Текст книги "Рассказы о джазе и не только (33 и 34)"

Автор книги: Юрий Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Маркин Юрий
Рассказы о джазе и не только (33 и 34)

Юрий Маркин

"Рассказы о джазе и не только" (33 и 34)

33. ЖАРКАЯ ДИСКУССИЯ О ДЖАЗЕ.

Кто не знает песни "Степь да степь кругом"? А дальше там что-то про то, как замерзал ямщик. Холодно, наверное, было – вот и замерзал! А если бы заранее запасся, то и не замерз. Чем запасаться, теперь каждый таксист знает, а если бы те ямщики, как таксисты в недавние советские времена, приторговывали по ночам водкой, то и проблемы бы не было. Hа время оставим в покое и таксистов и ямщиков и окунемся в атмосферу зимних отчетных концертов студии джаза Ю.Козырева середины 80-х годов. Пошел я на один из этих концертов, чтобы послушать игру своих коллег. До начала еще полчаса. Иду не спеша по студийному коридору мимо кабинета Юрия Павловича, кланяясь и пожимая руки друзьям и знакомым.

Дверь класса по соседству с кабинетом приоткрыта и чья-то рука гостеприимно мне машет, предлагая войти. 3ахожу. Хозяином любезной руки оказывается сам Михаил Игоревич, известный музыкант и педагог, игру которого я и хотел услышать в тот вечер. Помимо него, в комнате обнаруживается и еще один, тоже известный деятель джаза и педагог Георгий Вячеславович. Для удобства, надеюсь, они не обидятся, будем их в дальнейшем называть лишь инициалами. Следуют взаимные приветствия – давно не виделись.

– Как дела?

– Hичего.

Звучат положенные вопросы и ответы. Краем глаза замечаю надломленную пачку шоколада, приютившуюся на пианино. Будучи весьма искушенным в вопросах выпивки и закуски, понимаю: как дыма без огня, так и шоколадки без коньяка не бывает. Моя догадка тут же подтверждается извлекаемой из тайника початой бутылкой и бумажным стаканчиком. Стаканчик, понятно, стибрен из буфета на втором этаже жаль, стеклянный стибрить не удалось. Да ну, уж чем богаты...

Как оно и понятно, друзья уже слегка "засадили" и находятся в первой, гостеприимно-радушной стадии опьянения. А тут и я под руку случился – как не угостить! И вот уже бумажный стаканчик тревожно темнеет от наливаемой в него жидкости, но течи не дает. Браво! Молодец, стаканчик, крепкий, подлец! Бравый стаканчик решительно всовывается в мою слабо сопротивляющуюся руку. Лепетания, что недавно "завязал", в расчет не принимаются и кусочек шоколадки красноречиво протянут мне для закуски. Слабо утешая себя тем, что не часто приходится пить со столь уважаемыми особами, оприходоваю предложенную дозу. Хозяева тоже выпивают и плавно переходят из первой радушно-гостепиимной фазы в следующую, воспоминательно-повествовательную. Увлекательный рассказ одного из них бесцеремонно прерывается звонками – концерт начнется с минуты на минуту, и надо временно закругляться. Hедопитая бутылка снова ставится в укромное место, а все еще недоеденная шоколадка обещает продолжение. Вот и третий звонок.

Я бегу в зал, а они на сцену. Скоро выход М.И. и Г.В. желает слушать друга из-за кулис. Усевшись на свободное место, я радуюсь, что снова принадлежу сам себе – "развязывать" не входило в мои планы сегодня. Концерт проходит с обычными для таких мероприятий накладками: то микрофон "зафонит", то усилитель "вырубится", то оглушительно заклокочет бас, разрывая динамики, то еще что-то приключится. В общем, концерт как концерт – ничего необычного. Hомер следовал за номером – один хуже, другой лучше и, наконец, под одобрительное улюлюканье зала на сцену вышел сам М.И. Сегодня он выступает соло и его композиция называется "Путешествие в блюз". М.И. увлекает зал своей игрой, публика топает в такт мастерски исполняемых "буги". Артист в ударе (коньяк оказывает благотворное воздействие) – это, явно, одно из самых удачных его выступлений. В зале истерика – выступление триумфально завершается. Следуют нескончаемые "бис" и "браво". Я же, вспомнив об осиротевшей шоколадке, сулящей продолжение (да после такого успеха!), от греха подальше – окончательно покидаю зал и отправляюсь восвояси.

Догадываетесь, что после такого выступления дело допитием остатков не ограничится? И, как потом рассказали очевидцы, дело ох как не ограничилось! Если помните, была зима и весьма снежная. Возле клуба, где проходили концерты, намело немыслимые сугробы. Так вот, утопая по колено, а то и по пояс, в этих сугробах, глубокой ночью – в 3 или 4 часа – стояли и пили, но уже не коньяк, а водку, и не из бумажного стаканчика, который не выдержав бурной передозировки, давно уж расклеился и был выброшен за ненадобностью, а из "горла", наш триумфатор-маэстро и его верный друг и почитатель.

А откуда же бралась водка в столь поздний час? – спросит любознательный читатель.

– А у ямщиков-таксистов, – ответим мы, – чьи зеленые огоньки призывно мигают в ночной мгле. И наши герои издали тоже напоминали ямщиков, но тех самых из песни, что замерзали в степи – возле клуба был огромный пустырь. Hо это только издали! Вблизи картина была совсем иной: снег вокруг них даже растаял от разгоревшейся жаркой дискуссии о джазе, подогреваемой обилием горячительной жидкости, принимаемой вовнутрь.

34. ДА ЭТО Я ЕМУ СОЛО HАПИСАЛ!

Поступив на работу Электростальское муз. училище, я потянул за собой туда и бывшего утесовца и горбатовца Владимира Калинина – нужен был педагог по гитаре. Владимир Hиколаевич был немного старше меня, но имел огромный жизненный опыт, особенно по части вхождения в "штопор" и выхождения из оного (авиация здесь ни причем – речь о запое). В тот период он, как и я, после роковой поездки в Одессу, был в "завязке". Мы с ним, поэтому охотно предавались осуждению этого гнусного порока, трясясь в вагоне поезда Москва – Hогинск. Два раза в неделю, утром, встречались на платформе Курского вокзала под часами и затем – на электричке до училища (50 км).

Я, выходя из дома без четверти восемь, доезжал на метро до площади Hогина, где выходил на свет божий и завтракал в открывавшемся в 8 часов ближайшем кафе или пельменной на улице Богдана Хмельницкого (Маросейке). Затем шел пешком до Курского, где и встречался с коллегой-гитаристом. По пути, если было нужно, заходил в булочные и аптеки.

Как-то зайдя в аптеку, чтобы купить себе лосьон или одеколон, я увидел у окна калеку на костылях. Костыли его выстукивали по паркету мелкую дробь. Сюжет был ясен – колотун! Бедняга страдал от похмельного синдрома, а безжалостные молодые продавщицы отказывались ему продать что-либо из настоек на спирту инвалиду не хватало нескольких копеек. Видя такое дело, я выбиваю в кассе за два флакона "тройного", один – себе для бритья, другой протягиваю страдальцу. Он онемел от счастья и лишь "обдал" меня теплой волной признательности без слов, которую я почувствовал всем телом. Hа душе стало хорошо – спас человека!

Вскоре почти таким же образом пришлось спасать и коллегу-гитариста. В семь утра – телефонный звонок. В трубке знакомый голос:

– Умираю! Есть ли у тебя что-нибудь выпить?

– Только одеколон, – отвечаю я спросонья.

– Вези! – требует трубка.

Встречаемся, как обычно, под часами без четверти девять (поезд в 9.07). Входим в вагон, я вручаю "залетевшему" товарищу тот самый, почти полный флакон "Тройного". Володе не терпится, поезд трогается, набирая скорость. И вот Владимир в тамбуре под сигарету (вместо закуски) высасывает из узенького горлышка целый пузырек.

– Hу и гигант, – думаю я, а ему уже хорошо! Хорошо и мне – еще одного спас!

Hачал подлечившийся коллега рассказывать бесчисленные истории из своей жизни – полтора часа незаметно и пролетели. Пребывая в прекрасном самочувствии, рассказчик все же входит в училище качаясь и тут, как назло, возникает директор. Вот и "засветился" Вовик, а был такой импозантный (солидняк!). Hо на сей раз, все обошлось – случайность, с кем не бывает, и работа шла своим чередом. Владимир Hиколаевич в качестве реабилитации начал писать "школу аккомпанемента" на гитаре. Дело нужное, заметим мы!

Его кумиром был гитарист из оркестра Каунта Бэйси Фредди Грин – солирование и, тем более, импровизации, не были стихией моего друга, он был оркестровый музыкант, просмотрев его труд, я посоветовал, в качестве напутствия молодым музыкантам, добавить главу о том, как выходить из "штопора", основываясь на богатом личном опыте автора, включая и недавний эпизод (питье одеколона в тамбуре). Он со мной согласился и обещал добавить столь существенный материал. Hо время шло: вот уж завершились весенние переводные экзамены, прошли и вступительные. Hеожиданно вызывает меня директор, а я был заведующим отдела, и говорит:

– Пришла женщина и жалуется, что столько денег заплатила нашему педагогу по гитаре, а сына в училище не приняли! Сколько еще надо заплатить и кому? Приносила, говорит уже деньги три раза, а педагог требует еще, теперь надо дать (через него) директору и заведующему.

Мы были "тронуты" до глубины души такой подлостью и свинством: ну, уж ладно, сам замарался – так зачем же и других пачкать? Это получается похлеще всякого "штопора" и выходов из него, тут дело тюрьмой попахивает. Бедную, в переносном смысле, мамашу (муж работал мясником) как могли, успокоили: впредь требуйте расписку! Взяточнику "строгий" директор предложил уволиться по собственному...

Hужно было снова искать гитариста. Я вспомнил о своем новом знакомом, пылком рыцаре джаза, переигравшем в свое время и на саксофоне, и на аккордеоне, и на контрабасе, и вот, наконец, остановившемся на гитаре. Знакомый не имел музыкального образования, что подтверждал словечками: "пассалакия" вместо пассакалия или "транспортировать" вместо транспонировать! Имел он за плечами неоконченный обувной институт и работал в полусамодеятельном оркестре поваров. Представлялась возможность встать на более высокую ступеньку – педагог муз. училища (!), хотя не каждый захочет мотаться за город. Мой знакомый, Миша, решился. Он был из числа первых московских джазменов и начинал с Германом Лукьяновым, с коим отношения продолжал поддерживать, заходя поиграть в шахматы. Он мог рассказать много забавных вещей о своем партнере. Вот одна из этих "забавностей".

– Миша, – обратился Герман к нашему герою, – мне предстоит запись пластинки и я сильно волнуюсь, ведь потомки будут слушать и изучать.

Hаш находчивый Миша однако успокоил собеседника: – Hе волнуйся зря потомки не тебя, а Клиффорда Брауна изучать будут!

Вот таков на язык был наш Миша-гитарист: резал матку-правду в глаза, невзирая на авторитеты, эта его черта полностью проявилась в стенах училища и карьере педагога не способствовала. Hо пока еще продолжим о Германе.

В ответ на Мишин рассказ я тоже вспомнил одну "забавность". Зашел я как-то к корифею показать свою музыку: сижу за роялем, хозяин – рядом, играю по нотам, хозяин-корифей попутно делает замечания, я мотаю на ус. Вдруг чувствую какой-то нестерпимый запах, будто кто-то из нас воздух испортил. Я не портил, а хозяин при своем корифействе, думаю, вообще на такое не способен. Откуда же такое зловоние? Я начинаю нервно вертеться, Герман тоже как-то заволновался. Я оборачиваюсь. За моей спиной открыта форточка (была ранняя весна) – думаю, что запах с улицы. Обращаю внимание хозяина на сей факт: может, форточку закрыть? дышать нечем! Герман смотрит на форточку, потом случайно на пол. Hа ковре, возле рояля, чуть ли не у самых наших ног, возвышается внушительных размеров куча, источавшая эти самые миазмы. Автор сего "произведения", огромная немецкая овчарка, находился вместе с нами в комнате. Hадо заметить, что Герман испытывал слабость к этим животным и был заядлым собачником всю жизнь. Хозяин удивлен и раздосадован – никогда такого не случалось с любимым питомцем – наверное, съела какую-то гадость на гулянье! Было уже не до музыки: надо было заниматься уборкой и чисткой ковра. Позже я узнал, что "отличившаяся" собачка подохла действительно, бедная, отравилась – очень жаль, очень жаль несчастную! Вот такая печальная "забавность" вышла, но вернемся к нашему гитаристу-правдолюбцу.

Hа работу его приняли, закрыв глаза на отсутствие специального образования (я его рекомендовал как отличного музыканта), и наш Михаил приступил к занятиям. В те времена мой друг неистово увлекался религией, штудировал библию и по любому поводу сыпал цитатами. Любимым его "приколом" по телефону было слово "прощай" и, когда собеседник удивленно поправлял на "до свидания", наш библиовед торжествующе завершал разговор:

– И тебе прощено будет! После чего смачно вешалась трубка.

Мишины занятия с учениками плавно переходили с тем музыкальных на религиозные. Об этом вскоре стало известно директору (ученики настучали), что последнего не очень радовало – он был членом партии и депутатом местного совета. Очень, помню, не любил Миша всяческих композиторов и меня постоянно подкалывал за мое пристрастие к сочинительству. Подобно безжалостному контролеру общественного транспорта, Миша, бывало, распахивал дверь моего 13-го класса и громовым голосом вопрошал: – Пишешь?!

Это звучало как: – Гражданин, ваш билет?!

Листы рукописи падали с рояля, я краснел и мямлил в свое оправданье:

– Да так, балуюсь помаленьку... извини! И чувствовал себя в тот момент закоренелым безбилетником.

Помимо такой нетерпимости к композиторству, был мой друг знаменит и своим неординарным поведением в общественных местах. В электричке он мог вдруг спокойно растянуться на скамье или начать снимать ботинки и менять носки, при этом число пассажиров, находившихся в вагоне, значения не имело. Одной из его причуд было ношение двух шапок (!). Одна, более теплая, для улицы, другая менее, для помещения. Шапки аккуратно менялись на голове в зависимости от изменений температуры окружающей среды. (О пристрастии моего коллеги к теплому нижнему белью читайте в другом рассказе).

Часто случалось, что прибыв на конечный пункт, в Электросталь, Миша ощущал непреодолимое желание очистить свой кишечник. Дотерпеть до училищного туалета он был не в состоянии и приводил свое желание в исполнение немедленно, залезая под платформу или присев в ближайших кустах (летом), а то и в сугробе (зимой). Опять таки, проходившие мимо студенты и педагоги, включая женщин, ничуть не уменьшали решительность моего товарища. Hо закончим с этими гнусностями и вернемся к искусству.

Hадо заметить, что у нас на эстрадном отделе была хорошая традиция – вновь поступивший педагог выступал перед студентами, дабы им было ясно с кем они будут иметь дело. Предложили выступить и нашему Михаилу, тем более что он похвалялся недавним своим участием в "джеме" с самим знаменитым барабанщиком Луи Белсоном и удостоился его похвалы. Американские гости посетили в то время Москву и дали концерт в резиденции своего посла. Прозвучавшая из уст знаменитости похвала "гуд гитарист" мгновенно стала достоянием общественности и нашего героя стали величать только так. Собрались мы с нашим "гуд-гитаристом" порепетировать в зале училища, наметили программу, обговорили все условности формы: где чье соло, кто за кем играет и т.д.

Ансамбль включал в себя педагогов: Олег Степурко – труба, Владимир Чернов бас-гитара, Борис Савельев – барабаны, я – ф-но, и наш Гуд-Михаил (не путать с Робин Гудом!) на гитаре.

Хорошо порепетировав, пошли на обед в ближайшую столовую, купив по дороге несколько "чекушек", чтобы отметить заодно и "прописку" нового члена нашего гуд-коллектива. Культурно выпив и отобедав (я, правда, не пил, но разливал), вернулись в училище и в хорошем настроении вышли на сцену. Концерт начался, музыка зазвучала! Hо вот, как только очередь играть соло доходила до нашего "виновника торжества", его гитара безмолствовала, а сам он сидел не шелохнувшись, потупив взор. Такой поворот дела оказался для нас неожиданной "подлянкой", но программу все же пришлось доигрывать, меняя все на ходу. Слушатели тоже были в недоумении: чему же будет учить этот "гуд-педагог, если сам ничего не играет?

Спрашиваем по окончании: – Миша, что же ты ни одной ноты так и не сыграл?

– Зрители сидели слишком близко к сцене, это меня парализовало, чистосердечно признался бывший гуд-гитарист. Вот ведь как бывает: американцев не испугался, а близость родных студентов так парализовала, что и водка не помогла! Взаимоотношения после такого знакомства не очень то и складывались со студентами и Гуд-Михаил большую часть своего педагогического пыла тратил на своих коллег и, в частности, на меня. В электричке, по дороге на работу и с работы, читались неутомимым гуд-учителем лекции о джазе и о Боге. Иногда наш гуд-лектор, идя по улице в окружении коллег, вдруг подвергался приступу гомерического смеха. При этом он непременно останавливался и, приседая, бил себя по коленям. От оглушительных раскатов хохота испуганные вороны взлетали с деревьев и долго еще в страхе кружили над крышами, пока наш весельчак не успокаивался или не исчезал из виду.

Часто, сидя на педсовете или еще на каком-либо собрании, наш неугомонный гуд-правдолюбец засыпал выступавших каверзно-провокационными вопросами. Директора просто бросало в дрожь, когда он слышал звучный, поставленный голос, доносившийся из глубины зала. Чаще всего вопрос касался, конечно, религии или политики – тем, наиболее скользких для того времени.

Справедливости ради надо отметить, что возможно, причиной столь пылкой экзальтированности Мишиной натуры были некоторые непорядки в его личной жизни. Жена работала официанткой и в вопросах музыки была бескомпромиссно категоричной. Вот пример: по радио звучит опера Мусоргского "Хованщина".

– Миша, выключи радио – я такую муть сама могу сочинить! – требует жена.

Покладистый Миша уступает строгой супруге. Когда же он, гостя у родителей жены в Подмосковье, долго засиживался за столом над писанием своих теоретических трудов по джазу, то подозрительные родичи спрашивали дочь с тревогой: – Он у тебя еврей, наверное, – все пишет, да пишет...

И, наконец, самое главное, что выбивало нашего гуд-героя из душевного равновесия, это сфера интимных отношений. Часто супруга, приходя с работы пьяной, приносила с собой и прятала в укромное место бутылку для утренней опохмелки, прежде чем захрапеть в мертвецко-богатырском сне (она была женщина крупная). Хитрый Миша всегда отслеживал весь процесс и перекладывал емкость в другое место.

Утром "раненая" жена в бешенстве не могла никак отыскать свою заначку, а злорадно-торжествующий супруг начинал ставить несчастной ужасные условия: – Давай займемся любовью, тогда налью! Часто жена сдавалась, не выдержав подобной пытки, и уступала любвеобильной половине, но бывало, что и прогоняла шантажиста с гневным криком: – Изверг, тиран! Иди е... дочь!

Hу, это, господа, согласитесь, уже слишком, посему оставим эту вульгарную тему, тем более что наше увлекательное повествование плавно, но неотвратимо приближается к концу.

Итак, наш Миша работал, работал, пока его бес не попутал и не угодил он в вытрезвитель, откуда незамедлительно и пришла "телега" по месту работы. Директор благородно, но с чувством великого облегчения предложил строптивому гуд-работнику подать заявление "по собственному", что наш друг и вынужден был сделать, понимая, как бывалый шахматист, – Игра закончена: мат!

"Мат" он услышал и дома, от разгневанной супруги, недовольной таким оборотом дела: – Hе умеешь – не пей, придурок!

С тех пор наш страдалец стал разбавлять крепкие напитки водой – пить "по-гречески" и непременно крестить рот перед тем, как опрокинуть стаканчик. Говорят, это ему стало помогать...

А мы, электростальцы, опять остались без гитариста, как будто эта должность была заколдованной.

С той поры прошло немало лет, но до сих пор стоит в ушах зычный баритон прямолинейного друга, отпускающего очередную колкость по моему адресу:

– Юрь Иваныч, а твой-то студент импровизирует лучше тебя!

– Да это я ему соло написал, – обреченно "отбиваюсь" я.