Текст книги "А,Б,В,Г,Д… И другие (С иллюстрациями)"

Автор книги: Юрий Томин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

Лжедмитриевна присела рядом с Алексеем Палычем. Он слегка отодвинулся, но тут же подумал, что это можно понять так, будто он боится. Тогда он придвинулся. Но Лжедмитриевна молчала.

– Слушаю вас, – сказал Алексей Палыч нейтральным голосом.

– Я вижу, что вы постоянно волнуетесь… – начала Лжедмитриевна.

– А вы нет.

– Разумеется. Прежде всего, это состояние мне незнакомо. К сожалению. Эмоции – прекрасное человеческое свойство. Но я пока ими не овладела.

– Но есть надежда?

– Возможно. Это будет мой конец как исследователя. Исследователь должен быть бесстрастным. Если на эксперимент влияет личность, эксперимент загрязняется.

– Все ценное на Земле создано личностями, – сказал Алексей Палыч торжественно, но не слишком уверенно. – А эмоции – основа любого творчества. Впрочем, извините, в теории творчества я не силен. Кажется, основой все-таки является труд. Итак, вы проводите чистый эксперимент. В чем он заключается?

– Точно не знаю. Я наблюдаю. Выводы делают другие.

– Те, которые там? – Алексей Палыч указал пальцем в небо.

– Сейчас они там, – Лжедмитриевна указала на землю.

– Мало нам небесных пришельцев, теперь еще и подземные?!

– Над противоположной стороной Земли тоже небо.

– Извините. Я немного запуган и временами плохо соображаю, – с некоторым уже раздражением молвил Алексей Палыч. – Но это не моя вина. Какова же все-таки цель эксперимента?

– Вам он ничего не даст. Он нужен нам. Тут я кое-что могу объяснить, но не полностью: я все-таки не машина.

– Это новость! – удивился Алексей Палыч. – У вас что же, машинная цивилизация? Управляют машины, а вы их только смазываете?

Лжедмитриевна слегка улыбнулась.

– Машины лучше информированы. Наши машины не смазываются. Да и вообще они не машины, в вашем понимании. Это поля, и мы с ними взаимодействуем. Не требуйте у меня других объяснений, я не сумею вам объяснить.

Но Алексея Палыча заинтересовал сейчас не смысл слов Лжедмитриевны, он обратил внимание на ее гримаску, похожую на улыбку.

– Стоп! – сказал он. – Но вы сейчас улыбнулись. А ведь это – эмоция!

Лжедмитриевна как будто слегка встревожилась. На лице на этот раз никаких изменений не было, изменилась только манера речи.

– Разве я улыбнулась? – быстро спросила она. – Не может быть. Это просто невозможно. Неужели я так быстро заразилась?

– И сейчас вы встревожились. И это – эмоция.

– Ничего подобного, – сказала Лжедмитриевна таким тоном, каким люди произносят заведомую ложь. – Вы о чем-то спрашивали?

– Я спрашивал: какова цель эксперимента?

– Цель… Цель – выход из тупика, в котором мы оказались… но… Алексей Палыч, пойдемте спать, поговорим завтра. Я хотела успокоить вас, но, кажется, сделала что-то неправильно. Хотела с вами поговорить… Но кажется, сейчас я не готова к такому разговору.

– Какому такому?

– Я… не знаю.

Будь на месте Лжедмитриевны другая девица, Алексей Палыч скорее всего ничего бы не заметил. Но в отношении этой, на фоне общей ее железобетонности, глаз его подметил слабо уловимые изменения.

– Нет, – сказал Алексей Палыч, – спать я не хочу. На разговор вы меня вызвали сами. Если, как вы говорили, я имею кое-какие заслуги, то прошу ответить. Это будет только справедливо.

– Справедливо… – повторила Лжедмитриевна. – У вас, у людей, двойственное мышление: хорошо – нехорошо, справедливо – несправедливо… Трудно понять эту двойственность. Хорошо или справедливо то, что разумно. Остального не существует.

– А что разумно?

– То, что рационально.

– Игра словами, – сказал Алексей Палыч. – То, что разумно с одной точки зрения, не разумно с другой. Я помог вам выбраться из воды. Не сделай я этого, поход бы прекратился. Но прекратить поход было главной моей целью. Следовательно, я поступил нерационально и неразумно. Это с вашей точки зрения. Но иначе поступить я не мог, потому что не могу спокойно смотреть, как тонут. Извините, я не в расчете на благодарность. Просто этот пример известен нам обоим.

– А вот я вам благодарна, – заявила Лжедмитриевна. – То есть я хочу сказать, что это чувство нам не известно… Если бы мы могли испытывать подобные чувства, то не посылали бы к вам исследователей.

– Но вы сказали, что благодарны…

– Я сказала… Но это ничего не значит… То есть значит, но только для меня. Простите, я говорю нелогично. Мне кажется… я… волнуюсь.

– Опять эмоция!

– Не знаю. Я работаю по заданию. Я ищу… И мне все время что-то мешает, – сказала Лжедмитриевна, и голос ее звучал замедленно, как у поврежденного магнитофона.

– Что вы ищете? – жестко спросил Алексей Палыч, ибо подумал, что именно так и надо разговаривать с магнитофоном.

«Магнитофон», как ни странно, от этого оживился.

– Это я примерно знаю: страх, смелость, доброта, зависть, сочувствие, любовь, неприязнь – это ваши чувства. Для нас они не существуют: они нелогичны. Нам нужно понять нелогичность ваших чувств. Как ни странно, мы в них нуждаемся.

– Они нелогичны для машины. Правда, машины несовершенной. Можно создать машину, наделенную чувствами. Надеюсь, у человечества хватит ума не докатиться до этого, – заметил Алексей Палыч.

– Мы не машины, – сказала Лжедмитриевна. – Мы с ними только взаимодействуем. Мы мыслим самостоятельно. Но уже давно появилась категория мыслителей, которые мыслят над тем, зачем они вообще мыслят. Тупик. Мышление теряет смысл, так как нет цели. У нас нет болезней, наводнений, войн…

– Уж не за войнами ли вы сюда прибыли? – осведомился Алексей Палыч. – Можем поделиться. Забирайте хоть все.

– У нас не хватает эмоций, – ответила Лжедмитриевна. – У нас не умеют ни сердиться, ни радоваться, ни плакать, ни смеяться. Мы живем слишком спокойно. Даже не слишком – абсолютно спокойно.

– За этим вы сюда и пожаловали?

– В принципе – да. Отдельные наши наблюдатели, правда, у вас заражаются, но нужно разработать метод общего заражения.

– Что-то вроде прививки? – сыронизировал Алексей Палыч, но юмором, видно, планета Лжедмитриевны еще не была заражена.

– Нет, – серьезно ответила она, – одновременное воздействие на всех жителей. Чувства должны проявиться у всех сразу, иначе возникнет неравноценность.

– А вы не боитесь последствий? Если все одновременно, так сказать, прозреют… Взрыв эмоций населения целой планеты… Это, пожалуй, опасно.

– Надо попробовать. От порядка мы уже устали. Установление абсолютного порядка и абсолютной равноценности приведет нас к гибели – это доказано. Отсутствие трудностей вовсе не поддерживает жизнь, оно убивает ее.

– Значит, вам нужны беспорядки… – задумчиво сказал Алексей Палыч. – Ну что ж, тут мы бы могли вам помочь. Кое-что у нас есть: бездельники, жулики, пьяницы, просто хулиганы… Почему вам не пригласить к себе сотню-другую? Из добровольцев, конечно.

– Они будут уничтожены порядком. Нужна одновременность. И потом, нам нужны эмоции, а не хулиганы.

– Я пошутил.

– Я поняла. Вы не обижаетесь, что мне не смешно?

– Мне тоже не смешно, – сказал Алексей Палыч. – Но что же мне остается делать? Вы представляете целую планету, я – сам себя. Вы заботитесь о спасении цивилизации, я – о судьбе нескольких детей. Кстати, при чем тут дети? Почему вы выбрали их для наблюдений?

– Выбирала не я. Считается, что детей легче исследовать.

– Почему?

– Они более открыты, чем взрослые.

– Есть взрослые прозрачнее стекла…

– Да, – согласилась Лжедмитриевна, – такие, например, как вы. Но таких мало.

– Гм… – сказал Алексей Палыч, не зная, считать это комплиментом или оскорблением. Решив пропустить мимо ушей космическую оценку своей личности, он продолжал: – И есть дети скрытные, осторожные. Но откуда вы набрались этой премудрости?

– Я здесь не первая.

Наступило молчание. Лягушки угомонились, только одна продолжала ворковать приглушенным голосом. Возможно, ее головастики никак не могли заснуть и она их убаюкивала.

– У вас лягушки есть? – спросил Алексей Палыч.

– Были. Когда началось упорядочение планеты, они исчезли. Так же как и другие животные.

– Как же вы обходитесь без животных? – изумился Алексей Палыч. – Ведь они часть природы.

– Все началось с уничтожения микробов… Потом потянулась цепочка… Если удастся разрушить порядок, животных придется восстанавливать снова. Но где мы возьмем исходных?

– Лягушек мы вам с Борисом наловим, – предложил Алексей Палыч. – Давайте только прекратим поход и вернемся.

– Я не могу отдать приказ прекратить поход. Ребята не согласятся ни с того ни с сего. Не могу же я сказать: так хочет Алексей Палыч.

– Но есть какой-то примерный срок?

– Ориентировочный срок две недели. Если, конечно, критическая ситуация не возникнет до этого.

– Критическая ситуация – это обязательно?

– Желательно.

– Не хотите ли вы сами ее создать?

– Теперь, пожалуй, нет.

– Что значит «теперь»?

Лжедмитриевна промолчала.

– Слушайте, – сказал Алексей Палыч, – вы исследуете земную модель. Но ведете вы себя совсем не по-земному. Наш руководитель принял бы все меры для того, чтобы не было никаких критических ситуаций. В этом его главная задача как руководителя. Вы можете гарантировать, что с ними ничего не случится?

– Теперь могу.

– Вы во второй раз говорите «теперь». Разве что-то изменилось?

И на этот раз Лжедмитриевна промолчала.

– Тогда вот что, – заявил Алексей Палыч. – Я хочу вас предупредить. И тех, кто нас сейчас слышит. Я собираюсь применить силу. Мне не нравятся эти самые ситуации. Мы с Борисом вас просто свяжем и заставим ребят свернуть по первой встречной дороге. Мне еще не приходилось выкручивать руки женщинам, тем более – инопланетным, но я уже к этому готов.

Лжедмитриевна выслушала эту речь совершенно спокойно.

– Не думайте, что я так уж беззащитна, – сказала она.

– Лучи с неба? – саркастически спросил Алексей Палыч.

– Нет. То, что я не умею плавать – просчет. Об этом забыли потому, что у нас вода под землей. Но кое-что я умею.

– Например, терять нужные карты, – подсказал Алексей Палыч.

«Намека» Лжедмитриевна не поняла или не захотела понять.

– Хорошо, – сказала она, поднимаясь, – вы можете столкнуть этот плот в воду?

– Какое отношение… – начал было Алексей Палыч, но его прервали.

– Никакого. Это к вопросу о моей беззащитности.

Алексей Палыч с сомнением посмотрел на плот, вытащенный на берег наполовину. Затаскивали его всей компанией. Внутренний голос говорил ему, что попытка бессмысленна. Тот же голос, с противоречивостью, свойственной всем внутренним голосам, советовал попробовать.

Алексей Палыч зачем-то откашлялся. Затем зашел с кормы, присел на корточки и просунул ладони под веревки. Резкий рывок. Резкая боль в кистях. Ближайшая лягушка тихонько хихикнула.

«Нужно постепенно, – подумал Алексей Палыч. – Резкий рывок увеличивает инерцию.»

Поехали постепенно. И дело как будто пошло. Наметилось какое-то движение вверх. Поддавался плот, совершенно очевидно поддавался! Если раньше коленки Алексея Палыча были на уровне верхних бревен, то теперь они переместились к нижним. Соревнование было почти уже выиграно, но в спине что-то хрустнуло, и Алексей Палыч выпрямился. Почувствовав в ногах некоторое стеснение, он глянул вниз и обнаружил, что голени ноги до половины ушли в мокрый песок. Алексей Палыч не учел принципа относительности движения и не заметил, что перемещался не плот, а он сам.

Песок неохотно выпустил ноги, промокшие сегодня уже во второй раз.

Лжедмитриевна, бесстрастно наблюдавшая за этой борьбой, подошла к плоту. Она легко приподняла край, столкнула плот в воду и тут же вытащила обратно.

– Не так уж просто будет меня связать, – сказала она.

– Я вижу, – согласился Алексей Палыч. – Я забыл, что вы кандидат в мастера спорта. Случайно, не по штанге?

Но сарказмы отлетали от «мадам», как шарики от ракетки.

– Алексей Палыч, – сказала она, – не нужно меня связывать. Вы только поставите себя в неловкое положение. Дело не в том, кто кого сильнее. Хотите, я даже не буду сопротивляться? Но посудите сами – группа идет в поход с руководителем, которого она хорошо знает…

– Очень хорошо… – язвительно заметил Алексей Палыч, присаживаясь на колоду, развязывая шнурки и стаскивая кеды.

– Так ребята, во всяком случае, думают. По дороге к ним присоединяются двое незнакомых. Они пытаются помешать походу и нападают на руководителя. Да еще хотят заставить куда-то свернуть и нарушить девиз. На чьей стороне будут ребята? Или их вы тоже будете связывать?

– Отстаньте вы от меня! – сказал Алексей Палыч, вытряхивая песок из обуви.

– Мне кажется, я объяснила логично.

– И рационально, а также разумно, – заметил Алексей Палыч, стаскивая промокшие носки. Несмотря на теплую воду, песок был холодным, и песчинки неприятно терли озябшую кожу.

Лжедмитриевна, словно Алексей Палыч был ей что-то должен, снова присела рядом с ним и спросила как ни в чем не бывало:

– Алексей Палыч, мне кажется, что вы сейчас сердитесь. Скажите, что вы при этом испытываете? Это неприятное состояние?

– Я не кролик! Нечего меня исследовать! – заявил Алексей Палыч. – Да и вообще – зачем вы пришли на берег? Я вас не звал.

– Я хотела вас успокоить.

– Вам же нужны эмоции…

– Мне кажется, что вы испытываете сейчас неприятное состояние. Это отрицательная эмоция? Как сделать ее положительной?

– С чего это вы вдруг стали обо мне беспокоиться?

– Мне кажется, что я должна это сделать.

– У нас есть поговорка: если кажется – перекрестись.

– Это как?

Алексей Палыч показал. Лжедмитриевна повторила.

– Помогло? – спросила она.

Алексей Палыч, хоть и продолжал потихоньку кипеть, не мог не улыбнуться.

– Помогло! – обрадовалась Лжедмитриевна.

– Идемте спать, – сказал Алексей Палыч.

Когда Алексей Палыч вернулся на стоянку, небо над головой уже начало заметно светлеть. Понимая, что сегодня вряд ли удастся заснуть, он все же залез в чехол и начал елозить ногами, пытаясь согреть одну ступню о другую.

ПЕРЕПРАВА

Утром разбудил всех Веник.

Он носился между палатками и лаял негодующе, с подвыванием, словно жаловался. Собрав достаточное количество зрителей, он храбро отбежал метров на двадцать от стоянки и взвыл.

Весь этот гнев был обращен против лосихи. Она стояла неподалеку от палаток, нюхала воздух и спокойно слушала собачью ругань. А Веник бушевал. Чувства, самые разнообразные, в нем не умещались: он побаивался крупного зверя, но притворялся хр-р-рабрецом; ему одновременно хотелось и броситься в атаку и укрыться за хозяйскими спинами. Но главным чувством, которое им сейчас владело, была ревность. Больше всего Веник боялся, чтобы хозяева не приняли этого зверя в свою компанию: он прекрасно понимал, сколько каши может съесть такое чудовище.

Валентина достала кусочек печенья и медленно двинулась к лосихе с протянутой рукой. Веник прямо-таки взорвался от возмущения. Теперь он лаял поочередно то на лосиху, то на Валентину и даже подпрыгнул, пытаясь выхватить печенье. Сделал он это, конечно, не из жадности, а просто в воспитательных целях.

Лосиха запрядала ушами, с отвращением потрясла головой: шумная компания ей надоела. Она развернулась и плавной рысью удалилась в сторону леса. Веник преследовал ее, держась на разумном расстоянии.

Далеко в лес он не пошел и скоро вернулся. Совершив возле рюкзака с продуктами круг победителя, Веник лизнул его и улегся рядом.

– У лося самое вкусное – язык и губы, – сообщил Шурик.

– А ты ел?

– Читал.

– Молодец, – сказал Стасик. – Когда продукты кончатся, будешь нам рассказывать вместо обеда. Елена Дмитна, после завтрака переправляемся?

– У тебя есть другие предложения?

– Нет.

– Тогда не спрашивай.

– Я в смысле переправы. Кто первый, кто последний…

– Решайте.

Стасик вздохнул. Ему не хотелось слишком много командовать. Могла бы и руководительница немного поруководить. Но видно, таков был ее стиль – полная самостоятельность.

После завтрака, мытья посуды и сборов начали составлять экипажи. Всем хотелось попасть в первый рейс. По этому поводу немного пошумели, но Стасик заявил:

– Вот что, дети мои. Так не пойдет. Вы сами выбрали меня, даже тайным голосованием…

– Все шесть голосов… – подтвердил Шурик. – Не такое уж и тайное это голосование.

– Можешь не намекать. Если я согласен быть заместителем, то почему я должен голосовать против себя?

– Логично, – сказала Лжедмитриевна.

– Я тоже так думаю, – согласился Стасик. – Если я не подхожу, то назначайте любого другого. Но в таких делах, как на корабле, командовать должен один человек.

– Ты, – сказал Шурик, но в тоне его чувствовалось сопротивление.

– Хочешь, чтобы ты? – спросил Стасик.

– Не хочу, я малограмотный.

– Тогда временно заткнись. Кто у нас плохо плавает? – Взгляд Стасика откровенно уперся в Алексея Палыча.

– В каком смысле? – спросил Алексей Палыч.

– Ну, с середины вы доплывете?

– А зачем?

– На всякий случай.

– Давайте лучше без случаев. Пускай помедленней, но осторожнее.

– Вы что, боитесь, Алексей Палыч?

– Не за себя.

– Тогда все в порядке, – сказал Стасик. – Остальные плавать умеют, водоворотов нет, шторма – тоже, вода теплая. Переворачиваться необязательно.

– В-в-ветерок… – сказал Чижик.

– Встречный. Легче будет гнать плот обратно. Первыми поплывут: я, Шурик и Чижик. Заберем два рюкзака. Чижик пригонит плот обратно. Кто у нас самый толстый? Валентина? Поплывешь вторым рейсом с Чижиком и Геной: они самые тощие.

– Почему это я толстая! – возмутилась Валентина.

– Не знаю, – отрезал Стасик, – спроси у мамы.

– Нахал!

– Оскорбление при исполнении… – сказал Стасик.

За Валентину вступилась Мартышка: все-таки они были из одной стаи и принадлежали к лучшей половине человечества.

– Ты сам оскорбляешь, – сказала она. – Взялся командовать – командуй без глупых шуток.

Но, как было сказано, Стасика не зря выбрали заместителем. Он и сам уже понял, что заехал не туда и минута для шуток выбрана не самая подходящая.

– Приношу глубокие извинения, – сказал он. – С искренним уважением… Значит, Валентина переправляется с Геной и Чижиком. Плот обратно перегоняет Гена. Он забирает Алексея Палыча и Бориса. Борис, ты сможешь перегнать плот?

– Смогу.

– Гут, как говорят у нас в Японии. Борис забирает Елену Дмитриевну, Март… прошу прощения, Марину, Веника и остальное барахло. При переправе верхнюю одежду всем снять, нижнюю оставить. Кто против, прошу поднять руки.

Ребята принялись переносить имущество к плоту.

– А почему у меня такой тяжелый рюкзак? – застонала Валентина. – Шурик, ты камней наложил? Опять твои дурацкие шутки?

– Почему – я? – обиделся Шурик.

– Потому, что на сборе – ты.

– Это я, – сказала Лжедмитриевна. – Я решила переложить все продукты в один рюкзак. Валентине будет легче контролировать расход. Но понесу рюкзак я. Есть возражения?

Возражений не было.

Сегодня на озере дул ветерок. Легкая волна чмокала о бревна плота. Расстояние до противоположного берега за ночь слегка увеличилось – так показалось Алексею Палычу. Предстоящей переправы он особенно не опасался: плот был сделан надежно, да и ребята выглядели уверенно. Если кому и надо было волноваться, то это Лжедмитриевне. Но по виду ее понять ничего было нельзя – спокойная, как обычно, сдержанная, как всегда. Было в ней все-таки что-то от машины. Даже глаза, довольно красивые с человеческой точки зрения глаза, смотрели сейчас пристально и бесстрастно, словно два объектива.

«Неужели они ничего не замечают?» – подумал он про ребят.

Нет, ничего они не замечали. Для них Лжедмитриевна была такой, какой они ее видели, а не такой, какой ее знали Борис и Алексей Палыч.

Подошел Борис.

– Алексей Палыч, я с ней поплыву… Столкнуть ее, что ли?

– Как бы она тебя не столкнула, – сказал Алексей Палыч, вспомнив вечерние упражнения возле плота. – Да и за что ее топить?

– Как за что?!

– Да вот так. Объясни мне толком, что она такого сделала?

– А мазь?..

– Не доказано.

– Спички…

– Не доказано.

– Карта…

– Все это только предположения. Мы никак не можем избавиться от того, что знаем о ней. А ты попробуй взглянуть со стороны. Поход проходит нормально. Все сыты, здоровы, обуты, одеты. Даже нас с тобой приняли в компанию, хотя мы им совсем ни к чему. Переправа через озеро… Ну что ж, не такое это страшное событие, для ребят – даже интересно. Но если забыть обо всем этом… Ты бы смог смотреть, как она тонет? Она ведь живая!

– Я и не собирался ее топить по-настоящему. Просто я думаю: если начнет тонуть, ее «отзовут»…

– Я в этом не уверен, – вздохнул Алексей Палыч. – Другой метод… Видно, Боря, нам с тобой терпеть до конца. Только не знаю, когда и каким будет этот конец. Пойдем, поможем столкнуть плот.

Когда первая тройка уселась на плот и их оттолкнули от берега, оказалось, что волна, хоть и мелкая, заплескивает плот брызгами. Пришлось вернуться. Нарубили лапника, настлали, чтобы рюкзаки и одежда лежали повыше. О себе ребята уже не думали: все равно быть мокрыми.

Взяв по одному веслу, Стасик и Чижик гребли с обоих бортов. Встать было нельзя, гребли сидя. Плот удалялся от берега медленно. Шурик, на которого брызги попадали еще и с весел, сидел, обхватив голые плечи руками, и «продавал дрожжи», несмотря на ярко светившее солнце.

Алексей Палыч видел, как уменьшаются постепенно фигурки ребят, словно растворяются в озере. Сейчас затея с переправой уже не казалась ему такой безопасной.

– Надо было взять с собой надувные пояса, – сказал он, глядя между Борисом и Лжедмитриевной.

«Мадам» не откликнулась. Алексей Палыч мысленно сплюнул: совет был столь же мудр, сколь и бесполезен.

– Боря, – сказала Марина-Мартышка, – мы с тобой переправляемся вместе. Если я упаду в воду, ты меня будешь спасать?

– А ты меня?

– Буду, если попросишь. Но ведь всегда мальчики спасают девочек.

– Где это написано?

– Нигде. И так ясно.

– Мне не ясно. Ты меня не спасай, лучше сама спасайся. Я как-нибудь доплыву.

– А если у меня будет судорога?

Борис вздохнул вздохом совсем не детским. Но Мартышка вовсе не обиделась на Борисову холодность. Наоборот, она была довольна. На сей раз разговор с Борисом получился чудовищно длинным, и в этом заключалась ее очередная победа.

Труднее всего оказалось перегонять плот обратно. Чижик греб один, и ему приходилось все время переносить весло с борта на борт. После нескольких гребков с одной стороны плот начинало разворачивать, и его постоянно приходилось утихомиривать. Если бы не попутный ветер, то справиться одному было бы невозможно.

Плот уткнулся в песок возле берега.

– Ну как там? – спросил Алексей Палыч, отмечая про себя, что этот вопрос должна была задать Лжедмитриевна.

– П-п-порядок… – отозвался Чижик.

На плот положили еще два рюкзака. Валентина, Гена и Чижик отплыли.

Веник, видя, как постепенно, но неотвратимо уменьшается число хозяев, начал тревожиться. Он шастал по берегу, обнюхивал следы ушедших и, вытянув морду, ловил запахи с озера. Те, кто полагают, что собаки не умеют считать, напрасно так полагают. Собаки складывают не безликие числа, а запахи. Так же они и вычитают. Веник, например, абсолютно точно установил, что на пять родных запахов стало меньше, и прекрасно понял, куда они удалились. Он даже зашел по свои четыре колена в воду и тявкнул неодобрительно. Затем, вспомнив кое-что, вернулся на берег, подошел к Лжедмитриевне и обнюхал лежавший у ее ног рюкзак с продуктами. Убедившись, что главный запах пока не уплыл, Веник улегся возле него, и вид его, крайне решительный, недвусмысленно говорил: «Только через мой труп»…

Алексей Палыч и Борис отправились третьим рейсом вместе с Геной.

Борис и Гена гребли. Алексей Палыч сидел пассажиром. Вода хлюпала между бревнами, даже сквозь подстилку чувствовалось, как они шевелились. Алексей Палыч смотрел на удаляющийся берег, на уменьшающиеся фигуры Лжедмитриевны и Марины. Он очень ясно представлял сейчас себя – торчащее над водой полураздетое существо с заросшим подбородком и тощей грудью. Очки в этой ситуации его никак не украшали, а, наоборот, делали еще более нелепым и неуместным.

Алексей Палыч представил себе, что его в данную минуту видит жена или кто-нибудь из кулеминских знакомых, и поежился. Они бы его не признали: положительный и скромный, деликатный и аккуратный, известный всему Кулеминску учитель болтался в жалком виде на жалком плоту, словно потерпевший кораблекрушение или еще похуже того.

Лжедмитриевна и Марина стали совсем маленькими, а Веник, тот вообще слился с берегом.

«Вот в чем выход! – подумал Алексей Палыч. – Нужно было забрать Марину, а Лжедмитриевну оставить. И никаких насилий и утоплений… Хотя нет, за ней все равно бы вернулись… Господи, чем же занята моя голова! В школе идут экзамены… директор волнуется… жена беспокоится. Мать Бориса уже, наверное, скандалит в моем доме, получив телеграмму… Чего ради? Ради этих ребят? Да пожалуй, в этом и только в этом наше оправдание. Перед кем оправдаться – найдется, а вот чем?..»

Плот уткнулся в берег. Гена соскочил.

Алексей Палыч тоже хотел спрыгнуть бодро, по-спортивному, но в очередной раз ощутил, что сорок пять – это не пятнадцать. Он сидел на полусогнутых ногах, они затекли и распрямляться не слишком торопились.

– Алексей Палыч, давайте «пушку», сейчас мы вас отогреем! – крикнул Стасик.

– А почему, собственно, меня? – спросил Алексей Палыч, хрустя коленками. – Я как все. Мне не нужно никаких привилегий.

– Ну, все и погреются, – тактично заметил Стасик. – Борис, гони плот обратно. Да не забудьте Веника.

Не очень-то хотелось Борису перевозить своего врага и липучую Мартышку, но возражать он не стал: дело есть дело, а переживания его никому не интересны. Да и опять же – не объяснишь эти переживания, такая уж пошла полоса жизни.

Все же разговаривать с Лжедмитриевной он не был обязан.

– Я тоже буду грести? – спросила Мартышка. – Или Елена Дмитриевна?

– Бери весло.

– Какой ты суровый, Боря, – протянула Мартышка. – Просто настоящий капитан.

Уважения в ее словах было ноль целых и ноль десятых. У девочек, которым перевалило за шестнадцать, это называется кокетством. Марине еще не перевалило, но кокетничать она умела уже с семи.

Лжедмитриевна была все так же бесстрастна, как судья. Не спортивный судья, разумеется, а тот, который присуждает кого-нибудь к чему-нибудь.

Веник, решив, что его бросают, зарыдал. Собаки тоже умеют плакать. Некоторые собаки, как и некоторые люди, делают это молча. Но Веник был не из таких.

«Ай-ай-ай… – причитал он, – ай-ай…»

В его голосе было столько обиды и жалости к самому себе, что никакого перевода не требовалось. Когда Лжедмитриевна перенесла на плот рюкзак с продуктами, вопли Веника стали еще тоньше, пока не перешли в область ультразвука. Теперь он кричал неслышимым криком, только нижняя его челюсть мелко дрожала.

– Веничек, – сказала Мартышка, уже и сама готовая пустить слезу, – неужели ты думаешь, что мы тебя бросим? Иди ко мне.

Веник заметался у края воды, шагнул вперед, покачался, примериваясь, и прыгнул на плот. Для собаки это был храбрый поступок. Примерно такой же, как для человека, впервые прыгнувшего с парашютом.

Когда все уселись, а Веник улегся на куртке Мартышки, Борис оттолкнулся веслом от берега.

Мартышка гребла довольно сносно, если не считать того, что весло часто выворачивалось в ее руках и поливало пассажиров прохладной водой. Лжедмитриевна принимала это с обычным своим спокойствием. Борис негодовал, но молчал, понимая, что сейчас ничего не исправишь.

Они уже доплыли до половины озера, уже хорошо различали ребят и Алексея Палыча, стоящих на берегу. Даже Веник поднял морду и начал нюхать ветер, почуяв что-то знакомое…

Волны чмокали возле носа плота; весла расплескивали воду; все это были постоянные и привычные звуки…

И вдруг Борис услышал посторонний шумный всплеск, будто кто-то плюхнулся в воду. Он повернул голову и увидел, что это не кто-то, а что-то.

Он еще успел увидеть зеленый бок рюкзака, никель пряжек, строчки на лямках – все это отпечаталось в его глазах с необычной четкостью. Рюкзак погружался не торопясь, но неуклонно, неотвратимо.

Это был рюкзак с продуктами.

Говорят, что в критическом состоянии организм человека как бы взрывается изнутри – быстрее начинает двигаться кровь, мышцы на время приобретают необычную силу, легче переносится боль; но главное – ускоряется мысль, решения принимаются почти мгновенно. Организм выбрасывает наружу резервы, скрытые в его кладовых. Так, например, рождаются рекорды, подвиги.

Борис ни о чем не успел подумать, как очутился в воде.

Перед этим он смог заметить, что Лжедмитриевна сидит в позе истукана и провожает тонущий рюкзак своим рыбьим взглядом. Увидел округлившиеся глаза Мартышки и рот, открытый для того, чтобы что-то сказать. Успел осознать – не подумать, не рассудить, не рассчитать, – что перебежать на другой борт нельзя: плот может сильно накрениться и тогда с него посыплется в воду и все остальное. Весь этот всплеск информации и решение длились меньше секунды.

Борис резко наклонился вбок и свалился в воду. Он нырнул под плот и разлепил веки. Пресная вода резанула по глазам, но он все же заметил зеленоватое расплывчатое пятно и пузырьки воздуха, струившиеся от него. Пятно удалялось и тускнело: вода в озере была коричневатой.

Борис изо всех сил заработал ногами, по-собачьи подгребая под живот ладонями. Ему удалось догнать рюкзак, и пальцы его вцепились в какой-то ремень. Он развернулся ногами вверх и попытался всплыть. В ту же секунду у него зашумело в голове, словно заработал насос. Нестерпимо захотелось вздохнуть хоть один раз.

Рюкзак идти наверх не хотел. Правда, вниз он тоже не опускался – борьба между ним и Борисом шла на одном уровне. Но в отличие от Бориса, ему не нужно было дышать.

Перед закрытыми глазами возникли искрящиеся шарики – это был последний сигнал, и Борис его понял. Он разжал руки и заболтал непомерно тяжелыми ногами в последнем усилии. Он поднимался медленно, бесконечно долго, почти всю жизнь. Если бы ему сказали, что с момента падения рюкзака и до появления его очумелой головы на поверхности прошло всего девятнадцать секунд, он бы не поверил.

Когда круги перед глазами исчезли, а звон в ушах прекратился, Борис обнаружил, что Мартышки на плоту нет. Она болталась в воде возле плота, придерживаясь за него руками.

– Я ду… ма… ла… ты упал… – сказала Мартышка, дыша так же часто и отрывисто, как Борис.

Она часто моргала, и то, что текло по ее щекам, было очень похоже на слезы.

Веника на плоту тоже не было. Когда рюкзак, а за ним Борис и Мартышка плюхнулись в воду, Веник решил, что это уже слишком. Он прыгнул вслед за ними, но тут же раскаялся: ноги его болтались в воде, не ощущая привычной опоры, и он чувствовал себя беспомощным. Как и все собаки, плавать он умел от рождения, но это открытие ничуть его не обрадовало. Он и сам не знал, зачем прыгнул в эту жидкую, мокрую и холодную воду.

На поверхности от Веника оставались только кусочек хвоста и голова с ушами, торчащими словно малярные кисти. Увидев Бориса, он подплыл к нему и попытался на него взобраться, положив передние ноги на его плечи. Впрочем, можно было подумать, что Веник приступил к спасательной операции.