Текст книги "Тайна инженера Грейвса"

Автор книги: Юрий Тупицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5

Приостановившись, чтобы купить завтрашнюю газету, Рене незаметно оглянулся и вздохнул. Нет, он не ошибся, шагах в тридцати позади, у витрины, торчала рыжая голова того дюжего парня, который так внимательно разглядывал его в бассейне «Бишлет», когда он знакомился с Бенгтом Серлином. Хвост? Как бы то ни было, ни к чему тащить его к загородному дому Серлина. Хорошо, что до встречи остается еще добрых полтора часа, есть время подумать и что-то предпринять. Впрочем, полтора часа для такого остолопа, да еще и рыжего, – это слишком, хватит на него и тридцати минут. А пока можно спокойно побродить по городу, понаблюдать за чужой, незнакомой жизнью. Можно, да не хочется. Чтобы казаться спокойным наблюдателем или беззаботным туристом, нужен специфический настрой. А уж какой тут настрой, когда мысли сосредоточены на встрече с Серлином!

Побродив по Строгет, Рене направил свои стопы в «Тиволи», на эту ярмарку добропорядочных, стандартно-скучных развлечений. Мужественно проходя по всем семи кругам тиволийского рая, которые с не меньшим основанием можно было бы назвать и адом, Рене внутренне посмеивался. Посмеивался и с некоторой грустью думал о том, что мудрое человечество, проявив чудовищную изобретательность при сотворении средств убийства и разрушения, проявило полную беспомощность в сфере удовольствий и забав. Хотя в массе своей люди жаждут развлекаться куда больше, чем покорять космос или копаться в утробах атомов с помощью лазеров и синхрофазотронов. Право же, дикари, всякие там папуасы, пигмеи и бушмены умеют развлекаться естественней и полезней.

Наверное, Рене слишком увлекся воспоминаниями или попросту проявил легкомыслие, так свойственное всем французам, даже канадского происхождения, и поэтому не обратил внимания на просьбу пристегнуться, когда катался на цепочной карусели. Больше того, он еще принялся раскачиваться. Возмездие не заставило себя ждать: Рене потерял равновесие и вывалился из сиденья под хохот и насмешки любителей ярмарочных удовольствий. Правда, сказалась спортивная сноровка – Рене довольно ловко приземлился на ноги, шутливо раскланялся и удалился под одобрительный гул толпы.

Дурной пример заразителен. Не успела карусель сделать полный оборот, как этот же фокус, уже специально, попытался повторить другой развлекающийся. Но у него это получилось куда менее удачно: приземляясь, он споткнулся, упал, пропахав правым плечом землю, посыпанную мелким морским песком. Попутно он едва не сбил с ног невысокого, по-датски плотного парня с длинными девичьими волосами, но весьма увесистыми кулаками. Последовало бурное объяснение, доставившее немало удовольствия многочисленным зевакам. Впрочем, незадачливый акробат быстро остыл и сделал все возможное, чтобы как можно быстрее уладить дело миром. А за это время Рене бесследно растворился в толпе.

Бенгт Серлин сидел за шахматной доской, разыгрывая одну из партий претендентов на шахматную корону, когда услышал деликатный стук. Разбор вариантов шел со скрипом, Бенгт был недоволен собой, поэтому он сейчас же и без всякой досады оторвался от доски.

– Да!

Дверь, ведущая в святая святых – его личный кабинет, осталась недвижной, однако стук повторился. Бенгт недоуменно огляделся и увидел лукавое лицо Рене Хойла, прислонившегося лбом к оконному стеклу. Понадобилось некоторое время, чтобы Серлин хорошенько осмыслил это видение. Улыбка уже тронула его губы, но тут он вспомнил о своем сенбернаре, поспешно шагнул к окну и распахнул его.

– Где Вольф? – тревожно спросил он, игнорируя всякие приветствия.

– Здесь! – весело ответил Рене, он стоял на чурбаке и смотрел вниз.

Бенгт перегнулся через подоконник. И правда, Вольф стоял внизу, виновато поскуливая, открывая громадную пасть, усиленно работал мохнатым хвостом-помелом. Серлин выпрямился и перевел недоуменный взгляд на журналиста.

– Мы с ним подружились, – пояснил Рене и показал свою руку, с которой капала кровь. – Он не бешеный?

– Ничего не понимаю! Лезьте сюда. Сидеть, Вольф! Лезьте-лезьте. Вот так.

Серлин закрыл окно, но тут же снова открыл его и приказал послушно сидящему псу:

– Сторожи. Сторожить!

Реле успел сбросить туфли и теперь держал их в правой руке, с левой, поднятой на уровень груди, алая капелька крови успела упасть на паркет. Бенгт выглядел и растерянным и расстроенным.

– Как это вас угораздило? Он же никогда никого не кусал! Давайте сюда ваши туфли. Пойдемте.

Серлин направился было к шахматному столику, но Рене с улыбкой остановил его и показал на дверь:

– Наверное, сюда?

– Да-да. Я ведь один дома. Жена гостит у родителей, ей надоел мой спартанский режим. Сестра пошла куда-то развлекаться, кажется, в Валенсию.

Он провел Хойла в ванную и принялся неловко обмывать руку.

– Как это вас угораздило?

– Пустяки, царапина.

– Но все-таки? Он же никогда не кусается!

– Я сам виноват. По ряду обстоятельств мне не хотелось болтаться возле вашего дома, а сколько ни звонил – все напрасно.

– Отключил звонок и забыл об этом, – покаянно признался Серлин.

– Я догадался и перелез через забор.

– Насмотрелись вестернов. – Серлин огляделся. – Не знаю, где жена держит йод.

– А вы одеколоном, превосходный заменитель, когда речь о царапинах. Так я перелез через забор и, естественно, столкнулся нос к носу с вашим страшилищем.

– Вольф – добрейший пес.

– Сенбернар, этим все сказано. – Видя, что Серлин вознамерился замотать ему руку широченным бинтом, Рене возразил: – Не смешите людей, возьмите пластырь. Вольф, конечно, добрый пес, но он привык к уважению. Когда, поговорив с ним о погоде и о прелестях собачьей кухни, я направился к дому, ваш песик весьма сурово предупредил меня о том, что всю ответственность за последствия моего поведения он целиком возлагает на меня.

Серлин крутнул светлой головой и засмеялся. Чувствовалось, что он благодарен журналисту за шутливый тон и непринужденность. Он закончил обработку руки и выпрямился.

– Ну как?

– На уровне мировых стандартов.

Серлин присел на край ванны.

– Продолжайте, я вас слушаю. – Ему было явно интересно.

– Как только пес убедился, что я игнорирую его предупреждение, он цапнул меня за одежду и заставил остановиться.

– Он всегда так делает, – с удовлетворением прокомментировал Серлин.

– Мне очень не хотелось задерживаться, поэтому я попытался руками разжать его пасть и освободиться. Чего только ни сделаешь, чтобы встретиться с настоящим живым гроссмейстером. Мои попытки привели к тому, что песик цапнул меня за руку. Сделал он это довольно деликатно, просто придержал руку зубами, но впечатление было внушительным. Больше всего я боялся, что он чихнет, остался бы я тогда без пальцев.

Серлин не удержался от смеха, он уже избавился от неловкости и наслаждался рассказом.

– Представляю! Он иногда выкидывает такие шутки, когда мы с ним играем.

– Некоторое время мы соревновались с ним в перетягивании – кто кого. Руку я освободил, но, как вы видите, понес некоторый материальный ущерб. Я сам виноват, – поспешно проговорил журналист, – он меня предупреждал. К чести Вольфа, надо заметить, что он страшно огорчился, принялся извиняться и даже пробовал зализывать царапины. В общем, мы с ним подружились и вместе отправились искать возможности проникнуть в эту крепость.

Отсмеявшись, Серлин вытер платком глаза и с видом заговорщика сообщил:

– Я знаю, что нам нужно сделать – выпить! – И, деликатно положив ему руку на плечо, повел в гостиную. – Вам, конечно, уже осточертело и виски и бренди. Я вас угощу настоящим коньяком «Наполеон». Вам, как французу, это будет особенно приятно.

– Я не француз, а канадец.

– Боже мой, это же одно и то же! Французы играют в шахматы так же отвратительно, как и канадцы. Такие богатые культурные традиции и такая безликость в благороднейшем из искусств!

– А Филидор, Лябурдоннэ?

– Вы бы еще вспомнили эпоху Карла Великого. Садитесь и чувствуйте себя желанным гостем.

Гостиная являла собой ярко выраженный модерн. Не говоря уже о мелочах, здесь был и ковер во весь пол, и огромная софа, на которой при нужде можно было уложить взвод солдат, и медвежья шкура перед софой.

Кроме коньяка и холодной воды со льдом Серлин подал еще и маленькую, только что открытую баночку черной икры, а к ней хлеб ослепительной белизны и крохотные серебряные ложечки с витыми ручками.

– Подарок русских друзей, – с некоторым самодовольством пояснил он.

Хойл осторожно, двумя пальцами взял голубую крышку, которой была прикрыта икра, и долго рассматривал причудливые черные буквы.

– Не понимаю, – вздохнул он, водворяя крышку на место, – почему они не перейдут на привычный для всего цивилизованного мира латинский алфавит.

– А почему англосаксы никак не перейдут окончательно на метры и килограммы? Почему они ездят не по правой, а по левой стороне дороги? рассмеялся Серлин. – Потом у русских куча звуков, для обозначения которых латинские буквы надо расходовать горстями. Знаете, например, как у них называется овощной суп из обыкновенной капусты?

– Капустный суп? – предположил Хойл.

– Русские не любят таких простых решений. – Серлин поднял палец и старательно, протяжно прошипел: – Щ-щи!

Рене не выдержал и залился смехом, он даже вынужден был поставить рюмку на стол, чтобы не расплескать драгоценную жидкость.

– Я тоже смеялся, когда услышал это впервые, – Серлин был доволен тем, что повеселил гостя, – представляете? Овощной суп и вдруг – щи! Что-то вроде змеиного шипения. Попробуй-ка это изобразить латинскими буквами!

Серлин не оставил эту тему и после того, как они выпили по рюмке коньяку.

– Если вы хотите хорошо играть в шахматы, вам придется выучить русский язык. Нет, я не говорю о том, что вы должны овладеть живой речью, но читать со словарем русскую шахматную литературу вы обязаны. Не подумайте, что я красный, упаси Бог! Но я реалист и не могу не уважать русских. Космос, атомная энергия, эти птицы мелководья – суда на подводных крыльях, вы обратили на них внимание? Но настоящие монополисты русские в одном – в шахматах. Анатолий Карпов – о-о!

– А Корчной?

Лицо Серлина приняло холодное выражение.

– Люди, меняющие отечество с легкостью перчаток, не популярны. Даже если они очень талантливы.

– А Фишер? Говорят, своим мастерством он похож на Капабланку, вскользь заметил журналист и раскаялся.

Серлина буквально передернуло, он чуть коньяк не пролил.

– Это говорят глупцы, – резко бросил он, глаза у него побелели. – Хосе Рауль был благородным человеком и артистом. Он творил свои шедевры за доской. И приходил он на игру не из кельи тренера и консультанта, а из будуара любовницы. А Фишер – бульдозер с программным управлением. А потом Фишер – шахматный труп. Зачем заниматься эксгумацией?

Серлин постепенно оттаивал.

Он поднял рюмку, глядя прямо в глаза Хойлу, и опрокинул ее в рот. Журналист хотел последовать его примеру, но в последний момент спохватился.

– А как же наша партия в шахматы? Я не сажусь за игру даже после одной рюмки, а это уже вторая.

Серлин взглянул на него с удивлением, которое постепенно сменялось одобрением.

– Шахматы этого заслуживают. – Он улыбнулся и поощрил: – Пейте. Партию мы перенесем на завтра.

– Что же мы будем делать сегодня?

– Отдыхать и говорить обо всем на свете!

Рене кивнул в знак согласия, опорожнил рюмку и проговорил:

– Не хочу хитрить с вами, Бенгт. Меня вполне устраивает ваше намерение. Дело в том, что я пришел к вам не столько для игры в шахматы, сколько для того, чтобы поговорить о Вильяме Грейвсе.

Секунду Серлин удивленно смотрел на него, потом нахмурился и сухо проговорил:

– Мне следовало догадаться об этом раньше.

– Поверьте, я взялся за дело Грейвса не только корысти ради. Все гораздо сложнее.

Рене сначала торопливо и несколько сбивчиво, а потом уже более толково рассказал кое-что из того, что ему было известно о деле Грейвса со слов Смита и Аттенборо.

– Нечто в этом роде довелось однажды услышать и мне, – задумчиво проговорил гроссмейстер. – Но я не отнесся к этому серьезно. Ядерный терроризм! Это нечто новое. – Он поднял на Хойла внимательные светлые глаза. – А вы действительно журналист?

Рене развел руками, достал из кармана документы и протянул их через столик собеседнику.

– Прошу.

Тот взял их с неохотой, но просмотрел очень внимательно, а возвращая владельцу, заметил вполголоса:

– В наше время нетрудно подделать любые документы.

– Я дам вам телефон редакции. Он есть в официальном справочнике. Вы можете позвонить моему шефу хоть сейчас. Он всегда торчит вечерами в своем кабинете.

– Ну хорошо. Что вам конкретно от меня нужно? – после некоторого раздумья согласился Серлин.

Рене облегченно вздохнул и устроился поудобнее в кресле.

– Сведения о Вильяме Грейвсе. Любые, какими вы располагаете. В частности, о том, какое отношение имеют его ядерные изыскания к шахматам и шахматистам.

– Да я и сам этого не понимаю! – с сердцем воскликнул Серлин.

С Грейвсом Бенгт виделся лично всего один раз. Их представили друг другу на каком-то торжественном приеме, устроенном по случаю окончания очередного зонального турнира. Серлин выступил на нем успешно, вошел в число участников межзонального турнира, а поэтому был в отличном настроении. И Вильям Грейвс был в отличном настроении. Он просто очаровал гроссмейстера меткостью характеристик, небанальным остроумием и какой-то зверской беспощадностью суждений о проблемах, которые принято либо замалчивать, либо как-то приукрашивать. Видно было, что это всесторонне образованный человек. Но самое главное, он очень интересно, по-своему, говорил о шахматах. Он утверждал, и Серлину это было близко и понятно, что шахматная игра – это своеобразный динамический слепок бытия, слепок условный, но многогранный и неисчерпаемый, как сама жизнь.

– Мне трудно сейчас вспомнить теорию, которую он мне изложил тогда так живо и увлекательно, – рассказывал гроссмейстер, – но суть ее сводится к тому, как реальные события переводятся на машинный язык, скажем, на алгол или фортран, так эти события можно перевести на язык шахмат, закодировать их с помощью шахматных фигур в той или иной композиции. Задачи, сформулированные на машинных языках, решают компьютеры, а возможности их ограниченны, логика примитивна. Они не могут прыгнуть выше алгоритма, вложенного в них программистом.

– Вы уверены, что компьютеры так уж ограниченны?

Серлин кивнул, показывая, что понимает сомнения журналиста.

– Я тоже в этом усомнился, но, понимаете ли, Грейвс довольно легко меня убедил. Я не помню всей его аргументации, однако ж одна фраза засела у меня в мозгу как заноза. Грейвс сослался на крестного отца всех нынешних компьютеров, на Винера, который назвал логические машины безумцами, наделенными гениальной способностью к счету. Неплохо сказано, а? Кроме того, Грейвс сказал, что если машинным программированием занимаются, вообще говоря, ординарные люди, то для решения программных шахматных композиций можно привлечь гениев – лучших шахматистов мира. В общем, Грейвс увлек меня своими идеями и уговорил заняться решением программных композиций – особым образом составленных задач и этюдов. – Серлин было замялся, но потом, глядя прямо в глаза Рене, твердо закончил: – Сыграло свою роль и то обстоятельство, что он предложил определенную и немалую плату за мои услуги. Я тогда нуждался в деньгах.

– Только тогда? – спросил Хойл. – А я вот нуждаюсь в них всю жизнь!

Серлин рассмеялся, согласился с тем, что понятие денежного достатка в атомный век очень относительно, и продолжил свой рассказ.

Их деловые взаимоотношения Грейвс обставил весьма таинственно и доверительно. Соглашение было чисто джентльменским, Грейвс назвал его мораторием, – никаких договоров или письменных обязательств, ни йоты юридического формализма. Важнейшим условием моратория, нарушение которого немедленно приводило к его расторжению, была полная конфиденциальность сотрудничества. Никаких почтовых сношений или телефонных переговоров! Задание Серлину доставлял доверенный человек, он же забирал готовые решения. Когда эта система обговаривалась, Бенгт не удержался и заметил, что организация дела очень напоминает ту, которая применяется в шпионаже. По-видимому, это не было новостью для Грейвса. Он нисколько не удивился, лишь заметил:

– Это не более как конвергентное сходство. – И добавил в раздумье: Постарайтесь быть добросовестным даже в тех случаях, когда задача будет выглядеть необычной. Когда, скажем, на доске будет не два, а три короля. Или когда короля два, но одному из них нужно поставить мат, а другому пат. Или если мат нужно поставить не королю, а слону, ферзю, другой фигуре.

– Боюсь, что без предварительных и подробных консультаций мне будет трудно справиться с такими необычными шахматами, – откровенно признался Серлин.

– Не беспокойтесь, – успокоил Грейвс, – все отклонения от классических правил шахматной игры будут детально оговариваться в условиях задачи.

Их сотрудничество продолжалось более двух лет, до самого исчезновения Грейвса. За это время Серлин перерешал сотни задач – от самых элементарных до самых причудливых и невероятных. Поначалу Серлину нелегко было ориентироваться в этом буреломе необычных правил и оговорок, но постепенно он вошел во вкус и даже обнаружил своеобразную эстетику в предлагаемых композициях. Ему представлялось, что их составлял одаренный человек, неуемный фантазер и выдумщик, отчаянно балансирующий на самой грани, отделяющей разум от безумия. Бенгт признался Рене, что некоторое снижение уровня его игры определяется влиянием этого необычного, все время трансформирующегося шахматного мира.

– Зато у меня есть хороший дом, счет в банке и нет долгов, – с некоторой грустью закончил свой рассказ Серлин.

– А что все это значит? Вы не пробовали выяснить? – с нескрываемым любопытством спросил Хойл.

Серлин усмехнулся:

– Как не пробовал, я ведь живой человек. Но нарочный, который привозил задания и деньги и увозил готовые решения, был похож на человека, которому отрезали язык. А других источников информации у меня не было.

– Вы могли поговорить об этом с друзьями.

Серлин покачал головой:

– Я слишком хорошо помнил о главном условии Грейвса – полная конфиденциальность.

– Но Грейвс исчез, – возразил Рене.

– Известие об этом мне привез все тот же молчаливый нарочный. Он вручил мне приличную сумму, потребовал, чтобы я хранил дело в строгой тайне, сказал, что могу еще понадобиться, и на всякий случай оставил парижский адрес – до востребования. И все-таки история Грейвса каким-то образом стала известной. Правда, в прессе об этом Не было ни слова, но тем не менее меня стали беспокоить всякие личности, и темные, и светлые. – Серлин поморщился, словно ему припомнилось что-то неаппетитное. – Мне сулили всяческие блага, угрожали, пытались подсунуть любовницу. Терпение мое в конце концов лопнуло, я написал письмо по известному мне адресу и потребовал или защиты, или свободы действий. Через неделю после того, как я отправил письмо, нарочный снова посетил меня. Только теперь он оказался куда более разговорчивым. После обстоятельной беседы, очевидно убедившись, что я понятия не имею о сущности изысканий Грейвса, он дал мне желанную свободу действий. Предупредил только, чтобы я не вздумал давать никаких официальных интервью для прессы. После этого мне стало легче. Тем любопытным, которые прорывались ко мне через все заслоны, я теперь говорил правду – что я решал для Грейвса шахматные задачи не совсем обычного содержания. У меня, как и у многих играющих шахматистов, хорошая память. Поэтому особенно настырным просителям, которые к тому же швырялись деньгами, я сообщал и содержание этих задач. – Серлин улыбнулся. Разумеется, я не стал давать особенно диких задач со всякой чертовщиной. Скажем, таких, где резко нарушались общепринятые правила шахматной игры, например у белых и у черных по два короля, причем одного из них разрешается бить, или когда мат нужно поставить не королю, а ферзю, причем король не матуется, а играет роль обычной фигуры. И все-таки от меня не отстали до сих пор. Почему-то надеются, что я храню Бог весть какие тайны. Вот и вы туда же.

– Я объяснил, Бенгт, – мягко заметил Рене, – что мной движет не праздное любопытство и не голая жажда наживы.

– Да, – согласился гроссмейстер, – вы не похожи на прежних визитеров по делу Грейвса. Они сразу же пытались купить меня. Меня!

Серлин выпятил подбородок и, хмуря свои белесые брови, сурово взглянул на журналиста.

– Я люблю пройдох не больше, Бенгт.

– Возможно, – Серлин вздохнул, и взгляд его несколько оттаял. – Ядерная война – ужасная вещь. Я разделяю ваше благородное беспокойство. Однако же не представляю, чем могу помочь.

– Вы не могли бы свести меня с этим молчаливым нарочным?

– Не думаю, что это даст результат. К тому же я связан словом, а мое слово – слово твердое. – Серлин проговорил это и добавил после паузы с хитринкой: – Но я могу свести вас с другим человеком, который, по-моему, может оказаться вам очень полезным.