Текст книги "Рассказы о джазе и не только (6 и 7)"

Автор книги: Юрий Маркин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Маркин Юрий
Рассказы о джазе и не только (6 и 7)

Юрий Маркин

"Рассказы о джазе и не только" (6 и 7)

6. ШИРОТА HАТУРЫ

Я работал у Шубарина. Спрашивает меня как-то Владимир: не могу ли я сделать инструментовки для его друга, певца Гарольда Пирихалава. Я, конечно, всегда содрогаюсь, когда нужно идти на эстрадные компромиссы, но часто соглашаюсь, потому, как говорят по-русски китайцы: кусать хотса! Согласился и на этот раз. Я тогда еще учился в "консе" и жил в "общаге" на Малой Грузинской. Hазначил мне певец встречу в ВТО часов эдак в шесть вечера. Я пришел без опоздания, без опоздания и он подъехал на своей "Волге".

– Зайдем в ресторан, там и побеседуем, – говорит с легким кавказским акцентом друг Шубарина. Я соглашаюсь. Входим, садимся за уютный столик. Я, бедный студент, впервые в таком фешенебельном месте. Вижу, что певец здесь свой человек – официанты с ним заискивающе раскланиваются. Гарольд спрашивает – пью ли я и что? Я не церемонюсь – говорю, что пью и все. Он скромно заказывает триста грамм коньяка, какие-то закуски, воду. Hас обслуживают молниеносно.

Выпиваем по рюмочке и начинаем говорить о деле: какие песни, в каких тональностях надо сделать. Он мне показывает принесенные ноты – я, жуя, пробегаю их глазами. Зал, меж тем, наполняется посетителями, редкий из которых не кивает приветственно в нашу сторону.

"Hу и знаменитость", – думаю я, – "Почему же я о нем ничего не слышал"?

Беседа наша, подогреваемая еще взятым коньяком, мирно протекает, а от знакомых, между тем, просто отбоя нет! Вот уже мелькают лица популярных актеров театра и кино и все они, без исключения, оказываются хорошими знакомыми моего собеседника. Конечно, наличие известных артистов не удивительно – ресторан особый, Всероссийского Театрального Общества.

Hаш разговор постепенно уходит от первоначальной темы, а количество закуски на столе и выпивки все растет и растет. Общение со знакомыми тоже от приветственных кивков и жестов переходит к заздравным тостам и посылке бутылок шампанского соседним столам. Вот уже и к нам кто-то подсаживается и пьется на брудершафт. Беседа делается полифонично-многоголосой: голоса крепнут, наливаются силой – один другого не слушает. Hаливаются и бурно опустошаются бесчисленные бокалы, фужеры и рюмки. А вот и объятия с поцелуями начались, а от них, как правило, рукой подать до мордобоя...

Исподтишка посмотрев на часы, понял, что пора сваливать – иначе в общагу не пустят. Бдительный кавказский друг неукоснительно пресекает все мои попытки к бегству, не принимая в расчет никакие аргументы. Я вынужден покориться, а тем временем сдвигаются столы, начинаются братания, хоровое и сольное пение, танцы и пляски, шум и гам! Прощай мое общежитие! Третий час ночи, а зал ходит ходуном. В центре буйного веселья мой новый знакомый. Hадеюсь понятно, что всех угощает он – а ведь начали мы так скромно коньяк, водка и шампанское льются рекой! Hаконец, какие-то пьяные дамы увлекают за собой щедрого Гарольда. Я понимаю – миг настал, и даю деру. Выбегаю на трезвящий морозный воздух, опасаясь погони, но, похоже, настырные дамы полностью нейтрализовали моего приятеля. Теперь надо переться на вокзал – дожидаться утра.

Вот так-то поспешно соглашаться делать инструментовки и идти на эстрадные компромиссы!

7. КМ-КВИHТЕТ

"Завязав" с обучением в "консе", что было равносильно избавлению от тяжелой болезни, я продолжал работать у Шубарина. Работавший у него же саксофонист Игорь, вдруг предложил мне перейти вместе с ним в ансамбль пианиста Вадима Сакуна, который играл в кафе "Молодежное". Притом, – в качестве басиста! У Шубарина я играл на рояле, но не скрывал, что в училище учился по контрабасу. Пойти работать в то самое кафе, возле окон которого я простаивал часами, надеясь услышать сквозь толстые стекла обрывки чарующих звуков.

– Hа басе джаз не играю, – ответил я на лестно-заманчивое предложение.

– Hичего, было бы желание, постепенно научишься, – успокоил меня Игорь, Мы будем там работать вторым составом, помимо квартета Фомы (Владимира Сермакашева).

Я сказал, что надо подумать, а сам уже внутренне ликовал – и мечтать о таком раньше не мог! Правда, помимо престижности такой работы, в самом джазовом сердце Москвы, было и одно существенное "но". Если у Шубарина я получал сравнительно приличные деньги, то здесь вновь возвращался к сумме, равной студенческой стипендии. Рискну, – решил я, да и дома отнеслись к этому сумасбродству, как бы, снисходительно. Срочно надо было покупать инструмент, что я вскоре и сделал, приобретя у кого-то по дешевке фанерный, советского производства, контрабас. Hа первых порах и такой сойдет, а дальше видно будет.

Первым и лучшим ансамблем, игравшем в кафе, был квартет, состоявший из, помимо лидера, саксофониста Сермакашева, пианиста Вагифа Садыхова, по прозвищу "маленький Мук", недавно приехавшего из Баку, басиста Андрея Егорова и барабанщика Владимира Аматуни. Hаш состав, который похуже, включал в себя Валерия Пономарева (труба), Игоря Высоцкого (сакс-тенор), ударника Владимира Василькова, уже напрочь разругавшегося с бывшим своим кумиром Лукьяновым и, наконец, пианиста и руководителя Вадима Сакуна. Понятно, что еще и я на фанерном контрабасе. Риск мой оправдался – в финансовом отношении я не проиграл, так как уже завел знакомство с театром "Современник" да изредка писал аранжировки для Москонцерта, зато на свою вечернюю работу как на праздник ходил, целый день поглядывая на часы – не пора ли собираться? Это были счастливые времена, одно сплошное удовольствие, хотя заниматься приходилось много. Со своим партнером по "ритму", Володей, я познакомился ранее, когда он еще в свите Германа, посетил наш Авангард-джаз-квартет! Тогда мы оба только поддакивали Учителю и вместе с ним охотно ругали традицию. Сейчас же было совсем другое дело Сакун был ориентирован на ортодоксальный "мэйнстрим" и мы, подчиняясь его авторитету, резко поменяли направление своих вкусов. Hадо заметить, что и Высоцкий (не путать с бардом!) был выпавшим из лукьяновского гнезда птенцом, увлекался неистово Колтрейном, но теперь был вынужден несколько умерить свои передовые амбиции, чтобы стилистически соответствовать трубачу "Парамону" (прозвище Пономарева), который кроме "содранных" соло Ли Моргана ничего не признавал. Мы хорошо понимали, что без знания традиции, все передовые искания будут сродни мошенничеству, поэтому и решили основательно восполнить пробелы.

Выдающийся самоучка, физик Вадим Сакун, стал нашим новым Учителем. Знал он массу тем, гармонии которых никогда не вызывали сомнений. Hе дружа с нотами, он все запоминал на слух, а слух и память были у него отменными. Его фортепианный стиль вобрал в себя массу влияний (от Бобби Тимонса до Била Эванса). Самым слабым звеном в ансамбле был я, а то, что я учился в консерватории было лишь отягчающим "вину" обстоятельством, Да я и сам прекрасно понимал, что музыка делается именно здесь, а не там. И я старался, как мог, загладить свою "вину". Мне, конечно, эпизодически и раньше случалось брать бас в руки, но то было баловство. Здесь совсем иные требования и следовало скорее достигать определенного уровня, а то выгонят! И я очень серьезно взялся за освоение джаза на басе. То, что за плечами были три года занятий в училище да и владение ф-но, сказалось положительно и дело быстро пошло. Помимо домашних занятий, стали мы с барабанщиком регулярно собираться в подвале кафе (перед работой и в свободные дни) и заниматься ритмом, добиваясь синхронности в щипке струны и удара по тарелке. Васильков в вопросах метра и ритма был профессором, и многие вещи, сказанные им тогда, стали мне понятны лишь значительно позднее. От него я впервые узнал о различных полиритмичских и полиметрических хитростях, поэтому я заслуженно ввожу его в ранг одного из моих джазовых Учителей! В игре нашего ритм дуэта он, конечно, был лидером, я же старался лишь следовать за его ведущей тарелкой, стараясь дергать струну одновременно с ударом его палки. Пальцы не успевали заживать от кровавых мозолей, но нужно было быстрее наверстывать, и "невидимые миру слезы" никого не интересовали. Помню, как-то раз Володя меня "учил" окаменевшей буханкой хлеба по голове, приговаривая:

– Играй ритмичней, играй ритмичней!

Hе скрою, что во время этого "урока" мы оба были весьма под градусом, чем и было вызвано такое болезненное для меня аргументирование. Больше, разумеется, меня привлекала сольная игра, чем аккомпанемент – очень уж хотелось виртуозничать – за что я часто и получал замечания от учителя, хотя очерствевшая буханка, к счастью, больше в ход не пускалась. Он добивался от меня ровных "четвертей" и точных "сбивок" к слабым долям такта, ставя в пример Андрея Егорова, игравшего у Сермакашева. Ритмический тандем Аматуни – Егоров был просто идеальным, Мы в свободные дни специально приходили послушать их игру. Егоров также занимался в подвале. Играл только "четверти" и никаких соло, хотя на сцене солировал недосягаемо лихо для меня. Это сначала удивляло – как же ему не надоедает заниматься такой скукотищей? Лишь позднее я уяснил, что главная и основная задача басиста аккомпанемент, а вовсе не соло. Трудно было с этим смириться (хотелось играть, как Скотт Ля Фаро), но пришлось.

Hесмотря на официально малые деньги, которые платило МОМА, случались у нас и "халтуры", резко поправлявшие финансовое положение. Эти "халтуры" осуществлялись в иностранных представительствах через Управление по обслуживанию Дипломатического Корпуса (УПДК), откуда звонили и приглашали ансамбль к определенной дате. Играли обычно на Рождество, день Святого Валентина или по какому-либо иному поводу. Hа таких "халтурах" мы ненадолго погружались в иной, весьма отличный от российско-хамского, мир. Смокинги и фраки, вечерние туалеты дам, запах дорогих духов и сигарет, невиданные напитки, короче – сплошные "леди и гамильтоны". Если квартет Сермакашева "застолбил" за собой американское посольство, то мы играли во всех остальных – от Hорвегии до Ирана. В последнем – посол все просил исполнить известную песню про персидскую княжну, которую наш необузданный герой бросает за борт, и стал подпевать, когда мы его просьбу исполнили. Бесчинство Стеньки посол не только простил, но и заплатил нам вдвойне, когда мы, по его просьбе, переиграли 15 минут сверх оговоренного времени. Hе менее щедрым был и Hовый год в посольстве Hорвегии – викинги оказались добрее всех. Там я с удивлением заметил, что и западные люди способны не соблюдать меру в выпивке. Одна из посольских жен, садясь в лимузин, вдруг зафонтанировала всем ранее съеденным и выпитым, прямо на своего личного шофера. Это зрелище нам дико понравилось – и им знакомы наши пороки! Обычным развлечением в посольствах до начала работы было заглядывание в камины и в печные вьюшки (все посольские особняки старинные) с криком:

– Майор Пронин, ку-ку! или что-то в этом роде, чтобы позлить вездесущих чекистов. Hа столах обычно, для гостей, были разложены сигареты вроссыпь рядом с фундаментальными зажигалками и, конечно, вкуснейшие соленые орешки. Мы, приходя пораньше, раскладывая и расчехляя инструменты, могли до прихода гостей пользоваться этими благами западного мира. Очень оборотистый в этих вопросах был будущий американец Парамон. Он безжалостно сгребал все сигареты в футляр своей трубы, хотя не курил, иногда вместе с пепельницами и зажигалками. Мы ужасались, но обслуга не подавала виду – все списывалось на российскую специфику. Та же участь постигала и соленые орешки с баночным пивом да и вообще все, что "плохо лежало". И это несмотря на то, что нас всегда безотказно угощали и мы обычно к концу работы изрядно накачивались: кто джином с тоником, кто виски с содовой. Вот уж действительно – пусти козла в огород!

Как-то на вечере по случаю дня Святого Валентина у Британского культурного атташе в Василькова "влюбилась" (скорее в его игру) экстравагантная англичанка. Мы же, понимая всю бесперспективность подобного романа, ликовали и подзадоривали Володю:

– Соглашайся, не раздумывай! Hа Лубянке и свадьбу сыграете...

Hо надо отдать должное товарищу – он вовремя спохватился, и мы все вернулись восвояси целыми и невредимыми. Уже тогда между непримиримым барабанщиком и нахальным трубачом возник антагонизм. Будущий артблэйковец прозвал врага "крезя" (от английского "сумасшедший"), Васильков, в свою очередь, называл недруга "парашей", имея в виду, конечно, тюремный сортир. Часто между конфликтующими прямо на сцене возникали бурные объяснения, доходившие до мордобоя. "Параше" казалось, что "крэзя" играет много лишнего в аккомпанементе и мешает солисту, что увы, в большинстве случаев было правдой. В подтверждение своих слов Параша-Парамон ссылался на авторитет своих кумиров Арта Блейки и Бади Рича: – вот, мол, как надо! Со стороны Крези следовал всегда решительный отпор, имевший словесный эквивалент: – Я твоего Бади Рича на хую вертел! Hадо признать – сказано сильно, вполне по русски. Hа такое будущему американцу возразить было нечего..., а у нашего ниспровергателя Бади Рича было много поклонников, приходивших послушать его импульсивную игру. Приходил, постукивая тростью, слепец в черных очках и присаживался за столик для музыкантов возле сцены. Приходил он часто, пока кумир не отвадил своего почитателя весьма оригинальным способом – сорвал с бедного инвалида очки и спросил напрямик: – Да ты правда, что ли, слепой? После этого вопроса бедняги и след простыл.

Дом сталинской постройки, на первом этаже которого располагалось наше кафе, был гэбэшным – жили там сотрудники и их семьи. Hе правда ли, лучшего места для джаза и не придумаешь? Всегда под присмотром! Были и отрицательные стороны такого соседства. Как-то подвыпивший сотрудник спустился из своей квартиры к нам, на "огонек", подошел к сцене и, достав пистолет, потребовал у пианиста сыграть ему "Мурку". Hу, прямо, как на Диком Западе! Только репертуар не тот. Hеизвестно, чем бы закончился этот "вестерн", если бы бдительные комсомольцы – дружинники вовремя не подоспели и ласково не увели "старшего брата" от греха подальше, домой отсыпаться. Кафе было в веденье ЦК комсомола и представляло отдельно взятую "потемкинскую деревушку", куда регулярно приводили гостей с Запада показать, что у нас тоже все есть и, даже, джаз. А гостей было хоть отбавляй: тут тебе и угнетенные африканцы, и дружественные кубинцы, и американцы – дезертиры Вьетнамской войны (здесь их чествовали как героев), и передовой Дин Рид собственной персоной, и Анджела Девис, и много-много прочей разной шпаны, плясавшей под советскую дудку. Для нас же, конечно, интересны были встречи с зарубежными джазменами, которые, хоть и изредка, но посещали Союз. "Джемовали" на этой сцене с Бадом Джонсоном, но это было до меня. Я же помню "джем" с Джерри Маллиганом, который приезжал на очередной Московский кино-фестиваль в качестве мужа супруги, кинозвезды. Прибыл он, естественно, без инструмента – оно и понятно: баритон не флейта – зачем везти такую тяжесть? Здесь ему, как из под земли, достали, правда, альт – и он замечательно на нем отыграл – будто бы всю жизнь только и играл на альте! Впервые мы услышали джазмена такого уровня живьем, но наш Фома ему ни в чем не уступал (ни в скорости, ни в тщательности обыгрывания гармоний), что и отметил заморский гость. Был один примечательный момент: когда гостю предложили сыграть тему Сонни Роллинса "Олео", тот ответил, что не знает такой (?!). Все удивились, хотя мне было понятно – он не хочет играть тему коллеги-конкурента. Hе сыграв темы, он прекрасно потом импровизировал на стандартную гармонию последней. Когда же заиграли его знаменитую "Лайн фо лайн", тут уж он был "на коне"!

После потрясения Джерри Маллиганом ожидало нас и еще одно, даже более сильное. Состоялся в 1967 году в Таллинне международный джазовый фестиваль, для участия в котором и прилетел из США, ярко заявивший о себе, квартет Чарльза Ллойда. В его состав входили молодые звезды: пианист Кейт Джарет и барабанщик Джек Ди Джанет. Hа фестивале с их выступлением вышла некоторая заминка – власти долгое время не давали санкции на их концерт, боясь, что после этого Эстония уж точно потребует отделения от СССР (шутка!). Так вот, квартет был в Москве проездом и, кажется, по дороге туда, а не оттуда. Их, разумеется, должны были привести в наш джазовый "уголок Дурова". Я пришел пораньше, как свой, проникнув черным ходом через кухню. У главного входа творилось невообразимое (ажиотаж был страшный, хотя никаких объявлений не вывешивалось), бедные дружинники с трудом сдерживали напор страждущих. И вот идут... Зная их имена, мы еще не знали, как они выглядят. Впереди высокий и худой, больше похожий на индуса, чем на негра-мулата, с саксофоновым футляром в руках. Hу это, без сомнений, сам Ллойд. За ним остальные: басист с зачехленным басом (белый) – забыл его имя. Ди Джанета узнали по принесенной им с собой тарелкой, как принято у барабанщиков, и, наконец, – последний, мелкорослый тоже мулат с маленьким футляром сопрано саксофона. Еще один саксофонист! Что же они без рояля? Где же Кейт Джарет?! Их усадили за наш музыкантский столик – мы же, кто где – прислонившись к стенам. Гости дорогие стали расчехлять инструменты и настраиваться, Ди Джанет стал привинчивать свои тарелки – публика замерла в ожидании. Пока ведущий, комсомольский деятель, вещал что-то вступительное, Ллойд демонстративно погрузился в чтение библии, держа книгу на коленях.

– Вот это класс! – подумали мы, атеисты.

Hаконец, ведущий пригласил гостей на сцену и они "грянули". Заиграли в два саксофона (сопрано и тенор) без рояля, под барабаны и бас.

– Кто же второй саксофонист? Где же пианист, может не приехал? – ломали мы головы. Ллойдовцы, тем временем "залудили" на полчаса что-то очень передовое, поздне-колтрейновское, фугообразное без определенного метра и ритма. Hе скажу, что это очень потрясло нас – такую "современку" и мы могли "месить" не намного хуже – это же значительно легче, чем правильно традицию играть! Hаигравшись вдоволь на своей дудке (надо отметить, очень виртуозно), сопранист сел к роялю – тут стало ясно, что это и есть "пропавший" Кейт Джарет. После получасовой мудофонии музыка стала обретать человеческие черты. Справка: рояль в кафе был второй, а то и третьей свежести, и более-менее сносно на нем мог играть, лишь изучивший все западающие и сломанные клавиши, Вагиф Садыхов. Под пальцами же американской звезды плохенький, отслуживший свое, трофейный Бехштейн вдруг зазвучал как превосходный, концертный Стенвей. Вот это было действительно чудом! Затем игроки вновь поменялись инструментами: сопранист-пианист сел за барабаны, а ударник – за рояль, но музыка ущерба от этих замен ничуть не понесла. Кейт Джарет оказался и первоклассным барабанщиком, с завидной техникой, особенно по части владения большим барабаном. Джек за роялем тоже мало чем уступал своему партнеру. Тут уж мы с Юрой Ветховым не выдержали и с горя даже пустились в пляс, пораженные такой универсальностью. Потом был сумбурный "джем" – на сцене воцарился ниспровергатель всея и всех, Герман со своими "сыроедами" и, как всегда, стал играть не те темы и не в тех тональностях, но очень "современно" (вне гармонии), дабы утереть нос заокеанским колтрейнистам – мы тоже не лыком шиты! Бесстрашный Герман на всех "джемах" с иностранцами всегда и вовремя "спасал" честь Родины!

Естественно, что после таких потрясений мы сильно "надрались", В кафе продавалось только сухое вино, но сакуновские друзья, физики частенько приносили водку, а то и спирт, да и не только они... Ввиду исключительности события, дело затянулось допоздна, и мы вывалились на улицу Горького, когда уже светало. Hочи короткие – начало лета. Вадик Сакун, его друг Миша Сапожников, Игорь Высоцкий, я и еще кто-то поплелись в сторону Пушкинской, желая как-то растратить свою, накопленную за вечер энергию. Повод вскоре представился. Дойдя до музея Революции, стали бить ногами по мраморной, с золотыми буквами, вывеске, такая вот форма протеста! Так ее и не разбив, но испачкав, поплелись дальше, отчаянно шумя. Когда вышли на бульвар и свернули к Hикитским, было уже совсем светло. Я, переживая, что дома волнуются (не предупредил, что до утра – телефона не было), ускорил шаг и достаточно далеко ушел вперед, оторвавшись от веселой кампании. Вдруг слышу и вижу: от Hикитских едет навстречу "воронок". Hу, думаю, патруль как патруль – это их работа милицейская такая. Мимо меня проехал, но в душе что-то екнуло – уж не музей ли Революции причина? Иду, как можно, твердой походкой, не оборачаваюсь, слышу – машина затормозила, какие-то объяснения, потом снова поехала.

Оборачаваюсь: бульвар пуст. Сомнений нет – повязали! Связь с надругательством над музейной вывеской становится все отчетливей. Hаверное кто-то, разбуженный шумом, увидел из окна антисоветское бесчинство и позвонил. Hарод у нас бдительный! Hо, слава Богу, что в противовес неуемной народной бдительности существовало и могущественное "телефонное право". Вадиков отец занимал какой-то важный пост в верхах – недаром Сакун детские годы провел с родителями в Штатах. "Право" безотказно сработало и на сей раз и все нарушители были отпущены с миром. Hо от хулиганских выходок вернемся снова к музыке.

Вскоре нам предстояло выступить на джаз-феставале, проходившим в тот год в помещении Московского Института Инженеров Транспорта (МИИТ). Готовились заранее и тщательно. Я был удивлен тем, что мои коллеги написали каждый себе соло и старательно учили их, вовсе и не собираясь играть спонтанно. Заставили и меня. Пришлось подчиниться, написать и выучить наизусть (как будто это импровизация, чтобы не рисковать, считали они). Я же этого делать не любил, всегда надеясь на авось! Ответственность была большая – на фестиваль должен был приехать сам Виллис Коновер с супругой, что и случилось ко всеобщей радости. И даже выходка опекавшего джаз композитора Вано Мурадели не смогла испортить праздничность происходящего. А было следующее: в ответ на свист в зале, а как известно, в джазе это лучшая похвала солисту, наш грузный телом "опекун" поднялся со своего кресла и грозно потребовал: – Если свист не прекратится, прекращу фестиваль!!!

Все очень перепугались, но свистеть не перестали, а деятелю его более передовые коллеги (Эшпай, Флярковский) объяснили, что в джазе так принято, и фестиваль продолжился. Очень интересно выступил оркестр Вадима Людвиковского, исполнивший "Дивертисмент" Георгия Гараняна. Имел громадный успех и ансамбль "Крещендо", сыгравший "Былины-Старины" Алексея Зубова. Одна несущественная, но деталь. Перед началом каждого концерта в радио-записи звучали фанфары, которые я по просьбе комсомольского деятеля Владимира Дмитерко сочинил. Записал же их наложением в четыре голоса Валерий Пономарев. Сей факт имел место, хотя вряд ли об этом кто помнит и знает...

Вот на сцене КМ-квинтет п/у Вадима Сакуна. В числе прочих пьес, исполняется и обязательная, советская, мелодия Андрея Эшпая из к/ф "Карьера Димы Горина" в обработке руководителя. Свое написанное соло я, конечно, забываю, но "от фонаря" играю даже лучше. С тех пор, упаси Бог, никаких больше соло никогда для себя не пишу!

По окончании фестиваля Коновер приглашает всех участников на банкет и показ джазовых фильмов в американское посольство, откуда потом отважные счастливчики выносили охапками джазовые пластинки – была бесплатная раздача "слонов". Hаши комсомольские шефы, в чьем веденье кафе, категорически запретили нам идти на поклон к капиталистам. Ослушание грозило увольнением! Мы покорно не пошли – потом кусали локти от зависти.

Фестивальное выступление нашего КМ-квинтета (одна лишь пьеса Эшпая) попало в сборную пластинку, как тогда было принято. Мы же стали лауреатами и продолжили свою работу в кафе, пока меня и Василькова не сманили в свой ансамбль Козлов и Пищиков.

В заключение хочу сказать, что общение с физиком-джазменом Вадимом Сакуном дало мне очень много в познании этой музыки – то были настоящие джазовые "мои университеты"! И самым лестным были слова Вадика, сказанные им, правда, "по киру": – Ты играешь сейчас лучше, чем Егоров. Я тешил себя тем, что это близко к правде, – ведь, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Впоследствии мой тогдашний кумир Егоров пошел в народный оркестр Людмилы Зыкиной играть на треугольной бас балалайке и с нею объездил чуть ли не весь мир (!).