Текст книги "Жук и геометрия. Рассказы"

Автор книги: Юрий Третьяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

1. САД

По радио сказали, что днем температура будет на сорок градусов выше нуля. В этом году такой день первый.

На небе – ни облачка, в воздухе – ни ветерка.

Даже на реке пусто: мало кто захочет идти по такой жаре – лучше под крышей сидеть; а то хотя и искупаешься, но без толку: пока будешь идти обратно, опять жарко, хоть возвращайся.

Белый песок на берегу раскален донельзя: пробежаться босыми пятками – все равно что по горячей сковороде.

У самой воды на песочке лежали мальчишки.

С утра они занимались разными полезными делами: в канаве на лугу устраивали маневры, бомбардировали друг друга земляными комьями, потом просто так кидали, кто дальше. Потом лазили по сваям моста вверх и вниз, теперь отдыхают. Жарища…

Горька, самый главный командир, был зарыт в песок, только голова торчала, а на ней носовой платок – «от солнечного удара». И еще двое, на него глядя, вырыли в песке канавы, улеглись в них. Остальные по всему берегу валялись на песочке, прикрыв головы кто штанами, кто майкой, или на отмели, наполовину в воде, ворочались с боку на бок, блаженствуя. Изредка то один, то другой разбежится и – вниз головой, в глубину, только сверкающие брызги подымет столбом. Поплавают, поныряют и опять на песок, подставлять горячему солнцу и без того черные, как чугун, спины.

Зарытым время от времени надо поливать головы водой. Поливает из консервной банки Вовка-маленький, – толстые щеки облеплены веснушками, нос пуговицей, сам весь, как воробей, взъерошенный, задира первый. С удовольствием поливает…

Остальное время он сидит, обхватив коленки руками, и по сторонам смотрит: страшно интересно. Вот, например, пена по воде плывет. Откуда пена?.. Сизоворонка полетела, корм птенцам понесла… Далеко на лесистой горе полянка видна, вся голубая, очень хорошая полянка, двинуть бы туда всей гурьбой…

Но Горька ничего не хочет: сказал, что за каникулы «весьма обленился», и теперь даже разговаривать не может, только моргает длинными ресницами.

На другом берегу кто-то раздвинул кусты ивняка, плюхнулся в воду и поплыл. Посмотрел Вовка получше и рот открыл от удивления: сам Андрей Кондратьич, заслуженный учитель РСФСР, плывет. Не так, конечно, как Горька или хотя бы Вовка, но все-таки прилично плывет, Вовка от удовольствия в ладоши заколотил и крикнул, привстав:

– Здравствуйте, Андрей Кондратьич!

А учитель проплыл еще немного и встал на мели, смотрит по сторонам и улыбается. Все знали, что он без очков ничего не видит, поэтому мальчишки, кто на берегу был, все в воду, как лягушки, шлеп, шлеп! Повынырнули кругом, коричневые, лоснящиеся, и загудели хором:

– Здравствуйте, Андрей Кондратьич!

– Купаетесь, Андрей Кондратьич?

– Давайте купаться с нами, Андрей Кондратьич!

А Андрей Кондратьич похлопал их по мокрым головам, по спинам:

– Купаться с вами, говорите? Спасибо за приглашение, но это в другой раз. Сейчас некогда.

– А что, Андрей Кондратьич? – спросили ребята.

– Сад детского санатория знаете? Так вот. Гусеница на него напала. Гусеница кольчатого шелкопряда. Если не принять меры, погиб сад. Сейчас в город иду.

– А какие меры? – полюбопытствовал Вовка. Он этот сад прекрасно знал, через забор не раз туда лазил. Там еще сторож есть, они звали его Карабас-Барабас – это за длинную бородищу, – ходит с костылем, а такой ловкий, что однажды поймал Вовку на заборе да так крапивой настегал – до сих пор помнится.

– Опрыскивать бы надо. Только сейчас поздно, ранней весной надо было. Сейчас снимают просто руками. Рабочие нужны, – пояснил Андрей Кондратьич. – Ну, желаю вам хорошо отдохнуть, набирайтесь сил, чтоб в будущем году – на одни пятерки!

И уплыл. Хороший человек Андрей Кондратьич!

Обленившийся Горька из своего укрытия не вылез и только издали, вытягивая шею, слушал, о чем говорят.

Немного времени прошло. Заметил Вовка, что Горька беспокоится: шепчет что-то про себя, головой вертит. Заворочался, а вскоре совсем вылез и говорит:

– Созывай, Вовка, ребят. Я одну штуку выдумал. Ахнете.

Схватил Вовка жестяную трубу, приложил к губам:

– Тру-ту-ту, тру-ту-ту!

Со всех сторон мальчишки набежали.

Из камыша вылезли два брата по фамилии Кузькины. Их звали просто Кузьками. Кузька-большой и Кузька-маленький. Нарочно, для смеху вымазанные илом, подошли, уставились, страшно сверкая глазами; прямо по воде прискакали два Юрки—Юрка, врача сын, и Юрка, у которого сестра ездит на мотоцикле; как ящерицы, выползли зарытые в песок Женька и Славка; с того берега приплыли другой Вовка – Вовик – и Владька.

Горька объяснил свою штуку.

– Ну как, хорошо я придумал, а? – спросил он.

– От здорово! – сказал Кузька-большой.

– От здорово! – подхватил Кузька-маленький, который всегда стоял за брата.

Подумали, переглянулись и кивнули головами оба Юрки – врача сын и тот, у которого сестра ездит на мотоцикле.

Вовка тоже сказал:

– Конечно… Почему не сходить…

Правду сказать, Вовке не очень хотелось уходить от реки, тащиться по жаре, к тому же Карабас-Барабас, наверно, еще не забыл Вовкиной физиономии, но раз все идут, то и Вовка пойдет. Один за всех и все за одного.

Кроме того, Вовка вспомнил про одну вещь…

Рыжий Славка стал было отказываться:

– Жарко очень…

Горька презрительно сплюнул:

– Ему жарко. Дайте Славику зонтик, ему жарко. Эх, ты! Это ничего, что жарко! Это даже хорошо! Потому, ты думаешь, на фронте тебе скажут: «Тебе, Славик, не жарко? Может, ты, Славик, лучше в тени посидишь?»

Тут все засмеялись, вспомнили Славкину тетю; она всегда так говорила, провожая Славку на речку. Молодец Горька!

Но Славка упорствовал:

– Так то на фронте…

– Ну, довольно разговоров! – не выдержал Кузька-большой. – Идешь или нет?

– Без разговоров – идешь? – воинственно высовываясь из-за спины брата, закричал Кузька-маленький.

– Да жарко, говорю…

Такое, конечно, хоть кому надоест. Взял Горька Славку за плечи, отвел в сторону и толкнул прочь.

– Иди отсюда! Ну! Кому говорят! Мы еще сами тебя не возьмем. Дезертир!

Славка побрел вдоль берега, бормоча:

– Ну и уйду… Подумаешь… Узнаешь вот…

– Дезертир! – крикнул ему вслед Юрка, врача сын. Кузька-маленький пронзительно засвистел.

Вовка изъявил готовность догнать дезертира и хорошенько ему «надавать».

– Не надо, – сказал Горька. – Пусть идет. Давайте лучше купаться. Чтоб на весь день!

Купались, пока все не посинели и стали дрожать, потом, для прохлады не выжимая трусов, пошли.

Через тенистый густой орешник, по мягкому ковру прелых листьев, напрямик, взяв штурмом осыпающиеся глинистые кручи оврага, выбрались на горячую поляну.

Там в синих соснах белый дом – детский санаторий.

У длинного забора, огораживающего сад, армия остановилась; потоптались, понаблюдали в щели: страшновато все-таки идти. Вовка сзади всех.

Надо Карабаса-Барабаса вызвать!

Горька решился и изо всей мочи забарабанил кулаками в калитку. Сразу же в глубине сада не залаяла, а прямо-таки залилась тоненьким голоском собачонка.

Вовка на всякий случай измерил глазами полянку, намереваясь перескочить ее одним махом.

Калитка отворилась, и появился сам сторож, настоящий директор кукольного театра, только вместо плетки в шесть хвостов в руке – более устрашающий костыль.

Злющая собачонка – хвост крючком, – выскочив из-за его спины, моментально узнала Вовку, оскалила зубы и стала подбираться к босым Вовкиным ногам. Вовка заработал локтями, протискиваясь в середину сгрудившихся мальчишек.

– Ну, – сказал Карабас-Барабас таким голосом, что Вовке стало не по себе, – зачем, партизане, пожаловали?

– Да вот… Мы пришли… – сказал, сглотнув слюну, Горька, – сад очищать…

– Сад обчищать? – переспросил сторож. – Рано больно собрались. Отцвел только. Нету еще ничего. А будет – поспеете. Вы на это спецы.

Непонятно было, серьезно говорит старик или шутит, но все сочли нужным засмеяться.

– Да нет, дедушка, мы от гусеницы…

– А вас кто послал-то?

Пришлось немного приврать:

– Андрей Кондратьич нас послал!

– Андрей Кондратьич? Это он что ж, собирался рабочих, а заместо того – вас? Наработаете вы мне тут!

– А то не наработаем? – обиделся Горька. – Как начнем…

– «Начнем…» – передразнил Карабас, но уже гораздо добрее. – Ну, заходите, штоль. Да веток не поломайте.

– Ну, что вы, дедушка, – вступился осмелевший Вовка, стоя в толпе ребят и поминутно оглядываясь, не лезет ли за ним собачонка. – Разве мы сломаем?

Карабас из-под лохматых бровей пристально в него всмотрелся:

– Эге… А это я не тебя, конопатый, в прошлом году хворостиной порол?

– Нет, – скромно сказал Вовка и изо всей силы шмыгнул носом. – Меня крапивой…

– То-то, что крапивой. Вон и Жучка тебя сразу признала. Штаны ей знакомые.

– Это вы верно сказали, дедушка: штаны у меня скоро старые будут. В прошлом году они новые были, а теперь скоро старые будут… – как ни в чем не бывало зачастил Вовка, идя рядом со стариком в сад.

Сад словно задремал на солнцепеке: яблони стояли поникшие, с вяло опущенными листьями. В высокой траве медово пахли цветы, звенели кузнечики.

– Где ж эти самые гусеницы? – спросил Горька. Сторож подвел всех к первому же дереву, ткнул молча пальцем.

И все увидели. На дереве, там, где разветвляются сучья, весь ствол заткан паутиной и, как на перине, на ней толстые, в палец, гусеницы, сотни гусениц с голубовато-серыми и темно-коричневыми полосами на спине. Все развилины казались от них бугристыми, корявыми, словно пораженные какой-то болезнью.

И так – по всему дереву, по всем деревьям: на стволе паутина, на паутине – гусеницы, большие, жирные, ленивые. Они пошевеливали головами, извивались…

– Ой-ой-ой… – ужаснулись ребята.

– Дедушка, а они почему не ползают? – спросил потрясенный Вовка.

– А чего им делать? Нажрались и отдыхают. Вечером аль там ночью ни одной не увидишь: по веткам расползаются, жрать. А днем соберутся в одно место и отдыхают. И откуда только берутся? Давлю-давлю, а все без толку. Беда прямо…

– Вот мы им сейчас покажем! – сказал Горька. И закипела в саду работа.

Каждому досталось по пять деревьев. Дед сходил к себе в будку и принес в корзине пустые литровые банки, куда собирать. Раздал всем по одной.

Оказалось, что собирать гусениц вовсе не скучно, интересно даже, вроде как, например, охотиться или рыбу ловить. Сначала постой под деревом, посмотри хорошенько и все гнезда запомни, а потом лезь и собирай: сначала большие, затем маленькие, потом одиночек. Это даже и не гусеницы, а враги настоящие. На них – мундиры коричневые и голубые.

Вовка смело накрывал гнездо пятерней, захватывал вместе с паутиной, сыпал в банку. Сначала испуганные враги лежали комком, потом принимались извиваться и лезли по стеклянной стенке вверх – на приступ.

Стукнуть хорошенько дном – они вниз посыплются. А жара плыла над садом. Солнце стояло в зените. Ребята обливались потом. Больше других страдали Кузьки: когда купались, плохо смыли ил, которым мазались, и теперь кожа, высохнув, сморщилась, причиняя боль. Но они стойко терпели все неудобства и работали так проворно, что за ними никто не успевал.

Карабас-Барабас походил между яблонь, понаблюдал, удивленно покачал головой – хм! Захватив ведро, ушел куда-то.

Этого Вовка давно ждал. Он осторожно посмотрел сторожу вслед, слез с дерева, поставил банку, постучав гусеницам – сидеть! – и юркнул в кусты малинника, густо разросшиеся у забора.

Присев на корточки, деловито потрогал одну доску: доска держалась единственным гвоздем и превосходно двигалась куда хочешь. Отодвинь – пролезь, вылез – задвинь опять; никому и в голову не придет. А от дыры – два шага – яблони, и не какая-нибудь антоновка или боровинка, а самый настоящий золотой налив.

Дыру трудолюбиво выломал Вовка еще в прошлом году, очень хорошая была дыра. Но почему-то не обрадовался сейчас Вовка, даже, наоборот, послушал, как перекликаются его друзья, и показалось ему, что все-таки лучше было бы, если б доску крепко приколотили. Тут еще, когда заскучавший Вовка вылез из кустов и шел к дереву, навстречу ему, откуда ни возьмись, другой Вовка – Вовик, распаренный, по лицу грязный пот, а глаза сияют:

– У тебя сколько? У меня уже два дерева! Три еще осталось! Не веришь? Пойдем посмотрим, я по-стахановски! А ты чего в кустах делал?

– В кустах? – растерялся Вовка. – Чего в кустах делал, говоришь? Я там…

Толстые Вовкины щеки стали как свекла, уши покраснели, а что отвечать, неизвестно. Хорошо, что Юрка увидел Карабаса-Барабаса, ковылявшего по дорожке с ведром воды, и бросился ему помогать, голося на весь сад:

– На водопой, братцы, на во-до-пой!!

Ребята потянулись на водопой.

Последним пришел к ведру Горька. Он уже кончал свой участок, даже сердитый Карабас разговаривал с ним почтительно.

Напились, умылись, намочили головы – сразу стало прохладней.

Вскоре явился дезертир.

Он долго бродил вдоль забора, заглядывая в щели, наконец, пройдя в сад, попросил у Карабаса банку.

– Ты чего ж? – ехидно спросил Карабас. – Опоздал? Ай задержался? – Но банку дал.

Дезертир моментально пристроился к крайней яблоне. К его несчастью, эта яблоня находилась на Вовкином участке. Сам Вовка этого бессовестного браконьерства сперва не заметил – сидел на самой макушке и был весь поглощен уничтожением гусениц. Глянул он случайно вниз – и чуть с дерева не свалился: неизвестно откуда взявшийся дезертир очищает его, Вовкину, яблоню, на которой и так-то почти ничего не было. А тот уже набрал почти полбанки!

– Ты чего делаешь? – отчаянно завопил Вовка, раскачивая дерево. – Тебя кто просил трогать? Вот как слезу, как надаю, будешь знать, как чужие участки трогать! Явился да еще распоряжается! Горька! Горька!

– Ну? – недовольно откликнулся из-за деревьев Горька.

– Дезертир пришел! Что с ним делать?

Кузька-большой с соседнего дерева посоветовал:

– Гони, Вова, его! Нам самим мало!

– Самим мало! – как эхо, откликнулся Кузька-маленький.

Кисловато пришлось бы дезертиру, если б не Карабас.

– Зачем гнать? – примирительно сказал он. – Пусть поработает, если хочет.

– Хочешь, что ль? – жестко спросил, вытирая локтем со лба двенадцатый пот, Горька.

– Конечно, хочу! – обрадовался Славка.

…Солнце клонилось. От деревьев легли длинные тени. Гусениц становилось все меньше и меньше. Наконец Вовка взял трубу и протрубил отбой.

Ребята во главе с Карабасом-Барабасом обошли сад. Сколько ни задирал старик бороду, сколько ни шарил глазами по веткам, ни к чему придраться не смог.

Он растрогался и на прощанье пожал всем руки:

– Ну, ладно. Большое вы дело, партизане, сделали. Можно сказать, спасли сад. И Андрею Кондратьичу спасибо скажу. А поспеют яблоки – приходите, угощу. Да не через забор, а то поймаю, не посмотрю, работал ли, не работал, так отпушу – до новых веников не забудете.

Обратно шли усталые, веселые, довольные.

– Здорово мы, а?

– А Андрей Кондратьич-то! Придет, а сад чистый!

– Верно! Скажет: «Кто?» – «Ребята какие-то!» Какие ребята, откуда ребята, неизвестно…

Даже Славку Горька в знак признания стукнул кулаком по спине:

– Невзирая на жару, наш отряд завершил ликвидацию вражеских группировок, которые… Так, что ли?

И Славка, сияя, кивнул.

Только Вовка плелся в стороне и помалкивал. На полдороге он вдруг остановился и повернул назад.

– Ты куда?

– Ножик я там позабыл… Вы идите… Я догоню…

Во весь дух помчался к саду. Добежал, перевел дыхание, заглянул в калитку. Карабас-Барабас все ходил под яблонями, хмыкал. Собачонка, завидев Вовку, бросилась к нему, но теперь Вовка ее не боялся.

– Дедушка, а дедушка! – позвал он.

– Ты чего? Забыл чего-нибудь?

– Сказать, дедушка, забыл… Там у вас в заборе дыра есть… Пойдемте, я покажу…

Подвел сторожа к дыре, отодвинул доску, вылез наружу и сел на корточки, довольный эффектом. Карабас крякнул:

– Ишь, озорники, выдумают ведь!

– Мы больше не будем, дедушка… – торопливо и жалобно заговорил Вовка, правдивыми глазами заглядывая старику в лицо. – Честное слово, не будем! А вы ее, пожалуйста, забейте… А то еще залезет кто из чужих ребят… Никто, правда, не знает, но могут пронюхать.

До реки Вовка летел птицей. Он подхлестывал себя сорванной веточкой, и на душе у него было легко и весело.

2. ОСЬМИНОГ

Самая глубина была у свай старого моста. А вся река – по пояс да по колено, на дне чистенький желтый песочек, видно все камушки и ракушки, видно, как плавают стаи пескарей. Присядешь в воде, замрешь на минуту – они и соберутся кругом и незаметно примутся чуть трогать тебя губами. Крупной рыбы как будто не было. Но все мальчишки верили: она есть. В каждой реке должна быть. Она жила, очевидно, в той самой яме у моста, иначе где же ей еще находиться? Там, по соседству со скользкими от водорослей и бодяги сваями, наверное, и прятались огромные щуки, язи, а может, и сам сом, черный, усатый. Притаившись где-то в темноте, дремал сом и ждал – когда же его кто-нибудь поймает.

А поймать его было некому, кроме Тимки Утенка. И Тимка знал: поймает и пронесет через весь поселок – на зависть и удивление остальным. Но сом – это не пескарь: ловить его полагалось особым способом. Утенок ловил его спиннингом, который сильно усовершенствовал: вместо латунной блесны привязал к крючку живую рыбку… Потому что сом тоже не дурак – станет он есть железку! Живая же приманка – другое дело: любой рыбе, не только сому, куда приятнее ловиться на живца. Пусть себе другие рыбаки-чудаки этого не знают! Утенку сом попадется – не им!

Одно плохо: живцы как будто сговорились сразу же умирать. Не успеет какая-нибудь самая жизнерадостная рыбешка попасть на крючке в воду и – готова, перевернулась кверху животом… Спасибо маленькому соседскому Диму: тот удочкой – самой обыкновенной, ерундовой – таскал пескаря за пескарем и отдавал Утенку. Диму очень хотелось поглядеть на живого сома. Он его еще никогда не видел. И поэтому постоянно торчал на берегу, ожидая, когда Утенок этого сома вытащит. И отдавал Тимке за это всех своих пескарей.

Сом, конечно, был бы давным-давно пойман, если б не оказалось страшно много людей, желавших этому помешать.

Во-первых, девчонки. Они с утра приходили целыми толпами, бултыхались в воду, начинали барахтаться, брызгаться и визжать, и так целый день – барахтались, брызгались и визжали. Мелководье так и кишело ими, как головастиками. Когда девчонки ели, или отдыхали, или еще что-нибудь делали, – неизвестно…

Маленькие ребятишки туда же: решили было дразниться, кидать в воду щепки и камни, плеваться с моста, но когда кое-кому досталось удилищем по спине – сразу перестали.

Хуже всего, когда являлся длинный Горька со своей компанией. Если ребята приходили с удочками, было еще терпимо. Правда, у Горьки обязательно или крючок оборвется, или еще что-нибудь случится, или ему просто надоест глазеть на поплавок, и вот он начинает слоняться по берегу – надоедает всем разговорами о разных книгах (он их очень любил и читал даже за едой) и во все сует свой нос. А что ему сделаешь, если за него все мальчишки от Набережной до Полевой…

Сегодня, например, ребята притащили откуда-то здоровенную доску и плавали на ней, как на лодке. Вообще-то изобретение интересное. Но Горька и его друзья подняли такой шум и волны, что не только сом, но и пескари у Дима перестали клевать.

Только через полчаса после того, как мореплаватели окончательно выбились из сил и, стуча зубами, разлеглись на припеке, Диму удалось подсечь калинку. Калинки – это такие маленькие симпатичные рыбки с тонкими, как из папиросной бумаги, чешуйками – совсем еще не выросшие лещевы дети.

Горька тотчас увидел, как Дим вытащил рыбку, и, конечно, подплыл к свае:

– Калинку поймал? Это что – калинка? Ребята, смотрите, – калинка! Какая маленькая… Давай выпустим калинку, а?.. Ну, выпустим, что ли?.. Пусти, тебе говорят!

И когда калинка уплыла, повернул свое совсем черное от загара лицо к Утенку:

– А ты что на меня уставился, как Бармалей? Жалко, что ль?

– Не жалко… – буркнул Утенок, отворачиваясь, – только я рыбу ловлю, а вы купаетесь тут…

– Ну и что?

– А то, что мешаете… Совести нет…

Горька подумал минутку и сказал:

– Это у тебя нет совести. Ты кто?.. Твоя речка?.. Речка – общая. А если ты так говоришь, значит, ты – единоличник.

Он поплыл прочь и загорланил:

– Эгей-гей! Смотрите все сюда! Смотрите, как обезьяны плавают! Сейчас покажу!

Нырнул, перевернулся в воде вниз головой, заболтал руками, ногами – все нарочно, конечно.

За ним опять полезли в воду остальные ребята, о сваи забились такие волны, что Утенок плюнул, смотал свою снасть и ушел. Конечно, так не только сома – лягушку не поймаешь…

Через день Утенок опять пришел к мосту.

Солнце только всходило. Кругом – ни души. Лишь эскадра чьих-то уток с селезнем впереди, вытянувшись строгой цепочкой, с кряканьем пересекала речку, плывя к камышам на другой стороне. За ними по воде разбегался след, как за настоящими кораблями.

Оглядевшись, Утенок подошел к телеграфному столбу у моста и на видном месте прилепил бумажку:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Милиция сообщает, что купаться в реке запрещено с 10 июня, так как в речку заплыл осьменог. Купаться запрещено, особенно в глубоком месте. Штраф 10 руб.

Милиция.

Это все сам Утенок сочинил и написал.

– Покупаетесь теперь… – сказал он, прихлопывая бумажку кулаком. – Увидим… Ладно… Это мы увидим… кто «единоличник»… «Бармалей». Сам-то ты и есть Бармалей, длинноногий черт! В другой раз будешь знать!

Затем он спустился на сваи, размотал свой спиннинг, прицепил к крючку принесенного в консервной банке полуживого пескаря, ожидавшего своей участи еще со вчерашнего дня, и забросил его в воду.

Но тут появилась стайка самых вредных девчонок, Тимка еще издали услышал, как они хохотали и визжали. Одна задержалась у столба, прочитала объявление и окликнула прошедших вперед подруг. Те вернулись, столпились вокруг нее и загалдели все разом. Потом трусливо приблизились к берегу, сели на траве и уставились в воду, тихо о чем-то переговариваясь. Посидев так немного, они поднялись и побежали обратно в поселок.

Утенок самодовольно ухмыльнулся.

Вскоре за девчонками прибыл и Горька с друзьями. Он шел в середине и что-то указывал старшему Димову брату – Вовке—и Юрке, сыну врача, которые вдвоем волокли за ошейник лохматого Горькиного пса Барбоса. Его вели купаться, а он упирался и не хотел идти. Следом шли Женя, который в прошлом году ездил в Крым, а плавать все равно не научился, и Дим со своей удочкой.

Горька первый увидел объявление, лениво подошел, глянул мельком и вдруг заорал и запрыгал, будто его змея ужалила в пятку.

Он догнал ребят и уже не шел, а пятился задом, не переставая что-то говорил и махал руками, прямо как дирижер оркестра в парке.

Барбоса бросили, и он удрал.

Горька скатился вниз по свае кубарем, чуть Утенку на голову не сел.

– Тимка, читал, а? Видал, а?

Не больно-то Утенку хотелось с ним разговаривать, но он кивнул – просто так. Горька же ничего не заметил.

– Ты скажи, а? Осьминог! У нас – осьминог! А? Осьминог живой!.. Ты не знаешь – он еще никого не утаскивал? Нет?

– Почем я знаю…

Остальные ребята тоже слезли на сваи. Горька вертелся, вздыхал и, жмурясь, тряс головой: как будто это и вправду такое большое счастье – осьминог в реке. Но такой уж человек был Горька!..

– Осьминог! Как в настоящем море! – не унимался Горька. – Я ж о нем давно мечтаю! Теперь нам бы акулу, правда? Или еще лучше – пару акул. Как ты думаешь, Тимк?

Утенок подумал, что даже одного осьминога было бы чересчур довольно, если б ему и в самом деле вздумалось погостить в этой реке, но согласился, что, конечно, хорошо добавить в реку и акулу, а двух акул – и еще лучше.

Остальные мальчишки не особенно радовались и молчали. Только Юрка, врача сын, который и сам читал книги, конечно, не так много, как Горька, но тоже порядочно и всегда с Горькой спорил, сказал:

– А по-моему – ерунда это. Откуда он к нам попал-то?

Утенок только собрался придумать, что бы такое соврать, а у Горьки уже готов ответ:

– Как откуда? Из моря. Географию знаешь? Наша речка впадает в другую, а другая – в третью, третья – в море… Вот он и приплыл. Из моря – в речку, потом – в другую, потом – к нам. Очень просто.

– А что ему у нас делать?..

– Это уж он сам знает. Может, захотел попутешествовать. Или ему там у себя надоело. Или еще что. Откуда я знаю?

– А может, он дальше поплыл?

– Куда он поплывет? – забеспокоился Горька. – Зачем ему плыть? Не знаешь, а говоришь. Плохо ему у нас? Лучше, чем у нас, он нигде не найдет. Глубоко. Ямы есть. Вода чистая. Еды много.

– А что он ест? – спросил Вовка, который за всю жизнь прочитал только одну книжку – «Лягушка-путешественница»– и во всем верил Горьке.

– Ест? Все!.. То есть все живое: кошек, собак, рыб, но больше всего любит людей.

– А… какой он?

Тут уж Горька разошелся. Что касается осьминогов, акул, змей и разных других таких же тварей, то о них он мог говорить хоть целый день.

– Восемь щупалец – это такие длинные лапы, как змеи… Сам – липкий, холодный, весь в присосках. Сидишь вот ты сейчас – и вдруг из воды высовывается щупальце и тебя за ногу и под воду… Запоешь…

Все поджали ноги и стали смотреть на воду. Странно, Утенку тоже почему-то захотелось податься куда-нибудь подальше от воды… Но он все-таки смело добавил:

– Да-да. Правда-правда. И я слышал. Сидит в воде, спрятался и поджидает. Как кто в воду, он его – хоп. Он – умный. Все понимает.

– Осьминог! – вздыхал Горька. – Даже не верится. А я проснулся сегодня утром – и так у меня радостно на душе – ну, думаю, обязательно сегодня случится что-нибудь хорошее: наверное, найду какой-нибудь зарытый старинный пистолет или еще что… А оказалось – осьминог…

Он все оглядывался то на одного, то на другого. Удивлялся: чего же они не радуются? А те не сводили глаз с темной глубины под мостом и жались друг к другу.

– Может, его уже поймали? – шепотом выразил надежду Женя.

– Как же ты его поймаешь? – сразу окрысился на него Горька. – Нашелся ловец! Так он тебе и дался! Ты, может, думаешь, это тебе головастик? Не-е-ет, его теперь ловить – унылая затея. Вот подожди: к будущему лету они здесь разведутся…

– А все-таки я что-то не верю… – заикнулся Женя. – Неправда это…

– А если неправда, – кротко посоветовал Утенок, – если неправда, полезь сейчас в воду… Ну, лезь…

– Чего мне лезть, – сразу притих Женя. – Сам лезь, если хочешь… У меня горло болит… и пришел я сюда просто так… Если б горло не болело…

Дальше все пошло лучше некуда. Горька рассказал вычитанную им где-то замечательную историю, которая Утенку ужасно понравилась: о том, как плыл по морю один корабль и ему повстречался другой корабль, с которого всех матросов, как потом оказалось, потаскали осьминоги, и как эти самые осьминоги чуть не потаскали матросов и с первого корабля, если бы их не спас один находчивый матрос, начавший поливать осьминогов кипятком из шланга. Женя, который в прошлом году был в Крыму и теперь этот самый Крым приплетал почти к каждому разговору, попробовал было рассказать о каких-то там дельфинах, которые зачем-то подплывают к купающимся, но Горька его сразу перебил: мол, дельфины – это ерунда, дельфины ему даром не нужны, потому что только дурак может сравнивать всяких паршивых дельфинов с осьминогом, и что теперь свою речку он не променяет ни на какое Черное море.

Утенок ликовал: самому ничего и выдумывать не надо, Горька получше навыдумывает!

А Горька пустился расписывать муки, которые испытывает человек, схваченный осьминогом. Откуда он только знал! Можно было подумать, что его самого сколько раз схватывал осьминог.

– Представь, вот ты плывешь, ни о чем не беспокоишься. Вдруг что-то прикасается к ноге… липкое такое… холодное. Ты ногой – дерг, а нельзя… не пускает… Потом он тебя – за другую ногу, за руки, и ты опускаешься под воду… И видишь такое зеленое чудовище… два глаза, как человеческие, на тебя смотрят…

– Знаете что, ребята, – сказал вдруг, дернув плечами, Женя, – я на берег пойду… Позагораю. А то что-то сыро тут и тень… замерз…

Он поспешно вскарабкался по сваям на мост и перебежал на берег.

Дим с завистью глянул ему вслед, потом – на Горьку, на брата и – остался. Только к старшим ребятам ближе придвинулся.

Непонятно почему, но и Утенку вдруг стало жутковато…

Странно, знаешь – никакого осьминога нет, сам его выдумал, а все равно: представишь, что прячется в реке где-нибудь у сваи, совсем недалеко от тебя, такое чудовище с глазами – сразу по спине мороз…

Незачем смотреть в глубину, а смотришь. Вода в смуте наверху светлая, а в глубине – как чернила. Оттуда, из темноты, выплывут на свет стайкой мальки, поводя хвостами, мелькнут на поверхности и опять скроются в темноте, как растворятся. Со дна время от времени поднимаются и лопаются с бульканьем какие-то пузырьки. Сваи, как зеленой бородой, обросли тиной и водорослями, которые извиваются, как живые… А вдруг там и вправду кто-то есть?.. Ну пусть не осьминог – откуда он? А еще что-то такое – неизвестное и страшное…

Вдруг леска туго натянулась. Утенок перестал вертеть катушку, просто подергал концом удилища—держалось крепко. Значит, крючок где-то зацепился… А такой крючок – где его найдешь: три острейших жала в стороны – как якорь. Обрывать – жалко. Поплыть, отцепить – пустяк, конечно, но теперь лезть в воду – и подумать страшно.

– Что же будешь делать? – с интересом спросил Горька.

– Что… лезть придется… отцеплять…

– И не боишься?.. – изумился Вовка. – Я б ни за что не полез…

– И я… – проговорил маленький Дим.

– Плюнь… – сказал Горька. – Лучше дерни и оборви. Может, он и в самом деле там.

– Да нет… Я уж как-нибудь…

Утенок разделся и опустил ноги в воду. Правду сказать, для него в эту минуту – как можно скорее выскочить бы из воды и – ноги на сваю… Но он с замиранием сердца окунулся и поплыл… Ребята встали и, вытянув шеи, глядели на него, как на чудо.

Доплыв до того места, где зацепился крючок, Утенок нырнул, перебирая по леске пальцами, открыл в воде глаза и вдруг увидел прямо перед самым носом в мутно-зеленом полусвете огромное зеленое чудовище с длинными шевелящимися от течения щупальцами по бокам… Он хлебнул воды и рванулся на поверхность, чувствуя, как что-то липкое, холодное прикоснулось к животу и обвило ноги…

Ребята увидели только, как из-под воды быстрее пробки выскочил Утенок, забился и заорал так, что, наверное, было слышно в поселке.

В тот же миг Горька, как был в рубашке, трусах и сандалиях, очутился в воде. За ним бросились в воду Вовка и Юрка.

– Тимка! Держись! Мы сейчас! Тимка! – отчаянно подбадривал товарища Горька, разрезая воду, как щука.

– Тимка! Держись! – кричали Вовка и Юрка, изо всех сил работая руками и ногами.

Женька, наблюдавший все это с берега, тоже кинулся к реке и, войдя в воду по горло, протянул руки:

– Тимка! Да Тимка же!

Тут Утенку удалось высвободить ноги, и он, бестолково барахтаясь и вопя, поплыл к берегу. Ребята сомкнулись вокруг него, Горька плыл последним, то и дело угрожающе оборачиваясь назад. А когда, толкаясь локтями, выскочил из воды на берег, все увидели: к Утенковым ногам прилипли спутанные, похожие на пучки длинных тонких зеленых волос водоросли.