Текст книги "Там, вдали, за рекой"
Автор книги: Юрий Коринец
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Там, вдали, за рекой
Знайте же, что ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное ещё из детства, из родительского дома.
Достоевский
Про огонь, воду и медные трубы
Мой дядя – брат моей матери – был замечательным человеком. Он прожил очень бурную, тяжёлую жизнь, но никогда не унывал. Это был удивительный человек. Чего он только не повидал! В каких только не побывал переделках! Мой дядя прошёл огонь, воду и медные трубы.
Дядя был отличным охотником и рыболовом, любил природу и очень много путешествовал. Он путешествовал зимой и летом и круглый год ходил без шапки. Дядя был на редкость здоровым человеком.
Так, без шапки, он и вваливался к нам в дом: то с Памира, то с Дальнего Востока, то из Средней Азии. Но больше всего дядя любил Север! Север был его второй родиной. Так говорил мне сам дядя.
Вместе с дядей к нам вваливались две его любимые собаки – Ханг и Чанг. Это были замечательные собаки! Они всегда путешествовали вместе с дядей. Ханг был овчаркой, а Чанг – лайкой. Ханга дядя купил в Москве, а Чанга достал где-то на Севере. Я очень любил дядиных собак.
Дядя всегда привозил из путешествий что-нибудь удивительное: шкуру тигра, или скелет белухи, или живую гагару. Но самым удивительным был сам дядя. Он был ходячей энциклопедией. Живой семейной легендой.
Когда дядя приезжал к нам в гости, в доме всегда стоял дым коромыслом: дым стоял от рассказов дяди, от подарков дяди и от самого дяди.
Все в доме любили дядю, а я в нём просто души не чаял. И дядя меня тоже очень любил: больше всех на свете. Детей у дяди не было, он был холостяк.
– Подрастай скорее, – говорил мне дядя, – и мы с тобой пройдём огонь, воду и медные трубы!
Мне было восемь лет, и я ещё не знал, как можно пройти огонь, воду и медные трубы.
– Какие трубы? – переспрашивал я.
– Медные! – отвечал дядя. – Медные!
– Во дворе не медная труба, я залезал в неё…
– В том-то и дело! – отвечал дядя.
– А медные где?
– Везде!
– За городом?
– За городом.
– В лесу?
– И в лесу.
– И в поле?
– И в поле.
– А в огне?
– Вот именно! – орал дядя. – Именно!
– А на море?
– О! На море их сколько хочешь!
– А в небе?
– В небе их видимо-невидимо!
Я смотрел в небо: там было пусто.
– А как их найти? – спрашивал я.
– Их не ищут! Ищут смысл жизни! Доннерветтер, как ты не понимаешь! Ищут своё счастье, чтобы насыпать ему соли на хвост!
«Доннерветтер» значило «гром и молния» – по-немецки. Когда дядя волновался, он всегда говорил по-немецки.
– А как насыпать ему соли на хвост? – спрашивал я.
– Надо пройти огонь, воду и медные трубы!
После разговора с дядей у меня всегда всё путалось в голове. Я тоже хотел найти своё счастье. И насыпать ему соли на хвост. И пройти огонь, воду и медные трубы. Но как это сделать?
Этвас
Дядя жил на окраине Москвы – в Тушине. Там у него был сад и маленький домик. Сейчас в Тушине тоже Москва, а когда я был маленьким, Тушино было деревней. Там кричали по утрам петухи, мычали коровы и громыхали телеги по колдобистым улицам.
Много раз дяде предлагали квартиру в центре, но дядя всегда отказывался. Дядя любил тишину, потому что в его жизни и без того шума хватало. А ещё он хотел быть ближе к природе.
«Опять стушевался дядя!» – всегда говорила мама, когда дядя уезжал к себе.
А вообще он бывал там редко. Он и у нас бывал редко. Сколько я помню дядю, он всегда ездил в командировки. Такая была у него работа. И такой он был непоседа.
Но когда дядя бывал у себя, я очень любил ходить к нему в гости. У дяди было лучше, чем дома, у него была настоящая свобода! У дяди можно было делать что хочешь: ходи хоть вверх ногами! Дядя всё разрешал.
Дядя сам любил поиграть, когда он бывал свободен. Дядя строил со мной поезда из стульев, пускал корабли в корыте, или мыльные пузыри из окна, или катал меня на спине, как индийский слон своего раджу.
Мы переворачивали вверх дном весь дядин дом, пока не падали от усталости! Что и говорить! С дядей было всегда интересно!
Вечерами дядя сажал меня на колени и читал мне книжки с картинками или рассказывал сказки. Сказки он рассказывал замечательно! Но лучше всего дядя рассказывал истории из собственной жизни. Историй этих он знал миллион! Да это и не удивительно, если вспомнить дядину жизнь. Никто не умел рассказывать так, как дядя. В этом он не имел соперников.
Я помню много историй, какие рассказывал дядя. А особенно одну: я помню её из глубокого детства. Я слышал её много раз и знаю её наизусть. Как таблицу умножения. Как свои пять пальцев! Я слышал её не только от дяди – все у нас любили повторять эту историю. Её очень любил папа. И мама. И бабушка – дядина и мамина мама. И, конечно, я. История эта была принадлежностью нашей семьи, она была от нас неотделима. Она ко всем переходит в нашем роду по наследству от дяди. Её нельзя не любить, эту историю, потому что она удивительна!
Случилось это очень давно – в начале двадцатого века, во время русско-японской войны. Может быть, вы немножко слышали об этой войне. Война эта сложилась для нас неважно. Дело было не в солдатах – русские всегда были храбрыми солдатами, – дело было в царе и в его строе – царизме. Царизм был колоссом на глиняных ногах. Колосс – это что-то очень огромное. Вы представляете, что случится, если колосс будет стоять на глиняных ногах? Он, конечно, рухнет! Вот он и рухнул. Произошла революция. Так объяснил дядя.
А тогда, до революции, во время русско-японской войны, дядя служил рядовым на флоте. Потом-то он был в кавалерии. На флоте дядя был помощником кока – повара; дядиной обязанностью было рубить муку и продувать макароны. Дядя так хорошо продувал макароны и так хорошо рубил муку, что его повысили: сделали кочегаром. Служил дядя на славу! Но дело на фронтах складывалось всё хуже и хуже, снарядов нам не хватало, и поэтому воевали мы, в основном, шапками.
Однажды крейсер, на котором дядя служил кочегаром, попал в ловушку: его окружили четыре японских крейсера. С криками «Банзай!» они погнались за дядиным крейсером. Они решили взять его живьём. Снарядов на дядином корабле, конечно, не было. Дядя развёл пары, и его крейсер устремился в открытое море. Японцы преследовали дядю. Тогда дядя вызвал к себе в кочегарку командира корабля. «Я спасу людей и уничтожу врага, – сказал дядя, – если вы дадите мне на один час двух заместителей, топор и осиновое полено». Командир, конечно, сразу согласился: у него была одна надежда – на дядю!
Дядя оставил двух заместителей поддерживать в кочегарке пары, а сам взял топор, осиновое полено и заперся в капитанской каюте. Никто об этом ничего не знал: матросы занимались своими делами, а царские офицеры закатили с горя банкет и пьянствовали в кают-компании. На крейсере специально держали на такой случай хор цыган и шампанское.
Через час дядя вышел на палубу и велел позвать к себе командира корабля.
Командир еле стоял на ногах – он был совершенно пьян от шампанского, цыганок и страха. Крейсер к тому же сильно качало. Но дядя стоял на ногах твёрдо!
«Подпустите их поближе, – сказал дядя, – тогда я спущу на воду вот эту штуку…» В руках у дяди была эта штука.
Когда японцы подошли на расстояние пушечного выстрела, дядя спустил эту штуку на воду… Через секунду японцы взлетели на воздух!
Многие просили моего дядю рассказать, что это за такую штуку он сделал. Но дядя не мог этого открыть, потому что это была слишком страшная штука. Так это и осталось его тайной. Даже мне дядя ничего конкретного не рассказал. Когда я спрашивал дядю, что это была за штука, дядя делал страшные глаза и кричал:
– Это было этвас! Этвас!
«Этвас» значило «нечто» – тоже по-немецки. Дядя очень любил это слово.
После этого дядя всегда погружался в молчание. Когда было нужно, мой дядя был нем как могила. Вот какой это был человек!
8 + 5 = 13
С восьми лет это этвас не давало мне покоя. Оно причиняло мне очень много хлопот. Оно снилось мне по ночам. Я думал о нём днём. Думал дома. Думал во дворе. Думал, когда шёл в школу. Думал на уроках.
Я без конца рисовал это этвас на бумаге. И всегда по-разному.
То это была огромная рыба, похожая на кита, которая глотала пароходы, шлюпки и острова. То это была многоглазая, многорукая и многоногая птица, вроде той, которую я видел у дяди на прялке. Я рисовал, как она глотала луну, звёзды и дирижабли. Вы знаете, что такое дирижабль? Вам ничего не говорит это слово? Очень жаль! Мне это слово говорит много. Когда я был маленьким, дирижабли были в большой моде. Дирижабль – это прекрасная вещь! Это огромный пузырь, наполненный газом. Пузырь в форме сигары. Снизу к пузырю приделана кабина. В ней сидят люди. Так они и летают. Дирижабли бывают огромные – выше пятиэтажного дома!
Так вот, моё этвас глотало сразу по двадцать таких дирижаблей! Вот какое это было этвас. Рисовать его было очень трудно. У меня даже дух захватывало, когда я его рисовал. Но ни один рисунок не удовлетворял моего воображения.
Тогда я рисовал это этвас абстрактно. Что значит рисовать абстрактно? Рисовать абстрактно – это значит рисовать то, о чём вы не имеете никакого понятия, и так, чтобы оно было ни на что не похоже. Это, конечно, ужасно трудно. Иногда у меня получались замечательные рисунки. Просто потрясающие! Но в них никто никогда ничего не понимал. Даже учитель рисования. За такие рисунки он ставил мне «оч. плохо». Но я на него не обижался: разве можно было на него обижаться? Ведь он не знал, что такое этвас. А я знал! Вернее, не знал, а догадывался. Знал это один дядя. Иногда он узнавал это этвас в моих рисунках. Я приносил дяде рисунок и говорил:
– Вот!
– Что это? – спрашивал дядя.
– Этвас, – отвечал я шёпотом.
– Чепуха! – сердился дядя. – Это просто чепуха, а не этвас!
– Не этвас? Разве это не этвас?
– Это чепуха! – кричал дядя. – Это бездарно!
– А как нарисовать этвас?
– Не знаю! Не имею понятия!
– Как же ты не знаешь! – говорил я чуть не плача. – Ты столько рассказывал мне про этвас, а теперь говоришь, что не знаешь!
– Я прекрасно знаю, что такое этвас! – орал дядя. – Но нарисовать не могу! У меня нет таланта!
– А у меня?
– А у тебя талант! У кого же ещё талант, как не у тебя! Искать надо! Иди и ищи!
– Чего искать?
– Этвас! – ревел дядя.
– Где?
– Доннерветтер! – Дядя выходил из себя. – Ищи в себе! В себе! Рисуй! Работай! И тогда получится этвас!
Успокоенный, я убегал и опять принимался рисовать. Я рисовал как одержимый. Через некоторое время я приносил дяде сразу пятьдесят рисунков. Дядя внимательно рассматривал их.
Иногда, схватив какой-нибудь рисунок, дядя вскакивал и начинал бегать по комнате, размахивая этим рисунком.
– Молодец – грохотал дядя, – Вот это этвас! Это прекрасно! Изумительно! Потрясающе! Это явление! Шедевр! Продолжай в том же духе, и из тебя получится человек.
И я продолжал. Самые лучшие рисунки, те, в которых было этвас, я отдавал дяде. Он хранил их в особой папке.
Я любил показывать свои рисунки друзьям. Я рассказывал всем, что у меня есть дядя, который прошёл огонь, воду и медные трубы и увидел в конце страшное чудище. Называется это чудище этвас.
«Когда я вырасту, – говорил я, – дядя возьмёт меня с собой. Мы пройдём огонь, воду и медные трубы. И тогда я увижу этвас. И притащу его домой».
Некоторые надо мной смеялись, но многие слушали с уважением. Особенно одна девочка, Валя, которая училась со мной в одном классе. Она только просила меня, чтобы я показал ей это чудище, когда я его достану. И я ей, конечно, обещал. Я только просил её подождать. И она обещала подождать.
А ждать надо было долго: до того самого дня, когда мне исполнится тринадцать. Так сказал дядя. Когда мне исполнится тринадцать, говорил дядя, мы с ним отправимся в путешествие. Мы поедем на Север! Сначала мы будем ехать поездом, потом пересядем на корабль и поплывём по Белому морю, потом пересядем в лодку и поплывём по рекам, водопадам и озёрам – всё дальше и дальше на Север! – потом вылезем и пойдём пешком. Между прочим пройдём мы огонь, воду и медные трубы. Их всегда проходят между прочим, специально их никогда не проходят.
Так сказал дядя.
А под конец мы ещё будем продираться сквозь заросли. Потому что в этих зарослях и находится этвас.
Вы любите продираться сквозь заросли? Я очень люблю продираться сквозь заросли. Наверное, это во мне наследственное: мой дядя всю свою жизнь продирался сквозь заросли. Иногда он продирался сквозь заросли, даже не выходя из квартиры, – он продирался в самом себе… Но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.
Вы знаете, чему равняется 13 – 8?
13 – 8 = 5.
А 13 – 5?
13 – 5 = 8.
А чему равняется 8 + 5?
8 + 5 = 13.
Это математика, от неё никуда не денешься!
Поэтому я и ждал, когда мне исполнится тринадцать.
Ханг и Чанг
Многие спрашивали дядю – зачем ему две собаки?
– Разве вам не хватит одной? – говорили дяде. – Представляем, сколько с ними хлопот! Нужно их кормить, мыть, воспитывать. Как вы только справляетесь?
– В том-то и дело, что иметь несколько собак легче, чем одну, – отвечал дядя. – Надо только, чтобы у них был разный характер. И предоставить их самим себе. Тогда они сами будут друг друга воспитывать.
Конечно, я направляю это воспитание, я слежу за ними. Но, по сути дела, они сами друг друга воспитывают. Они даже меня воспитали, я уж не говорю о племяннике!
Это, значит, обо мне. И действительно, так оно и было. Ханг и Чанг были прекрасными педагогами. Они учили меня плавать, лазать на деревья, ходить по буму, прыгать через плетни, ползать по-пластунски, маршировать, поворачиваться по-военному направо и налево, шагать в ногу, лаять и ещё многому другому.
Это были замечательные собаки, я им очень многим обязан.
Но лучше всего они воспитывали друг друга.
Ханг, например, не любил купаться. И что же вы думаете? Когда дядя назначал банный день, кто, по-вашему, помогал дяде загонять Ханга в ванную? Я? Как бы не так! Это делал Чанг!
В банные дни я всегда приходил к дяде. Конечно, если я был свободен. Мы с дядей раздевались и оставались в одних трусах. Я наливал в ванную воду и разводил в этой воде два куска туалетного мыла. После этого я звал дядю – он проверял температуру воды.
– А ну, ребятки! – командовал дядя, когда всё было готово. – Марш купаться!
Чанг не заставлял себя просить – он появлялся мгновенно. Зато Ханг всегда где-нибудь прятался.
– Безобразие! – кричал дядя. – Где Ханг?
Чанг тут же кидался на поиски Ханга и первым загонял его в ванную. Потом Чанг прыгал туда сам. Если же Ханг упирался, он получал от Чанга хорошую взбучку.
Купать собак было нетрудно: мыли они себя сами, мы с дядей только помогали.
По команде Ханг и Чанг залезали в ванную и начинали там прыгать и кувыркаться. Дядя называл это «собачьей кувырколлегией». «Кувырколлегия» длилась долго. Собаки взбивали в ванне густую мыльную пену. Пена летела во все стороны. Мы с дядей бывали в пене с головы до ног. В пене была вся ванная комната.
Когда собаки отмывались дочиста, мы окатывали их душем, вытирали полотенцами и выпускали в комнату, если на дворе была зима. Летом мы выпускали их во двор. После бани Ханг и Чанг долго носились друг за другом как угорелые. Не знаю почему, но после бани им всегда было очень весело.
После собак мылись мы с дядей. Потом мы ужинали. Ужинали мы на кухне, а после ужина пили в комнате чай. Собаки тоже ужинали на кухне, а после ужина тоже садились с нами пить чай. Но чай они, конечно, не пили. Они просто сидели на стульях у стола и составляли нам компанию.
Чанг вёл себя за столом очень хорошо. Зато Ханг пытался иногда что-нибудь стащить. Он вообще был озорником. Иногда он забирался тайком на диван, что дядя категорически запрещал. Ханг ненавидел кошек – он всегда загонял этих несчастных на деревья.
Дядя никогда сам не делал замечания Хангу: он поручал это Чангу. Когда Чанг замечал, что Ханг стащил со стола конфетку, он тут же отнимал её у Ханга и возвращал дяде. Чанг прогонял Ханга с дивана. И спасал от него несчастных кошек. Чанг всегда сам наказывал Ханга: ставил его в угол или трепал за уши.
Ханг был озорником, зато он был весёлым и неугомонным.
Чанг был ленив, зато он был спокойным и уравновешенным. И очень красивым.
Ханг не был столь красив, зато он был смелым и сильным – он бесстрашно кидался на волков и медведей и не раз спасал дяде жизнь.
Но самым удивительным всё же был Чанг: он был молод, умён и благороден. У него ещё было много достоинств. Чанг был всеобщим любимцем.
Один раз вечером я был у дяди в гостях. Как раз передавали концерт по заявкам. Мы все – я, дядя, Ханг и Чанг – сидели у радиоприёмника «СИ-235» и слушали этот концерт. Помню, как сейчас, объявили песню «Степь да степь кругом» по дядиной заявке. Дядя очень любил эту песню. Дядя вообще был очень музыкален – у него был отличный слух. Дядя мог напеть наизусть целую симфонию. При этом он подражал игре на разных инструментах. Дядя очень любил старые революционные песни, песни его молодости, и русские народные песни, а из них особенно «Степь да степь кругом». Когда дядя пел эту песню, он всегда был немного грустным.
Так было и сейчас. Дядя сидел в своём любимом кресле у радиоприёмника, опустив голову. Ханг, Чанг и я смотрели на дядю. Свет в комнате был потушен, потому что было полнолуние и огромная луна светила прямо в окно.
По радио пел Лемешев, а дядя ему подпевал:
И, набравшись сил,
Чуя смертный час,
Он товарищу
Отдаёт наказ…
И вдруг запел Чанг!
Это было так неожиданно, что дядя замолчал. Мы оторопели.
Чанг выл, высоко задрав скорбную морду. Весь его вид выражал непомерную тоску и боль. После каждого куплета Чанг останавливался, стыдливо смотрел в сторону, а потом опять продолжал. Видно было, что он стесняется, но что не петь он не в силах…
Чанг пел очень выразительно, с душой. У него оказался глубокий бархатный голос. Его пение сразу захватило нас. Мы не могли пошевелиться. А Ханг от удивления поджал хвост и забился в угол.
Да скажи ты ей,
Пусть не печалится,
Пусть с другим она
Обвенчается.
Про меня скажи,
Что в степи замёрз,
А любовь её
Я с собой унёс.
Когда Чанг дошёл до этого места, он взял такую ноту, что у всех нас по коже забегали мурашки. Чанг закатил глаза, клыки его были оскалены, он весь дрожал… Было действительно страшно!
Когда Чанг кончил, дядя зарыдал и кинулся ему на шею.
– Доннерветтер! – рыдал дядя, обнимая Чанга. – Доннерветтер!
Я был растроган и тоже чуть не плакал. Я обнимал дядю и Чанга.
– Ну, Чанг! Ну, дядечка! Ну, Чанг! Ну, дядечка! – шептал я.
А Ханг прыгал вокруг нас, лизал меня, дядю и Чанга и жалобно повизгивал.
После этого случая дядя научил петь и Ханга. Вернее, петь его научил Чанг, дядя только помогал. В результате дядя создал неплохой собачий дуэт. Чанг пел баритоном, а Ханг дискантом. Дядя подыгрывал им на губной гармошке и дирижировал.
Я тоже иногда дирижировал. Дуэт в сопровождении дяди звучал красиво, очень слаженно. Собаки пели прекрасно, но лучше, конечно, пел Чанг. Он был в дуэте запевалой.
Слава о дядином дуэте разнеслась далеко. К дяде стали приходить разные тёмные личности и просить дядю, чтобы он продал им своих музыкальных собак. Но дядя всем отказывал. Когда они очень упорствовали, дядя спускал на них Ханга и Чанга, и тогда эти личности еле уносили ноги.
Не такой человек был мой дядя, чтобы продавать своих друзей.
Благодарю за внимание
У нас в квартире было несколько соседей. Наша квартира называлась «коммунальной» – мы жили коммуной. Жить коммуной – это значит иметь всё общее и всем делиться. У нас в квартире, конечно, не всё было общее: например, пальто, галоши, кровати, зубные щётки, полотенца и другие личные вещи. Ими мы пользовались сами и никому не давали. И соседи их тоже никому не давали. Но так было потому, что до полной коммуны мы не доросли. Так объяснил мне дядя. Зато у нас было много общего: кухня, коридор, ванная, телефон, щётка для подметания полов, электросчётчик и так далее. А остальным мы просто делились. Мы делились деньгами (давали друг другу взаймы), картошкой, хлебом, солью, чайниками, примусами, сковородками, чаем, кастрюлями, лыжами, спичками, папиросами, игрушками и ещё разными другими вещами.
На праздники мы всегда ходили друг к другу с поздравлениями. И с подарками. И всегда помогали друг другу в беде. В квартире у нас было очень весело. Коридор мы называли «проспектом». На «проспекте» висел телефон – это был «Центральный телеграф». Здесь обычно собирались мужчины и курили. А кухня называлась «Большой хурал» – это значит народное собрание. Потому что на кухне всегда происходили коммунальные собрания, все там выступали с речами по разным вопросам.
На кухне было очень интересно! Там всегда все собирались и всё обсуждали. Там составлялось общественное мнение. Общественное мнение – это то, что о тебе говорят. Это тоже объяснил мне дядя. Например, ты живёшь у себя в комнате, но всё время выходишь из неё и бываешь в общественных местах. Ходишь на кухню, в ванную, на улицу, в скверик и так далее. Я уж не говорю о школе. И всюду встречаешь людей, которые тебя видят и с которыми ты разговариваешь. И из этого составляется общественное мнение. Потом ты приходишь к себе в комнату, пьёшь чай, делаешь уроки, спишь, играешь в игрушки, а в общественных местах о тебе говорят… Ты можешь потом неделю не выходить из комнаты, а о тебе всё равно говорят! Ты можешь уехать на месяц, на год, на несколько лет, ты можешь даже умереть, а о тебе всё равно говорят! Это работает общественное мнение. Как объяснил мне дядя: «Ты приходишь и ты уходишь, а мнение остаётся». Общественное мнение – очень важная вещь! Надо, чтоб оно было хорошим. То есть чтоб о тебе говорили хорошо. Например, если ты вышел в нечищеных ботинках или грязной рубашке, о тебе говорят, что ты неряха. И очень трудно это мнение переменить, даже если ты будешь потом долго ходить в чистой рубашке. Или представим себе такой случай: ты не вышел утром в ванную умыться – и опять о тебе говорят! Говорят, что ты не вышел утром в ванную. Зато если ты всегда ходишь в чистой рубашке, аккуратный, всем говоришь «здравствуйте», не хулиганишь, о тебе составится хорошее мнение. Скажу вам больше: если ты попытаешься что-нибудь скрыть от общественного мнения, например, не сделать уроки или тайком привязать к кошкиному хвосту какую-нибудь бумажку, общественное мнение всё равно об этом узнает! Как оно об этом узнает, я объяснить не могу, но факт тот, что узнает. Вот какая штука – общественное мнение!
Надо сказать, что обо всех наших жильцах в квартире составилось хорошее общественное мнение. Все наши жильцы были скромными и добрыми людьми и настоящими тружениками. Все, кроме одного человека. В нашей квартире жили: один бухгалтер с семьёй, один монтёр с семьёй, одна бывшая певичка Театра оперетты без семьи, мы и ещё один человек, о котором я сейчас скажу. Все, кроме этого человека, работали не покладая рук, даже бывшая певичка: она давала уроки французского языка. Обо всех у нас составилось хорошее мнение, кроме одного человека. О нас в квартире тоже составилось хорошее мнение, в том числе и обо мне.
Но самое хорошее общественное мнение составилось в квартире о дяде, хотя он у нас не жил. Зато дядя постоянно бывал у нас, когда приезжал откуда-нибудь, часто ночевал у нас и был в прекрасных отношениях со всеми жильцами квартиры. Дядю любили, потому что дядя вообще был интересный человек, а кроме того, он много хорошего сделал для нашей квартиры. Не то чтобы он производил иногда в квартире мелкий ремонт (хотя и это он тоже делал), дело не в ремонте – дядя очень много сделал для нашей квартиры в высшем смысле: заслуга дяди состояла в том, что он укреплял наш коллектив. К дяде все обращались за советами, и дядя всегда давал всем замечательные советы. Дядя часто выступал на «Большом хурале» по разным вопросам, и мнение дяди было решающим. Потому что у моего дяди был огромный авторитет. Да это и не удивительно: вы же знаете, что за человек был мой дядя! Дядя был цементом нашей квартиры – на нём всё держалось. Я просто не знаю, что было бы с нашей квартирой, если бы не дядя!
Зато был у нас в квартире один человек, о котором у всех нас составилось не очень хорошее мнение. Звали этого человека «Благодарю за внимание». Он без конца всем говорил «благодарю за внимание» и «большое спасибо». Он был очень вежливым. Он был даже слишком вежливым.
Он был старый и странный. Ходил он всегда в рыжем пальто, в рыжей шляпе и в галошах «прощай молодость». Жил он один в маленькой комнате возле кухни, в самом конце «проспекта». Говорили, что в его комнате не было окна! Я сам не видел: его комната всегда была на запоре. Когда он выходил, он её тут же запирал – даже когда выходил на кухню. Когда он сидел в комнате, она тоже была на запоре. А ещё он любил сидеть во дворе на лавочке. Наверное, ему не хватало воздуха.
Говорили также, что когда-то ему принадлежал весь наш дом! Мне всегда было его немножко жалко. И маме тоже. Подумать только: потерять целый дом и остаться в маленькой комнате без окна! Но дядя говорил, что его жалеть не стоит. Потому что это бывший кровопийца и собственник. Вурдалак. Вы знаете, что такое вурдалак? Это оборотень. Его ещё называют вампир. Это мертвец, который выходит из могилы и сосёт кровь живых людей. Помните, как писал Пушкин: «На могиле кости гложет красногубый вурдалак…» Страшно! У меня прямо мурашки по спине бегают, когда я об этом думаю. Когда я услышал об этом впервые, я не мог заснуть целую ночь. Мне казалось, что вот-вот придёт вурдалак и высосет всю нашу кровь! Потом дядя объяснил мне, что это надо понимать в переносном смысле. То есть некоторые вещи надо понимать в прямом смысле, а некоторые – в переносном. В прямом смысле этот вурдалак не сосал кровь. И кости на могилах он тоже не глодал. Он прекрасно обедал в самых лучших ресторанах. И очень чисто одевался. И ездил по городу на лихачах – на самых лучших извозчиках, которые неслись как ветер, потому что кони у них были замечательные, породистые, в яблоках и без яблок, очень красивые, с тонкими, перебинтованными ногами. Я ещё застал таких лихачей в Москве, когда мне было лет пять; я их смутно помню – помню только, что они были очень красивы. Я с дядей даже раза два прокатился на таком лихаче, просто так, для интересу. Часто ездить на них нельзя было, потому что это было очень дорого. Один раз мы с дядей взяли лихача в Охотном ряду, там, где сейчас проспект Маркса. Где сейчас стоят такси, возле гостиницы «Москва», раньше была стоянка лихачей. Помню, я долго выбирал коня, а извозчики наперебой зазывали нас, каждый к себе, и каждый расхваливал свою лошадь. А ещё они хлопали себя по бокам руками, как птицы крыльями, чтобы согреться, потому что это было зимой. Лошади были в инее, и из ноздрей у них шёл пар. Я сам выбрал себе самого красивого коня. Это был замечательный конь – высокий, весь в яблоках, с маленькой гордой головой на тонкой шее, с тонкими, перебинтованными ногами! Мы сели в маленькие сани, укрылись медвежьей полостью – шкурой – и покатили по улицам. Вот было здорово! Конечно, на такси тоже здорово. Но на лихачах тоже здорово, тем более что их уже нет.
Мы с дядей сидели сзади, тепло укрытые медвежьей полостью, обшитой по краям красной бахромой, а впереди сидел кучер-лихач, помахивал кнутом и покрикивал на прохожих: «Э-э-э-бр-гись!» На кучере была толстая шуба, зелёная, сукном наверх, перепоясанная красным кушаком, и зад у кучера был огромный, как подушка. Я смотрел то на этот зад, то на лошадь, то по сторонам, а по сторонам улиц были сугробы, хотя мы летели по самому центру Москвы, и снег сыпал нам в лицо, и я сразу стал весь красный, и дядя был весь красный, и на усах у него были сосульки, и когда к нам оборачивался кучер, он тоже был весь красный, а лошадь была вся белая от инея, она храпела и далеко выкидывала тонкие ноги, разбрызгивая по сторонам снег, и мы летели как ветер!
А когда мы приехали домой, лихач разрешил дать лошади кусочек сахару – я специально брал с собой сахар – и погладить лошадь по голове…
Так вот, этот Благодарю за внимание только и делал, что ездил на таких лихачах! А многие ходили пешком. И мой дядя ходил пешком. И мой папа. И мама. Потому что они были бедные. А Благодарю за внимание, этот вампир, был очень богатый. Ему принадлежал не только наш дом – у него был ещё дом на Моховой и ещё где-то были дома, в которых он сдавал комнаты разным бедным людям. И драл с них по три шкуры. Потому что он был эксплуататор: наживался на бедных. Вот в таком смысле он и сосал кровь. А после революции у него всё отобрали и поселили его в маленькой комнате, возле кухни. А его комнаты отдали бедным, в том числе и нам, и нашим соседям. Вот какой это был человек, Благодарю за внимание! Конечно, ему было обидно, что у него всё отобрали. Поэтому он и держался от всех в стороне. Дядя говорил, что он не любит людей. А такой вежливый он был просто потому, чтобы к нему не лезли. Чуть что – он сразу говорил «благодарю за внимание» и поворачивался к вам спиной.
