Текст книги "Легенда о Золотой Бабе"

Автор книги: Юрий Курочкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Тетрадь четвертая
ХРОНИКА ОДНОГО ДНЯ ФАИНЫ КРЫЛОВОЙ

12 февраля. 10 часов.

Как томительно тянется время! Если бы не усик секундной стрелки, деловито ощупывающий циферблат, можно было бы подумать, что часы стоят.

Чтобы хоть как-то скоротать время и отвлечься, взялась за карандаш.

Тимка, дорогой! Только сейчас я поняла, как бесконечно дорог ты мне. Вот ты ушел, тебе грозит опасность, и я уже ни о чем другом не могу думать, не могу ничего делать. Не могу, не могу…

Ребята сидят у порога. Нахохленные, как вороны после дождя, – и Петро, и Василек, и даже Саша-неунывака. Он хотя и насвистывает что-то, но художественный свист сегодня ему явно не удается.

И надо же было случиться такому, когда все трудное осталось уже позади, когда лишь два перехода отделяли нас от конца маршрута, когда все прошло так успешно.

Да и могло ли быть иначе, если поход готовил Тима: тщательно готовился сам и готовил нас, контролируя каждую мелочь со свойственной ему основательностью.

Стоит вспомнить, как он доказывал чиновникам от туризма, что зачетные походы высшей категории трудности не только можно, но и нужно проводить не в Забайкалье, на Алтае или на Памире, а на Урале. Он говорил, что Северному Уралу предстоит в скором времени стать ареной больших преобразовательных работ и что туристы (между прочим, он не любит этого слова и все ищет замену ему) обязаны внести в них свой вклад – проторить пути к неизведанным, труднодоступным местам. Что турист должен быть не экскурсантом-потребителем, заботящимся только о личных удовольствиях, получаемых в путешествии, а пионером-созидателем, человеком дела и долга.

– Туризм – отдых?! – негодовал он. – Кто придумал такую скользкую формулировку, позволяющую некоторым толковать туризм как безделье? Туризм это дело, при котором отдыхаешь. Лев Толстой отдыхал за шитьем сапог. Петр Первый – за токарным станком. Почему отдых это обязательно безделье? При коммунизме будут найдены такие формы труда, которые будут и отдыхом!

Он не очень убедил туристское начальство критикой формулировки, но своего добился – поход разрешили.

Тогда он обегал (и заставил бегать нас) десятки институтов и учреждении, собирая заказы, выясняя, где нужнее разведать дороги, где какие собрать сведения и образцы, что сделать на месте.

Составляя маршрут, мы словно проходили семинар по ураловедению: Тимофей тащил книгу за книгой и заставлял нас изучать и историю мест, где нам предстоит пройти, и географию, и геологию, и флору, и фауну, и все-все! Сам-то он это «все» знал дотошно.

Мы перечертили от руки карты похода. Мы отказались от стандартного, рекомендуемого инструкциями набора снаряжения, одежды, вещей, запасов – все было критически обдумано, многое переделано, сконструировано заново.

Тима так заботился о нашем здоровье и физической подготовке, даже о нервах, будто готовил группу к побитию мирового рекорда. Особенно придирчив он был ко мне, опасаясь, что поход будет мне не по силам. Я лезла из кожи, чтоб доказать ему обратное и, кажется, убедила.

– Такие трудные переходы не для девиц. Для них это ненужная перегрузка. Но поскольку остальные ребята голосуют за тебя… Я рад, что ты пойдешь с нами, – сказал он.

Короче – поход готовил Тимофей, и этим все сказано.

Зато и прошел поход на славу. Представляю, сколько восхищения вызовет наш отчетный доклад и выставка!.. Впрочем, Тима сейчас осудил бы меня – он так не любит бахвалиться, да еще раньше времени.

Но, в самом деле, я уверена, что многое-многое пригодится тем, кто будет осваивать эти края: и изыскателям трасс железных дорог, и геологам и биологам, и лесовикам, и гидротехникам… Тьфу! Опять я… Нет, мне, наверное, никогда не стать такой, как Тима, даже наполовину.

И вот надо же! Осталось два последних нетрудных перехода – и мы у пункта, откуда добраться до дому уже совсем несложно. А там – «кричали женщины „ура“ и в воздух чепчики бросали»… Но вместо этого – непредвиденная задержка, нарушение графика (чего не случалось за весь поход, несмотря на трудности) и опасная отлучка Тимофея.

Скорей бы вечер (Тима раньше не вернется), скорей бы он возвратился!

И подумать только, что все началось с…

12 февраля. 11 ч., 15 м.

Саша просит есть. Говорит, что массы проголодались. Но хотя сегодня дежурю по пищеблоку я, он не дал мне готовить обед, забрал продукты и ушел мудрить с ними. «Я еще в детстве читал творения классиков кулинарии, включая Елену Молоховец!» – и пытается создать из крупы и тушенки какие-то замысловатые беф-кру-ля-ля, которые даже сам не всегда решается попробовать первым. Намудрит, наверное, и сегодня. Ну да мне не до еды.

Итак, все началось с картошки.

Вчерашнее утро застало нас в селении – последнем перед конечным пунктом похода. Предстояло двадцатикилометровым броском успеть добраться засветло до лесной избушки где и устроить ночевку.

После завтрака Тимофей ушел к какому-то старому охотнику расспросить о дорогах и тропах, ребята соображали насчет пожевать, а мне… мне захотелось картошки. У хозяев, где мы остановились, лишней не было; и я пошла купить, поискать ее в остальных семи домиках этого миниатюрного, заброшенного в далекой тайге поселочка.

Мне повезло. В первом же домике, стоящем несколько на отшибе, картошка нашлась. Хозяйку, широкоскулую пермячку, я встретила в дверях уже одетую – она собралась уходить. Но картошки продала.

– И что ты в эку даль, голубушка, поплелась? – жалостливо спросила меня хозяйка, когда я рассчитывалась с ней.

Я не успела ответить – в избу вошел парень, таща за собой рюкзак.

– День добрый! – приветствовал он нас. – Можно у вас, хозяюшка, остановиться? Вижу, здесь уже есть представители туристского племени…

– Да не, они не у меня, они у Марьи, – пропела хозяйка своим северном говорком. – Садись, гостем будешь. А я пойду ино. Поскучайте тут…

Парень забросил рюкзак на лавку и, сняв шапку, уселся.

Я узнала его. И покраснела. Это был Слава.

Мы познакомились летом в парке, когда ко мне у танцплощадки пристал какой-то полупьяный чернявый нахал. Я, вероятно, сумела бы ответить ему сама; но подошел не знакомый ни мне, ни Светке (я была с ней) парень и, надавав чернявому оплеух, прогнал его; Видя, что мы собираемся уходить и что мы здесь одни, наш спаситель предложил проводить нас. Мне очень не хотелось этого, но отказаться показалось неудобным, да и Светка дергала меня за рукав, давая понять, что надо соглашаться.

Это был герой ее плана. Высокий, светловолосый, с правильными – я бы сказала, породистыми – чертами лица, с холодноватым, чуть насмешливым взглядом, очень вежлив и предупредителен, очень умеет носить костюм.

– Киношник! – шепнула мне Светка. В ее понимании все красивые мужчины – киноактеры.

Происшествие было тоже в ее вкусе – я чувствовала, что она вся дрожит от восхищения.

– Вы любите танцевать? – спросил Ярослав (так звали нашего нового знакомого), когда мы вышли из парка. Надо же было с чего-то начинать разговор!

– Да, очень! – успела предупредить меня Светка.

– Я тоже, – сказал Ярослав, – хотя, признаться, танцую редко. Танцы развивают грацию, чувство ритма. Это красиво. И потом это естественная потребность человека. Вспомните, какую огромную историю имеет танец – наши древние предки устраивали пляски над убитым мамонтом, а позднее танцем выражали свою благодарность богам. Не так ли?

Я грустно смолчала. Его слова напомнили мне недавний разговор с Тимофеем. Я тоже люблю попрыгать на институтских танцульках, забегаю иногда и в парк. Но Тимку вытащить на них нет никакой возможности. Я не раз говорила ему:

– Почему ты не танцуешь? Танцы развивают грацию.

– Я занимаюсь гимнастикой. Это дает не меньше.

– Но это же давняя человеческая традиция, даже больше чем традиция! – не сдавалась я.

– Я не следую рабски всем древним традициям.

– Танцы – отдых.

– Хорош отдых! За десять минут затрачиваешь энергию, потребную на то, чтобы расколоть несколько кубометров дров. Вот и коли дрова – и отдых и польза. И туфли целее.

Его не переубедишь. Но на танцах я стала появляться реже.

– Приходите ко мне в день рождения, потанцуем. До упаду! – Это Светка пошла в атаку. – У меня ровно через неделю, в субботу. Придете?

– С удовольствием, – поклонился Ярослав и обратился ко мне: – А когда у вас день рождения, скоро?

– У нее не скоро, у нее зимой, двенадцатого февраля, – тараторила Светка.

Мы дошли до угла, где Светке нужно было идти налево – она живет двумя кварталами дальше, – а мне направо, на трамвай. Светка двинулась направо.

– Вам на трамвай? – спросил ее Ярослав и легко прикоснулся к моему локтю, давая понять, что хочет взять под руку.

Светка изумленно уставилась на меня, готовая заплакать.

– Нет, это мне на трамвай. До свидания! – крикнула я и побежала к остановке.

Трамвая не было и, прождав его минуты три, я пошла в надежде перехватить тот, что, возможно, стоял ка конечной остановке. Я угадала. Трамвай уже трогался, когда я подбежала. Можно было еще успеть. Но у остановки… У остановки стоял он, Слава. Когда он успел?! Я повернула назад.

Я уже давно забыла о той встрече, но недавно, месяца два назад, мы встретились снова. В трамвае. Я прошла вперед, села на свободное место у окна и стала рыться в сумочке.

– Не беспокойтесь, я взял, – послышалось сзади.

Это был Ярослав.

Я пробормотала что-то вроде «спасибо» и замолчала. Он стоял сзади и тоже молчал. Только когда трамвай остановился у рекламного щита он вгляделся в афиши и сообщил:

– В «Урале» возобновляют «Без вины виноватые». Какой чудесный фильм!

– Да! – вырвалось у меня. Я тоже страшно любила эту картину. – А какова там Тарасова! По-моему, это лучшая ее роль в кино.

– Ну, это едва ли верно, – мягко возразил он. – А Катерина в «Грозе», а другая Катерина – в «Петре», ну, наконец, Анна Каренина?

– Все же в роли Отрадиной она лучше…

– Задаете что, – предложил неожиданно он. – Давайте сходим на «Без вины…» Я давно не видел ее и, может быть, тоже приду теперь к вашему мнению. Вот и билеты – сегодня в девять пятнадцать.

Смотрите, у него и билеты!

– Нет, нет… – замялась я. – Я не могу. У меня сегодня…

– Но не день же рождения? Кстати, я не забыл, что двенадцатое февраля – ваш день.

Я молчала.

– Тогда вот что. – Ярослав порвал билеты и кинул их в угол. – Завтра – на этот же сеанс. Идет?

– Идет… – чуть слышно сказала я и пошла к выходу.

Ох, я ругала я себя по дороге домой (я сошла остановкой раньше)! Как это у меня вырвалось это «идет»! Ведь он будет ждать. А я… конечно, я не пойду. Зачем мне это?

К «Уралу» я, конечно, не пошла.

12 февраля. 12 ч. 05.д.

Скоро начнет темнеть. Почти час стояла на пригорке и до рези в глазах всматривалась в мутно-белый горизонт, в зубчатую вершину той горы, как будто на таком расстоянии можно увидеть человека!

Скорее бы! Буду пока писать – все-таки отвлекаешься…

…На свидание я тогда не пошла. И хорошо сделала. Больше мы не встречались Хотя иногда мне казалось, будто я встречаю его взгляд то в фойе театра, то на институтском вечере, то на улице в толпе. Но, может быть, это только казалось.

А вот-теперь он здесь.

– Очень рад встрече с вами, – сказал он просто и, по-моему, даже с сожалением.

– А как вы оказались здесь? – спросила я, оправившись от смущения.

– Иду штурмовать одну вершинку. Давно не бродяжил. Взял небольшой отпуск – и сюда.

– Какую вершинку?

– Да вот, – кивнул он головой в окно. – Говорят, что ее зовут Шаманихой, хотя на карте этого имени нет. На нее, кажется, никто еще не подымался.

– Один? – удивилась я.

– Один.

Мы помолчали. Я стала надевать рукавички.

– А вы? – спросил наконец он, словно для того, чтобы остановить меня.

– А мы домой, – и чуть не улыбнулась, увидев, как вытянулось его лицо.

– Вы уже были там… на Шаманихе? – спросил он обеспокоенно.

Мне хотелось смеяться: ну что его так беспокоит это?

– Нет, но будем, – соврала я.

– Ах, вот как! – криво улыбнулся он. – Значит, соперники? Ну, я вас, пожалуй, опережу. Я не люблю быть вторым. Кстати… я не забыл: завтра ваш день рождения. И я посвящу это восхождение вам, как первооткрыватель могу назвать вершину вашим именем и оставить об этом записку в банке. Гора Фаины! Фаина гора! Это неплохо звучит.

Я вспыхнула:

– Идти на гору вы можете когда хотите, только, пожалуйста, не впутывайте сюда меня!

– Ну вот, вы уж и рассердились. А зачем? Разве я хочу вам дурного?

Мне показалось, что я и вправду зря погорячилась. Имени моего ни вершине, ни мне не надо, но грубить, конечно, тоже незачем. И уже мягче я сказала:

– Пожалуйста, не делайте этого. Мне будет неприятно. К тому же вы не успеете отдохнуть перед трудным восхождением – позади у вас была такая дорога. И еще – надо подготовиться: разведать подходы, порасспросить людей. Нельзя же так поспешно, недаром на эту вершину никто не ходит.

– Ну, это все выполнимо. А коль не хотите, чтоб гора звалась вашим именем, я назову ее иначе – гора Рождения. Это тоже здорово звучит.

Я пожала плечами. Он между тем о чем-то думал. И, когда я взялась за скобку двери, встал мне навстречу.

– Однако позвольте мне все же подарить вам что-нибудь ко дню рождения. Вот хотя бы это… – И он достал из рюкзака компас. Точь-в-точь такой, как у нашего Петра, наручный. Красивый, удобный, со светящимися стрелками – его гордость.

– Нет, что вы, не нужно, – испугалась я. – Да и как же вы сами обойдетесь?

– У меня есть другой. Вот… – и он показал руку. – А это заветный. Он прошел со мной много тысяч километров в разных краях. И стал уже моим талисманом. На нем – даты самых важных и результативных моих походов. Возьмите, пожалуйста.

– Нет, нет! Ни в коем случае. Прощайте! – И я побежала к двери.

Он догнал меня и сунул компас в мой карман.

– Возьмите, прошу вас! Если не хотите, выбросите сами.

Я убежала.

12 февраля. 13 ч. 10 м.

Время, время! Стрелки – как примерзли… Ребята поели и легли в углу. Василек включил свой карманный приемник, и все слушают детскую передачу. Я есть не могу. Сашин «беф» стынет в котелке.

Как было дальше?

Вернувшись, я тай и не смогла выбрать момент, чтобы рассказать о встрече Тиме или ребятам. Компас жег мне карман. Но и выбросить его я почему-то не могла.

Пообедав и отдохнув, мы вышли в путь и через несколько часов были в лесной избушке – там, где я сейчас пишу.

Дорога выдалась нелегкой. Вьюжило, снежные вихорьки, неожиданно бросаясь в лицо, ломали ритм хода, стесняли дыхание. Порядочно сил отнял и подъем – хотя и пологий, но затяжной, на водораздел двух речушек, вытекавших из отрогов Шаманихи. Так что едва успели запасти дров, приготовить чай и разогреть тушенку, как все начали клевать носами. Тимофей развернул было, карту и приготовился рассказать что-то интересное:

– А у меня сюрприз… – Но, оглядев усталые физиономии ребят, только улыбнулся.

«Военный совет» решили перенести на утро.

– Тем более, что завтра у нас будут новорожденные, – заявил больше всех любивший поспать Василек.

Этакая высокая, костистая орясина, а спит, как сурок!

Несмотря на усталость, я долго не могла уснуть и ворочалась в своем спальном мешке.

Да, завтра я «новорожденная». Как я любила всегда этот день! Задолго начинала ждать его, хотя в общем-то ничем особенным он не отличался: мама стряпала мой любимый пирог с картошкой, отец, перед тем как сесть обедать, доставал из кармана скромный подарок, потом выпивал стопку водки и, крякнув, трепал меня по щеке:

– Расти большая, доча! По возможности умная.

Это повторялось каждый год, но каждый раз я счастливо улыбалась – и маленькая, и большая – и говорила отцу: «Спасибо, папа».

Дедушка свой подарок обязательно ставил у кровати, так, чтобы, открыв утром глаза, непременно увидела его первым. Обычно это была какая-нибудь самоделка: маленький, искусно сплетенный лапоток, забавный человечек из шишек и проволоки, корзиночка-плетенка из ивняка… А сам сидит в другой комнате и смотрит в открытую дверь – какое впечатление произведет подарок… Милый, усатый мой дед!

Нынче я первый год встречаю день рождения не дома. Обычно, отпросившись в институте, обязательно удирала на день в Тагил, на родную Тальянку – неблагоустроенную, деревянную, но такую милую сердцу старенькую рабочую окраину.

А нынче вот здесь, в лесу. Что ж, уже не маленькая… Двадцать три года – это много или мало? Очень мало, если вспомнить, что я еще ничего примечательного не успела сделать. Очень много, если вспомнить, что только учишься целых пятнадцать лет.

По случаю торжества завтра решено полдня посвятить отдыху: мы все равно идем с опережением графика. Ребята шушукались сегодня; чую, что готовят «суприз». Саша, наверное, прочтет стихи. Он рад всякому поводу, чтобы сочинить эпиграмму, шуточную поэму, а то и целое либретто оперы или киносценарий, героями которых сделает всех ребят из группы. Каждому достается по серьгам. Не всегда остроумно, но всегда трогательно.

А Тимофей? Впрочем, у него столько забот… Да и не любит он сентиментов. А все-таки больше всего мне хотелось бы получить что-нибудь именно от него.

…Пятый год, как мы знакомы. Вначале он показался мне строгим и скучным. Когда я вставала на учет (он был комсоргом), то, записывая мое имя, он переспросил:

– Фаина? Из Тагила, значит?

– Откуда вы знаете? – удивилась я.

– В Тагиле каждая десятая женщина – Фаина. Старинное кержацкое имя… Красивое имя, между прочим.

– А я не кержачка, – обиделась я. – А Тимофеи – все комсорги и все из Свердловска? Неинтересное имя, между прочим.

– Нет, не все, – засмеялся он. Но, полистав комсомольский билет, строго добавил: – А взносы за два месяца не уплачены. Нехорошо.

Я стояла сбоку, и он не видел, как я показала ему язык.

Потом мне попало от него на собрании из-за хвоста по математике. Но из-за хвоста мы и подружились: именно он, отдавая мне все свое свободное время, не только помог сдать зачет, но и заставил полюбить математику.

За его напускной строгостью таится добрая и чуткая душа. Да, он чужд сентиментов – очень нелегко сложилась его жизнь. Дети всех времен и всех народов играют в войну. А он из того поколения, которое в свои десять-двенадцать лет не играло в войну, а рвалось на фронт. Да, он тверд в своих мнениях и решениях, но не из упрямства, а из прочного сознания своей правоты.

В нашей дружбе с ним нет ничего от ухаживания, от увлечения. Мы никогда не гуляли с ним в пустынных аллеях. Даже в кино мы ходим вместе с ребятами.

Мы просто дружим. Нас зовут Тимофая, соединив два имени в одно. Может быть, иногда подтрунивают над нами. Но мы не сердимся – нам-то что, совесть наша чиста.

Правда, случалось, Тимка смущался. Однажды в походе я свалилась в грязь и сильно ушибла руку. На привале он, незаметно для других, выстирал мне куртку. А когда я удивленно и благодарно воззрилась на него, он, покраснев, пробурчал:

– Не обращай внимания. Я дома всегда сам стираю и мою полы. Так и отец делал. Это не женское дело. Стирка и мытье полов – тяжелая работа.

Но чего же тогда смущаться?

В походе он никогда не выделяет меня среди других. Ласковый взгляд его можно поймать только случайно, когда никто, даже я, не может видеть этого.

Мы никогда не разбирались в своих чувствах. Ничего не говорили о них. Мы просто дружим. Но где кончается дружба и начинается что-то другое?.. Может быть, это и есть что-то другое? Может, именно это и есть компас жизни?

Компас? Я с отвращением вспоминаю о том, что он лежал в моем кармане. Мысль, что я так и не сумела рассказать о встрече, мучила и угнетала меня. И во сне мне виделся компас, который сам бежал от меня по снежной целине, мигая фосфорной стрелкой. А где-то впереди, невидимый, шел Ярослав и кричал: «Я первый! Я первый!..» Я силилась остановиться я не идти за компасом, но ветер гнал меня в спину и я, сопротивляясь ему, стонала от бессилия.

Проснулась я словно от толчка. В окне было уже светло. Ух, сколько проспала! Тимофей сидел у окна, опершись на локоть, и пристально смотрел на меня.

– Ты что? – спросила я испуганно.

– Видела нехорошее что-нибудь? – спросил он в ответ. – Ну, спи. Ты сегодня новорожденная, тебе можно.

Но я уже наполовину вылезла из мешка и сидела, сжав руки на груди.

– А где ребята?

– Ушли за дровами. Скоро придут. А это тебе от меня, – он протянул мне человечка, искусно сделанного из шишек и прутиков. – Расти большая…

Я закусила губу, чтоб не разреветься.

– Тима! – сказала я тихо. – Я забыла… Не успела… Нет, – не сказала тебе…

– Ну, скажешь потом.

– Нет, нет! – заговорила я торопливо, волнуясь. – Я должна сказать сейчас. Это нехорошо, что я не сказала тебе раньше. Ты выслушай и пойми.

Тимофей не шевельнулся, хотя глаза его посерьезнели.

– Скажи сейчас. Если важно.

– Слушай… Вчера в селении я видела Ярослава Мальцева. Ты его знаешь?

– Знаю. Слыхал. Первооткрыватель-одиночка. Охотник за славой. И что же?

– Он подарил мне компас… Сунул в карман. Вот он.

Тимофей повертел в руках компас.

Красивая безделушка, но бесполезная. Видишь, стрелка не стальная, а, возможно, золотая.

Стрелка, действительно, беспорядочно бегала.

– И что же? – спросил Тимофей снова, положив компас на окно.

– Ты знаешь… Он сегодня идет на Шаманиху. В день моего рождения. Он хотел назвать ее моим именем, – выдавила я из себя. – Ты не думай, пожалуйста, что я…

– На какую Шаманиху? Причем тут день рождения? – встревоженно спросил Тима. – Что за черт! – выругался он и встал.

Я не отвечала. Тимофей молчал и глаза его наливались тревогой. К утру в избушке выстыло, и я, видимо, поэтому мелко дрожала.

– Вот что… – начал он после длинной паузы. – Надо собрать «военный совет».

12 февраля. 16 ч. 00 м.

Ракета! Наконец-то!

Значит, он прошел опасный участок пути и вышел к Шаманихе. Теперь он дождется Ярослава, предупредит его об опасности и, подав красную ракету, вернется. Обратный путь не страшен – он пойдет по своей лыжне.

Ребята, вдоволь набесившись от радости, занялись делами: Василек и Саша пошли готовить дрова на ночь, а Петро, настроив приемник, чинит рюкзак и слушает концерт по заявкам.

Я успокоилась, душа не болит. Но надо же чем-то заняться, чтобы по-телячьи не запрыгать от радости, не орать песни, не расцеловать чумазого сосредоточенного Петра, склонившегося над своим видавшим виды рюкзаком. Буду опять писать.

… – Надо собирать военный совет, – сказал Тима и встал.

«Члены военного совета» явились немедля, по первому оклику. Они украшали «в честь новорожденной» елочку, растущую около избушки. Войдя, они выстроились у двери и хором начали читать стихотворное приветствие:

 
Фая Крылова,
Честное слово…
 

Однако, видя наши совсем не праздничные физиономии, в нерешительности остановились.

– Ребята, создалось чрезвычайное положение… – сказал Тимофей глухо.

Избегая смотреть на меня и пощипывая мочку уха (его «пунктик», когда он бывает взволнован), он поведал историю, которая в любое другое время показалась бы увлекательной, а сегодня была страшной.

Вчера в селении от старого охотника он узнал тайну Шаманихи. Уже несколько веков гора считалась у манси священной. На ней было капище какого-то древнего бога. Капище охраняли жрецы, никого не пуская туда. Шаманиху окружали непроходимое болото и густая буреломная тайга. Только тремя тропами можно было пробраться к горе. Но жрецы все тропы «заминировали» – наставили самострелы, капканы, ловушки, волчьи ямы. Шаг вправо, шаг влево от тропы грозил гибелью. Ни один человек, осмелившийся нарушить запрет, не возвратился живым. Не возвратился, в частности, и топограф, лет шестьдесят назад задумавший установить там геодезический знак. Та же судьба постигла в 1920-х годах и молодого заготовителя пушнины, комсомольца, решившего «покончить с религиозным опиумом» и водрузить на вершине красный флаг. Но – странное дело! – комсомольца видели уже возвращавшимся, а до дому он не дошел.

Тайну троп жрецы передавали из поколения в поколение. Знать ее мог только один человек. Чувствуя приближение смерти, он передавал ее другому – давно намеченному и заранее подготовленному человеку. Говорят, что план троп и ловушек на них был нанесен на бересте и хранился у жреца.

В капище за несколько веков должны были скопиться огромные богатства: археологическое серебро, драгоценные меха, золото в монетах и в изделиях, сотни маленьких и больших идолов – деревянных, медных, серебряных, каменных. Говорят, что там хранилась какая-то Золотая Баба. Шаман ежегодно ездил собирать дань с соплеменников, вымогал меха, драгоценности, оленей. Возил с собой этого идола if за целование его взимал дань.

Последний хранитель капища шаманил еще в двадцатых годах. Шел слух, что, собирая дары, он тайно спекулировал золотом и мехами, меняя все это на водку, и стал в конце концов алкоголиком. С его именем связывают убийство комсомольца, задумавшего развеять религиозный дурман вокруг Шаманихи и пропавшего без вести в тайге. Но на другой день шамана самого нашли полумертвого, с обмороженными руками. Начиналась гангрена. Врача не было на сотни верст вокруг. Простой пилой ему ампутировали кисти рук. Старик чуть тронулся, но остался жив. Однако шаманить бросил – что будешь делать без рук? Живет и сейчас где-то неподалеку, под присмотром старухи-дочери.

Историю Золотой Бабы я знала. Тимка дал мне тетрадь, куда заносил свои записи об этом идоле. За время похода, на привалах, я не раз перелистывала ее. Да она и сейчас со мной – толстая тетрадь в самодельном переплете. Я ее использую в качестве пюпитра.

– Шаманиха интересна для нас отнюдь не Золотой Бабой, – продолжал Тима. – Как-то в поезде я встретился с молодым геологом Петровым и записал от него рассказ о прекрасном штуфе горного хрусталя, несомненно пьезокварца, хранившемся у его деда, геолога. Этот штуф взят некогда с Шаманихи. Находка месторождения таких красавцев имела бы огромное значение. Вчера я случайно нашел одну штуку…

Ребята завопили от радости, когда Тимофей достал из рюкзака свернутый в трубку кусок бересты.

Тимка остановил их:

– Это все хорошо. Будущим летом: мы обязательно пойдем на Шаманиху, обстоятельно подготовившись к походу. А сейчас… Сейчас создалось чрезвычайное положение, – продолжал он тихо и ровно, почти не волнуясь. – Сегодня утром на эту гору вышел человек. Он не знает тайны Шаманихи. И неизбежно погибнет.

– Какого рожна ему надо там, если прется в воду, не узнав броду? – заорал экспансивный Саша.

– Это другой вопрос. Но когда человеку грозит опасность, мы не можем пройти мимо. Не имеем права.

– Кто он? – спросил Петр, любивший всегда ставить точки над «и».

– Мальцев. Ярослав.

Тут ребята вскинулись. Особенно Василек:

– Этот первооткрыватель?! Ну его к поросятам! Подумаешь, гордый одиночка, всегда ходит один. За славой, за эффектом гонится…

– Прошлым летом в Забайкалье ребята нашли на вершине записку, – прервал его Саша. – «Посвящаю это первовосхождение Ей, Ярослав Мальцев», А вершинка-то плевая, на нее, наверное, десятки человек до него восходили.

Я похолодела. Тимофей насупился, и уши его заалели.

– Так ведь ему все равно ничем не поможешь, – обрадованно вмешался Петро. – Если он вышел сегодня утром, то предупредить его мы никак не успеем.

– Успеем, – сказал Тимофей. – Я пойду наперерез ему. Он наверняка пойдет по руслу речки, текущей от Шаманихи к селению. Здесь ему опасность не грозит. А вот когда он свернет сюда, – и он ткнул в карту, – тут может попасть в целую серию ловушек. Здесь я его и перехвачу. Если сейчас выйти…

Ребята снова загалдели:

– К лешему! Рисковать жизнью ради этого пижона! Да на кой ляд он нужен?!

– Сам запутался, пусть сам и выпутывается…

– Никто в его гибели виноват не будет.

– Будет! – прервал их Тимофей.

– Кто?

– Мы. Знали, что человек идет на гибель, и не остановили.

Наступила долгая пауза. Ее прервал Петро:

– Ну что ж, будем собираться…

Тимофей посмотрел на него теплым взглядом. И, видя; как Василек и Саша тоже молча потянулись к рюкзакам, сказал:

– А собираться не надо. Пойду я один.

– Как один?

– Почему?

– Мы ведь это так, Тимка, – не любим мы его, поэтому и наговорили такое. Конечно, пойдем все.

– Нет! – твердо заявил Тимофей. – Как руководитель группы я не имею права вести вас в такой… неизвестный путь.

– Все равно. Пойдем хотя бы втроем, – волновался Саша. – Нельзя же так…

– И так нельзя… Короче говоря, давайте, ребята, я скажу слово, которым я не пользовался никогда, хотя имел на это право: я приказываю вам остаться.

И он, наскоро собравшись, ушел. Мы должны ждать сигналов: зеленой ракеты – когда он выйдет к Шаманихе, и красной – когда он, дождавшись Ярослава, повернет назад.

– А что ты молчала, Тимофая? – накинулся на меня Саша. – Тебя бы он, наверное, послушал. Идти так вместе!

Что я могла им сказать?! Но, видимо, глаза мои о чем-то говорили, так как никто больше ко мне не приставал.

Но теперь основная опасность позади. Теперь можно…

12 февраля. 18 ч. 45 м.

Теперь можно… начинать все сначала: волнения, досаду, опасения, слезы. Даже эти записи – надо же чем-то занять руки и голову, успокоиться…

Два часа назад, когда я, радостная и тихая, дописывала последние строчки, Петре вдруг закричал:

– Тише!

Хотя, если не считать шелеста карандаша, кругом была космическая тишина Он поймал на свой приемник сводку погоды.

– …На севере области ночью ожидается сильный буран. Ветер северный, до тридцати метров в секунду, с порывами до урагана, – спокойно читала дикторша.

Спокойно – о таком!!

Уже начинало темнеть. Мы с Петром, оглушенные сообщением, растерянно молчали. Радио передавало вальс из «Веселой вдовы».

Оживленные, раскрасневшиеся, с охапками дров, пришли Василек и Саша и, узнав, в чем дело, тоже сели молча – злые и сосредоточенные.

– Да убери ты эту музыкальную трепотню! – прикрикнул Саша.

Петро сбил настройку и, переключив диапазон, стал машинально вращать колесико настройки. Эфир сухо потрескивал далекими разрядами.

Но вот раздались отрывки чьего-то взволнованного разговора. Какая-то ведомственная станция, по-видимому геологической партии, передавала по радиотелефону предупреждение своему удаленному от базы отряду:

– Вылет вертолета запрещаю. Отведите в укрытие, поставьте на расчалки. Работы на буровой прекратить, людей отвести в безопасное место, предупредить о запрещении отлучаться куда-нибудь…

– Понятно… Понятно… – отвечал другой, очевидно записывавший распоряжение.

– Надо идти, ребята! – прервал молчание Василек. – По проложенной Тимкой лыжне мы пройдем быстрее, и успеем до бурана догнать и предупредить его. А то он будет еще ждать этого олуха до утра – красной ракеты до сих пор нет.

– А если лыжню переметет? У Тимки был план, а у нас нет, – спросил Саша, уже складывая спальный мешок и выбрасывая из рюкзака все лишнее.

– Дальше пойдем по компасу, – вмешался Петро, Вещей никаких не брать, пойдем налегке. Главное – скорость.