Текст книги "Сладостно и почетно"

Автор книги: Юрий Слепухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шлабрендорф задумался, снял очки в тонкой золотой оправе и стал протирать стекла. В комнате повеяло лавандой явно нейтрального происхождения.

– Одеколон покупаете в Стокгольме? – поинтересовался Эрих.

– Что? А, нет, давно там не был. Мне привезли, но могу поделиться, это настоящий «Аткинсон».

– Спасибо, я после бритья растираюсь спиртом. А вы не боитесь, что гестапо унюхает и задумается?

– Ну что вы, Дорнбергер, у них есть более серьезные поводы задумываться. Так я хотел спросить…

– Ладно уж, спрашивайте, если невтерпеж.

– Скажите, те работы… в которых вам было предложено участвовать – их, вы думаете, ведут и по ту сторону фронта?

– Несомненно.

– И вы считаете, они могут вестись там с известным опережением – сравнивая с состоянием этих работ в Германии?

– Нет, этого я не думаю. Хотя, в принципе… – Эрих подумал, пожал плечами. – В принципе – не исключено, но маловероятно. В Америке, скажем, практически нет урана – ну, это такое… можно назвать это исходным сырьем. У нас очищенный уран есть, и в довольно большом количестве, но нам катастрофически не хватает многого другого. Словом, это можно назвать состоянием неустойчивого равновесия возможностей.

– Я понимаю… И вы боитесь, что любая поступающая от нас информация нарушит равновесие не в нашу пользу. Что ж, логика в этом есть… Но послушайте, Дорнбергер, хотим мы этого или не хотим – судьба нацистского режима решается сейчас силой оружия; может быть, не так уж и не правы те, кто желал бы способствовать появлению более мощного оружия у… другой стороны?

– Шлабрендорф, вы просто не в курсе. Сейчас уже речь идет не о судьбе нацистского режима, речь идет о судьбе человечества. Работы, о которых мы говорим, следует вообще прекратить, забыть о них, строжайше воспретить любое приближение к этой теме.

– Вот как. Они действительно столь опасны?

– «Опасны»! – Эрих усмехнулся. – Это, знаете ли, не подходящее к данному случаю определение. Опасно давать спички ребенку, опасно перебегать улицу на красный свет. Это другая категория опасности.

– Понимаю, – задумчиво повторил Шлабрендорф.

– Ничего вы не понимаете. Поэтому просто поверьте мне на слово – уж я-то знаю, что говорю. Мне, согласитесь, было бы куда приятнее сидеть в лаборатории, чем таскаться по свету, завоевывая для этих параноиков их «жизненное пространство»… То Франция, то Африка, то Россия – да будь я проклят. Мне еще не хватает какого-нибудь уютного местечка за Полярным кругом! Кстати, теперь я догадываюсь, куда меня отправит тот однорукий: скорее всего, в Нарвик.

– Нет, в Нарвик вас не отправят, – меланхолично возразил Шлабрендорф. – Я же сказал, вы будете служить вместе с подполковником Штауффенбергом здесь, в Берлине.

– Вы-то почем знаете? – недоверчиво спросил Эрих…

– А вот теперь вам придется поверить мне…

Всезнающий лейтенант оказался прав: на следующий день Эрих получил назначение в штаб командующего армией резерва при главном командовании сухопутных войск. Его принял начальник общевойскового управления генерал Ольбрихт; тоже ворона – решил после разговора Эрих, подразумевая белую. Уж генералов-то он за это время повидал всяких – от чопорных пруссаков с моноклем, каких хорошо пародирует на экране фон Штрогейм, до демагогов вроде Роммеля или Штудента, любящих показать себя этаким простым фронтовым камрадом. Ольбрихт выглядел интеллектуалом – Эрих опять вспомнил ротмистра Штауффенберга с его стихами и шиллерианским прекраснодушием. Кстати, и служить он собирается здесь же – не слишком ли много белых ворон в одном месте, тут что-то явно неспроста…

О том, что с ним вообще все «неспроста», Эрих впервые подумал после визита Шлабрендорфа. Собственно, об этом можно было догадаться и после первого же разговора с Розе, но тогда фактов было маловато – ну, допустим, организовали ему эвакуацию, чтобы засунуть обратно в «проект»; этого еще недостаточно, чтобы говорить о каком-то широко задуманном плане. Но теперь факты стали подозрительно точно укладываться один к другому, позволяя уже видеть некие общие очертания. Розе, выходит, знаком или имеет общих знакомых со Шлабрендорфом; оба они каким-то образом связаны с Ольбрихтом, а тот, надо думать, знает Штауффенберга. Естественно, он просто не может его не знать, коль скоро Штауффенберг служил в ОКХ [7]7
  Сокр. от «Oberkommando des Heeres» (нем.) – Главное командование сухопутных войск.


[Закрыть]. Теперь вся эта компания прибирает к рукам и его самого. Маловероятно, конечно, чтобы Штауффенберг действительно помнил его еще по временам французской кампании, – ерунда, не такое уж близкое было знакомство. Стихи ему читал, верно, но он их, наверное, читает кому попало при каждом удобном случае. Нет, Штауффенбергу про него напомнили. Подсказали. Но с какой целью?

В честности Розе сомневаться невозможно. Шлабрендорф – личность крайне загадочная, в свое время действительно боролся (или пытался бороться) против наци, хотя это дела давние, с тех пор могло произойти что угодно. Но тогда что же он – провокатор? Тоже не верится. Да и Розе человек проницательный, едва ли он стал бы иметь дело с подозрительной личностью. А что какое-то общее дело их связывает, это уже видно невооруженным глазом. Ладно, поживем – увидим, решил Эрих.

Несколько дней он входил в круг своих несложных обязанностей, присматривался к сослуживцам. Работа оказалась пустяковой – обычная канцелярщина, с какой справился бы любой писарь из унтер-офицеров, это еще больше укрепило догадку, что направили его сюда не просто так. А сослуживцы были разные, как и всюду. Удивляла царившая в управлении либеральная атмосфера – офицеры открыто обсуждали содержание вражеских радиопередач, довольно свободно обменивались политическими анекдотами. Эриху, привыкшему к всеобщей взаимной подозрительности на низших уровнях армейской иерархии, это казалось почти невероятным. В полевых войсках, например, анекдоты про Геббельса позволяли себе вслух рассказывать только самые отпетые штрафники, кому уже нечего было терять – дальше передовой все равно не пошлют, всякий же, у кого было хоть малейшее преимущество перед другими – более безопасная или выгодная должность или хотя бы перспектива близкого отпуска, – обычно боялся быть заподозренным в неподобающем образе мыслей.

Здесь было иначе. Некоторые сотрудники доходили до того, что высказывали пораженческий скепсис по поводу операции «Цитадель», подготовка к которой заканчивалась в эти дни. Эрих объяснял это тем, что публика здесь собралась в основном титулованная, с обширными семейными связями в высших военных кругах – попросту рассчитывают на безнаказанность.

Непосредственным начальником Эриха был майор Бернардис, из генштабистов, понравившийся ему сдержанностью и немногословием. Когда они обменялись однажды фронтовыми впечатлениями, Эрих вдобавок обнаружил в майоре единомышленника; правда, «единомышленниками» здесь были многие, но у других крамольные настроения изливались в болтовне. Бернардис был человеком иного склада.

Эрих чувствовал, что к нему тоже присматриваются, изучают. Однажды Бернардис спросил, не слишком ли беспокоит его поврежденная нога.

– Дело в том, что мы думаем поручить вам работу, связанную с командировками, – объяснил он. – Но, конечно, если вам это пока трудно, можно найти другого человека.

Эрих заверил, что с ногой сжился и почти ее не замечает, так что вполне может ездить в командировки – если не на велосипеде.

– Не шутите так при начальстве, – сказал Бернардис, – подавать идеи иногда опасно. Тем более, что ваша не так уж плоха.

Командировки оказались тоже какими-то странными, как и вся его работа в управлении. Первая была в Зальцбург, в штаб 18-го военного округа – там надо было уточнить данные в последней сводке, касающейся обучения призывников. Попутно Эриху следовало разыскать некоего полковника Армстера и вручить ему пакет – не прошитый и опечатанный сургучом, как обычно, а просто заклеенный. Причем Бернардис особо подчеркнул, что пакет может быть вручен только Армстеру, и никому больше, ни при каких обстоятельствах. Все это чертовски смахивало на конспирацию, но Эрих не понимал одного: если ему уже доверяют быть такого рода спецкурьером, то почему не скажут прямо и открыто, во что втянули.

Ладно, решил он, наверное, так полагается, им виднее. Сам он не имел опыта в такого рода делах и судить не мог. После Зальцбурга ему пришлось съездить в Мюнхен, где размещался штаб 7-го округа, и опять задание было с двойным дном: официальная цель командировки наверху, а под этим – указание встретиться с таким-то лицом (на сей раз им оказался майор, барон фон Леонрод) и спросить, нет ли новостей для генерала Ольбрихта. Майор принял посланца крайне любезно, угостил мерзким коньяком и попросил передать его превосходительству, что нового ничего нет и все идет согласно договоренности.

За хлопотами и поездками незаметно бежало время. Начался июль, на Востоке наконец-то запустили дважды откладывавшуюся «Цитадель»: уже к исходу вторых суток наступления телетайпы на узле связи ОКХ пошли выдавать такую информацию, что оперативный отдел генштаба стало трясти. Там, говорят, все потеряли сон – начиная от Хойзингера и кончая последним порученцем, – работали круглосуточно, не прибегая к первитину. В общевойсковом управлении атмосфера была спокойнее, происходящее между Орлом и Белгородом их прямо не касалось, но все понимали, что наступил самый критический момент войны. Капитан же Дорнбергер продолжал ездить то в один военный округ, то в другой. В конце месяца его послали в штаб 4-го военного округа, в Дрезден.

Эрих действительно колебался, стоит ли навестить стариков Штольницев – это ведь и в самом деле могло их скомпрометировать, учитывая его нынешнюю почти наверняка крамольную деятельность. Но, навестив, он об этом не пожалел. И правильно сделал, что намекнул на особые обстоятельства. Может, следовало быть со стариком более откровенным? Хотя ничего больше он, пожалуй, и не смог бы сказать при любой степени откровенности, поскольку сам ничего толком не знает. Возвращаясь в Берлин, Эрих вспомнил вдруг о заинтриговавшей его «восточной помощнице» Штольницев, – любопытно, с ней непременно надо будет познакомиться…

У русских, насколько ему приходилось слышать, эвакуация почти всюду проводилась поспешно и неорганизованно – если речь не шла о действительно важных для обороны объектах; в тех случаях все делалось как надо. Следовательно, если мать этой девицы вывезли заблаговременно, да еще самолетом (черт побери, это в сорок первом году, когда у русских практически вообще не было авиации!), то она, значит, действительно занималась чем-то очень и очень серьезным…

«Нет, я и впрямь становлюсь маньяком», – спохватился он вдруг. Да мало ли чем «серьезным» может заниматься физик во время войны! Почему он вообще решил… Только оттого, что она работала на Украине? – но ведь не в Харькове же! Хотя и этого нельзя утверждать с уверенностью. Жила в другом городе, по эту сторону Днепра, а работать могла в Харькове, работал же он в Гамбурге, живя в Берлине!

Не утерпев, Эрих достал из портфеля небольшой атлас, который всегда возил с собой, и проверил расстояния. Да, вполне возможно – от Харькова до Днепра по прямой приблизительно двести километров, даже меньше, чем от Гамбурга до Берлина. Надо будет непременно заехать к Штольницам еще разок…

Однажды в начале августа – вскоре после того как в ходе «выравнивания фронта» был сдан Орел – Эрих, подходя к зданию ОКХ, увидел вышедших из подъезда генерала Ольбрихта и какого-то высокого, атлетически сложенного офицера с черной повязкой на глазу; когда они садились в машину, Эрих успел заметить, что правая рука незнакомца висит безжизненно. «Уж не мой ли это ротмистр?» – подумал он, сразу вспомнив разговор со Шлабрендорфом – тот ведь говорил, что Штауффенберг потерял руку и глаз. Встретив в вестибюле майора Бернардиса, он поинтересовался, кто это вышел сейчас с генералом. «Подполковник граф Штауффенберг, – ответил майор. – Будет служить у нас, приезжал представиться…»

Они вместе поднялись на второй этаж, где помещалось общевойсковое управление; Бернардис пригласил Эриха зайти и достал из сейфа тонкую папку со штампом секретности второй степени и надписью «План Валькирия».

– Ознакомьтесь с этим материалом, капитан, – сказал он. – Вам придется в дальнейшем курировать подготовку некоторых предусмотренных планом мероприятий, поэтому лучше иметь общее представление.

Эрих просидел над «Валькирией» до вечера – чтение оказалось захватывающим. Когда машинистки, работающие с ним в одной комнате, прекратили трескотню и стали зачехлять свою технику, он понес папку Бернардису.

– Прочитали? – спросил тот.

– Так точно, но не все понял.

– Что же вам неясно?

– Боюсь, очень многое. Почему вообще штаб армии резерва занимается такой чисто полицейской проблемой, как возможность вспышки беспорядков среди иностранных рабочих?

– А кому, вы думаете, пришлось бы их подавлять?

– Полиции, надо полагать. Не армии же, черт Побери!

– Это если говорить о каком-то локальном инциденте. С бунтом в лагере полиция справится, вы правы, но в случае повсеместного восстания ей не обойтись без помощи армейских частей.

Эрих пожал плечами. Сама мысль о том, что голодные и замордованные иностранцы, сидящие за колючей проволокой, смогут поднять «повсеместное восстание», выглядела совершеннейшим вздором.

– Я вижу, капитан, мои слова вас не убеждают, – заметил Бернардис.

– Никак нет, господин майор. Здесь есть один любопытный момент, касающийся Берлина: по сигналу «Валькирия» в столицу вводятся моторизованные части, чтобы взять под охрану ряд министерств, управление имперской безопасности, казармы СС, радиостанцию… Позвольте, я найду.

– Не трудитесь, я хорошо знаю диспозицию. Что же вас здесь смущает?

– Вы всерьез верите, что бунтовщики поперлись бы захватывать радиостанцию или министерство пропаганды?

– Мало ли что им взбредет в голову, этим иностранцам.

– Сомнительно. Вот я и спрашиваю себя: что, собственно, предусматривает этот раздел плана – взять под охрану или блокировать?

– Это, по-вашему, столь существенная разница?

– Еще бы, черт побери! Вы не хуже меня понимаете, что во втором варианте это просто план военного переворота.

– У вас на редкость богатая фантазия. Да, чуть не забыл – подполковник Штауффенберг просил передать вам привет.

– Благодарю. Когда он приступает к исполнению обязанностей?

– О, еще не скоро. Не раньше чем через два месяца, ему надо долечиться. Что ж, капитан, поскольку «Валькирия» вызывает у вас столь серьезное… недоумение, вы можете подать рапорт о переводе на более спокойную службу.

– Простите, господин майор, вы меня не так поняли. Я лишь хотел получить общее представление – как вы сами мне рекомендовали.

– Значит, принципиальных возражений против плана у вас нет?

– Никаких.

– Тем лучше. Не стесняйтесь обращаться, если возникнут дополнительные вопросы.

«Если возникнут», – подумал Эрих, спускаясь по лестнице. Черт побери, да это все один сплошной огромный вопрос. На что рассчитывается план – на террористический акт в самом центре, убийство или арест? Это уже, впрочем, детали, – так или иначе все это может сработать лишь в том случае, если фюрер будет устранен. Или выведен из игры хотя бы на время. Тогда это не лишено смысла. Во всяком случае, иного варианта сейчас просто не придумать. Ладно, пусть будет «Валькирия».

Двумя неделями позже ему пришлось ехать в 8-й военный округ, чтобы согласовать сроки поставки прессованного сена, а также встретиться с двумя гражданскими лицами, адвокатами Лукашеком и Кашным. Покончив с делами в Бреслау, Эрих решил позволить себе вернуться в Берлин не кратчайшим путем через Лигниц и Губен, а заехать по пути к Штольницам.

Как и в прошлый приезд, он остановился в гостинице «Ганза» на Силезской площади, у вокзала Дрезден-Нойштадт. Звонить по телефону не стал: если они еще не вернулись из своего Шандау, завтра съездит туда, два свободных дня у него все равно есть. Еще из Бреслау он сообщил Бернардису, что немного задержится.

Вечерело, погода была отличная, еще по-летнему теплая, но уже с особой предосенней свежестью воздуха. На остановке трамвая Эрих увидел «шестерку», но решил не садиться, пошел не спеша пешком – по Антонштрассе, мостом Мариенбрюкке, потом по набережной левого берега. Выйдя на Остра-аллее, он постоял, посмотрел издали на золотую корону, поблескивающую над воротами Цвингера, но ближе подходить не стал, пожал плечами и направился к дому Штольницев. Если уж идти любоваться шедеврами, как советовал старик, то вместе с ним – пусть заодно прочитает лекцию, так будет понятнее…

Он позвонил, почти уверенный, что в квартире не отзовутся: вряд ли они так рано вернулись в город. Но почти сразу за дверью послышались быстрые легкие шаги – явно не старика и не тетушки Ильзе. «Смотри-ка, кажется, на ловца и зверь…» – успел подумать Эрих. Дверь распахнулась, предъявив ему молодую особу чрезвычайно строгого, почти надменного вида.

– Кого вам угодно? – спросила она с едва заметным акцентом.

– А все равно, – сказал Эрих. – Можно и вас, если нет никого постарше. Но вообще-то я рассчитывал на встречу с господином профессором.

– Господина профессора нет дома.

– Осечка номер один. А мадам все еще на природе?

– Фрау Ильзе находится в Шандау.

– Это самое я и имел в виду. Вы меня пропустите?

– Не знаю, должна ли я вас пропустить; профессор не сказал, когда вернется.

– Но тогда тем более! На лестнице, что ли, мне его ждать?

С этими словами он решительно шагнул в переднюю, полагая, что вряд ли строгая хранительница очага станет силой вышибать его обратно. Та и впрямь отступила, с ног до головы окинув пришельца совсем уже высокомерным взглядом.

– О, я ведь и не представился! – сказал он и не глядя нацепил фуражку на оленьи рога. – Меня зовут Дорнбергер – Эрих Дорнбергер, к вашим услугам. Профессор не называл вам этой громкой фамилии?

– Не припоминаю, господин Бергер.

– Дорнбергер, если вы не против.

– Прошу прощения, – сказала она с ледяной вежливостью. – Мне показалось, это двойное имя – Эрих Дорн.

– Ничего себе имя – «Дорн»! У нас, немцев, вообще нет такого имени. Хотя бывают самые дикие – Бальдур, например.

– Буду знать. Пройдите, пожалуйста, в кабинет и подождите профессора там.

– Я лучше подожду в вашем обществе. И не злитесь! Что я вам такого сделал?

– Вы мне ровно ничего не сделали, но я занята – в кухне.

– Прекрасно, идемте в кухню!

Девушка посмотрела на него, как на сумасшедшего, и, пожав плечами, направилась в глубь квартиры. Эрих пошел за ней.

– А вас, кстати, я знаю заочно, – продолжал он, – профессор информировал меня о вашем существовании, когда я приезжал месяц назад.

– Ах, вот что, – отозвалась она, не оборачиваясь. – Так вы тот самый…

– Выходит, вы обо мне все-таки слышали! Тот самый, да. А я сейчас вспомню, как вас зовут, минутку… Люси?

– Не совсем, но можно и так. Если хотите смотреть, как чистят картофель, садитесь и смотрите.

– Дайте ножик и мне, я умею не хуже вас. В армии, конечно, мне это делать не приходится, но до войны я некоторое время жил один. Питался обычно в ресторане, но иногда не было времени вырваться из лаборатории, на такие случаи мы там держали запас картофеля. Если не оказывалось ассистента, я сам чистил и жарил в масле. Это меня один бельгиец научил, вы не представляете, как вкусно…

– Представляю. Если хотите поработать – пожалуйста…

Она дала ему ножик, понаблюдала за его работой и критически покачала головой.

– Ваше счастье, что этого не видит фрау Ильзе. Оставьте, я сделаю сама.

– Она же все равно не видит!

Некоторое время они работали молча. В открытое окно тянуло запахами бензина и свежеполитой зелени из Герцогингартена, совсем уже низкое солнце лежало на кафельной облицовке алыми отблесками, где-то у соседей на другом этаже радио горланило марш с гиканьем и присвистами.

– Жаль закрывать окно, – сказал Эрих, – но за такую музыку надо убивать без суда и следствия. И тех, кто пишет, и тех, кто слушает.

– Слушать приходится всем.

– О «приходится» я не говорю. Но ведь кто-то же специально включил радио, нашел, да еще сделал погромче.

– Это опять Гешке, со второго этажа, – сказала Людмила, прислушавшись. – Он, знаете, такой… совсем коричневый.

– Тогда понятно. А марш наверняка Шумана.

– Шумана? – переспросила она удивленно.

– Не того, конечно. Сейчас есть еще один – доктор Шуман, совершенно бездарный физик, но марши сочиняет в больших количествах. У каждого барона, как говорится, своя фантазия.

– Он родственник?

– А черт его знает! Говорит – да. Кстати, Иоахим сказал, что ваша мать тоже занимается физикой?

– Да.

– Значит, мы с ней коллеги… Так, так. Она случайно не работала перед войной в Физико-техническом институте в Харькове?

– Нет, – Людмила глянула на него настороженно. – А что?

– Я подумал, у нас могли найтись общие знакомые.

– По Харькову?

– Да, там до войны работал один наш… Хоутерманс его звали. Вернее, зовут – он жив и здоров, насколько мне известно, Арденне забрал его к себе в Лихтерфельде. Фриц Хоутерманс – не слышали?

– Нет, никогда. Может быть, мама и знала… Хотя, если он был в Харькове, – мама ведь там никогда не работала.

– Ну, нет так нет. Что я хотел спросить – вы украинка?

– Наполовину, отец был русский. Оставьте наконец эту картофелину, от нее уже ничего не осталось.

– Виноват… В украинцах есть романская кровь?

– Понятия не имею. Думаю, что есть всякая – как у всех. А что?

– Вы похожи на итальянку.

– Прошу вас, оставьте при себе ваши антропологические наблюдения. И если хотите чистить картофель, то лучше смотрите, что у вас получается. Или уходите отсюда!

– Нет, нет, я буду внимателен…