Текст книги "Аляска, сэр!"

Автор книги: Юрий Шестера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4
Среди индейцев

Еще при отходе из гавани Новоархангельска компанейского судна «Ермак» – флагманского судна Баранова, на котором он возглавлял флотилию индейских байдар и пирог при усмирении взбунтовавшихся индейцев, – Алексей Михайлович и Павел Кузьмич договорились на протяжении всего плавания общаться между собой только на языке тлинкитов. И теперь Тимофей Архипыч, шкипер «Ермака», вынужден был постоянно слушать непонятную тарабарщину с характерными для языка на-дене шипящими согласными.

Тем не менее данный опыт оказался весьма эффективным: уже через несколько дней пути Воронцов почувствовал себя гораздо увереннее. Что, разумеется, крайне его ободряло.

Во время остановок у разных индейских селений Павел Кузьмич деловито торговался за каждую шкурку: теребил ее опытными руками меховщика, дабы убедиться, что мездра не ломкая, раздувал мех, проверяя на пушистость, бдительно выискивал наличие дырочек от пуль или дроби и все данные тщательно записывал в видавший виды потрепанный журнал. Индейцы, не желая соглашаться на скидку в цене из-за якобы обнаруженных изъянов, жарко спорили с русским «купцом», убеждая его в высоком качестве меха, а Алексей Михайлович все это время вслушивался в их живой разговорный язык. И когда, по договоренности с учителем, вставлял короткие реплики, индейцы, к вящей радости графа, понимали его! Подобные упражнения Павел Кузьмич важно называл «практическими занятиями по освоению языка».

* * *

«Ермак» еще только вставал на якорь, а на берег уже сбежались, сопровождаемые сворой возбужденных собак, почти все жители селения – несколько сотен индейцев. На фоне довольно большой пестрой толпы отчетливо выделялся высокий мужчина лет 45–50 с густой короной из длинных перьев на голове, гордо вышагивавший в окружении вооруженных воинов. Русские ружья в руках последних несколько смутили Алексея Михайловича, но всезнающий Павел Кузьмич объяснил ему, что это как раз те самые воины, которые принимали наиболее активное участие в подавлении бунта индейцев, разоривших Архангельскую крепость, в связи с чем и были награждены Барановым огнестрельным оружием.

Несколько десятков человек держались от остальных на почтительном расстоянии.

– Это потомственные рабы племени, – пояснил все тот же Павел Кузьмич, – абсолютно бесправные люди. – И, усмотрев мелькнувшее в глазах графа сомнение, подтвердил: – Да, да, уважаемый Алексей Михайлович, я говорю сущую правду. Для племени тлинкитов действительно характерны черты военной демократии. Главенствующее положение у них занимают родовая элита, представляющая собой некое подобие русских княжеских семей, и воины, отдаленно напоминающие дружинников на Руси. Остальные члены племени – свободные люди, а о рабах я уже сказал. И всей этой довольно бесхитростной структурой руководит вождь племени Томагучи, авторитет которого здесь непререкаем. Тогда как в некоторых племенах индейцев, живущих за Скалистыми горами, и по сей день сохранились матриархальные структуры, – закончил он устный экскурс во внутриплеменные отношения индейцев.

* * *

Когда нос шлюпки уткнулся в прибрежный песок, Павел Кузьмич и Алексей Михайлович вышли на берег и двинулись навстречу вождю. По мере приближения друг к другу Воронцов успел рассмотреть бронзово-морщинистое лицо Томагучи, длинные черные волосы, орлиный нос, близко посаженные глаза… Вождь был облачен в типичный костюм индейца: меховую куртку с пестрыми узорами и узкие кожаные штаны с разрезами понизу. Сей оригинальный и по-своему красивый наряд дополняли искусно расшитые мокасины. Густые черные волосы, покрывавшие гордо посаженную голову и спускавшиеся на спину, были стянуты на лбу золотым ободом с пучком орлиных перьев, что служило отличительным признаком высокого положения их обладателя. Более же всего Алексея Михайловича поразил пронзительный взгляд умных глаз вождя.

Приблизившись, Томагучи по-европейски – за руку, как со старым знакомым, – поздоровался с Павлом Кузьмичом, а затем с интересом воззрился на его спутника. Воронцов сделал шаг вперед и представился:

– Алексей.

Вождь, судя по всему, попытался мысленно повторить столь труднопроизносимое для индейца имя, но у него, похоже, ничего не вышло, ибо он слегка смутился.

– Можно называть меня просто Алеша, – понимающе улыбнувшись, сказал ему граф по-тлинкитски.

– Алеша, Алеша! – радостно закивал вождь, и перьевая корона шумно заколыхалась в такт движениям его головы. – Очень хорошее имя. Что, тоже знаешь наш язык? – На слове «тоже» он повел подбородком в сторону Павла Кузьмича.

– Немного, – скромно ответил Воронцов, уже зная от учителя, что обращение на «вы» в индейском языке отсутствует.

– Томагучи, – вмешался в их диалог Павел Кузьмич, – господин Баранов просит тебя разрешить Алеше пожить некоторое время в твоем селении.

При упоминании имени главного правителя здешних краев во взгляде вождя промелькнуло нечто вроде подобострастия. Просто Томагучи вспомнил, как во время совместного с русскими воинами подавления бунта индейцев, спаливших Архангельскую крепость, Баранов прилюдно приказал повесить прямо на пепелище четырех своих «соплеменников», которые примкнули к бунтовщикам. Столь справедливое и одновременно жестокое решение русского вождя произвело тогда неизгладимое впечатление не только на него, Томагучи, но и на всех вождей союзнических племен: уж если русский правитель настолько беспощаден к соотечественникам, то какую же кару уготовит он потом бунтарям-индейцам, коим пока удалось сбежать?!

– Главный вождь русских – очень мудрый и уважаемый индейцами нашего побережья человек, – почтительно произнес Томагучи. После чего приветливо улыбнулся Алексею Михайловичу: – Конечно, конечно, Алеша, живи у нас, сколько захочешь. Будешь для меня и моего племени дорогим гостем. – Затем, полуобернувшись, гортанно кликнул кого-то, и от его свиты тотчас отделился один из вооруженных воинов – тоже с короной из перьев, но более коротких и менее густых. На вид он был значительно моложе Алексея Михайловича. – Это Чучанга, – представил вождь воина Воронцову. – Отныне он всегда и всюду будет сопровождать тебя, Алеша, и выполнять все твои просьбы. – Бронзовая кожа лица молодого индейца даже слегка порозовела от столь ответственного поручения вождя. – А для начала, – приказал ему Томагучи, – сооруди для нашего гостя отдельный вигвам. Для этого можешь воспользоваться бизоньими шкурами из моих запасов…

«Интересно, – удивился Воронцов, – откуда бы здесь взяться бизонам? Ведь я читал, помнится, что эти могучие животные обитали некогда лишь в бескрайних прериях за Скалистыми горами… Ну да ничего, – успокоил он себя, – со временем обязательно разберусь, каким образом шкуры бизонов попали сюда, на побережье Тихого океана».

* * *

Жилища индейцев, вигвамы, располагались на довольно большой поляне совершенно, как показалось Алексею Михайловичу, хаотично, однако входами все они были обращены к океану. За разъяснением заинтересовавшего его наблюдения граф обратился к Чучанге.

– Ничего удивительного, – пожал тот плечами. – Просто зимой с гор постоянно дуют холодные ветры и выдувают из вигвамов тепло.

«Как же я сам-то не догадался? – досадливо хлопнул себя по лбу Воронцов. – Ведь зимой вода в океане и впрямь гораздо теплее промерзшей земли! Воздух над водой менее плотный, чем над сушей, вот тяжелый холодный воздух и стремится с гор к океану».

Затем он обратил внимание на примерно дюжину вигвамов в центре селения, стоявших несколько особняком от остальных.

– Это вигвамы вождя и его родственников, – пояснил Чучанга. – А вот этот, – он указал на расположенный неподалеку от жилища вождя вигвам, покрытый, в отличие от других, светло-коричневыми шкурами, – мой.

– Значит, ты родственник Томагучи? – уточнил Алексей Михайлович, ибо уже догадался об этом по короне из перьев на голове помощника.

– Да, я сын его сестры, – просто, без малейшего намека на кичливость столь высоким родством ответил Чучанга.

Он по-хозяйски, не спеша, обошел свободное пространство возле вигвама вождя и, выбрав наиболее подходящее место для будущего жилища гостя, вбил в землю колышек. Группа индейцев тотчас начала переносить сюда из шлюпки тюки и свертки с вещами Алексея Михайловича. Сгрудившиеся поблизости индейцы обоего пола с интересом рассматривали их. А когда поверх груды вещей один из индейцев осторожно, можно сказать, с благоговением положил ружье, глаза воинов вспыхнули неподдельным восторгом. И не мудрено: вороненая сталь ствола, ложе и приклад, искусно выполненные лучшими оружейниками Европы из красного дерева и украшенные изображениями из черненого серебра на охотничью тематику, вызывали зависть даже у привередливых петербургских аристократов, привыкших и не к такой роскоши.

Это ружье отец подарил Алексею в день его совершеннолетия. И сейчас оно неожиданно вызвало у графа печальные воспоминания.

…То давнее лето Алексей, по обыкновению, проводил в обширном родовом имении в Тверской губернии. И в один из дней, оказавшись вместе с сыном дворового конюха Яшкой, неотступно сопровождавшим юного барина, на берегу пруда, оба увидели, как в воду плюхнулась пара диких уток. Разумеется, у Алексея тотчас взыграл охотничий азарт, и Яшка по его команде быстро притащил из усадьбы подаренное накануне отцом охотничье ружье вместе с огневыми припасами. Зарядив оружие дробью, молодые люди стали высматривать дичь.

– Вон, вона они! – жарко зашептал Яшка на ухо своему кумиру, тыча пальцем в сторону чуть колыхавшихся у берега камышей.

Алексей, не раздумывая, привстал и выстрелил в указанное приятелем место. Не успел пороховой дым рассеяться, как Яшка уже рванул вперед, чтобы в случае чего добить подранка. Вслед за ним поспешил и Алексей.

– Беда, барин!!! – разрезал вдруг тишину испуганный крик Яшки.

И у подбежавшего на его крик Алексея подкосились ноги: уткнувшись лицом в камыши, на берегу недвижно лежала деревенская девочка лет шести-семи. Из виска ее стекала тоненькая струйка крови…

Часом позже конюх с сыном вскочили на лошадей, к седлам которых были приторочены поводья сменных, и на рысях помчались в Петербург, чтобы сообщить графу о случившемся несчастье. И уже на третий день, намного опередив дворовых (сказалась закалка былого лихого кавалергарда[16]16
  Кавалергард – кавалерист полка гвардейской тяжелой кавалерии в Русской армии.


[Закрыть]), в имение прибыл сам Михаил Петрович Воронцов. Соскочив со взмыленного коня, он первым делом порывисто обнял сильно осунувшегося за эти дни Алексея.

– Ничего, сынок, ничего, в жизни всякое бывает… – утешал граф сына как мог.

И исстрадавшийся от горя и чувства вины Алексей, благодарно прижавшись к могучей груди отца, коего всегда считал самой надежной на свете защитой и опорой, горько и громко разрыдался. К тому же обычно сдержанный в проявлении чувств и даже несколько суровый родитель столь нежно и ласково обращался с ним впервые в жизни. Неслышно подошедшая Наталья Петровна обняла обоих, и они долго стояли так втроем, сообща переживая нежданно свалившуюся на них беду.

Дворовые девки меж тем голосили навзрыд и непрестанно, и даже мужики смахивали украдкой невольно набегавшие на глаза слезы.

Немного придя в себя, граф повелел выкрасить крышу церкви в черный цвет, дабы та служила вечным напоминанием о безвинно загубленной православной душе. Отцу погибшей девочки, сразу после ее похорон, Михаил Петрович отсыпал полную пригоршню золотых червонцев, и тот, рухнув на колени, едва не расцеловал его кавалерийские сапоги, которые граф, ввиду пережитого потрясения, так и не удосужился поменять на обычные, повседневные.

На полученные деньги и при дальнейшем содействии графа мужик построил вскоре на протекавшей поблизости речке мельницу, а еще чуть позже и вовсе прослыл одним из самых зажиточных в округе…

* * *

Алексей Михайлович тряхнул головой, избавляясь от тягостных воспоминаний, и осмотрелся.

Индейцы уже нарубили в близлежащем лесу гибкие стволы молодых деревьев, и теперь один из них рыл мотыгой ямы, чтобы вкопать те в землю. Скептически усмехнувшись над его героическими усилиями, Воронцов порылся в своих вещах и из самого длинного свертка извлек лопату. Затем, отодвинув индейца с мотыгой в сторону, быстро выкопал в мягком, податливом грунте довольно глубокую яму. Индейцы изумленно наблюдали за его действиями.

– Лопата, – громко произнес граф, одновременно указывая на свое орудие труда.

– Лопата, лопата!.. – эхом пронеслось по рядам индейцев новое для них слово.

Алексей Михайлович отнял у индейца мотыгу и вручил лопату.

– Попробуй теперь сам, – сказал он по-тлинкитски.

Когда тот, сперва неловко, а затем, приспособившись, весьма сноровисто выкопал рядом новую яму, глаза его засияли от восторга. Другие индейцы, охваченные энтузиазмом, стали по очереди брать лопату и в итоге быстро выкопали ямы по всему овалу, оставив место лишь для будущего входа. Затем вкопали в землю столбы и стянули их верхние концы сыромятными ремнями. Потом покрыли древесный остов бизоньими шкурами, сшивая их внакладку жилами животных с помощью игл, изготовленных, как показалось Воронцову, из больших рыбьих костей. Над входом прикрепили полог.

Внутри вигвама по кругу, по всему периметру кожаных стен, набросали шкуры животных шерстью вверх, а в центре выложили из камней очаг.

– Все готово! Принимай, Алеша, свое жилище, – гордо провозгласил Чучанга.

Алексей Михайлович заглянул внутрь вигвама и остался доволен: просторно и в то же время уютно.

– Однако не все еще готово, Чучанга, – огорошил он помощника. – Мне нужны еще стол, чтобы я мог за ним работать, и стул, на котором я мог бы сидеть.

– А что такое «стол»? – удивился тот.

– Ты был в отряде Томагучи, когда тот вместе с Барановым усмирял взбунтовавшихся индейцев?

– Конечно, был, – гордо ответил Чучанга.

– Тогда ты должен был видеть столы в домах русских жителей.

– Белых людей, как ты?

– У белых людей, мой друг, так же много племен, как и у вас, индейцев. Например, американцы, русские, англичане, испанцы… Вот смотри: на одном с вами побережье проживают хайда, вакаши, селиши и другие индейские племена. Так?

– Так, – подтвердил Чучанга.

– И при этом ты хотя и индеец, но все же тлинкит?

– Да. Я и все индейцы нашего племени, – он обвел рукой селение, – тлинкиты.

– А я, – Воронцов ткнул себя пальцем в грудь, – русский. Хоть и белый, как многие другие люди.

Чучанга понимающе заулыбался.

– Получается, что белый не обязательно должен быть русским, но русский обязательно должен быть белым?!

– Молодец, Чучанга, ты все правильно понял, – похвалил его Алексей Михайлович под одобрительные возгласы стоявших рядом и слушавших их разговор индейцев.

– Однако никаких столов я не видел, – продолжил начатую тему Чучанга, – поскольку к нашему приходу все жилища русских были уже сожжены. И танец победы мы исполняли в брошенном трусливыми индейцами селении. Лучше расскажи, Алеша, как этот стол выглядит?

– Легче сделать, чем рассказать… – пробормотал Воронцов по-русски. И вновь перешел на язык индейцев: – А давай-ка, Чучанга, поступим так: ты со своими друзьями-воинами нарубишь в лесу жердей примерно в руку толщиной, а потом мы все вместе сколотим из них стол.

Помощник с группой соплеменников послушно удалился в лес, а оставшиеся с графом тлинкиты-подростки стали заносить его вещи в вигвам. Когда один из юношей, затаив дыхание, взял в руки роскошное графское ружье, все остальные тотчас окружили его и с горящими глазами, но крайне осторожно, одними лишь кончиками пальцев, принялись ощупывать выполненные из черненого серебра фигурки птиц и зверей. После того как все вдоволь налюбовались металлическими глухарями и сеттерами, Воронцов взял у юноши ружье и сам отнес его в вигвам. Однако в глазах подростков он из почетного гостя племени уже успел превратиться в великого белого воина. Кому же еще, как не великому воину, могло принадлежать такое чудо-ружье?!

Зная, что скоро ему потребуются гвозди, молоток, ножовка и складной аршин, Алексей Михайлович, помянув Кускова, как тот и предупреждал, добрым словом, достал из кармана куртки заветную «шпаргалку». И действительно: благодаря ей он очень быстро сориентировался в пронумерованных тюках и нашел нужные ему инструменты. «Ай, да Иван Александрович! Ай да мудрец-молодец! – порадовался он мысленно. – Трудновато бы мне сейчас пришлось без этой "шпаргалки"!»

Когда индейцы вернулись из леса, Воронцов придирчиво осмотрел принесенные ими жерди, выбрал наиболее подходящие, тщательно стесал с них топором кору и, разметив складным аршином, отпилил четыре равной длины обрезка, коим вскоре надлежало стать ножками стола. Индейцы во все глаза следили за каждым его действием и с неподдельным восхищением поглаживали ровные и гладкие спилы «ножек». Сам же Алексей Михайлович лишь посмеивался над собой мысленно: «Вот уж не думал, не гадал, что стану когда-нибудь плотничать да столярничать». Вспомнив, однако, что даже царь Петр I безо всякого стеснения тесал топором бревна на голландских верфях, граф приободрился и даже приосанился. Разметив еще два отрезка на жерди, он сделал на ней надпилы, а затем передал ножовку стоявшему ближе всех молодому индейцу-воину со словами:

– Пили вот по этим меткам, но как можно ровнее.

Индеец, высунув язык от усердия, старательно и на удивление ровно отпилил указанные отрезки и теперь с сияющими от счастья глазами потрясал над головой ручной пилой под всеобщий гул одобрения.

– Ножовка, – отчетливо произнес Алексей Михайлович, указывая на инструмент в его руках.

– Но-жов-ка, – довольно четко повторил тот.

Так в обиходе индейцев появилось еще одно русское слово.

Когда с надпилами под пазы было покончено, Воронцов снова заглянул в «шпаргалку» Кускова. «Есть!» – обрадовался он и, сбегав в вигвам, принес стамеску.

Попросив двух индейцев подержать обрезки, граф с помощью стамески и молотка выдолбил пазы и с лихорадочно бьющимся сердцем соединил перекладины с ножками. «Надо же, – искренне удивился он сам себе, – сошлись почти тютелька в тютельку!» Прибить же перекладины к ножкам и вовсе особого труда не представляло.

Дело осталось за столешницей. Понимая, что если ее сколотить из жердей, писать на ней будет невозможно, Алексей Михайлович горестно вздохнул:

– Эх, где бы доски взять…

– Что такое «доски», Алеша? – всполошился Чучанга, озаботившись расстроенным видом русского гостя.

– Это, друг мой, такие ровные деревянные полосы…

Чучанга расплылся в улыбке:

– Иди за мной, Алеша!

За селением тлинкитов, недалеко от берега, были аккуратно сложены бревна разного диаметра и – о счастье! – самые настоящие доски, причем в довольно большом количестве. В порыве радости Алексей Михайлович горячо обнял индейца:

– Большое спасибо, Чучанга, это именно то, что мне нужно!

Помощник, искренне радуясь, что смог удружить гостю, рассказал заодно, как четыре зимы назад у этого берега большими волнами разбило корабль белых людей. Вскоре все белые люди по приказу их главного вождя уплыли на индейских байдарах домой, оставив в селении тлинкитов только младшего вождя, занимающегося скупкой шкур. А вождь Томагучи приказал разобрать обломки корабля, которые называл «имуществом белых людей», на части и сложить их здесь, строго-настрого запретив растаскивать на какие бы то ни было собственные нужды.

* * *

Готовый стол стоял у входа в вигвам. Алексей Михайлович любовно погладил его ровную столешницу, потом проверил на прочность, опершись на нее локтями. Придраться не к чему: сработано добротно. А ведь это было первое в его жизни изделие, изготовленное собственноручно! Правда, по-прежнему не хватало стула, но Воронцов, своевременно вспомнив, что в детстве часто сидел с дворовыми мальчишками на обрубках толстых бревен, просто отпилил чурбан от мачты погибшего корабля.

Придвинув устойчивый деревянный обрубок к столу, он сел на него и удовлетворенно произнес:

– Ну вот, теперь можно и писать.

– Что такое «писать»? – не преминул поинтересоваться любознательный Чучанга значением очередного непонятного слова.

* * *

Алексей Михайлович вынес из вигвама тетрадь и, раскрыв ее, написал на первой странице остро заточенным еще в Новоархангельске карандашом несколько слов. С любопытством толпившиеся вокруг стола индейцы радостно завопили:

– Точно так же делает и младший вождь белых, когда принимает у нас звериные шкуры!

– А зачем ты это делаешь, Алеша? – на правах главного приближенного задал Чучанга вопрос, волновавший всех его соплеменников.

Воронцову пришлось невольно задуматься над столь, казалось бы, простым вопросом, однако он быстро определился с ответом.

– Давай представим такую ситуацию, Чучанга. Допустим, тебе надо передать кому-то, кто находится далеко отсюда, очень важное известие. Например, о грозящей ему опасности. Как ты поступишь?

– Очень просто, – недоуменно пожал плечами помощник. – Пошлю гонца, чтобы тот и передал это известие.

– На словах?

– А как же еще? – усмехнулся индеец непонятливости русского.

– А если это очень важная тайна и ты не хочешь посвящать в нее третьего человека?

Чучанга напряженно задумался и даже, не в силах, видимо, найти ответ на столь каверзный вопрос, обернулся за поддержкой к соплеменникам. Увы, те лишь дружно пожали плечами. И вдруг Чучанга, просияв лицом, выпалил:

– Если надо предупредить кого-то о грозящей ему опасности, то к его вигваму прикрепляют пучок стрел, перевязанных змеиной шкурой!

Дождавшись, когда стихнет гул одобрения окружавших стол индейцев, граф резюмировал:

– Но это всего лишь условный знак, предупреждающий об опасности. И он совершенно не объясняет, когда, откуда и какой именно опасности ждать предупреждаемому человеку. Так ведь?

Чучанга понуро кивнул:

– Так…

– А вот я бы на твоем месте поступил иначе. Взял бы лист бумаги, – боковым зрением Воронцов отметил, что все индейцы беззвучно шевелят губами, мысленно повторяя за ним и запоминая новые для них слова, – и подробно написал бы на нем все то, о чем хотел сказать тому человеку. Тогда он, получив от гонца мое письменное послание, прочитал бы его и предпринял бы все необходимые меры для обеспечения своей безопасности.

Индейцы слушали его буквально с открытыми ртами: возможно, уже начинали осознавать преимущества умения писать на бумаге. И тогда Алексей Михайлович, решив не останавливаться на достигнутом, вынес из вигвама еще и книгу «Робинзон Крузо».

…Еще в Петропавловске, готовясь к отъезду в Русскую Америку, Алексей Михайлович попросил губернатора Кошелева одолжить ему эту книгу, считая ее тематически очень близкой к предстоящей одиссее. Губернатор, доселе полагавший, что удивить постояльца чем-либо совершенно невозможно, чрезвычайно обрадовался возможности сделать графу хоть какой-то презент.

– Может быть, благодаря этой книжице и вспомните лишний раз обо мне и моем семействе, Алексей Михайлович, – сказал он, любовно поглаживая переплет и выдавая тем самым в себе истинного книголюба. – Правда, – добавил он слегка виновато, – мои домашние уже изрядно зачитали ее, но все страницы целы и прекрасно выполненные иллюстрации хорошо сохранились…

– Огромное спасибо вам за столь дорогой для меня подарок, – от всей души поблагодарил Алексей Михайлович губернатора. – Я ведь с помощью этой книги намерен попытаться приобщить молодое поколение индейцев к духовным ценностям цивилизации.

– Дай-то Бог, Алексей Михайлович, дай-то Бог…

Алексей Михайлович показал книгу индейцам и почти торжественно произнес:

– Вот вам еще один пример пользы письменности! Один человек написал интересную книгу, и теперь все люди, умеющие читать, могут узнать о приключениях другого человека, который попал на необитаемый, то есть совершенно безлюдный остров.

– На большой остров? – недоверчиво переспросил Чучанга.

– Да, на довольно большой.

– А разве такие острова бывают? – откровенно рассмеялся помощник. – Вот вдоль всего нашего побережья разбросано очень много островов, и на каждом из них живут индейцы. Кроме разве что совсем уж маленьких…

Алексей Михайлович невольно улыбнулся.

– Друг мой, поверь: наша земля, на которой живете вы и еще много-много других людей разных племен, очень и очень большая. И там, за Большой Водой, – он махнул рукой в сторону океана, – тоже есть острова. Причем как совершенно безлюдные, так и населенные людьми.

– И что, Алеша, ты видел эти острова? – с хитринкой во взоре спросил Чучанга.

– А разве ты сам видел все обжитые индейцами острова вдоль побережья, о которых только что говорил? – вопросом на вопрос ответил Алексей Михайлович.

– Нет, конечно. Но я знаю об этом от других людей.

– Вот видишь! А я знаю о разных островах, странах и о многом другом из книг!

– Из этой? – Чучанга показал на книгу, которую Воронцов держал в руке.

– Не только. Книг разными людьми написано очень много, но я читаю только те, которые меня интересуют.

Индейцы смотрели на белого гостя теперь уже не только как на великого воина, но еще и как на человека, знающего обо всем на свете.

– Алеша, а ты расскажешь нам о том, что написано в этой книге? – не унимался Чучанга.

– Могу и рассказать. Но будет лучше, если я прочитаю вам вслух все то, о чем в ней написано. – Подростки обменялись возгласами восхищения. – Правда, я боюсь столкнуться с определенными трудностями при переводе, поскольку еще недостаточно хорошо знаю ваш язык…

– Нет-нет, ты очень хорошо говоришь по-тлинкитски, мы понимаем тебя! – поспешили заверить его слушатели.

– Ты сможешь, Алеша! – наперебой загалдели подростки, глядя на белого мудрого воина почти с мольбой.

Воронцов с замиранием сердца тотчас вспомнил, как сам зачарованно слушал в детстве – увы, теперь уже таком далеком! – сказки, которые читала ему его добрая няня. И, неохотно расставаясь со столь сладкими детскими воспоминаниями, сказал со вздохом:

– Хорошо, я согласен. – Подростки тут же запрыгали от радости, оглашая окрестности звонкими криками: «Хуг, хуг!» – Но хочу сразу предупредить вас, – Воронцов поднял указательный палец вверх, призывая их к тишине и вниманию, – что читать буду медленно, поскольку сперва мне нужно будет перевести прочитанное на ваш язык. А если на каком-нибудь слове запнусь, вы, я надеюсь, мне его подскажете.

– Конечно! Конечно, подскажем! Не сомневайся, Алеша! – вновь понеслись со всех сторон искренние заверения в помощи.

Удовлетворенно кивнув, Воронцов сел за стол и положил перед собой книгу.

– Для начала я покажу вам картинки из этой книги…

– А что такое «картинки», Алеша?

– Сейчас увидите. Только убедительно прошу: руками книгу не трогать! Ибо это очень дорогая вещь, – нарочно подчеркнул он, желая уберечь книгу от подростков, пока еще не имевших никакого представления, как с нею обращаться.

Индейцы окружили стол плотным кольцом, и, когда Алексей Михайлович открыл страницу с изображением корабля, потерпевшего крушение на прибрежных рифах, десятки пар глаз буквально впились в нее.

– Да это же корабль белых людей, разбившийся от большой волны у нашего берега! – изумленно воскликнул Чучанга. – Но как человек, написавший эту книгу, мог узнать об этом? – Он воззрился на Алексея Михайловича с мистическим страхом в глазах.

– Успокойся, Чучанга, автор книги не знал об этом. Просто точно так же разбивались другие корабли в других местах. Художник всего лишь изобразил похожий случай, и только.

Индейцы принялись с жаром обмениваться впечатлениями от картинки. Более всего их повергли в смятение слова Алеши о множестве кораблей, погибших во многих других местах. Неужели мир так огромен?! Это открытие потрясло тлинкитов до глубины души.

Дождавшись, пока они успокоятся и слегка придут в себя, Воронцов показал им иллюстрацию, на которой были изображены туземцы, пляшущие вокруг костра. Реакция индейцев последовала мгновенно, но оказалась для графа несколько неожиданной. Они стали слаженно выстраиваться в широкий круг вокруг стола, дробно при этом приплясывая. Откуда-то тотчас появились четверо музыкантов с тамбуринами (барабанами с удлиненными корпусами), присели на корточки и принялись усердно терзать инструменты, извлекая из них монотонный гул. На звук тамбуринов сбежались еще порядка шестидесяти тлинкитов, буквально сходу образовав второй круг.

Шедшие хороводом индейцы выплясывали столь энергично и темпераментно, что, казалось, почва под их ногами дрожит и гудит, сопровождаясь монотонными возгласами: «Хуг, хуг!..» О, это было великолепное зрелище! Энтузиазм индейской пляски потряс Воронцова. Он не увидел и намека на кривляющиеся и искаженные страшными гримасами лица, о которых читал у отдельных авторов, описывавших пляски туземцев многочисленных островов Тихого океана. Отнюдь. Он видел сосредоточенно исполнявших боевой танец бесстрашных воинов, способных сокрушить любого врага. От столь впечатляющего зрелища у него даже мурашки по спине пробежали…

* * *

Вечером того же дня Воронцов пригласил Томагучи и его ближайшее окружение в гости.

– У нас, у русских, – сказал он вождю, – существует обычай, который называется «новоселье». Это когда мы празднуем переезд в новое жилище в кругу самых близких друзей.

– Хороший обычай, – одобрительно хмыкнул Томагучи. – Особенно если он сопровождается употреблением «воды белых». – Он испытующе посмотрел на русского.

– Этот напиток – непременный атрибут любого нашего обычая, – улыбнулся граф в ответ. – Проблема в другом: мне гостей усадить не на что, поскольку в моем вигваме имеется только один чурбан…

– Это дело поправимое, Алеша, – рассмеялся вождь и удалился, на ходу отдавая какие-то распоряжения соплеменникам.

* * *

Еще при первой встрече с Томагучи, сразу по прибытии в селение тлинкитов, Воронцов озадачился наличием у вождя в короне из орлиных перьев золотого обода. Каким образом этот обод мог оказаться у тлинкитов, если из достоверных источников графу было известно, что на тихоокеанском побережье Северной Америки золото никогда не добывали? В отличие, например, от империи инков в Южной Америке, откуда испанские конкистадоры вывозили золото на каравеллах, битком набивая им трюмы. Но инки обитали слишком далеко от Аляски, поэтому предполагать, что золотой обод достался вождю Томагучи именно от них, было по меньшей мере глупо.

Воронцов знал также, что золотом богаты еще и индейские империи майя и ацтеков в Центральной Америке. Недаром для вывоза оттуда золота и серебра испанцы вынуждены были формировать целые караваны судов и сопровождать их потом под охраной военных кораблей, опасаясь нападения английских королевских пиратов, крайне охочих до столь лакомой добычи.

Разумеется, Центральная Америка находилась к Аляске гораздо ближе, нежели Южная. А поскольку индейские племена прерий Северной и Центральной Америк вели меж собой непрестанные войны, напрашивалось резонное предположение, что золото могло быть захвачено в одном из таких сражений в качестве трофея. «Таким образом, – рассуждал Алексей Михайлович, – золотой обод мог попасть к вождю тлинкитов только с востока, из-за Скалистых гор».