Текст книги "Тропами горного Черноморья"

Автор книги: Юрий Ефремов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

– Да так ли для меня это важно?

Поднимаюсь по деревянной лесенке. Просторная комната с окнами на все четыре стороны. Четыре окна – четыре дивных картины. Там сияют еще не стаявшими снегами Аишхи, тут Аибга, рядом вся Поляна и вид вниз по Мзымте к Ахцу. Это же наслаждение жить здесь, в полном смысле слова над Красной Поляной!

Переехал и чудесно зажил в башне без дверей и замков. И никто не обидел меня, не обманул... Только облака навещали Собиновку без спроса. Сколько раз, просыпаясь на рассвете, когда Поляну охватывало прилегшее в долине на ночь облачко, я ловил руками космы тумана, заглядывавшие прямо в окна и падавшие росой на подушку.

КОЛЬЦЕВЫЕ МАРШРУТЫ

Первое, что мне захотелось изменить в прежней туристической практике это все прогулочные маршруты превратить в кольцевые.

На пути туда и обратно туристы не должны ни километра идти по одной и той же дороге. Отправляясь на экскурсии по ближайшим маршрутам, включаю в поиски троп самих подопечных. Веду их на Греческий мостик, а при возвращении, не скрывая, что сам недавно в этих местах, приглашаю свернуть на какую-нибудь тропку, чтобы разведать новый, более интересный путь.

Нередко мои спутники так увлекались поисками, что чувствовали себя чуть ли не землепроходцами, прокладывающими пути в неведомых странах, хотя все это и происходило в ближайших окрестностях Красной Поляны.

Почему мы водили на Греческий мостик и туда и обратно по пыльному шоссе? Ведь от "Чайки" можно спускаться живописной тропкой вдоль Бешенки. Эта своенравная речонка пенится, над ней смыкаются купы деревьев, образуя зеленый туннель. Путь на километр короче, а насколько приятнее! И как хороши еще одни пороги на Мзымте, там, где вода Бешенки, словно спрыгивая с трамплина, образует устьевые каскады?

А экскурсия по самой Красной Поляне? Энгель любил заканчивать ее выше "Чайки", на кругозоре у дачи Кулаковка. Но водил он экскурсантов к этому кругозору улицами. А насколько живее, интереснее другой путь! От базы – по Дворцовому ручью. За школой мост через Бешенку, и уже вне поселка – чудесная карнизная дорога

по лесистому склону отрога Ачишхо. С нее хороши и виды Красной Поляны и панорама Псеашхо. И совсем не заметен подъем. Спускаясь с кругозор.} к "Чайке", туристы всегда удивляются, что успели так высоко подняться.

С одной из групп устраиваю более дальний поиск по той же верхней косогорной дороге, но не спускаясь к Кулаковке. Это старинная, вероятно еще черкесская, дорога на Медовеевку. Держим путь к обособленной лесистой вершинке, что видна прямо из поселка. На маковке лес прорублен, и там установлен геодезистами тригонометрический знак. С седловины, обособившей вершинку, открывается долина речки Монашки, сестры нашей Бешенки. Все поймут, если и безыменную вершину с вышкой назвать горкой Монашкой.

На седловине бросаем торную дорогу и сворачиваем влево по хребтику. Пять минут хода по устлавшей гребень прошлогодней листве, и мы у треноги именно такой широкий обзор и нужен геодезистам.

Как на ладони лежит вдалеке Красная Поляна. Вырос, словно вознесся, ансамбль обоих Псеашхо и луговых Аишха. А от всех пирамид Аибги осталась лишь одна, передняя,– это "торец" многоглавого хребта. Верх правой части пирамиды безлесный, светло-зеленый. Так вот какую лысую гору мы видели из автобуса! Хорошо, что я не оспаривал тогда пассажира, правильно назвавшего ее Аибгой.

Надо развить особую пространственную память и стереометрическое воображение, чтобы предугадывать, как может меняться облик одного и того же хребта, если смотреть на него с разных сторон. Луга, видные справа на Аибге,– это, видимо, уже тыльная сторона горы по отношению к Красной Поляне.

Милая горка Монашка! Как я полюбил этот ясный кругозор! Не мною он найден, расчистили его геодезисты. Но оценка его "полезности" для туристов моя, и радость сотен людей, которые будут посещать его в последующие годы, всегда будет в какой-то мере и моей радостью. К тому же ведь это вершина, хоть маленькая, а все-таки вершина. Она доступна туристам любого возраста. Пожилые и даже сердечно больные люди пройдут сюда без труда и смогут испытать наслаждение – находиться над Красной Поляной, хотя бы на такой небольшой высоте.

Как бы посмотрев на себя со стороны, я вдруг ощутил себя... коллекционером!

Мало ли что любят коллекционировать люди – марки, спичечные коробки, монеты. В детстве я коллекционировал трамвайные билеты, потом более полезные предметы – растения, репродукции картин, портреты. А разве не правомерно "коллекционирование" не писанных маслом, а реально существующих живописных пейзажей? И разве не обязан я знать наперечет все панорамные точки, откуда так же хорошо или еще лучше видна полюбившаяся мне Поляна?

С плеча у Хомяковки... С Чайкинского кругозора под Кулаковкой... С Южного кругозора у метеостанции... Теперь с горки Монашки... Растет моя коллекция драгоценных, не втиснутых ни в какие рамки ландшафтов! И эта коллекция – не в подвалах скупого рыцаря и не у спекулянта для перепродажи. Вся она – людям, чтобы больше видели, лучше знали, полнее наслаждались. Как, наверное, хороша Красная Поляна при взгляде с Аибги? Не знать, не видеть такой картины – ведь это же растрата радости! Нет, я побываю на всех окружающих высотах, учту все бельведеры (бельведер – прекрасный вид), создам исчерпывающую их коллекцию и помогу тысячам туристов, не меньше чем устроитель художественного музея своим посетителям.

Без троп, хватаясь за стволы деревьев, спускаемся с вершины Монашки по направлению к Мзымте. Неплохая тренировка для туристов перед большими подъемами. Здесь можно испытать людей на отсев. Тех, кто запищит на этом спуске, не следует брать с собой и на Ачишхо.

На ногах съезжаем вниз по склону вместе с оползнями прошлогодней листвы. У некоторых ноги дрожат, приходится подавать руку – видимо, им не участвовать в восхождении на Ачишхо. Вскоре "сваливаемся" на карнизную тропку, которая выбегает к площадке над страшным отвесом. Мы оказались высоко над шоссе (слышим гудки машин). В бездне под нами Мзымта и Греческий мостик. Вот и еще один эффектный пейзаж для моей коллекции.

Теперь уж без тропы не спустишься. Подчиняемся тропке, и вскоре она выводит нас в обход отвеса к знакомому изгибу шоссе.

Итак, разведан большой круговой маршрут по окрестностям Красной Поляны. Часть его – от базы к Охот

ничьему дворцу и спуск в Поляну – известна мне еще с первого сезона. Теперь я знаю, что его стоит продлить: путь к горке Монашке, спуск в лоб к Греческому мостику и возврат в поселок по Бешенке. Большой путь. Старикам он, пожалуй, не под силу, а молодые туристы прошагают по нему с удовольствием.

Как приятно сознавать, что теперь не я подчинен ранее разработанным маршрутам, а сам намечаю, совершенствую, сам варьирую и комбинирую их!

На базу прибывают так называемые радиальные туристы. У них путевки на десять дней, чтобы совершать экскурсии по радиусам от базы. Но многие из них рассматривают базу как дом отдыха и не собираются ни в какие походы. Так напомним им, что они все же туристы! Ведь даже самым малоподвижным из них доступны такие близкие и несложные маршруты.

Пробую отправлять в подобные прогулки туристов одних, без сопровождения, дав им лишь беглые наброски – кроки пути. Первые же такие попытки привели к прекрасным результатам. Люди возвращались не только довольные виденным, но и гордые тем, что самостоятельно ориентировались в пути. Это повлекло за собой далеко идущие последствия.

Легкие азбучные маршруты заражали людей туризмом. После первого самостоятельного путешествия они обычно просили дать им кроки других направлений. Раззадоренные первыми успехами, решались с чертежами в руках идти даже на Ачишхо и Псеашхо.

ЗАОЧНЫЙ ГИД

Я почувствовал, что, инструктируя таким образом самостоятельно идущие группы, могу и один, без экскурсоводов, справиться с множеством туристов.

Заочное вождение экскурсий! Это было что-то новое и с первых же шагов приносило неплохие плоды. Попробую посылать людей и выше в горы. Если, не имея никакого опыта, нахожу дорогу в горах я сам, то почему ее не найдут проинструктированные мною туристы? Ведь они будут смотреть на все как бы моими глазами!

Сказано – сделано! При первом же в этом сезоне подъеме на еще седой от раннелетнего снега Ачишхо начинаю глазомерную съемку тропы. Слежу за приметами и

ориентирами, за всем, что может смутить экскурсантов. Моя собственная неопытность в туризме, пожалуй, даже помогает мне легко представить себе их сомнения. После моста через Бешенку следует держаться правых троп. Наношу на чертеж два опасных развилка, Сосновую скалу, жердочки двух переправ через Бешенку. Изображаю все извивы тропы, прослеживаю все спрямления. Вот и первый карниз с широким видом на Аибгу, Ахаг и Повяну. Так и пишу на схеме: вид на Ахаг. Полянка с камнем, лес "с лебедиными шеями"... На верхних полянах правые тропы, особенно заманчивые на спуске. Здесь ставлю запретительный знак: не сворачивать – ведь я еще и сам не знаю, куда они ведут. Озерцо, метеостанция. Наношу на чертеж кругозоры. Почему они не имеют названий? Нужно навести порядок в хозяйстве! Договариваюсь с метеорологами (живут какие-то новые старички супруги), что будем впредь именовать обе их вершинки Северным и Южным кругозорами. У Южного подписываю: вид на Аибгу, Поляну и море; у Северного – на Чугуш и на Фишт с Оштеном...

Чертеж готов! На обратном пути проверяю себя, кое-что поправляю. Завтра с таким же листком в руках пущу сюда первую группу туристов.

Вечером, несмотря на усталость, облюбовываю симпатичную супружескую пару, уже ходившую со мною с Монашки по трудному спуску, и уговариваю их идти на Ачишхо без сопровождения. Наизусть черчу кроки, предупреждаю о запрещенных развилках, и туристы, вначале было колебавшиеся, соглашаются. Им сообщены и имена вершин, и названия деревьев и кустарников, и сведения о лавинах. Я буду как бы незримо сопровождать людей в пути и даже заочно обогащать путешественников познавательным материалом.

Выписываю у Энгеля продукты (он сначала сомневается – отпускать ли? приходится и его уговаривать), заказываю кухне оставить на вечер обед, выправляю пропуск в заповедник, утром сам бужу, тороплю и не без волнения отправляю супругов в путь.

День провожу за оборудованием туркабинета: прибиваю плитки из сланца, пишу плакат с перечнем экскурсионных объектов, составляю глазомерный план Красной Поляны с трассами ближних маршрутов, а мысль то и дело устремляется к людям, которые никогда не бывали

в горах и идут по заповедному лесу на высокий хребет с одной моей бумажкой в руках. Найдут ли? Вернутся ли? Не случится ли чего с ними? День ясный, и даже по вечно мокрому Ачишхо ползают только разрозненные перемежающиеся облака.

На шумной веранде столовой ужин. За столами только что приехавшая группа радиальников, уже знающая, что двое отпущены в горы без проводника, с одним чертежиком. И когда появляются эти двое – веселые, бодрые, светящиеся от полученных впечатлений, всем становится ясно – это они, с Ачишхо. На веранде вспыхивают аплодисменты.

Путешественники тут же рассказывают, что видели, где шли.

– Как все совпадало с планом! Нас как за руку провели,– говорили они,мы все поняли, все увидели.

Результат превзошел мои ожидания. Радиальники, которые еще сегодня считали, что приехали на десять дней в "дом отдыха" и не помышляли ни о каких восхождениях, выражают бурное желание завтра же отправиться на Ачишхо и, конечно, самостоятельно.

Наутро группа уходит. Я снова волнуюсь: тогда было двое, а сейчас в горах без проводника сразу пятнадцать человек! Но вечером все повторяется. За ужином очередная партия приехавших видит, как пятнадцать туристов возвращаются с Ачишхо с песней и – везет же людям – сообщают, что только что на спуске повстречали медведя!

На базе создается особая атмосфера: прибывающие сами тянутся в горы, и вскоре я чувствую, что непозволительно мало знаю. Гости того и гляди потребуют кроки и на другие хребты. Значит, скорее искать, разведывать новые тропы!

УРОК НЕДОЗВОЛЕННОГО

Прежде всего надо закончить покорение Ачишхо – ведь и на этом ближайшем хребте я знаю всего один стандартный маршрут.

В конце июня поднимаюсь на Ачишхо с группой экскурсоводов из Сочи. Собратья по работе – с ними надо делиться всем, что знаешь. Привез их сам Лев Николаевич Берсенев, сочинский краевед. Это участник гражданской войны (все тело в убедительных шрамах), друг

Николая Островского. Берсеневский труд о Поляне я читал в позапрошлом году еще в рукописи, а год назад он вышел отдельной книжкой. Теперь сам автор присутствует на моей беседе о Поляне, слушает с интересом и недоверием: много нового, такого, чего не знают сочинские краеведы.

Берсенев старый охотник. Не удивительно поэтому, что он указывает мне на некоторые неточности в моем рассказе о животных заповедника. Поправляет кое-что в сообщаемых мной сведениях о гражданской войне на Кавказе – ведь он живой свидетель и участник этих событий. Но по истории Черкесии и особенно поляны Кбаадэ мне есть что возразить на его замечания. Спорим прямо при слушателях – сочинским экскурсоводам это тоже полезно. Показываю свои конспекты статей Торнау, Духовского, Старка. Берсенев набрасывается на них, жадно делает выписки...

Утро хмурое, и значительная часть прибывших уклоняется от похода. Иду с немногими. У Берсенева далеко зашедший туберкулез, этот человек уже отходил по высоким горам.

Теперь, когда в памяти больше тридцати подъемов на Ачишхо, трудно вспомнить, при каком восхождении что случалось, какая была погода, сколько радостей приносили кругозоры, как портили или как украшали их облака, наконец, какие когда были спутники. А спутники бывали разные: то восторженные, восприимчивые к окружающей их красоте, то угрюмые, раздосадованные тем, что полезли "на эту проклятую гору". Чаще так думали "туристы поневоле": под видом путевок в дом отдыха людей премировали путевками на радиальные маршруты турбаз. Общий дух восхождений заражал и таких "туристов", но бывало, что премированный шел вместе с другими в горы, пыхтя и кряхтя, а на привалах отдувался и ворчал:

– Вот это наградили! Самим бы им такую премию!

Бывали туристы и такого узкоспортивного склада, которых интересовали только километраж, метраж, темп ходьбы и которые были безразличны к достоинствам пейзажей и к загадкам природы. Такими оказались и некоторые гости-экскурсоводы. Мой план разведывать с ними вместе новые тропы их совсем не увлек. Невольно думалось: какие же они краеведы? Чем они могут заинтересовать, увлечь своих экскурсантов, если сами ничем не интересуются, ничему не удивляются? Механизированные манекены со счетчиками метраж" на ногах. Пришлось опять ограничиться той же дорогой. Нам не повезло – на гребне стлался туман. К счастью, большинство спутников решили уже от метеостанции вернуться на базу, и я лишь с тремя более живыми и интересующимися ребятами пошел дальше. Ведь водопады хороши и в тумане.

Упорство наше было вознаграждено. Водопады в начале лета полноводны и шумны. Полюбовались нижними каскадами, поднимаемся к вышележащей ступени.

Рушащаяся пенная вода – как она бодрит, как поднимает настроение, снимает усталость. Хочется что-то совершить, куда-то подняться, чего-то достичь...

Оставляю спутников над обрывом, ведущим к нижним водопадам, и беру на подъем по покатому снежнику – захотелось взобраться хоть немного повыше. Снег плотный, ячеистый – из ячеек получается что-то вроде ступенек. Но дальше склон становится круче, шагаю менее уверенно и, наконец, взглянув вниз, чувствую, что мне страшно даже стоять, а что падать с такой высоты и вовсе не годится. Снежник идет мимо стоящих сбоку спутников и выходит внизу прямо на уступ, с которого свергается нижний водопад. Понимаю, что сделал ошибку: полез без охранения по такому крутому снегу. У альпинистов это наверняка возбраняется. Полез, забыв свое же правило: прежде, чем влезать на склон, оцени, можно ли с него слезть!

Сделал попытку спуститься шага на три – нет, не могу. Ноги дрожат, скользят, совсем как у моих недавних подопечных на тренировочном спуске с Монашки. Спутники снизу видят, что я замешкался и весело кричат: Скатывайся прямо к нам!

Легко им говорить "скатывайся". От крутизны кружится голова, а обрыв, которым заканчивается снежник, не обещает ничего хорошего: никакой лыжник не захочет прыгнуть с такого трамплина. Но получается так, что буквально через несколько секунд после повторного приглашения "скатиться" я поскользнулся и упал на бок. Беспомощно царапаю руками жесткий бугорчатый снег и чувствую, что уже качусь ногами вниз, увлекаемый неодолимой силой,– пять, десять, пятнадцать метров – все быстрее, быстрее. Надо удержаться во что бы то ни стало!

Прижимаюсь локтем к снегу, но это плотный зернистый фирн, шершавый, как наждак, он до боли обжигает кожу. Сейчас я стремительно промчусь мимо моих спутников, стоящих рядом со снежником. Но они, цепочкой держась за руки, выбегают на снег, и один из них, придерживаемый другими, падает на меня, больно прижимая тело к обледеневшему фирну. Встаю пошатываясь, спутники смеются, но я лишь напряженно улыбаюсь. Рукава у меня засучены. Правая рука от кисти до локтя – сплошная ссадина, горит, как ошпаренная.

Товарищи, оказывается, даже не знали, что я упал нечаянно. Им показалось, что просто я сразу исполнил их приглашение "скатиться", и они, спокойно страхуя друг друга, перехватили меня "в полете", после того как я промчался уже около тридцати метров. Правда, темп моего падения напугал и их самих. Но только теперь по моим ссадинам они увидели, что дело было нешуточное.

Я не удержался и прошел вниз по уже более пологому снежнику к водопадному обрыву, где фирн оканчивался. Отвес метров в сорок был головокружителен. Меня даже замутило от запоздалого страха. Имею ли я право посылать туристов одних в горы, если еще сам способен делать подобные глупости?

АЧИШХО С ЦЕЙЛОНОМ

К веранде турбазы подошел по-полевому просто и собранно одетый человек с обветренно-загорелым мужественным лицом и отрекомендовался:

– Профессор Пузанов, зоолог. Только что пересек заповедник по Главному маршруту. Лошадей и груз оставил у конторы Южного отдела, а остановиться хотел бы у вас на базе.

Я был еще достаточно далек от естественных наук и ведающих ими авторитетов. Поэтому и не предполагал, что передо мною один из виднейших зоогеографов страны, известный путешественник, по книгам которого мне предстоит учиться. С нормальным гостеприимством дежурного "хозяина гостиницы" я "обслужил" гостя рядом советов, отвел в регистратуру, представил Энгелю, проводил в отдельную комнату на Собиновке и на прощание даже предложил свои консультации по району. Профессор деликатно отказался, но зато согласился участвовать в ближайшем подъеме на Ачишхо.

На этот раз мне повезло. Ивану Ивановичу Пузанову хотелось провести на гребне хребта ночь, чтобы затем располагать целым днем для коллекционирования птиц на горных лугах (право "научного отстрела" было дано ему заповедником).

Вышли после обеда, когда гора уже нахлобучила на свои лбы густейшие облака. Я уверенно обещал профессору, что к вечеру тучи уйдут, и мы будем вознаграждены панорамами заката... Правда, я и сам еще не был вечером на Ачишхо, но знал, что так обычно бывает, а значит, должно быть и в этот раз. С нами шел юноша-коллектор, стрелявший зоологу птиц, и еще один турист, по фамилии Петюнин, сухой и постный блондин в пенсне, назвавший себя преподавателем географии.

Уже вскоре после Сосновой скалы мы погрузились в скользкий туман. Ни одна панорама не окрылила нас на подъеме. Петюнин начал ворчать, зачем и для чего мы идем. На полянке с камнем я напряг все свои способности, чтобы поярче рассказать, как замечательна при ясной погоде открывающаяся отсюда перспектива. Петюнин несколько раз вступал со мною в спор, заявляя, что высотные зоны леса должны сменять одна другую не на тех отметках, которые называл я, а на тех, которые он запомнил из учебника. Профессор вступился за меня и пояснил, что цифры высот зон могут меняться на различных склонах – на южных, на припеке, подниматься выше, а на северных, теневых, спускаться ниже. Петюнин начал возражать и профессору, сварливо доказывая ему какими-то примерами из Альп и Гималаев, какова должна быть природа на Кавказе.

Я в те дни был еще далек и от страноведения, так что не мог судить, насколько справедливые вещи высказывал о столь дальних горах наш спутник: помню только, что Иван Иванович Пузанов очень терпеливо выслушивал нотации Петюнина и лишь изредка мягко ему возражал, про Альпы и Гималаи, в частности.

О, как тоскливо и утомительно лезть в этой сырости – кажется, поневоле и не так разворчишься. Вот и верхние поляны с озерцами, вот метеостанция – а уже наступает вечер, без намека на закатные краски и панорамы, и туман в сумерках становится особенно тягостным, угнетающим, беспросветным.

Я просто в отчаянии, что мой чудесный Ачишхо, а с ним и я сам так скомпрометированы, и все еще пытаюсь внушить спутникам, как в действительности хорошо на этом хребте... Но тут не удерживается от ворчливой фразы и Иван Иванович:

– Все вы, экскурсоводы, такие – вас только и слушай. На какую вершину ни пойдешь – всегда так же вот красно обещают, а приходишь – и не видать ничего. Довелось мне на Цейлоне на Адамов пик подниматься, там тоже гиды были, сулили-сулили панорамы самые волшебные, а пришли и сидели вот в таком же тумане, как этот... Только представьте, как это обидно, Адамов пик – ведь один же раз в жизни...

Растерянный от неожиданности, спрашиваю:

– Это правда? Вы сами были на Цейлоне? (Надо вспомнить, какими небывалыми казались в тридцатых годах зарубежные экспедиции наших натуралистов, да еще в такие невероятные страны, как Цейлон.)

Уже совсем стемнело, когда облака стали исчезать, и нас наградила за все наше терпение дивная звездная ночь. Иван Иванович не захотел ночевать в здании метеостанции, и мы разложили костерок неподалеку от Северного кругозора.

Тут только я узнал, в каких дальних странах бывал этот человек. Как о простом и реальном рассказывал он о Малакке и Японии, Китае и Сингапуре, об Аравии и Египте, о своем путешествии в Судан.

– О такой провинции, как Европа, я уже и не говорю. Для натуралиста ее столицы и комфортабельные дороги с отелями давали несравненно меньше, чем эти азиатские и африканские страны.

Поучавший нас Петюнин, поняв наконец неуместность своих нравоучений, пожаловался на холод и отправился спать под крышу метеостанции. Мы остались с Иваном Ивановичем и его коллектором, втроем у пылающего костра. Как сказки Шехерезады, звучали рассказы профессора о роскоши экваториальной природы, о ее лианах и пальмах, обезьянах и крокодилах. А для меня чудом был сам человек, который видел все это, реальный, живой путешественник (до того путешественники были для меня только книжными персонажами).

С особенным волнением Иван Иванович рассказал о прославленной талипотовой пальме Цейлона, о чудо-дереве, раз в жизни цветущем и после этого умирающем. С каким-то смущением профессор добавил:

– Об этом у меня даже стихи написаны... И он прочитал свой сонет о "красе всех пальм цейлонских – талипоте".

– Так, значит, вы еще и поэт!

Этот человек все более вырастал в моих глазах. Какое же это счастье столько объездить и так сочетать в себе страсть к науке, путешествиям и искусству... Столько видеть и уметь об этом поведать людям! Иван Иванович рассказал, что писать стихи начал поздно, но с большим увлечением, что решающее влияние на него оказал в этом отношении крымский поэт Волошин...

Долго, долго, чуть не до рассвета просидели мы у костра, читая друг другу стихи – и свои и чужие.

В остром холоде ночи весело трещал костерок, разрывая тьму. Небо сияло мириадами искр, пылью Млечного Пути, крупными гвоздями ковша Медведицы... По двум передним "гвоздям" легко отыскивалась Полярная звезда. Глядя на нее, Иван Иванович сказал:

– А на Цейлоне она лежит на самом горизонте, так что из-за дымки ее и не разглядишь...

Этот человек видел места, где даже небо, наше северное небо, как бы опрокинуто набок, так что и Полярная звезда, над полюсом красующаяся в зените, укладывается на горизонт... Значит, реальны, достижимы и не просто формально занимают место в учебниках эти несбыточно далекие страны...

АЧИШХО В ПЕТЛЕ

Наутро, взбодренные холодом, проспав всего каких-нибудь три-четыре часа, мы чувствовали себя окрыленными, сильными, легкими на подъем. А холодная ночь у костра с рассказами о жарких странах и пальмах, со стихами Волошина и самого Пузанова уже сейчас становилась словно приснившейся, невероятной.

Петюнин, ночевавший под крышей, вышел, чертыхаясь и ворча. Он и в комнате не мог спать, ему было одновременно и холодно и душно.

Утро в горах. Мое первое утро на гребне хребта. Сколько в нем обновляющей свежести! Как чеканны все грани вершин, как росисты луга, каким безграничным выглядит вставшее, кажется выше всякого горизонта, море...

Позавтракав у костра, идем к водопадам. Берсенев меня еще на базе раздразнил рассказом о том, что, переночевав на метеостанции, можно успеть обойти Ачишхо вкруговую, с заходом на главную его вершину и со спуском через западную часть хребта, мимо так называемых Греческих балаганов. Теперь это можно было осуществить.

Уже через час мы были у водопадов и начали подниматься левее верхних каскадов. Коварный снежник, по которому я когда-то падал, оставили справа от себя – нашли в рододендронах подобие тропки и вскоре вышли над водопадными отвесами. Оказалось, что мы попали еще не на самый верхний этаж ступенчатых верховьев Ачипсе. Новая пологая ступень ее днища была ограждена сзади столь же крутой стеной отвесов. С них речка низвергалась еще одним водопадом. Значит, две группы водопадов, которые я посещал до сих пор, нужно считать не нижними и верхними, а нижними и средними, верхним же можно называть только этот одинокий каскад.

Так начались открытия. Не будем бояться этого громкого слова. Конечно, я знал, что окружающие горы давно открыты, нанесены на подробные карты. Даже на дореволюционной одноверстке, наверное, можно отыскать и пересчитать все эти водопадные уступы.

И все же здесь начинались мои собственные поиски, открытия для себя, которые я старался скорее превратить в радость для других. Каждый пик, кругозор, водопад, самостоятельно мною найденный или хотя бы только оцененный в качестве туристского объекта, был награждающей находкой, вырастал в своей ценности, приносил счастье мне и обещал приносить его многим...

На площадке ниже каскада почему-то стоит палатка. В ней два медовеевских пастуха, рядом стадо овец. Оказывается, на этой окраине заповедника разрешен выпас.

Ачишхо и в прошлом служил для выпаса скота медовеевцев и даже назывался у черкесов "Медозюи-Кушх" (пастбище медозюев).

Поднимаемся еще на одну ступень. Над одиноким каскадом расположен крутостенный амфитеатр с плоским днищем и осыпями под скалистыми склонами. Вознесенная к небу скальная чаша – мир таинственного уединения, торжественного и сурового. В конце июня цирк был еще весь полон снега. Снежники несколькими полотнищами спускались к "арене" цирка по склонам, сходясь на ней в едином снежном пятне. Отсюда и рождается Ачипсе. С днища чаши совсем нетрудно подняться на зубцы главных вершин Ачишхо. Жаль только, что вокруг них уже толкутся космы рождающихся туманов.

Где же мы находимся? Пожалуй, можно попробовать определиться по вершинам хребта. Перед нами тыльная по отношению к Красной Поляне сторона Ачишхо. Значит, видные из Поляны зубцы этого хребта можно пересчитать отсюда в обратном порядке.

Вот перед нами Зуб, он кажется вторым слева, если смотреть из Поляны. Правее него для нас та вершина, что выглядит из Поляны самой левой. Но разве это вершина? Это же плечевидный выступ, а хребет уходит под прямым углом, удаляясь от Красной Поляны, и при этом продолжает еще подниматься. Следовательно, из Поляны и не видна главная вершина Ачишхо, она спрятана сзади за этим плечом! А мы-то снизу показывали левую горку как вершину!

Хорошо, что я в этом вовремя разобрался. Иначе не знаю, выбрались ли бы мы благополучно из своего кругового рейда.

Взбираемся на гребень. Внизу впереди уже сплошные облака, но ощущение высоты и вероятной огромности кругозора остается. Под нами страшные отвесы, зловеще уходящие в густую толчею клочьев тумана. Осторожно шагаем вдоль обрыва.

Но что это? Слева отвес, а справа от наших ног зияет глубокая длинная трещина всего сантиметров сорок шириной. Значит... Значит, весь этот край хребта, как говорят геоморфологи, отседает вдоль трещины и вот-вот оборвется многотонной глыбищей. Скорее от края! Ведь наши шаги могут оказаться тем малым толчком, который только и нужен, чтобы висящая глыба оторвалась. Насколько же надо быть внимательным! Какие неожиданные опасности подстерегают туриста высоко в горах!

Над гребнем визгливо кричат черные птицы – альпийские галки. Время от времени раздаются выстрелы: коллектор добывает Ивану Ивановичу птиц – не только гадок, но и горных тетеревов, выпархивающих из-под ног.

Легко поднимаемся на угловое колено хребта. Отсюда к уже упомянутой невидной из Красной Поляны вершине ведет участок гребня, такой пологий, что, кажется, по нему можно проехать на велосипеде. Впрочем, такое ощущение длится недолго. Ближе к пику на гребне начинается что-то странное: какой чудак натащил сюда столько каменьев? На высшей части гребня крупные камни лежат валом, грудами, словно их кто-то нарочно нагромоздил здесь друг на друга. И даже вершина неожиданно оказывается такою же кучей камней!

Иван Иванович поясняет, что именно так выглядят гребневые россыпи, то есть остатки самых стойких горных пород, уцелевших от разрушения. А более податливые, некогда связывавшие их частицы вымыты дождями, выдуты ветрами, унесены вниз по склонам. Значит, эти камни ниоткуда сюда не втащены! Это руины самой, в прошлом более высокой вершины, самого гребня. Хребет увенчан собственными развалинами!

Мы на вершине Ачишхо. Пусть туман скрывает дали – радует и чисто спортивное достижение: ведь мы не на каких-то буграх у метеостанции, куда обычно ходят туристы, а на самой макушке хребта!

Теперь предстояло выбирать спуск. Туманное месиво выглядело зловеще: как в нем нащупать тропу? Как обезопасить себя от внезапного выхода над обрывами? Спутники уже вознамерились было брать прямо с вершины на спуск, но я обеспокоился, что тогда мы выйдем не к Бешенке, а к Монашке или, что еще хуже, к Чвежипсе – ведь и ее истоки начинаются где-то тут же, у вершин Ачишхо.