Текст книги "Далека в человечестве. Стихи (1974-1980, 1989)"
Автор книги: Юрий Колкер
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
ГАМЛЕТ В КОТЕЛЬНОЙ
Есть это и это – и я не знаю, что лучше.
Кто ясен и весел, тот в общем и целом прав.
Идея царит недолго, и мненье – летуче,
Они исчезают, до нитки нас обобрав.
Идея, как женщина, вьёт из нищих верёвки,
И комплексы наши идут по той же статье
Растрат и просчётов. И что возразишь воровке,
Щита не имея в обществе и семье?
Цветок твой прекрасен, да средств я боюсь пахучих.
Я болен сомненьем, а это – скверный недуг.
С проблемой выбора не был знаком поручик,
Умевший с холодным вниманьем смотреть вокруг.
20.06.80
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
В начале мая весел кочегар.
Сезон идёт к концу. Ему не спится.
Дочитан Кьеркегор. Сползая с нар,
Он падает – и вяло матерится.
Гороховая улица блестит,
Дождём промытая. Неразбериха,
Как конница, в мозгу его летит.
В родильном доме, что напротив, тихо.
Адмиралтейство. Три часа утра.
Светло. Мелькнули белые фуражки,
И женский визг послышался. Ура!
Из стен твердыни выпорхнули пташки.
Фонтан безмолвствует. Задрав штаны,
В нём бродит седовласый алкоголик
И собирает мелочь. Серп луны
Увяз концом в небесных антресолях.
27.07.80, 1989
ПОСЛЕ ЭДЕМА
Там – мы были детьми,
это значит: мы были умней.
Обвиняю в измене
того, кто об этом забыл.
(1964)
Яблоко съедено. Будешь страдать и трудиться
В тундре, а не в палисаднике, вечно один.
Где безмятежность недавняя? Путь твой двоится.
Где тот хитрец, что закапал тебе атропин?
Мысль твоя – точно инфанта без мамок и нянек:
В малом – беспомощна, детски надменна – в большом.
Метафизический – он и обычный изгнанник,
Нет ему пристани в мире огромном, чужом.
Ева покуда с тобой, да глядит виновато.
Не узнаёт – и сама хороша в нищете.
Новая истина – новое иго... Утрата
Явственно сознана. Те же мы с ней, да не те.
Чем мы с ней только не тешились? Горя не знали!
Славили боль, человечеству лавры плели,
С Марком Аврелием плакали, с графом пахали —
Больше ни влаги, ни пахотной нет нам земли.
Краток наш сумрак, преступно соприкосновенье,
Афористичен сожительства терпкий язык.
Вот твоё имя, мой разум померкший: мгновенье.
Вот твоя сущность, планида моя: черновик.
12.01.80, 1989
СТАНСЫ К СОВЕСТИ
Лишь больные и дети ведут дневники —
Что же долее медлить? Начнём.
Твой мерцательный пульс – аритмия строки —
Намечается в небе ночном.
Жизнь была бы прекрасна, но ты – мой кошмар:
Ты и радость, и мука моя.
Говорят, за тобою ухаживать – дар:
Кто, бездарный, несчастлив, как я?
Тот, чьей тенью я в этих пространствах ведом,
Был, как я, идеала должник,
Совершенства искал, изводился стыдом
И под гнётом соблазнов поник.
Резонёрством не спасся, и нам не спастись —
Ну, а всё же?.. кто знает! а вдруг
Дневниковая исповедь, твой фронтиспис,
Облегчит застарелый недуг?
Невозможно мне было, пока ты слаба,
Не отдаться капризам твоим, —
Но целительным свойством известны слова,
И душа моя тянется к ним.
Слово властвует: зависть, распущенность, злость
Разрушительных сил лишены.
Выздоравливай, деточка. Средство нашлось.
Мы друг другу почти не нужны.
27.08.79, 1989
БЛУДНЫЕ ДЕТИ
Память мудра: на кошмары наложен запрет,
Но не всесильна: оставлен простор укоризне.
Бедная девочка! Если назад посмотреть,
Сколько мы с нею наделали дел в этой жизни...
Стоило души нам терпким стыдом напоить
И поумнеть, как последняя гавань маячит.
Если, как ленту, всю жизнь просмотреть предстоит, —
В этом и казнь. Непомерней не мог Он назначить.
29.11.80
ЧАЙКА
Пари, мой гений, гальциона —
Над гладью меркнущей реки,
Под синей твердью небосклона,
Ухмылкам черни вопреки.
Твои крыла в лазури тонут,
На них Создатель славу льёт,
Людскою низостью не тронут
Твой ослепительный полёт.
Пока твоё круженье длится,
Вся жизнь – сплошное торжество.
Пари, чтоб смыслом поделиться,
Со мной, теряющим его.
9.08.79
* * *
Зима наступает, Вивальди спешит
В притихшие наши сады.
Лист, ветхий как марля, уже не шуршит,
Осунулись неба черты.
Не этим ли утром петунья цвела,
Лобелия и ноготки,
В головку цветка проникала пчела,
И чайки паслись у реки?
Должно быть, мы долго бродили с тобой:
Свинцовою сделалась синь,
Приблизились скрипки, померкнул гобой,
И ясно звучит клавесин.
20.07.80
МИНУТЫ ВОЛЬНОГО ТРУДА
1
Мальчик о счастьи писал.
Тему он знал безупречно.
Кто его труд направлял?
Дух, пребывающий вечно?
Счастье – особый предмет.
Тот, кто несчастлив, не знает,
Чей гипнотический свет
Волю к труду поощряет.
Окна распахнуты в сад.
С нотами мраморный столик,
Осень, и мальчик ей рад —
Счастлив, прилежный католик.
Сон мимолетный бежит
Детской просторной кровати.
Что на пюпитре лежит,
Кто – Мысливечек, Скарлатти?
Нас, чтобы выжили мы
В Зальцбурге немузыкальном,
Моцарт выводит из тьмы
К радостям нематерьяльным,
Нас, если труд уступил
Место сомненьям и скуке...
Тот, кто несчастлив, забыл
Моцарта сладкие звуки.
2.10.76
2
Я вспоминаю иногда
(хотя и память – плод запретный),
Как поздней юности звезда
Вела мелодией заветной.
Не страшен голод и погром
При этом сладостном напеве,
Но мы – проглочены живьем,
Полмира у кита во чреве.
Подошвой Млечный Путь закрыт.
Скопцы построены в колонны.
Сизиф Сизифу говорит:
– Нас миллионы, миллионы!
Я вспоминаю иногда,
Как если б счастье возвратилось,
Минуты вольного труда,
Судьбы неслыханную милость...
2.10.76
3
Он был еще молод, когда,
Прося подаянья,
За ним увязались нужда,
Тоска и страданье.
Он был еще полон собой
И полон надежды,
Когда его тесной гурьбой
Обсели невежды.
Я знаю, что времени нет,
Иссякло терпенье,
И все-таки счастье – предмет
Его вдохновенья.
Я знаю, как жизнь невзначай
Становится болью,
И все-таки – счастье: пускай
Не с ним, не с тобою...
3.10.76
* * *
У женской нежности завидно много сил.
Анненский
Ты, ласточка, вольна, а вольности не спится.
Лазурью и листвой осмыслен твой полёт.
Ты – спица в колесе поэзии, ты – жница
Воздушных струй, ты – нежности оплот.
Я имя милое хочу связать с тобою,
Семь смыслов, семь страстей сосредоточить в нём,
Семь истин приручить, а ты меж тем восьмою
Увлечена в лазурный окоём.
Лети, одушевляй! Ты выше аллегорий.
Беспомощны слова. Лишь вечный небосвод
Вместит твою мечту, твой ареал, который
Несбыточною нежностью живёт.
24.10.80, 1989
ПЕСНЯ
Она под небом Крыма,
Где даль ясна, где мысль вольна —
Моим стихом хранима,
С морской волной дружна.
Волна бежит от Крита
Через Босфор до Крымских гор —
И блеском нереида
Спешит насытить взор.
И я бы мог на юге
Не знать забот у древних вод,
Но ласточка разлуки
Гнездо над нею вьёт.
23.08.80
ФАВН В РОЩЕ КИПРИДЫ
Зое Эзрохи
1
Ты, Аматузия нежная,
дар сей прими благосклонно:
Новая жрица твоя,
кинув кружок Аонид,
Тебе творит возлиянье,
но дружбы с Игеей не водит,
Бахус также ей чужд —
тем драгоценнее дар.
2
Увы, Игея в наш век
в большей чести, чем Киприда!
Правило это старо:
тот в чести, кто суров,
Но и Прекрасная прав
над нами своих не теряет —
Чувствую: взыщется мне
этот кощунственный стих.
28-29.08.80
КАМЕНА ПРИШЛА И УШЛА
1. ЕЕ ПОРТРЕТЫ
Вот фотографии. Осталось их немного:
Одни я выбросил, другие потерял.
Ты хороша на них: живым дыханьем бога,
Нектаром юности проникнут матерьял.
Десятилетие, как листья облетели...
Я дверь в котельную закрою на крючок —
И стих ямбический слоняется без цели,
И заливается под нарами сверчок.
Как в пору ту мы все блаженны, даровиты!
Лишь нет еще судьбы: она шумит в листве.
Поди скажи в наш век: волшебные ланиты.
А всё-таки скажу, останусь в меньшинстве.
Канова их ваял, расписывал Понтормо,
Но дорианов бес не дремлет на посту:
Я прикасаюсь к ним – и оживает форма,
И милые черты стареют на лету.
20-21.11.80, котельная ЦНИДИ
2
Ты права: я добился немалого!
Оглянись, посмотри на меня —
И найдешь неудачника вялого,
Потерявшего гриву коня.
Опустившегося, бесконтрольную
Жизнь ведущего, день ото дня
Больше, вечности давшего вольную, —
Оглянись! Ты увидишь меня,
Все иллюзии похоронившего,
Распростертого во временах,
В кочегарке, за бойлером, нищего,
В провонявших мазутом штанах...
– Это он ли, – ты спросишь с сомнением, —
Там, на юге, где плещет волна,
Давней юности милым видением
Был, обрывком чудесного сна?
Не подумай, я вовсе не сетую
И себя не жалею ничуть:
Не грущу – и тебе не советую.
Я от скуки насмешкой лечусь.
Скучно Мойрам. Старух не мешало бы
Для острастки слегка подразнить —
И, глядишь, от насмешливой жалобы
Веселее потянется нить.
20-21.11.80, котельная ЦНИДИ
3
Камена пришла и ушла.
Вы рядом Киприду найдете,
Но что мне за дело? Была
Шарманка недолго в работе.
Камена пришла и ушла,
Растаяла, как наважденье,
И времени препровожденье
За труд недоумку зачла.
Я звуков сцепленья люблю
И нежные смыслов смещенья,
И если с другою шалю,
То это моё упущенье.
20-21.11.80, котельная ЦНИДИ
РЕФЛЕКСИЯ
Корковое вещество,
Звезды осенние, жальте!
Нет впереди ничего —
Трещина в мягком асфальте.
Трещина, ссадина, боль,
Стыд... Над асфальтовым полем
Кто-то мне шепчет пароль:
Легче играй, мирандолем.
Долго ли в доме пустом
Вытянешь? Долго ли душу
Здесь, над Литейным мостом,
Вывернуть в слякоть и стужу?
Овеществленный каприз
Звездной расхлябанной жижи
Долго ли вытолкнуть из
Экологической ниши?
Коконы дальних миров,
Вязь шелкопрядов вселенной
Входят под нищий мой кров
Трещиной смысла нетленной.
Ожесточась в пропастях,
Взвившись до символа злого,
Душу изводит пустяк —
Зверь, пожирающий слово.
2.12.79, 1989
* * *
Как шумный ливень, необуздан гений,
Не мыслит он, но твердь животворит.
Он не союзник умудренной лени —
И нас торопят окна затворить.
С остолбененьем наша мудрость схожа.
Надежен ствол ее, да корень сух.
Рефлексии пожизненная ноша
Надкушенный отягощает дух.
Меж тем как он, не вглядываясь в средства,
Вычерпывает суть свою до дна,
Коллекциями сумрачного детства
Твоя наперсница поглощена.
И, ей подобна, в боль свою вникая,
По эту сторону добра и зла,
Исхлёстанная веточка нагая
Качается, касается стекла.
26.11.79
* * *
Дискретен мир: в нём счастье – форма,
И панацея смысла – знак,
И наша птица ищет корма
В блаженных сгустках, в именах.
Она вспорхнёт – и мы под сенью,
И гений сам в себе счастлив,
И с ним – симво́л уединенья,
Египетский иерогли́ф.
Рассыпано в стенах Уфиций
Ее жемчужное зерно.
Но что обведено границей,
То совершенства лишено.
И – мимолётно счастье птичье.
В ее гнезде – не счесть потерь.
Твердил я в детстве: – Беатриче... —
Мой Данте, где твой друг теперь?
В своей поверхностной работе
Любовь шедевры создала —
Но кистью не удержишь плоти,
Резцом – сердечного тепла.
И как ни благостно касанье,
И что нам форма ни сулит,
За ними – осень, угасанье,
Да стук колёс, да степь пылит...
Нерасчленённого объёма,
Бездонных, вечных пропастей
Создатель – Бог: везде он дома.
Поверхность создал – Асмодей.
Над артистическою паствой
Сей верховодит на земле,
И клятва разделяй и властвуй
Горит на творческом челе.
6.10.80, 1989
АТТИЧЕСКАЯ МИЗАНТРОПИЯ
Зачем так настойчиво гонят,
Так немилосердно теснят?
И лучший слезы не уронит,
Над болью твой не застонет, —
А тут Евридику хоронят,
Психею спровадили в ад.
Смешаться бы с пылью дорожной,
Откинуть, отринуть, забыть...
В субстанции этой подножной —
Единственный пафос надежный,
Единственный способ возможный
Япетовых внуков любить.
7.10.80
ЭЛЕГИЯ
Мы – гордость, с бедностью совместна.
Державин
Когда я был молод, меня нищета привлекала.
Казалось, для мысли она и для гордости место даёт.
Италия с ней уживалась: большое лекало
В оправе тирренских и адриатических вод.
Предчувствие славы служило ей выгодным фоном —
И Муза беспечно авансы ее приняла.
Мне виделся храм с ионическим нежным фронтоном,
Тропинка над кручей – и вечность игрушкой была.
Тебя, приобщения пафос, я помню... Какие
Картины являлись на твой вдохновенный призыв!
Как сладостно вымолвить было: Чивитта-Векки'я,
Пропеть, ударенье сместив, перевод позабыв.
Миланский мальпост (виновата французская проза)
Таинственным образом мысли моей угождал,
И рядом с чеканкой имён – Ватикан, Бельджойозо —
Подделкой и пошлостью выглядел звонкий металл.
Был беден Стендаль, и хотелось свободным, влюблённым
Остаться (влюблённым – слегка, а свободным – вполне)...
Но Герцен уже прокатил со своим миллионом
По Корсо – и дальше, в Неаполь, и кланялся мне.
Когда я был молод, я бедность любил понаслышке,
Не знал про особенный, русский ее вариант, —
Но бог справедлив, и судьба улыбнулась мальчишке,
Патент неудачника выправив мне, как талант.
4.04.80
ЛИСТОПАД
В саду ли, где мрамор щербатый грустит,
Где Полдень с лицом Каракаллы стоит,
Сжимая короткие стрелы, —
Надежду счастливую вновь обрету?
Три нежных сивиллы со мною в саду,
А в будущем – те же пробелы.
Иду, и гербовые листья летят —
Кленовые, будто напомнить хотят
О заокеанском соседе:
Я вижу судьбы его гибельный срез,
Прощальный визит, атлантический рейс,
И сердце в привычные сети
Летит – не ему ли шепчу: прекрати...
Но шепот другой различаю в груди:
– Прощай же! до нового рейса,
До близкой, до нашей далёкой весны...
Готовят нам ящики – мы спасены... —
Мой лист атлантический, взвейся!
21.10.74 – 1980
СТАНСЫ
В ущелье города глядит твоё окно:
В долину крыш и стен, в лощину труб и окон.
Светает, всюду снег. И ты, сказать смешно,
Мечтою ни о чём, как в юности, растроган:
Ее нельзя назвать, нельзя определить...
И сладкий этот миг нельзя, нельзя продлить.
Над этой пустошью рассвет невыразим.
Окошко там, внизу, оранжевым сияет
Пятном – в который раз? Подумай, сколько зим,
Что утро, тот же стих тобой овладевает,
И веет на тебя младенческий покой
Свободой от забот и суеты людской...
В ущельи крыш и стен, где комната твоя,
Разбойничья нора, отшельничья пещера, —
Вороньи пастбища, угодья воробья
Здесь Гесиода ждут, а утро ждёт Гомера.
Усталость не прошла: вчера ты поздно лёг,
Но некий горний дух в свой бег тебя вовлёк.
Прощай, теченье дней! Прощай, трёхмерный мир!
Прощайте, прелести пустынного пейзажа!
Случайной жизни дар, больничный сувенир, —
В рентгеновских лучах распалась правда ваша.
Пожизненная мгла очей твоих бежит,
И вечность, как брелок, тебе принадлежит.
1980
