Текст книги "Яко Вертоград во цветении"

Автор книги: Юрий Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

5

Не притомились, Борис Тимофеевич? Историйки, подобные моей, автору «Отсветов сверхъестественного» не в диковинку. Однако смею уверить: дальше дьяволиада пойдет вверх по кривой, скучать вам не придется. Судите сами, впрочем.

Итак, пейзаж вам уже знаком. Он обрамлен розовыми, как цветущий миндаль, закатными горами Тянь-Шаня. Слева – глинобитные развалины древних стен неведомого поселения. Справа – заросли боярышника и джиды. А прямо, шагах в полутораста от нашей «Нивы», возле которой мы стоим вчетвером, нацелился в небо узкий, изогнутый, напоминающий тело дельфина Зуб Шайтана. На полсотни метров возвышался он над местностью, не меньше, как показалось мне, хотя мог и ошибиться: уже подползала ночь, а сумерки сильно искажают перспективу.

– Почему не заметно овцу? – спросил я Раушан. – Неужели проснулась и убежала? Или загрызли волки?

– Баран бар, – отвечал Шамкен за сноху и она сразу перевела:

– Баран есть. Близко-близко, рядом Зуб лежит. Рядом яблоня сохлый.

Я принес из машины бинокль, навел – под остовом засохшего дерева и впрямь проступало серое пятно. «Ну и зреньице у старика, – подумалось. – Замечает все кругом не хуже беркута».

– Предлагаю возвращаться, – сказал я Траму. – Утро вечера мудренее, кобыла мерина удалее: и воз везет, и жеребенка ведет.

– Нет жеребенка, нет жеребенка! – запротестовала Раушан, поглядывая, и уже не впервой, как я заприметил, на Рамвайло. – Овца бар. Баран есть. Сохлый яблоня рядом.

К юртам вернулись затемно. Оналбек блаженно спал, но уже не всхрапывал. Распрощавшись с хозяевами, мы отправились в свой Клондайк.

Ночи на Тянь-Шане к исходу сентября еще не особенно холодные, но какие-то промозглые, дрожливые, от слова «дрожь». Над ущельем колыхался туман. Вода в Чернокаменной заметно прибыла – в горах проливались тучи.

Почаевничали, загасили костерок, влезли в палатку, нырнули в спальники. Вскоре я согрелся и уже вплывал в сон, когда на левом берегу завыли шакалы. Никогда не слышали?.. Впечатляет.

Вспомнилось, как в июле попал в грозу. Шел за айраном – овечьим молоком, и на подходе к юртам наткнулся на сраженного молнией почерневшего ишака – на нем возили курай для растопки печей, катались шамкеновы внуки. Трудно объяснить, почему, но я переполошился и, посчитав убитую скотину дурным знаком, вернулся под ливнем обратно. Утром опять прохожу с пустым бидоном мимо того же места – и что вижу? Торчит один скелет с бело-розовыми костями – остатки шакальего пиршества.

– Трам, ты не спишь? – спросил я шепотом.

– Думаю, засыпать или нет, – отвечал он недовольно.

– Тогда подумай заодно, почему за две ночи шакалы не сожрали барашка возле Зуба. Барашек вкусней ишачка.

– Завтра сами сожрем твоего барашка. Если мясо не провоняло, – сказал невозмутимый литовец. – Все. Я надумал уснуть. Пусть нам обоим приснится Америка. С нашим товаром там не пропадем. Наш товар не портится.

И накрыл меня сон, как океанская волна. Странный то был сон, под стать странностям минувшего дня.

Привиделось, что опять катим с Гранд-Игорьком по Тверскому, но уже за рулем – я. И опять выныривает из кустов собака, на сей раз афганская борзая, а вослед семенит безобразная горбунья. Выворачиваю левей, торможу, но поздно, поздно… Удар! – горбунью отбрасывает капотом к бордюру – я выскакиваю, оттаскиваю обмякшее тело на газон – и узнаю залитое кровью лицо, – Мария. Сразу в небесах возникает одна из ее мелодий, сквозь тело Мариино начинают прорастать травы, цветы, фруктовые деревья, крохотные поначалу, и по мере того, как дерева у меня на. глазах вытягиваются ввысь, Мария удлиняется, расширяется, расплывается, уже заполняя собою, мертвою и цветущей, весь Тверской бульвар…

6

Поутру, еще дрожа от купания в ледяной воде, покатили к Зубу Шайтана. Оналбека сговорились проведать ближе к полудню. Вчерашние облака ночь уволокла на север, денек обещал быть жарким. Легкий ветер дул, как положено ему после восхода солнца, в горы.

Подъехать к Зубу Шайтана оказалось удобней со стороны глинобитных развалин. Созерцание когда-то пышноцветущих, а ныне поверженных в прах, заросших чертополохом селений и без того наводит на меня тоску, а тут еще увидел под растрескавшейся стеною полутораметровую эмеюку, видать, грелась на солнце. «Не к добру такая встреча», – подумал я, и вскоре предчувствие не обмануло: внезапно заглох мотор. Странно: бензина полон бак, масло залито позавчера, аккумуляторы «сесть» никак не могли, исключено. Трам кинулся рыться под капотом, но я остановил приятеля – до Зуба, блиставшего на солнце черными стенами с красными прожилками, оставалось подать рукой.

Посмотрел я в бинокль: овца покоилась под остовом дерева, шакалы ее не тронули и прошедшей ночью. И здесь-то впервые накатил беспричинный страх, аж мурашки заползали по спине.

– Ладно, проверь двигатель, а я смотаюсь к Зубу, – сказал я громко, чтобы приободриться, и пошел по низкорослой пожухлой траве, где сверкали огоньки росы.

Я продвинулся шагов на сорок, когда в голове загудело: «у-у-у… у-у-у… ру-ру-ру… ру-ру-ру…» Затем в мозг, слева над ухом, впилась игла. Высота и мощь изнуряющих звуков нарастала, голова распухала от них, казалось, вот-вот разорвется вдребезги. Остановился, прошел еще немного – три иголки, одна за другою, пронзили мой череп справа, над виском, а одна – раскаленная, бешено содрогающаяся – поразила затылок. Ноги подогнулись, я упал на колени и на четвереньках, судорожно, как подстреленный суслик, засеменил восвояси. Нелюбопытный Рамвайло даже рот раскрыл от удивления, когда я, прерывисто дыша, приполз к «Ниве».

– Анальгину! Анальгину дай! – выдохнул я. Но странно, пока он рылся в аптечке, иглы уже перестали вибрировать, дикие звуки затихли. Анальгин я все же проглотил, а на слова Трама: «На тебе лица нет, и рубаха промокла от пота. Что случилось?» – отвечал:

– Слушай, Адьгидас Рамвайло, положение архисерьезное. Ты ничего не слышал: гудения, жужжания, рокотания?.. Понятно… Настала твоя очередь познакомиться с Зубом. Только иди не по моему следу, а сдвинься вправо, вон к тому оранжевому камню, и от него – вперед. Но не торопись, иди медленно, осторожно. Услышишь противные звуки в голове или начнет колоть иглами – сразу возвращайся. Договорились?

Трам улыбнулся, тоже проглотил две таблетки анальгина, пошел к оранжевому камню, повернул налево. На пути к черной шайтанрвой скале, испещренной плетями пурпурных вкраплений, он несколько раз махал мне рукою: не беспокойся, все в норме, – однако вскоре свалился на траву, заорал благим матом – и повторил позорное мое отступление на четвереньках. Едва отдышавшись, он поднялся, отряхнул руки, заявил:

– Первое: надо хлебнуть немного водки, еще осталось полфляги. Второе: сейчас же убираемся отсюда, пока живы. Все! Клондайк закрывается! Гуд бай, господа шакалы и шайтаны! А вдруг этот Зуб излучает радиацию?! Или чего похлеще! Мне еще не надоело обнимать красоток.

Я пытался вразумить Рамвайло: нечего подымать панику, надо хотя бы определить границы загадочной вибрации. Если вибрация исходит от Зуба, в чем я не сомневался, следовало выявить контуры Зоны Шайтана. Каким образом? Отмечая клочками газет на траве начало гуденья в ушах. Для чистоты опыта я предложил приятелю расположиться по диаметру, чтобы

Зуб оказался в центре между нами. Решили двигаться по солнцу, не теряя друг друга из вида, если что – сразу бежать на помощь.

– А если обоих сразу накроет, как эту овцу? – настороженно вопросил Трам. – Кто прибежит на помощь? Шакалы?

Я разделил надвое кипу газет, вручил ему, подмигнул и двинулся но дуге в обход Зуба к зарослям.

Через час выяснилось: Зона представляла собою круг диаметром сто – сто двадцать метров. Мы присели на бампер машины обсудить создавшееся положение, когда заметили в небе одинокого орла. Широкими кругами вился он в высоте над Зубом, но неожиданно ринулся косо вниз, целя, кажется, на овцу. Обычно у самой земли орлы почти мгновенно усмиряют страшное свое падение, но этот, закувыркавшись в воздухе, грохнулся оземь рядом с овцою и не двигался.

– Поделом, тебе, хищник, – беззлобно протянул Трам. Я ответил ему после некоторого размышления:

– Хищник-то хищник, но зато навел меня на светлую мыслишку… Попробуем-ка откатить «Ниву» отсюда к развалинам, на своих двоих. Допускаешь, что для птиц – свои пределы Зоны, для людей – свои, для баранов – свои. А вдруг и для автомашин существует граница? Упирайся-ка ручищами в радиатор, ясноглазый викинг, давай-давай! Ну-с, поехали!

Догадка подтвердилась: у развалин мотор завелся как ни в чем не бывало. Обескураженные собственным интеллектуальным бессилием разгадать шарады Шайтана, порешили мы было ехать к Онадбеку. Однако он – легок на помине – вырос как из под земли, и не один, вместе с женою. Она мигом, как кошка, спрыгнула со своей лошадки и начала приглаживать растрепавшиеся на ветру блестящие черные волосы, улыбаясь больше Трамвайло, чем мне. Я же подошел к чинно спешившему Оналбеку и сказал на суахили нечто вроде того, что я глубоко извиняюсь пред достопочтенным джентльменом, поскольку пренебрег его советом не приближаться достаточно близко к Зубу Дьявола и поплатился жуткой болью в мозгу, впрочем, боль уже прошла. По изумленным глазам Онаябека стало ясно: он ничегошеньки не понял, но, как все казахи, посчитал нужным извиниться. Тогда, – уже по-русски – я обрисовал ситуацию, объяснил назначение обрывков газет, поведал о поверженном орле.

– Давно ли вы, Оналбек, в последний раз подъезжали к Зубу Шайтана? – спросил Рамвайло. – Не считая прошлой среды, когда упали здесь с лошади?

Напомнить кочевнику, что тот не усидел в седле, – мягко говоря, не тактично. Щека джигита дернулась, но он овладел собою и спокойно ответствовал:

– В начале августа.

– И не замечали тогда никаких..-. э-э-э… странностей? В голове пузыри не лопались, как у нас сегодня?

– Я вырос возле Тас-Кара-Су. И никаких странностей нигде не замечал, – гордо заявил казах. Видимо, низкий властный голос Рамвайло его раздражал.

Просчитав своевременным вмешаться, я спросил:

– Извините, уважаемый Оналбек, но вы можете объяснить возникновение этой зоны содроганий?.. Кстати, как ваша рана на голове? Не поторопились снять повязку?

– Никакой раны не было, так себе, царапина. А что случилось здесь со мною в среду – почти не помню.

Мы замолчали, глядя в сторону выпрыгивающего из земли в небеса дельфина. Наконец Оналбек сказал:

– В Чилик надо ехать, оттуда звонить в Алма-Ату, в академию. Пусть приедут ученые, приборы привезут, ученые сами разберутся. Ученые умные. – И уколол Рамвайло взглядом.

Но тут Раушан отняла от лукавых глазок бинокль и защебетала:

– Ай, молодец, Оналбек! Не Чилик, однако, прямо Алма-Ата ехать «Нива» надо. Оналбек – академия пошел, я магазин детский покупать товар. Понедельник ехать надо, суббота-закрыт академия. Бешбармак делать будем. Конский колбаса кушать, кумыс кушать. Молодец, Оналбек! Перестал болеть Оналбек!..

Казахи на диво гостеприимны. Часа через полтора мы сидели на кошмах за низеньким круглым столом, поджав под себя ноги, и созерцали горы вареного и копченого мяса. Но кусок не лез мне в горло. Одна и та же картина стояла перед глазами: скелет высохшей яблони, рядом тело поверженного орла с вонзенными в небосвод лапами – и свернувшаяся клубком овца. К тому же еще н Раушан вспомнила: когда они с Оналбеком, в начале августа, отдыхали днем по пути в горы возле Зуба Шайтана под яблоней, дерево было усеяно кисловатыми, но на диво сочными плодами. Теперь же сбросило вдруг и яблоки, и листья.

Рассказ казашки меня подкосил. Я чувствовал себя ничтожеством перед вторгшейся на прекраснейшую здешнюю землю – неизвестно с каких высот – тайной. Тайной, где переплелись и суахили, и заглохшая «Нива», и умертвленная Шайтаном яблоня, и мы с Рамвайло, варяги, ловцы удачи. Уже несколько раз указывал мне глазами приятель на выход из юрты, и наконец мы распрощались с радушными хозяевами, уговорившись заехать за Раушан и Оналбеком послезавтра, в понедельник, в шесть утра.

У себя в ущелье мы искупались, после чего Трай без лишних слов извлек из тайника черный полиэтиленовый пакет, в котором была кожаная аккуратная сумка, а в ней – тускло блестел золотой песок и покоилось шесть самородков.

– Сматываемся через полчаса, – сказал Трам не без угрюмости.

Я запротестовал.

– Как так сматываемся! А обещание Оналбеку! А тайна Зуба Шайтаньего?

– Ты одурел за лето от жары! – взорвался Трём. – Да сюда уже во вторник посыпятся и мильтоны, и спецназ, и прочие спецы по государственным тайнам. Хочешь завалить бизнес? Не понимаешь, что кому-кому, а нам с тобою, гостям столичным, уголовникам амнистированным, эта публика устроит персональный рентген? Думаешь, они не догадаются, какую рыбку мы ловили? Не заметят наших песчаных куч? Уносимся в Алма-Ату, и немедленно! А оттуда – поездом – на Москву. С «Нивой» возиться не будем, оставь её сестре, вместе с доверенностью. Настала и нам пора разъезжать на «мерседесах»… Чего носом закрутил? Не нравится мой план? Ладно, поступим по-другому. Добычу мы сговорились пополам, а в Алма-Ате сам решай, как действовать дальше. Об одном прошу: сюда, к Зубу Шайтана, – ни под каким предлогом не возвращайся!

7

Пока мы с Альгидасом спешно упаковываемся, пока колесим по правому берегу Тас-Кара-Су, объезжая скалы и коварные расщелины, пока вяло переругиваемся на шоссе от Чилнка до Алма-Аты, хотелось бы поинтересоваться, Борис Тимофеевич: как бы вы поступили на моем мрете? Кинулись бы с Рамвайло обращать в райскую жизнь капиталец – или продолжали расследовать феномен Зуба Шайтана?..

Без колебаний я выбрал последнее. Около трех часов пополуночи посадил приятеля в проходящий поезд Новосибирск-Ташкент, на станции Арысь он намеревался пересесть, – и на северо-запад, в Прибалтику. От дележа добычи я, к изумлению Трама, пока что отказался, целиком полагаясь на его медвежью хватку и чутье бизнесмена. Мы обнялись на прощанье. Поезд тронулся. Трам крикнул с подножки: «Поцелуй за меня Раушан!» – и его унесло в ночь.

Я поехал к сестре. Жила она в том самом домике, где мы выросли, на юго-восточной окраине города, точнее, над городом, в предгорьях. Казачья станица, татарская слободка, Шанхай, Чеченская гора, уйгурский квартал – так издавна назывались наши окрестности. Дома здесь преимущественно глинобитные, реже кирпичные, купаются в зелени садов, журчат арыки, вдоль них – шеренгами – пирамидальные тополя. Нравы, как выражались раньше, патриархальные, соседи знают всю твою подноготную. О кражах квартирных или угоне машин годами не слышно, не то что внизу, в городе, разве иногда пырнут соперника перочинным ножичком на танцах или физиономию изукрасят, опять же из-за ревности, – но такие милые шалости в порядке вещей, удаль молодцам не в укор.

Удивительно, но сестра с мужем встретили меня умытые-одетые. На сковородке шипела картошка, стол в гостиной весь уставлен соленьями-вареньями. Оказывается, вчера вечером заглянула к ним Мария, предупредив о моем приезде, причем назвала время: примерно в четыре утра. Мария – гадалка знаменитая, редко когда не сбываются ее предсказания, и на сей раз угадала…

– С таким загаром и такою бородищей ты похож на пирата, – всхлипывала сестра, тычась носом мне в плечо. – Ну хотя бы недельку погости, не ускакивай, как кузнечик. Помнишь, тебя прозвали «кузнечиком»?..

Пока мы завтракали, рассвело. Из-за Чеченской горы выплеснулось солнце. Как ни зазывали меня сестра с мужем съездить на их «жигуле» на дачу в Каскелен, где пропадает тонны полторы яблок, я не дал себя уговорить и остался дома. Остался, раздираемый любопытством. Десять лет мы уже не виделись с Марией, и вот пути-дороги пересекаются вновь. И вновь – очередной ее фокус с так называемым звонком. Ну как она узнала о моем приезде, да еще с такою точностью? Как-то теперь ей кукуется в одиночестве; сестра сказала, что Мария похоронила прошлой зимой мать, а весною – отца…

Я лег на обшарпанный кожаный диван, который помнил меня еще белокурым увальнем, и, подремывая, перебирал в памяти события давно отцветших дней.

8

Дядя Костя Волошин – царство ему небесное! – нашел как-то в горах младенца. Выше урочища Медео, в Горельнике, куда хаживал по грибы. Младенец лежал в плетеной корзинке, подвешенной голубым шарфом к толстой ветке столетней елки, и мирно спал. К шарфу была приколота бумажка, на ней значилось красным карандашом: «Мария». Дядя Костя оторопел от такой находки, начал кричать, аукать – никто не откликался. Он прождал до заката и принес корзину домой. Через полгода бездетные Волошины – после мытарств и хлопот – удочерили Марию. Удочерили, несмотря на то, что у девочки был горбик. Тетя Феня мыкалась по врачам, так и сяк спрашивала хирургов – все лишь разводили руками: случай безнадежный.

Годам к десяти Мария уже привыкла к обидной кличке «горбунья» и не бросалась, как раньше, с ногтями и зубами на обидчиков. В школу не ходила, ее посещали преподаватели. Волошины жили через двор от нас, заборчики везде низкие, из цветной железной сетки, все у всех на виду.

Чаще всего Мария копалась в саду, разговаривала с цветами и деревьями, причем обращалась к ним исключительно на «вы».

– Ваше сиятельство георгин, вы слишком уклонились влево и нарушили владенья их высочеств вишен, – бывало, говорила она нараспев. – Позвольте привязать вас белою лентой к вашему старшему брату?

Сидя на чердаке, куда мы складывали сушеные фрукты, я слушал странные разговоры Марии и ждал терпеливо, когда она запоет. Господи, как она пела! Если и взаправду поют ангелы на небесах, то голосами Марии. Слова она придумывала сама, красивые, многосложные, протяжные, помню такие, к примеру: «Э-сан-то-ма-а де-вин-те-ми-ни-о-о, ко-лан-ду-че-е син-ти-пе-а-а».

Я замечал: даже соседи слева, Голощекины, обычно с утра пораньше начинавшие пить самогон и браниться, утихомиривались при первых звуках мелодий Марии.

Когда в апреле на ближних к нам перевалах сходили снега и зацветали тюльпаны, певунья частенько уходила в горы. Прихватит с собою котомочку со съестным, возьмет в правую руку липовую палочку-лутошку, от собак отбиваться, попрощается с его величеством садом зацветающим – и в путь, мимо нашего дома, до конца улицы Пррт-Артурской, где уже начинается крутой подъем. Шла она в каком-то цветастом балахоне, медленно, наклонясь вперед и глядя на дорогу, неся на спине свой колыхающийся горб. Встречные старухи, почитавшие Марию колдуньей, прижимались к заборам или шмыгали с лавочки в калитку, старики оборачивались вослед, и в глазах большинства из них легко было прочитать полуукор, полувопрос: «Господи Боже, за что невинное дитя наказуешь?»

Возвращалась она обычно часам к шести, с котомкой, набитой травами, – Иван-чаем, девясилом, тысячелистником, зверобоем. И сразу бежала в свой сад – успела соскучиться за день.

Однажды в винограднике совхоза «Горный гигант» я ненароком застал дикую сцену: два подростка пытались содрать с Марии ее балахон и уже разорвали возле рукава, а она впилась одному зубами в плечо так, что он орал благим матом, но продолжал шарить по ее телу. Расправился я с насильниками круто, но и мне перепало по носу: когда враги позорно дали деру, пришлось замывать кровь в арыке. С того дня мы подружились. Правда, я стеснялся пройтись с горбуньей по улице, но зато поздними вечерами на лавочке перед ее домом, мы, случалось, перешептывались подолгу.

Что поражало в Марии – она одушевляла все сущее: всех птиц, зверей. И камни. И лунный свет. И воду, поющую в арыках.

– Они все живые, они слушают и понимают людей, – говорила она восторженно. – Знаешь, как стать счастливым? Попробуй, когда проснешься, поприветствовать их высочество горы. Причем не только Тянь-шань, но и братьев его – Памир, Кордильеры, Тибет. Призови океан не насылать циклоны. Пустыню – чтоб бури не подымала, песком глаза не слепила. Но самое главное – никому не желай зла. Всем скажи: «Доброе утро». Всех полюби.

Я отвечал в задумчивости:

– Ладно, попробую поздороваться и с горами, и с морями, как ты говоришь. Но зачем?

– Зачем? Они тебя отблагодарят. Научат своему языку. Начнешь угадывать, что случится завтра, послезавтра, даже через год.

– Ну, ты загнула – через год. Лучше скажи, что будет через три минуты?

Она выставила вперед руку с растопыренными пальцами и сказала уверенно:

– Облако закроет луну.

– Ни за что! Небо-то чистое, сплошь звезды.

– Каким бы ты желал видеть облако? – спросила Мария. – На что похожим?

– На медведя. Только шиш с маслом он появится. Колдунья лишь глазами сверкнула – и вскоре облако, и

впрямь медведь – заслонило брызжущую сияньем луну.

– Как у тебя такое получается? Как предугадала? – удивился я и услышал в ответ:

– А как ты предугадал подоспеть в «Горный гигант» именно тогда, когда напало хулиганье?

Я отразил коварный вопрос незамедлительно.

– Но почему ты в тот день еще раньше не проведала у гор, что встретишь этих шибздиков?.. Ага, молчишь, присмирела. Хорошо. Скажи, что случится через месяц.

– Где случится?

– Не на Луне же, ясное дело. Здесь, у нас, в Алма-Ате.

Горбунья зажмурила глаза и отвечала так:

– Через месяц озеро в горах над Талгаром размоет плотину. Сель снесет много домов. А у нас под Чеченской горою сгорит от молнии мельница.

– Тогда почему не сходить на мельницу и не предупредить? И в Талгар можно съездить, людей озаботить. Хочешь, в воскресенье отец нас туда отвезет.

– Не всегда можно предупреждать.

– Но почему, Мария?

– Чтобы им не стало еще хуже.

– Кому? Вещунья молчала.

Я прощался с нею, разъяренный, но через месяц предсказанье исполнилось. В точности! С той поры я зауважал колдунью, но стал, как и старухи, ее побаиваться.