Текст книги "Поезд на Риддер"

Автор книги: Юрий Юрьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Юрий Юрьев
Поезд на Риддер

© Юрьев Ю. Ю., текст, 2022

© Издательство «Союз писателей», 2022

© ИП Соседко М. В., издание, 2022

Вечный Абсолют

Картина Бытия. Самое большое от неё потрясение, что сама по себе она безлика. И только через наши органы чувств обретает звук, цвет, плоть. А главное, смысл. Картина Бытия, которая может очаровывать или тревожить, вызывает и вопросы. Те, что укладываются в рамках объяснений, считают решёнными. А прочие относят к категории «на то воля Божья».

Не всё так просто. Возьмём явление наших дней… Чтоб далеко не ходить, COVID-19. И перенесём в средние века. В контексте того времени категория «На то воля Божья» будет для него вполне удовлетворительна. А в нашем двадцать первом?.. Не работает, поскольку каждому известно его происхождение. Получается, без поправки либо в явлении, либо в формулировке никак не обойтись.

Высокие истины даны человеку ещё в древности и прописаны в манускриптах. Мы не застали их рождение – но живём в период постоянных к ним уточнений.

Время течёт, изменяет жизнь, усложняя настолько, что старые философские учения уже не объясняют многих её сегодняшних замысловатостей, не поспевают за ними.

Духовные понятия, которые держат на себе христианство, ислам, буддизм, в историческом смысле уже просто раритеты.

Нужна новая точка зрения на окружающее. Иначе следующему поколению достанутся одни вопросы без ответов, что приведёт к новому кризису духовной культуры. Однажды так уже случилось. И чтобы это исправить, возникло движение «Новой эры», получившее название «Нью-эйдж». Движение больше интересное, чем полезное. Хотя, по сути, себя оно оправдало – дало сильный духовный толчок. В числе прочего на его волне поднялась и едва не захлестнула планету идеология «хиппи». Столько людей сделало счастливыми. Но, опять же, важная поправка: не работает эта идеология без наркотиков.

Нравственность, нравственность и ещё раз нравственность. Всё из неё выходит, и туда же всё возвращается. На что она опирается? На авторитет мировых конфессий… Ну, допустим. Теперь сопоставим образ жизни наших религиозных служителей с мудростью истин, которые они исповедуют. И как вам результат, почувствовали разницу? Ничего не поделаешь, но именно так они понимают: жить в ногу со временем.

Можно бесконечно оспаривать то одно, то другое. И, если опровергнуть всё, останется одно единственное, на чём держится суть вселенского порядка. По определению Клайва Льюиса, данному им в статье «Человек отменяется», название этому великое (точнее, величайшее) – ДАО.

«Определить ДАО заведомо невозможно. Это – суть мироздания; это – путь, по которому движется мир. Но это и путь, которым должен следовать человек, подражая порядку Вселенной».

Так оно и есть. То, что существует само по себе и доказывает себя тем, что в себе содержит, определить невозможно. Поскольку является пустотой.

ДАО – пустота, стало быть, его нельзя убить. Оно навсегда, ибо апеллирует категориями вечности, а не времени. Оно верно, так как ничему не противоречит.

Допустим, что мир именно туда и канет, куда он катится, возможно, тем всё и кончится, к чему идёт. Не важны причины, их множество: от растущего потребительского отношения до банальной глупости. Главное, когда проект «человек» сам себя отменит, должно быть что-то, от чего можно будет оттолкнуться очередной цивилизации, в следующей эре, в иных космических пределах или на другом материале, чем Homo sapiens.

Юрьев Ю.Ю.

Над тихой водой

Рэймонда Уикса разбудил упругий звук – позади хижины от ветра скрипела сосна. Он опрокинулся на спину и заложил руки за голову. Алое зарево пробивалось через дверные щели, утро стояло спокойное, и пахло обычной сыростью. В сумерках хижины угадывались каменный очаг с поблёскивающим начищенным таганком, низкий письменный стол, изготовленный таким образом, чтобы работать за ним можно было, сидя на пятках. Когда Рэймонд только построил здесь, на берегу, жилище, имущества у него было гораздо больше, как-никак, раньше он предполагал для себя иной образ жизни. Потом многие вещи начали выходить из употребления и, став пустым хламом, с течением лет все сгинули в зияющей на заднем дворе расщелине. Сегодня к указанным таганку и столу Рэймонд располагал кухонной посудой, кое-каким плотницким и землеобрабатывающим инструментом, кроме того, у него имелись несколько рыболовных сетей и небольшой запас одежды.

Рэймонд скатал футон – постель, состоящую из ватного одеяла и толстого тюфяка, – и приткнул в угол. Пройдя по неструганому полу, выглянул за дверь.

Перед ним простирался рассвеченный восходящим солнцем мир, в его глубине холодело сверкающее озеро. Хижина стояла над ним так высоко, что ни один весенний разлив не подходил к бревенчатым стенам ближе десяти-двенадцати футов. Вокруг громоздились горы, заросшие лесом.

Он спустился к воде, запрокинул лицо в небо и вдохнул весь без остатка этот остуженный туманом покой. И оставил его в себе. Раз за разом он брал его лёгкими и выдыхал в сердце. И понемногу природное естество растворило в нём всякое ощущение человеческой сути – плоти, разума, духа. Рэймонд сам стал светом, стал всем, на что свет изливался, энергия Рэймонда текла в каждом дереве, в каждой травинке. Сейчас только дыхание… как ни вздорно, но во время медитаций оно являлось единственной помехой полному согласию с окружающим миром. Вдох и выдох сотрясали это согласие, напоминая о человеческой телесности.

В глазах заколыхалось озеро, привязанная верёвкой к валуну стучалась в берег лодка. Ухватившись за кормовое кольцо, Рэймонд перешагнул борт и замочил ногу: на дне по щиколотку стояла вода. Глиняным черпаком, который находился здесь же под сиденьем, он вычерпал её.

Он удалялся от берега, попеременно загребая то справа, то слева. Пока что лодка плыла, словно по камням, настолько чиста была вода, потом глубина оборвалась вниз, и под килем потемнело.

Вскоре приблизился к первой своей сети. Медленно двигаясь вдоль поплавков, он поднимал её на воздух и опускал обратно. Трижды выпутывал массивное рыбье тело и бросал под ноги. Закончив с первой, проверил остальные сети, всего их было четыре.

Повернул назад к берегу. Привязав лодку, с плетёной корзиной поднялся к соснам, нарвал несколько пучков пахучей травы и ею проложил рыбу. Улов насчитывал шесть крупных карпов.

Он жил в краю, который цивилизация взяла в кольцо, но до сих пор не смогла им овладеть. Трудно поверить, что в перенаселённой Японии есть область, ещё не освоенная культурой, – насколько окультурил её Рэймонд, не стоило брать в расчёт.

Отшельнику, отрешившемуся от мира, не нужно уповать, что общество навсегда оставит его в покое. Временами с гор спускались люди – те, кому слухи о поселившемся на берегу анахорете навевали мысли о каком-то новом миропонимании. Нередко его гостями оказывались охотники, промышляющие в окрестных лесах лосей или медведей. Каждый по-своему постигал Рэймонда. Все соглашались, например, с благотворным влиянием первозданной природы на дух человека, но самые практичные из них замечали, что единения с природой нужны лишь по мере необходимости, соблюдаемые как некая гигиена духа, жить же всякому смертному надлежит не вне социальной среды, а как раз наоборот – внутри неё.

Рэймонд прошёл в дом и устроился за письменным столом. Его пальцы легли на стопку плотно исписанной карандашом бумаги. Листы заключали в себе пространственные размышления на различные темы и к тому же упражнения с японской слоговой азбукой.

Каждый день Рэймонд что-нибудь записывал.

Сосна на склоне горы

 
Отметы былого хранит
В глубоких морщинах коры.
И помнит замшелый гранит:
Сосна много старше горы.
 

Прочитав, он отложил лист, зацепил из стопки другой. Этот был бог знает с каких времён, несколько дней назад пришлось обновить на нём буквы, заново прописав их по старым. Запись запечатлела один эпизод той поры, в какую он ещё не умел слышать растения, когда их не колышет ветер.

Итак, Рэймонд пробудился в своей хижине. Он сразу понял, что рядом кто-то есть. Из угла, где находился очаг, доносился шорох разгребаемой золы. В проёме распахнутой настежь двери стояла полная луна, её свет золотил очертание бритого затылка того, кто расположился около очага. Сухой веткой он ворошил угли, его лицо было красно от разгорающихся дров и морщилось от едкого пепла.

Рэймонд покинул ложе и проследовал к двери. За порогом увидел покрытые снегом горы. Над ними рядом с одиноким облаком висел тяжёлый небесный шар и светил прямо в озеро. На озере, ещё свободном ото льда, блистала чистая гладь. От порога, словно писанная чёрной тушью по белому, цепочка следов петляла к южному склону и терялась в соснах. Оттуда торил дорогу тот, кто сидел сейчас в хижине.

Хозяин подсел к гостю.

– Кто ты? – спросил его.

– Я пришёл дать тебе волю, – столь нелепый ответ даже восхитил Рэймонда.

– Спасибо, уже ни к чему. Путь судьбы привёл меня сюда, где я, наконец, обрёл её. И больше ничего не нужно.

– Если воля – твоя цель, то чем ты лучше полевой мыши? Пути существуют не для цели, а для странствий.

Гость скрестил руки на коленях и продолжал:

– Я расскажу о другом пути, великом, без направления и назначения, о пути жизни. Это движение вечно: любое вещество или существо в свою совершенную форму развивается из самых простых и слабых, чтобы потом столь же неизбежно до них разрушиться обратно, разрушиться и сложиться вновь, но уже в иной вид. Вся неумирающая материя бесконечно перетекает из формы в форму. В этом и есть путь жизни, ибо в нём нет ничего смертного, разумно ли нам бояться смерти, когда мы часть его потока. Что он такое – путь жизни? Вопрос, сродни какому задаёт живущая в реке рыба: «Что такое река?..»

– О чём ты… – остановил его Рэймонд. – Если об этом, то да – я поклонник Лао-цзы. Но, ей-богу, у миссионеров, что несут его людям, бывает, нет простой порядочности. Ты пробрался в мой дом, пока я спал. Хозяйничаешь тут…

– Миссионеров! – воскликнул гость. – Путь жизни – истина! И чтобы её исповедовать, не нужны миссионеры! Не нужны мечети, синагоги и церкви со всеми их обрядами и культами! И доказательства, что твоя религия правильнее других религий, тоже не нужны! На пути жизни все равны: буддисты и синтоисты, мусульмане и индуисты! Равны полинезийцы и эскимосы, богатые и нищие! У того, кто следует пути, нет расовой ненависти или зависти к тому, у кого больше денег!

Он повернул к Рэймонду благообразных очертаний лицо.

– Оспорить можно кого угодно, даже Лао-цзы… Есть одна притча. На озёрной переправе повстречались йог и великий учитель. «Тридцать лет я жил вдали от людей, в глубокой пещере, – говорил йог, – познавая суть природы, открывал в себе скрытые возможности. И вот, достигши совершенства, сегодня я вышел в мир. Смотри, что я теперь умею».

Йог сошёл на поверхность озера и, словно водяной клоп, заскользил к противоположному берегу, прямо как по льду. Что же Лао-цзы? «Тридцать лет жизни потрачено – и на что…» – только и рассмеялся он. Заплатил лодочнику монету и запросто переправился на вёслах через озеро.

По душе такой практический взгляд на вещи. Однако с другой стороны – людям, могущим ходить по воде, к чему деньги, когда им принадлежит целая вселенная. Одобрительно ли усмехаться над ними на этот счёт?

С минуту гость молчал, затем заговорил снова:

– Итак, вопрос «Что такое путь жизни?» сродни вопросу рыбы «Что такое река?» Как рыбы дышат водой, так и мы должны дышать энергией жизни. Мы – часть её потока. Я научу тебя, как должно дышать. Чего проще, но, представь себе, – большинство вот именно неправильно дышат. Для начала будешь делать хотя бы сотню правильных вдохов и выдохов в день, дальше – больше. И так до тех пор, пока правильное дыхание не станет для тебя нормой. Перво-наперво очисти сознание. Знай – кто более человек, а кто менее зависит от того, чем набито сознание. Всмотрись, например, в своё. Что там: разная чепуха, от Ван-Гога до автомобильного карбюратора. Вымети всё, настройся на главное.

Осознай себя плывущим в великом потоке жизни…

Плыви… с невозмутимым спокойствием в нём растворяйся…

Весь…

Без остатка…

Перетекай в новое состояние…

Удалось?

Теперь ты… как распылённый по всей вселенной.

Откроется ранее незнакомое чувство, им-то и увидишь, что перед тобой реальная картина сущего.

А теперь начинай дышать… дышать не воздухом – вселенной, её животворящей энергией.

Она пойдёт в тебя… ты даже действительно ощутишь её напор.

Дальше всё будет зависеть от того, как правильно ты ею распорядишься. Она исцелит тебя, если ты недужен, лишь направь её сознанием в больной орган. Если ты слаб духом, она укрепит дух. И сделает счастливым, коли ты несчастен. Она к лучшему преобразит твои мысли и внешность. Только будь непреклонным, изменения наступят не сразу, но после долгих упражнений.

Путник, бредущий в старость, животворящая энергия остановит тебя и даже повернёт вспять. Ничто, конечно, не продлит твой век, так уж определено высшим законом, но даже с преклонных лет вернуть себе молодость – можно. Процесс этот протекает столь же помалу и столь же с годами заметен, как и старение.

Со временем ты поймёшь – то, чего ты достигнешь в усовершенствовании себя, есть результат работы твоей воли, а если ты един со вселенной, то и её воли тоже, ибо чего хочешь ты, хочет целая вселенная. Ты научишься управлять не только своими внутренними функциями, но и сможешь укрощать ветер и рассеивать дождь. Нельзя, скажем, сотрясти горы – и силе воли положены пределы, однако вот это… совершить можно.

Гость наклонил голову и выглянул в распахнутую дверь – рядом с луной по-прежнему висело одинокое облако.

– Сейчас его не будет, – он замолчал, он просто смотрел в сторону луны и молчал.

Вскоре Рэймонд увидел, как облако начало постепенно размываться, потом оно заструилось, как дым, и без следа исчезло.

– Сегодня только невежды назовут это чудом. Никакого чуда здесь нет. Всякий просвещённый скажет: ты только что видел действие психической энергии. Факт давно известный и изученный наукой.

Значит, уясни главное: перед сеансами медитации очищай сознание, медитация есть приобщение к великому пути. Вбирай в себя энергию жизни, затем сознанием направляй её на цель с силой, на которую способна твоя воля, – гость с улыбкой посмотрел на огонь. – И вот ещё, что ты обязательно должен знать…

Рэймонд отложил лист. Подошло время завтрака. Пока в очаге разгорались дрова, он достал разделочную доску. Из корзины выложил рыбу и принялся на ней её потрошить. Когда с этим было покончено, налил в кастрюлю воду и поставил на таганок. Вскоре в кастрюле забулькало. Рэймонд опустил в неё половину утреннего улова, туда же бросил несколько щепотей укропа. Оставшиеся три карпа были посыпаны солью и в судке поставлены на полку к мешочкам с сушёными ягодами. На гарнир пошла редька дайкон, а к редьке нашлось немного петрушки. Позже к столу, сервированному чашкой и вилкой, Рэймонд подал себе завтрак.

Полдень выдался солнечным. Путь от хижины вверх был не очень крут. Неся на плече мотыгу, Рэймонд шёл и не мог отделаться от мысли, что идёт по дну пруда, настолько причудливо разлапистая хвоя затеняла воздух. Где-то дятел долбил броню древних сосен и свистел дрозд.

Он перевалил через гребень. С этого склона открывался вид на затерявшуюся в берёзовой роще деревушку, от которой в разные стороны тянулись полоски обрабатываемой земли, каждый год засеваемые крестьянами соей и просом.

Себе же участок под огород Рэймонд выбрал здесь, на плато, меж глубоких ущелий, где бежали хрустальные ручьи. Ему он достался не такой, как сейчас, а сплошь заросший соснами. Их он вырубил, потом выжигал пни и долго выкорчёвывал корни.

Недели напролёт таскал с предгорья землю и засыпал очищенное место, а потом лопатил его, перемешивая с древесной золой. Никто, кроме местных, не знает, какого труда стоит вырастить тут хоть сколь-нибудь приличный урожай.

Рэймонд стоял среди грядок и озирал своё приусадебное хозяйство. За то, какой он огородник, говорили урожаи гигантской редьки с горы Сукарадзимы. Этот сорт он культивировал лишь последние пять лет, однако за то время сумел вырастить такие экземпляры, что позавидовали бы и опытные овощеводы.

Он снял с плеча мотыгу и поплевал на ладони. Ежедневная работа на огороде стала для него чем-то свято чтимым. Великое дело – любить и содержать в порядке свой участок земли. В этом одно из выражений твоей духовности.

Сегодня предстояло устранить разор, содеянный среди овощей ночным дождём: поправить размытые грядки и по-новой натянуть бечеву, по которой вилась вверх фасоль. Кроме того, с покосившимся плетнём нужно было что-то делать.

Солнце миновало зенит и уже валилось к западу, когда он закончил работу. Напоследок выдернул несколько плодов корейской моркови и один исследовал на ладони. Морковь была без признаков порчи. Удовлетворённый этим, он обломил ей хвосты и сунул в брезентовую сумку. Только с капустой не всё обстояло благополучно, её то и дело поражала мягкая гниль, химикатов же, чтобы бороться с оной пакостью, у Рэймонда не было. Скудные урожаи капусты сильно огорчали огородника, и не раз он божился навсегда отступиться от неё, но и вовсе исключить из рациона, с другой стороны, тоже не мог.

Он отправился обратно.

Хорошо прогретый берег. На камнях, как белая паутина, рыбные скелеты. Позапрошлая зима выдалась не в пример прочим холодной. Озеро промёрзло глубже обычного и по весне долго не могло высвободиться из-подо льда. Не счесть, сколько рыбы задохнулось. Рэймонд помнил, как в тот год далеко заплывал на лодке и, будто в айсбергах, лавировал среди искрящихся глыбищ. Помнил, как потом убывающий паводок оставлял на берегу навалы чешуйчатых тел. Рыба разлагалась, источала смрад.

Рэймонд присел на валун, разрезанный поверхностью озера посередине. Зачерпнул пригоршню воды и пролил через пальцы. «Вода есть какое-то земное состояние неба, что объясняется многими её свойствами». Подняв голову, стал смотреть на облака. Он знал, каким бывает небо.

Любая человеческая жизнь стоит того, чтобы лечь в основу исследования.

«С чего пошёл бы я, – подумал Рэймонд, – безусловно, с самого начала». Двадцатый год от рождения стал отправной точкой в жизнь, что было до него, никак не повлияло на убеждения уже зрелых лет. Всё случилось потом.

Он знал, каким бывает небо. Раскалённое боем небо бело, бело, как оцинкованная жесть.

* * *

3 часа 13 минут. Воздушный караван плывёт со скоростью 217 миль в час. Под крылом вереницей, словно стадо горбатых животных на водопой, ползут горы на север к проливу Цугару. Главная горная цепь, массив Китаками, получивший название японского Тибета. Местность дика и почти безлюдна, лишь изредка встречаются деревни.

Вылетели около двух часов назад, пять бомбовозов Б-25 и 12 «лайтингов» сопровождения. Взяв курс 260 градусов, самолёты пошли на Йокоте.

Лейтенант Рэймонд Уикс вёл своё звено, держась слева от головного Б-25. Со стороны могло показаться, что стайка дельфинов следует за плывущим китом, настолько бросалось в глаза соотношение объёмов. Массивное тело бомбовоза зеркально отражало солнце.

– Опричник, – связался Уикс со своим звеньевым, – ответь Янычару.

В наушниках раздался треск.

– На связи.

– Подтянись.

Ведомый справа подплыл чуть вперёд и правильно встал в звене. Уикс еле разобрал его ворчание насчёт того, что, дескать, идём, как на параде и что-то ещё.

Лейтенант разомкнул контакт на шлемофоне и соединил снова.

– Опричник.

– На связи.

– Дай счёт от одного до десяти.

– Один, два, три, четыре… – Уикс дослушал до конца, на этот раз слышимость была чистой.

Ничто не выматывает душу так, как полёты на крейсерской скорости и над вражеской территорией. Временами начинается свербёж в нервах и ничего с ним нельзя поделать, тогда отключи связь и, что есть в тебе патриотизма, пропой «Непокорённый форд Нокс» – бывает, что помогает.

Но, если без дураков, у каждого, и у Уикса тоже, имелось своё личное средство. Зубами стянув с пальцев крагу, он поднёс её изнанкой к носу и с наслаждением вдохнул: перед каждым вылетом тайком он кропил перчатку изнутри дамскими духами. Аромат навевал альковные фантазии и снимал напряжение. Попадись он на этом любому из своей эскадрильи – и лучше пиши рапорт на перевод: до конца войны в лётную сумку и под кровать будут подбрасывать женские кружевные перчаточки. В авиации умеют шутить.

3часа 43 минуты. Страшный крик в наушниках:

– Янычар, япы!

Именно тогда, когда Уикс увидел их сам. На стороне солнца они висели, будто рой пчёл. Они неслись в атаку, казалось, их двигатели дико ревели «банзай!» и ни один пилот не выйдет из боя, даже израсходовав последний патрон, но воздушный караван не дойдёт до Йокоте.

Ещё с дальней дистанции японцы вспыхнули пулемётными огнями.

3 часа 58 минут. Эскадрилья несёт потери: сбиты 2 «лайтинга» и один Б-25, пламенеющий, искалеченный, он завалился брюхом вверх и устремился к земле.

Каллиматор прицела взял цель. Уикс нажал гашетку, и самолёт заходил ходуном от огня его пулемётов.

Их атаковали истребители класса «Мицубиси» и «Зеро», первый немного уступал «лайтингу» в весе и был менее разворотлив, но зато превосходил в вооружении и мощностью мотора. Больше он был опасен кораблям, оборудованный, как торпедоносец.

Сектора газа вперёд. Уикс бросил машину в глубокий вираж, повернул на сорок градусов и зашёл противнику в хвост, дал длинную очередь. Ложась на крыло, попал в группу нескольких «Мицубиси». Завертелась бешеная кутерьма.

Мокрый, как мышь, с пробитым консольным баком, Уикс вырвался на дистанцию. Разворот, и истекающий горючим «лайтинг» снова бросился в бой.

Вокруг тянулись огненные трассы, совсем близко две пересеклись точно на японском истребителе, и тот разлетелся, словно стеклянный.

Он не успел увернуться. Да и ни один самый опытный пилот не смог бы – какой-то обломок со страшной силой ударил в фонарь, и «лайтинг» завертело.

Воздух тяжело навалился на грудь – фонарь был разбит. Пытаясь стабилизировать машину, Уикс оттолкнул штурвал и ринулся вниз. И уже выровнялся, как вдруг почувствовал, что на затылке вздыбились волосы: прямо ему в бок несся в полнеба раскинувший крылья «Зеро».

«Сейчас он врежет. Нет, не самолёт – пилот ему нужен, иначе почему он так долго выцеливает».

Японец открыл огонь. Он в упор расстреливал «лайтинг».

Не понимая, что делает, Уикс закричал, закрыл голову руками и увидел, как в пробоине разорванного снарядом днища бешено вертятся земля и небо. Самолёт не слушался руля, разматывая спираль дыма, ввинчивался вниз. Едкая гарь не давала дышать.

И тут инстинкт самосохранения подсказал, что нужно делать. Лейтенант взялся за каретку фонаря, толкнул, она даже не стронулась – удар прогнул её и зажал намертво.

Тогда он сполз спиной по креслу и что было силы двинул ногами, потом ещё и ещё – и, наконец, каретку сорвал.

Уикс был свободен, вращающийся «лайтинг» сам вывалил его из кабины.

Всё дальше уходил он от боя, над ним на стропах стоял парашют. Снизу приближался массив Китаками, где осколком горного хрусталя лежало хранящееся в нём озеро и змеилась нитка реки. Он неотрывно наблюдал за своим горящим, падающим точно в озеро самолётом. У самой поверхности «лайтинг», должно быть, поймав выгодный воздушный поток, всё ещё работая двигателем, вдруг дёрнулся и с сотню ярдов профланировал в сторону берега. У Уикса сжалось сердце: казалось, именно сейчас, когда стал беспилотным, самолёт обнаружил в себе черты живого, чувствующего существа, и со всей своей угасающей силой он снова захотел в небо. Не сбылось – истребитель зарылся носом в воду и, перевернувшись через себя, рухнул.

На берегу Уикс повис, зацепившись куполом за верхушку сосны. Какое-то время висел, болтая ногами, затем ножом перерезал стропы и по веткам спустился на камни.

На озёрной глади горело пятно авиационного горючего. И больше ничего, что говорило бы о затонувшем самолёте.

Место для тайника он выбрал в корнях под деревом, которое на комле пометил ножом. Выкопал ямку, положил туда свой пистолет, а сверху лётную сумку, предварительно вынув из неё и уничтожив карту полётов. Всё это он засыпал сухими сосновыми иглами. Парашют выдавал место приземления, разумно было бы отцепить его и, утяжелив камнем, зашвырнуть подальше в озеро. Но Уикс не думал скрываться, наоборот, существовала опасность, что в этом дремучем краю его могут вовсе не найти.

Он понимал – война для него кончилась, здесь не было линии фронта, перейдя которую попадёшь к своим, и не было перспективы в порту Иокогама купить билет до ближайшей военной базы США.

Он шествовал лесом, с удовольствием вдыхая смолистый воздух.

К своему удивлению, как только одолел гору и вошёл в долину, наткнулся на людей – крестьян, которые из своей деревни видели, как спустился парашютист. Вот они и отправились на его поиски.

Четверо держали карабины. Двое костлявых стариков тут же набросились на Уикса и грубо сорвали с него лётную куртку – довесок к награде, назначенной императором Хирохито за каждого пленённого американского пилота.

Под прицелами его повели в деревню. Там заперли в сарае, где кроме сена ничего не было.

Взаперти он отсидел два дня, по истечению которых за дверью послышался дребезг мотора. Уикса вывели и передали трём личностям в солдатской форме. Они связали его по рукам и ногам, затем, как бревно, забросили в кузов облезлого грузовика.

Автомобиль долго тащился по тряской дороге, пока не достиг Мориоки, административного центра префектуры, где лейтенанта препоручили другим лицам. Дальше под их конвоем он ехал железной дорогой в зарешечённом тамбуре.

Поезд прибыл в Токио. Через пол-Японии провезли Уикса и в замусоренном, разбомблённом тупике, заспанного вытолкнули из вагона.

Доставили арестанта в центральный департамент обороны.

Взялись за него крепко, с первого же допроса бессознательного лейтенанта волокли за ноги, оставляя за ним на полу дорожку крови. Руководил допросом капитан-лейтенант Тэдзука Симпэй, мощный мужчина с кованым лицом, потомок самураев и герой Халхин-Гола, помощниками были: переводчик, кое-как владеющий английским, и двое унтеров, превосходно владеющих приёмами рукопашного боя.

Вот сведения, которые капитан-лейтенант хотел от пленного получить: номер, численность и дислокация его авиаполка, а также планы предстоящих боевых операций.

Уикс не видел большой беды от того, что назовёт номер, эта информация никак не могла быть полезной японцам. Что касается численности и дислокации… здесь Уикс посчитал за лучшее молчать. Он был приписан к палубной авиации, его эскадрилья размещалась на авианосце Йорктаун, место базирования которого не должно оказаться известным противнику… Хотя, в целях секретности, после каждого похода ему всегда меняли базу, так что и эти данные ничего не стоили. И последнее: Уикс был слабо посвящён в планы предстоящих боевых операций.

Через день допрос повторили. Работая с унтерами наравне, Симпэй сам не брезговал запачкаться кровью, его чугунные кулаки прогибали Уиксу рёбра и отделывали лицо, так что на стенах оставались пурпурные кляксы.

Пленный молчал, его упорство Симпэй понимал как барьер воли, пробив который доберёшься до нужных сведений, и он трудился не жалея сил.

Потекло время, что меньше всего походило на реальность: сон, обморок, сумасшествие, что угодно, только не реальность. День за днём допросы повторялись и заканчивались всегда одинаково – бессознательного Уикса тащили в камеру.

Потом рождался запах карболки и, как бледные призраки нирваны, являлись белые тени. Они являлись с источающими холод инструментами и начинали над ним хлопотать, Уикс чувствовал, как в вены лезут их иглы.

Большую часть суток Уикс лежал на топчане. Когда в отбитых лёгких собиралась кровавая жижа, он с трудом переворачивался на бок и, корёжась от боли, выхаркивал её на пол. Было невозможно тяжело дышать, казалось, на груди лежит могильная плита, в забытьи Уикс досадовал, что никак не удаётся вывернуть шею так, чтобы прочесть на ней дату своей смерти.

Он часто вступал в противоречие с самим собой: «Ошибаешься, не кончилась для тебя война и враг тот же, просто сменилось оружие, которым с ним воюешь, – оно молчание твоё, оно тем и побеждает, что не даёт противнику информационного преимущества».

Истязания продолжались. Однажды Симпэй принёс на допрос зеркало и показал Уиксу его лицо. Но тот лишь усмехнулся. Что проку от человеческого обличия, когда пытки сломают разум и превратят тебя в тупое животное.

Бывало, он ловил в себе признаки наступающего помешательства, вдруг замечая, что мозг начинает странно себя вести. От ударов по голове в нём постоянно шумело, и в тот шум вдруг вторгался отчётливый голос. Он передавал важные факты, а именно последние военные сводки.

Из них лейтенант узнал, что к этому дню в ходе боёв американскими и союзническими войсками освобождены Каролинские острова и острова Малайского архипелага. Со дня на день падёт последняя японская цитадель в Океании – острова Ява и Калимантан. Остатки императорского военно-морского флота, словно стада китов, добивают торпедоносцы в водах Сулавеси. Кроме того, Уикс проведал, что крупнейшая десантная операция за Окинаву, в которой были задействованы также 82 корабля авиационного соединения, наконец завершена полной капитуляцией японцев.

Уикс слушал, боясь пропустить хотя бы слово: «В боях за Сайпан потоплены авианосцы «Дзуайкаку» и «Акаги». Армия генерала Паттена, разгромившая в Африке корпус Роммеля и переброшенная в тихоокеанский боевой регион, высадилась на юго-восточную оконечность Японии. По дням умножая число побед, доблестная армия продвигается в направлении Киото, уже взяты и полностью контролируются города: Сакаи, Осака, Нагоя. В то же время со стороны Сендаи к сердцу империи направляется танковая бригада Рэнгольда. С запада её поддерживают несколько усиленных частей морской пехоты. В занятых войсками портах дивизионы линейных кораблей, эсминцы, линкоры и лёгкие крейсера. День и ночь с них сходят сухопутные легионы – всё это второй эшелон наступления. День и ночь, подрывая дух противника, палубная авиация наносит бомбовые удары по японским военным объектам и населённым пунктам. В руинах Асиката, Сенда, Сакаи».

«Если от моего молчания зависит исход этой войны, значит, по всему она должна уже кончиться, – думал Уикс. – Может, она и вправду кончилась. Япония оккупирована, а в столице над императорским дворцом полощется звёздно-полосатый флаг. Тогда почему я здесь!!!»

Приходя в себя, он видел над собой белые фигуры медиков, как источающими холод инструментами они восстанавливают его для очередного допроса. Если не они, то это были ассистенты Симпэя, которые брали его под мышки, чтобы вести к капитан-лейтенанту. В такие минуты Уикс всегда надеялся, что вот сегодня судьба, наконец, подарит ему хоть один шанс умереть.