Текст книги "Банка удачи"

Автор книги: Юрий Визбор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Визбор Юрий
Банка удачи

Юрий Визбор

Банка удачи

Новый радист на корабле – событие огромной важности.

Во-первых, этот парень не должен быть трепачом. Радист ведь знает все: кому пишут, кому не пишут; кого ждут, кого не ждут; у какого судна какой улов; какие новости в управлении тралового флота; у кого родился ребенок, а с кого – алименты...

Во-вторых, он не должен быть "барином". Вместе со всеми он должен уметь стоять на подвахте – шкерить рыбу, скалывать лед, выбирать сети. И совсем не обязательно, чтобы он так уж мастерски все это делал. Просто он должен ясно показать, что не чурается никакой тяжелой работы, когда весь экипаж на аврале. Радист – это вам скажет любой -может и не шкерить рыбу, не скалывать лед, не выбирать сети. Никто его за это упрекать не станет. Но тогда это уже будет не радист, а "барин". А "бар" на судах не любят.

Ну, а в-третьих, радист должен быть просто компанейским парнем – не бирюком, не сквалыгой. Хорошо бы еще, чтобы любил он музыку, почаще заводил магнитофон, доставал с плавбазы хорошие фильмы, а с берега – новые пластинки.

Таков краткий перечень качеств, которые желательно иметь каждому радисту. И тем, кто плавает два дня – от Мурманска до Тюва-Губы, и тем, кто уходит в море на четыре месяца – из Мурманска к далекой Джорджес-банке, расположенной у канадского острова Ньюфаундленд.

Алик ничего не знал о качествах, которые желательно иметь каждому радисту. Он вообще не собирался быть радистом, но все получилось как-то само собой. А началось это именно в тот вечер, когда Алик пришел домой и увидел всю семью, с прокурорскими лицами сидевшую за обеденным столом. Он положил на диван скрипку и сказал:

– Не приняли меня. Не сочли...

– Как это – "не сочли"? – возмутился папа. – Я же звонил... – Но Алик ничего не ответил и пошел на кухню. Там стояла его любимая кружка, из которой он пил воду. Только из нее.

На семейном совете мнения разошлись. Папа все время говорил, что он этого "так не оставит" и завтра же "позвонит". Мама ужасно переживала и ясно давала понять, что работать Алик не пойдет. Он будет сидеть дома и "долбить" музыку. "Гений – это ж труд, говорила мама через каждую фразу. – На любой работе мальчик испортит себе руки..." А дядя сказал: "Чего тебе год терять? Хочешь – устрою в школу радистов? Радисту как раз нужны тонкие пальцы". За столом поднялся страшный шум. А Алик вдруг улыбнулся. В первый раз за много дней. Радистом? Ему вспомнились ялтинские пароходы и яхты на Клязьминском водохранилище, представились синие моря и пальмовые гавани... А музыкой ведь можно заниматься и в море. Скрипка – не рояль.

Вот так Алик закончил школу радистов и попал на РТ рыболовный траулер, который ходит ловить треску и зубатку к острову Медвежьему, что неподалеку от Шпицбергена.

Встречала Алика вся команда. Вернее, не встречала, а смотрела на него.

...Обгрызенное бортами разных судов толстое бревно причала. С него – хлипкий помост на борт корабля. Пальмами явно не пахнет. Пахнет рыбой. Ребята – кто в чем – покуривают на палубе, свешиваются с верхнего мостика, высовываются из машинного отделения. Новый радист на корабле – событие огромной важности.

Алик некоторое время потоптался около помоста, потом спросил у Сереги Самсонова, который стоял ближе всех к нему:

– Мне, кажется, сюда... Я – новый радист.

– Вообще-то радист нам нужен... – сказал Самсонов. Сказал он это не то чтобы с издевкой, но была во всей его фигуре, в интонации какая-то недосказуемая насмешка.

Алик вздохнул и, уже не ожидая ничего хорошего, шагнул на помост. В одной руке чемодан, в другой – скрипка. И помост при каждом шаге прогибается и ходит из стороны в сторону. А под помостом – кусок моря, в котором преспокойненько можно утонуть. И этот кусок не синий, а совсем черный, как жидкая вакса. Алик прошел уже почти по всему помосту, как вдруг, когда до конца оставался один шаг, он поскользнулся, руками описал в воздухе две невероятные кривые и совершеннейшим чудом упал не за борт, а на борт. Скрипка осталась у него в руке, а вот чемодан... чемодан выпал и раскрылся. На палубу, покрытую несмываемым слоем машинного масла, рыбьего жира и чешуи, посыпались листочки. Некоторые прилипли к палубе, а некоторые упали в черное ущелье между причалом и бортом судна. Алик встал, потирая ушибленное плечо.

– Бланки радиограмм? – скромно осведомился Самсонов. – Так ты не подбирай, у нас полно таких.

– Это ноты, – сказал Алик. – Музыка...

– Му-зы-ка... – протянул Самсонов. – А ведь, верно, ребята, для полного счастья нам только музыки на борту не хватало!

– Вот и не хватало, – угрюмо ответил Алик.

– Ну, да, – сказал Самсонов, – а то мы без твоего контрабаса никак треску не поймаем.

Алик промолчал и пошел в рубку. А Иван Сычев бросил окурок и спокойно посмотрел на Самсонова.

– Ты, Серега, зря к малолетке пристаешь.

– Нам радист нужен, а не скрипач, – сказал Самсонов. – А то в море так "запоешь" с таким "Маркони", что потом только рыбам концерт устраивать. Других слушателей не будет...

...Чистый, еще не успевший обледенеть нос судна расталкивает похожие на кафельные плитки льдинки залива. Над рубкой быстро вращается парабола локатора: сегодня, впрочем, как и всегда – в заливе кромешный туман, и надо идти весьма и весьма осторожно. Начинается рейс. Рейс как рейс...

Из письма Алика:

"А времени для занятий музыкой нет совершенно. За смену набегаешься по эфиру как угорелый. С "Пионером" связь нужна, с Архангельской флотилией – тоже, метеосводку прими, а в восемь совещание судов – это уж как закон. А капитан – что ему? Спит до девяти, в девять встал: "Давай-ка мне соседей". Так что скрипка моя пока без должного к ней внимания.

Привыкаю к морским порядкам. Здесь, например, есть вахта, которая называется "собака" – с нуля до четырех утра. Тот, кто отстоял "собаку", вешает на спинку койки тельняшку – знак того, что будить его не рекомендуется. По крайней мере, во время перехода. Когда идет рыба – это, конечно, не в счет. Тогда объявляется "подвахта", и все выходят на рыбу. Выхожу, если не держу связь, и я. В первый раз ребята почему-то этому страшно обрадовались. А мой напарник Ваня Сычев сказал: "Молоток!" Это вроде похвала, но точно пока не знаю. Бывают и другие подвахты – иногда слой льда покрывает весь корабль, до мачты. Тогда тоже все выходят – кто с топором, кто с лопатой, с молотком, с зубилом – скалывать лед.

Ребята ко мне относятся очень хорошо, только вот один Самсонов почему-то косится. Он – консервный мастер и здорово играет на гитаре. Но на слух. Все говорит, что музыку композиторы придумывают, чтобы больше денег заработать...

Однажды, когда я у себя в рубке заперся и играл "Чакону", у дверей собралась целая толпа. Второй штурман Слава Корсунский чуть из-за этого не сбил с курса судно: все бегал от штурманской рубки до моей, чтобы послушать музыку. А ты говорила, что народ не понимает музыки. Зря говорила. Правда, об этом случае я узнал случайно, когда капитан распекал штурмана. "А вы, – сказал он мне, – не отвлекайте народ от вахт. Если хотите, мы устроим ваш концерт". Как будто я сам напрашивался. Я просто играл, чтобы рука не отвыкла. Кстати, о руке: никогда не думал, что постукивать ключом – такая физическая нагрузка.

Вот и все мои дела. Сейчас идем к Шпицбергену. Уже много дней нет рыбы. Как встретим годовщину Октября? (Я перечитал и подумал, что фраза может показаться тебе очень газетной. Но это так – все у нас на судне говорят об этом. Ведь до плана нам осталось добрать 40 тонн.) Письмо мое в Мурманск привезет траулер "Пионер", с которым я только что кончил связь.

Не присылай мне больше шерстяных носков.

Твой сын Алик".

...Алик вышел из рубки. Туман. Обледеневший нос корабля то и дело зарывается в огромные спокойные валы и показывается оттуда, словно пловец, глотающий очередную порцию воздуха. Глотнул – и опять в воду. И так без конца.

Капитан подозвал Алика.

– С "Пионером" связь была?

– Была.

– Ну, что?

– Вроде есть косяк...

– Пойдем-ка в рубку.

Через полчаса нос траулера повернулся к северу...

Ах, какой это был косяк! Он медленно шел, вытянув свое огромное тело на много километров. Шведы, датчане, поляки суда всех калибров и многих стран, не включая в тумане своих ревунов, шарили по дымящейся между льдинами воде прожекторами, сцеплялись сетями, ругались, помогали друг другу. Это была знаменитая "банка удачи". Так ее окрестил один норвежский капитан, выловивший здесь однажды неимоверное количество рыбы. После него сюда приходили многие корабли, но ни одному из них не везло. Тогда и возникла легенда, что где-то возле Шпицбергена не стоит на одном месте, а каким-то хитрым образом плавает "банка удачи", а вместе с ней – несметная рыба.

Это была, конечно, "банка удачи", но на этот раз – удачи нелегкой. Вот уже десять часов подряд на покрытой льдом палубе работает команда, а рыба идет и идет. Тонны ее валятся на палубу, она кишит под ногами, вмерзает в палубный лед. А упускать ее нельзя...

На подвахту пошел Иван Сычев. "Тяжелое будет дело, – сказал он Алику, когда тот попросился на палубу. – Не для тебя. Не для твоих... – он немного помялся – пальчиков. Лучше связь держи. Туго будет – позови".

Десять часов команда стоит на подвахте. Десять часов Алик сидит за ключом. Когда пошел одиннадцатый час этой работы, в радиорубку прибежал помполит. На бороде сосульками, роба порвана, глаза красные.

– Давай-ка, друг, на палубу какую-нибудь музыку! Народ еле на ногах...

– Какую?

– Могучую какую-нибудь. Ну, быстро.

Алик снял наушники. Музыку, так музыку, черт побери!

Через минуту из пяти судовых динамиков загремела музыка. Светлые звуки полились над ночным заполярным морем, над обледеневшими кораблями, стоящими в тумане, над лучами прожекторов, которые выхватывали из кромешной тьмы чьи-то лица, руки, плечи. С соседних судов что-то закричали. Польский траулер "проморгал": "Отлично, ребята!" В эти минуты казалось, будто к этой музыке не имеют отношения ни сам Чайковский, ни пианист Клиберн, ни какие-то там магнитофоны. Она, казалась, была рождена самим морем, самой работой, самими людьми!..

Из письма Алика:

"...и таким образом стал я руководителем музыкального университета культуры. Я хотел попроще это все назвать кружок. Но помполит обязательно хотел, чтобы был университет.

Прямо после работы ко мне в рубку пришли ребята и стали расспрашивать, что за музыку я заводил. Я сказал. Ну, вообще-то к классике они относились (даже смешно написать) неодобрительно. А тут такое дело!

Утром по просьбе ребят мы опять прослушали Первый концерт. Я рассказал о его истории (смущался, конечно). Но всем очень понравилось.

Да, помнишь, как-то я тебе писал про нашего консервного мастера Самсонова. После этой лекции он подошел ко мне и сказал:

– А вот интересно, как же это музыку на бумаге записывают?..

Так мы помирились. Теперь, если выдается свободное время, я его обучаю нотной грамоте. Очень способный ученик, честное слово. Даже когда он у себя внизу делает консервы ("Печень трески в масле" – у нас в Москве продают), и то умудряется приходить ко мне за консультацией – ведь банки греются под давлением 55 минут.

Завтра мы снова уходим в море. Были в Мурманске пять дней. Я все эти дни бегал по городу, искал нотную бумагу, но не нашел. А ребята – вот странно – нашли и подарили мне целую кипу уже у Тюва-Губы (это перед самым выходом в Баренцево море).

Пришли мне, пожалуйста, канифоль, потому что мой кусок кончился.

Твой сын Алик".

1963