,
Попрошу увидеться опять…
Ну а ты,
          улыбчиво печалясь
(Хочешь в грусть, а хочешь, в радость верь),
Скажешь:
– Мы удачно повстречались:
Я тебя забыть смогу теперь…
 

Телефон

 
А вот – пожелтелый блокнот
В красивой обложке тисненой.
Страница, другая…
                      А вот —
И номер ее телефона.
Сомнений на пару минут:
А что там?
             А как она встретит?
– Такие у нас не живут, —
Неласковый голос ответит.
Наверно, ошибка?
                     Опять
Вращается диск:
                   – Извините…
– Вам что? Сорок раз повторять?
И больше сюда не звоните…
А ты по «09» проверь.
Но девушка медлит с ответом…
И думай, что хочешь теперь,
А можешь —
              не думай об этом.
 

После любви

 
Я теперь о тебе вспоминаю спокойно.
Боль и ревность в душе заменила усталость.
Так, должно быть,
                      народ вспоминает про войны,
От которых увечных давно не осталось,
Не осталось ни вдов, ни сирот.
                                     Лишь порою
В старой книге найдешь описание сечи
Или, землю на месте сражения роя,
Меч заржавленный сыщешь
                                  да прах человечий.
И представишь,
                  о давней невзгоде горюя,
Как пробитые стяги взвивались,
                                       привольны…
Что же мы за народ?
                        О любви говорю я!
А выходит про муки людские —
                                     про войны…
 

Не могу

 
Не могу,
Не могу,
Не могу не писать о войне!
Значит,
        память других
                         ближе собственной памяти мне?
Значит,
        беды чужие
                      утрат моих личных больней?
Не могу объяснить…
                       Если мог,
                                 не писал бы о ней…
 

Из отцовского дневника

 
«Фашист – не человек! – сказал майор. —
Взбесившаяся гадина, зверюга…
Нет у него ни братьев, ни сестер,
Нет, ни отца, ни матери, ни друга!
Нет у него жены и нет детей…
И нет души.
             Ему лишь крови надо!
И дела нет, товарищи, святей,
Чем раздавить зарвавшегося гада!
Теперь второе. Как пожар тушить,
Когда на дом упала «зажигалка»…
А нам бы в бой – фашистов задушить…
По ним ведь не заплачут. Их не жалко!
 

Я – живу

 
Мне душу бередят утраты эти.
Я всех погибших вижу наяву.
Им до смерти хотелось жить на свете,
Как мне сейчас.
                   Но я-то ведь живу!
 

Когда случается война

 
Нахмурясь, думает крестьянин
О том, кто уберет поля.
Спортсмен – что будет только ранен.
Старушка – что пойдет пальба.
Хозяин – что его постройка
Возможно, будет сожжена.
Ревнивый муж – о том, насколько
Верна красивая жена.
Поэт – о том, что нынче люду
Не до рифмованных обид…
И все – о том, что живы будут.
Что будет кто-нибудь убит…
 

Закон

 
У жизни неизменные законы.
Лишь кровью можно
                         уничтожить зло.
Вовек бы не изгладились окопы,
Когда бы в землю столько не легло!
 

Они

Мы брали пламя голыми руками.

Грудь разрывали ветру…

Н. Майоров. Мы. 1940

 
Мир казался стозевным,
                             готовым обрушиться зверем
Эта схватка была им
                        самою судьбой суждена.
И они ее ждали, готовились…
                                   Мы же не верим,
Если честно сказать,
                         в то,
                             что может начаться война.
И мечтой о сражениях
                           наши сердца не терзались.
Мы, наверное, просто
                         боялись накликать беду.
А они ее ждали —
                   и все-таки чуть не сломались
Те железные парни
                       в том сорок проклятом году.
 

Погибшие

 
Без вести пропавшие бои!
Сколько их, неведомых,
                             в которых
Падали ровесники мои
На войною выжженных просторах.
Ни к чему громоздкие слова.
От убитых не родятся дети.
Утешалась и была права
Крепче всех любившая на свете.
И других —
             по-прежнему чиста —
Ласковым одаривала взглядом.
Приходили…
              Но не на места
Тех,
      ушедших,
                   а вставали рядом.
Словно перетянуты шнурком
Их места, как на музейном кресле.
Воротился каждый бы в свой дом,
Если бы сейчас они воскресли…
 

Две темы

 
Нет, невозможно это!
Попробуй-ка назови
Хотя б одного поэта,
Который не пел о любви.
 
 
Но и в тишайшие годы
Ты не отыщешь мне
Хотя б одного кого-то,
Кто не писал о войне…
 

Сороковые

 
Нам никуда от них не деться.
Их век неизмеримо долог.
В подушке каждого младенца
Сидит заржавленный осколок.
 

Обращение

 
Ушедшие, они, конечно, знают,
Как мы живем, наш каждый шаг и час
И думают, и созидают с нами,
А иногда, быть может, и за нас.
Поэтому, наверное, взрослея,
Пронзая толщу невозвратных дней,
С годами человечество мудрее,
В мечтах смелее и в делах сильней.
Рационализаторство природы!
Умы ушедших светят нам из тьмы…
О, как за те четыре страшных года
Непоправимо поумнели мы.
Ни часу я под пулями не прожил.
Мне мирная страна судьбой дана,
Но не могу я без холодной дрожи
Произнести короткое – «война».
Она во мне горит кровавым нервом,
Вдается в душу огненной дугой,
Ведь не обрушься небо в сорок первом —
И я бы нынче был совсем другой.
И как поэты прежде муз просили
Гнать кровь стиха в сплетеньях строчек-жил,
Так павших я прошу о вещей силе
Сказать о том, чего не пережил…
 

Бездорожье

«Счастье существует лишь на проторенных путях (в обыденной жизни)» – цитата из романа Шатобриана «Рене». Пушкин любил это высказывание и часто цитировал.

Из источника

 
…А Пушкин не был декабристом:
Уж так сложилось,
                      что не смог
Избрать
         в российском поле чистом
Печальнейшую из дорог.
И не пришелся ко двору он:
Царям свободная хвала,
Которую поэт дарует,
Тогда не надобна была.
Зато святому самовластью
Любви
        служил он не за страх,
Но знал,
          что обретают счастье
Лишь на обыденных путях,
Но знал и то,
                что искра божья,
Не озаряя торный путь,
Всегда ведет по бездорожью.
И в этом – суть. И в этом – суть!
 

На острове Святой Елены

 
Что видеть мог Наполеон,
Прозревший перед смертным часом,
Когда был словно распылен
На тысячи видений разум?
Когда бесплотною толпой
Клубились отблески былого:
Изгнание, Тулонский бой,
Коронованье, Ватерлоо…
Раскручиваясь все быстрей,
Сливались битвы, страны, лица:
Москва, Египет…
                    Князь Андрей
Под синевой Аустерлица.
 

Мураново

 
Ты помнишь, мы в Мураново брели
Вслед за бегущей по лазури тучей,
Нисколько не робея той земли,
Где жил поэт российский Федор Тютчев.
Шел дождь из жарких солнечных лучей
Со звонким градом
                       птичьих песнопений.
Он становился ярче, горячей,
А душный ветер веял все степенней.
До немоты прозрачная река!
Как из другого мира тени рыбьи!
Речной травой обвиты облака,
Плывущие по золотистой зыби!
…И стерлась непонятная черта,
Как будто бы пришел конец разлуке.
И я впервые Тютчева читал,
Сменив слова на запахи и звуки!
 

Реконструкция

 
Ломают люди старый дом —
Мотор ярится.
Водитель в стену бьет ядром
И матерится!
Умели строить в те года:
Вот это – кладка!
Что здесь механика,
                         сюда
Нужна взрывчатка!
Прораб по-фронтовому крут —
Не любит споров:
Ведь люди новоселья ждут!
Давай саперов!
Пришли.
          Рванули.
                    Божья мать!
Щебенка – градом…
А можно было не ломать
И строить рядом.
 

Дом

 
От старинного дома
                       останутся стены
С напряженными торсами
                               кариатид.
Дом лесами оденется
                          и постепенно
Все удобства двадцатого века вместит!
Будут лифты сновать
                         вверх и вниз неустанно.
Никаких коммуналок!
                         Одна благодать —
Жить в отдельной квартире,
                                 где в белую ванну
Можно влезть
                и о вечности порассуждать.
Словом, все будет,
                       как полагается,
                                         кроме
Одного нарушенья порядка вещей:
В самом деле,
                  а как быть с законом о форме,
Содержанию соответствующей?
 

Рассказ старого скульптора о первом вдохновении

 
– Ей, богу, такого ответа
Не ожидал никак…
– Контрреволюция – это
Люди в особняках.
Я – молодой, чумазый.
Со мной человек шесть.
Стучимся —
             и к носу маузер:
«Кто еще в доме есть?»
Наверх поднимались молча,
Крадучись по пятам,
Рванули:
          «А ну, сволочи!»
А там…
Мы на пороге замерли.
Там…
Ослеплены.
Там женщины беломраморные,
Крылатые пацаны!
А эти (числом не меньше.
У них,
      так и есть,
                   штаб!)
С наганами – и за женщин.
Пали, мол, в баб!
– И не стреляли?
                   – Куда там!
Этот маневр не нов.
По – твердым телам статуй.
По – мягким телам юнкеров.
Грохот, осколки, ругань…
Эти шли до конца!
И Афродите безрукой
Нечем закрыть лица…
Лег по углам грохот.
Утренний свет сер.
Домовладелец охал —
Контрреволюционер!
Он своей пули дождался,
Враг пробудившихся масс…
А я сразу после Гражданской
Подался во ВХУТЕМАС…
 

Диспут

Легенда

 
Был прорицатель сморщен, стар,
В пещеру втиснут.
Был дерзок, молод комиссар —
И вышел диспут.
 
 
– Мы революции врагов
Разгоним стаю!
Не будет больше бедняков!
– Я это знаю…
 
 
– Мы всех накормим.
                         Наш набат
Весь мир разбудит!
Жизнь станет краше во сто крат!
– Все так и будет…
 
 
– Поднимет чудо-города
Всех звонниц выше
Страна свободного труда!
– Я это вижу…
 
 
– Да ты, старик, и впрямь – пророк!
Тогда скажи мне:
Как я умру? Какой мой срок
Отпущен в жизни?
 
 
Ты не молчи – я устою!
За дело наше
Готов я смерть принять в бою,
Под пыткой вражьей.
Пусть будет страшен мой конец,
А все же светел!
Не бойся, говори, отец!
 
 
Он не ответил.
 

Мемориальная доска

 
Золоченые буквы читаю:
«В этом доме работал и жил…»
Здесь он лучшие строчки сложил,
Те, которые я почитаю,
Те, которые чувствую кожей,
И хожу ведь сюда оттого.
Вот и мраморный профиль его.
Знатоки говорят:
                    непохожий.
Ну и пусть!
             Я бы зря не корил
Эти мемориальные доски —
Ведь вон там,
                у дворовой березки,
Он стоял, папиросу курил…
 

Маросейка

 
Я лбом к стеклу прижимаюсь:
                                    темно в заоконном мире.
На милую Маросейку
                         ночь опустилась опять.
Уже тишина поселилась
                            в большой коммунальной квартире,
Все реже шаги в коридоре —
                                 и нужно поэтому спать.
И бабушка стелет постель мне,
                                      шепча непонятно и мудро:
– Вот жизнь-то, прошла-пробежала,
                                            как день, пролетела, кажись…
Что значит «прошла»? – удивляюсь,
                                           ведь завтра опять будет утро.
Что значит – «как день, пролетела»?
                                             Ведь это же целая жизнь!
 

Взросление

 
…А в детстве неминуемая порка
Казалась мне страшней небытия!
Как больно ощущать!
                         Как помнить горько! —
Что я бессилен
                  за пределом «я»!
Мой детский ум упорно с этим спорил.
Воздушный замок рос и шел на слом…
Я повзрослел, когда однажды понял,
Что не всесилен и в себе самом…
 

Вечер встреч

 
Седой учитель держит речь
И плачет поневоле —
Традиционный вечер встреч
Сегодня в нашей школе.
 
 
Я тихо выйду в коридор —
Тоска по переменам
Во мне осталась до сих пор,
А руки пахнут мелом.
 
 
И в сердце радостная дрожь
Начальных дней наследство,
Как будто не во тьму идешь,
А в детство…
 

Парта

 
Я подчинюсь потребности невнятной.
Я отмахнусь от бесконечных дел,
И я припомню,
                 за какою партой
Кто из моих товарищей сидел.
Всех рассажу и шумом класс наполню…
Но память вдруг споткнется на бегу:
Я места своего никак не вспомню,
Найти свою же парту не могу…
 

Молоденький учитель

И. А. Осокиной

 
Молоденький учитель,
Я у доски страдал,
А ученик-мучитель
Вопросы задавал.
Откинет крышку парты,
Наставит гневный взгляд:
– А вот Некрасов в карты
Горазд был, говорят?
Добро и разум сеял,
А сам!
Да как он мог?
А что Сергей Есенин,
А Александр Блок
Творили в жизни личной!!
Скажите – почему?
 
 
…Я непедагогично
Молчал в ответ ему.
Не знал я, как об этом
Сказать ученикам.
Нет! Нелегко поэтам
Жить по своим стихам.
 

Воспоминания о райкоме

Павлу Гусеву

 
Я был инструктором райкома,
Райкома ВЛКСМ.
Я был в райкоме словно дома,
Знал всех и был известен всем.
 
 
Снимая трубку телефона,
Я мог решить любой вопрос:
Достать молочные бидоны
И провести спортивный кросс.
 
 
О, как я убеждал умело,
Старался заглянуть в нутро.
Когда ж не выгорало дело,
Грозился вызвать на бюро!
 
 
К полночи доплетясь до дома,
Снопом валился на диван,
Как будто я построил домну
Или собрал подъемный кран.
 
 
Оговорюсь на всякий случай:
Я знал проколы и успех.
Да, я инструктор был не лучший,
А все же был не хуже всех!
 
 
Как говорится, по другому
Теперь я ведомству служу,
Но в переулок тот, к райкому,
С хорошей грустью захожу.
 
 
Здесь все в дыму табачном тонет,
Как прежде, срочных дел – гора.
И, словно взмыленные кони,
Проносятся инструктора.
 
 
Мальчишечка звонкоголосый
Кричит, настойчив и ретив:
– Вы не решаете вопросы!
А для чего тогда актив?..
 
 
И, трубку положив
                       сердито,
Он, хмурясь, остужает пыл.
Еще все это не забыто:
И я таким недавно был!
 
 
Предполагал успеть повсюду,
А в голосе звенела сталь,
Но я таким уже не буду
– Смешным, напористым…
                                А жаль.
 

Тень кроны

 
Природа стирает людские следы,
Как будто прорехи латает:
Пустеют деревни —
                      дичают сады,
Колодцы травой зарастают.
И, словно обиду на мир затая,
Меж тучами прячется солнце…
А может быть, жизнь,
                         до кровинки твоя,
Не только тобою живется?
В лесу заплутаешь,
                      присядешь на пень
И, слушая шорохи, звоны,
Почувствуешь:
                 ты – лишь узорная тень
Лучами пронизанной кроны…
 

Зимний этюд

 
Март. Ветер.
              Я совсем продрог.
Река, замерзшая, прямая,
Течет притоки принимая
Под снегом спрятанных дорог.
Река жива и без воды:
Ее волнуют, морщат, зыбят
Припорошенные следы,
Лыжни,
        а с неба сыплет, сыплет…
Мир черно-белый,
                     смазан, смутен,
Мир снегопадом испещрен,
Мир, словно фильм,
                        который крутят
С доисторических времен…
 

Монолог

 
…И каким себя умным-разумным ни числи,
Как досаду сомнений в себе ни глуши,
Все равно есть на свете
                             и чувства, и мысли,
На которые просто не хватит души.
Может, гены не те?
                     И среда подкачала?
Не дано! И тебя ничего не спасет:
С рук талант не купить.
                          Не начать жизнь сначала.
Не достичь ослепительных этих высот!
Что ж, смирись и живи.
                           Есть иные заботы,
Приносящие радость, достаток и честь…
Но, копаясь в земле,
                        не забудь про высоты —
Те, что не для тебя,
                       ну а все-таки есть!
 

Дорожная исповедь

Геннадию Игнатову

 
Дождливый ветер просквозил до дрожи.
Автобус опоздал на целый час.
Чем дальше в жизнь —
                        тем становлюсь похожей
На вас, мои попутчики,
                            на вас!
А был когда-то
                   простодушным богом,
Предполагал весь мир
                          перевернуть!
Нуждался в малом, рассуждал о многом…
Все так,
         должно быть,
                         начинают путь.
Чем дальше в жизнь,
                        тем все трудней на деле
По-божьи жить
                 и думать о святом:
Сначала понял,
               что небеспределен,
Что невсесилен —
                    выяснил потом.
И так живу,
             от глупостей опомнясь.
Попутчиками
              сдавленный с боков…
Как втиснулись
                  в окраинный автобус
Полсотни неудавшихся богов?!
 

Поэт и врач

 
Хочу,
      чтобы путь мой был долог,
Но каждому —
                время свое.
Ах, мой дорогой кардиолог,
Послушайте сердце мое!
Хоть мне далеко до больницы
И с виду я не инвалид,
Но сердце болит и томится,
Томится оно и болит!
– Дышите.
            Оденьтесь.
                         Картина
Болезни понятна:
                   скорей
Всего, у вас —
                тахикардия…
– По-нашему, значит,
                         хорей! —
Что ж, с веком больным,
                              суматошным
Ты, сердце, пребудешь в ладах,
Коль бьешься размером двусложным
С ударом
           на первых слогах!
 

Иронический автопортрет

 
Все время спешащий,
                          беседующий сам с собою,
С тоскою смотрящий
                          хорошеньким девушкам вслед,
Зашоренный службой,
                          стреноженный милой семьею —
Таков рядовой современный советский поэт.
Нет! Он, как и был,
                      выразитель, певец и так дале…
В нем Дантов огонь подугас, но еще не зачах:
Он ищет любовь
                   в заурядном семейном скандале,
Он душу народа исследует в очередях.
Он пишет о БАМе, о храме,
                                о старенькой маме,
Про трубопрокатный
                        и трепетный девичий стан,
Он может всплакнуть
                         над березкою, ставшей дровами.
Воспеть лесорубов,
                      перевыполняющих план.
Он пишет в автобусе, в поезде и в самолете,
Использует также
                     троллейбус, метро и трамвай,
Поэтому эпоса
                 вы у него не найдете:
Сложил три куплета —
                         и хватит, приехал, вставай!
Вот так он живет
                    и прижизненной славы не просит,
Но верит, конечно:
                       в один из ближайших веков
Прикрепят, быть может,
                            в автобусе сто сорок восемь
Табличку:
            ЗДЕСЬ ЖИЛ И РАБОТАЛ
                ПОЭТ ПОЛЯКОВ