Текст книги "Кладоискатель и золото шаманов"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я посмотрел на часы. До встречи с Костиком оставалось минут сорок; зверей еще можно было обозревать и обозревать.

– Здравствуй, Илья!

Я оглянулся. Мир тесен. Ирка, молодая мамаша из пролетарской семьи, с которой я имел удовольствие близко пообщаться прошлым летом, держала за руку свою трехлетнюю дочь Соньку.

– Привет! – изобразил я на лице светлую радость.

– Ты что тут делаешь?

– Гуляю, – простецким тоном ответил я и улыбнулся.

– Один? – удивилась Ира.

– Один. Савсэм адын.

Тон тифлисского кинто сделал свое дело. Ира, привыкшая видеть меня в компании жены, на миг растерялась, но скоренько сориентировалась и стала само обаяние. Это она умела.

– Ну вот, – сказала она, – живем в одном дворе, а встретились лишь в Зоопарке. Так ты здесь один?

Догадаться, какие выводы о моей семейной жизни делает Ира, было нетрудно, но не объяснять же, что я жду торговца оружием. Впрочем, наплевать, что она думает. Пришел убивать время, так делай это с радостью.

– Совершенно один, – скорчил я умильную гримасу Соньке.

Та недоверчиво глянула на меня. На ребенка я хорошего впечатления не производил, чего нельзя было сказать о мамаше. Последнюю как магнитом притягивало наличие в моем кармане толстого кошелька. По причине бедственного материального положения сей аргумент был для нее решающим.

– Пойдем на пони покатаемся, – то ли предложила, то ли спросила она то ли у меня, то ли у дочки.

– Пойдем, – согласился я, поскольку Сонька молчала.

Покуда девушка в грязных брезентовых штанах возила отпрыска на своей замызганной животине, Ира успела залезть мне в душу и обосноваться там с присущим ей талантом. Однако же рассчитывать ей можно было только на поездку домой. Ничем иным помочь в ее нелегкой жизни я не мог.

– Подожди тут, я минут через пятнадцать приду, – глянул я на циферблат.

– Ты куда? – забеспокоилась Ира.

– Приспичило посетить некое заведение, – успокоил я барышню, заподозрившую, что кавалер таким образом надумал скрыться. Ничего, потерпит, не вести же с собой. То-то Костик зашугается…

Костя переминался с ноги на ногу у «Нивы», помахивая кошелкой. Мы залезли в машину, и я получил увесистый бумажный пакет с чем-то угловатым.

– «Токарев» с запасной обоймой и шомполом, – негромко сказал Костя.

– Молодца, – одобрил я. – Ты бы еще кобуру в комплект положил.

– Что, надо?

– Обойдусь, не на парад, – хмыкнул я.

Мы скрепили сделку рукопожатием и разошлись, каждый в свою сторону.

Ирка ждала меня у вольера с верблюдом. Он линял и напоминал косматую шерстяную гору неправильной формы. По причине скудной кормежки горбы у него были совсем крохотные, отчего он более смахивал на дромадера с пачки «Кэмел», нежели на полноценного двугорбого корабля пустыни.

– Всё в порядке? – убедилась Ирка в чистоте моих намерений. Я не покинул бедную даму, а если и задержался, то минут на пять, не более.

– Разумеется, – заверил я.

Ира расплылась в улыбке. Верблюд с отсутствующим видом сосал железную верхушку ограды, уставясь в пространство маленькими гноящимися глазками.

– Домой поедем?

– Поехали. – Ира обернулась, ища ребенка. – Сонька, иди сюда.

Когда мы разместились в «ниве», Ирка оглядела сваленное сзади снаряжение.

– В поход собираешься?

– Угадала. – Я запустил двигатель. «Мамай в поход собрался…» Доберусь я когда-нибудь до капища или нет? Вечно какие-то ничтожные делишки встают на пути благородной науки. Пора отринуть меркантильные интересы и заняться бескорыстным трудом! Я усмехнулся, и мы поехали.

– Что смеешься? – спросила Ира. Сонька сидела у нее на коленях и с любопытством глядела в окно.

– Да так, о своем.

– Один поедешь?

Я кивнул.

– Скучно не будет? Может, меня с собой возьмешь?

Я покосился на нее и задавил лыбу. Ирка сразу сделала невинное лицо.

– А что такого? Я бы тебе готовила.

– Спасибо, – ответил я. – Но я сам неплохо готовлю.

– Знаю, – вздохнула Ира. – Тебе в походе скучно не бывает?

– Никогда, – соврал я. – И не только в походе, а вообще по жизни.

– А мне бывает, – призналась Ирка и добавила, помолчав: – Без тебя.

Я сделал вид, будто пропустил ее слова мимо ушей. Не хватало мне еще признания в любви. Понимаю, что без мужика нелегко, а в наше непростое время тяжело вдвойне, но я на роль приемного отца для Соньки не годился.

– Если я куда-то еду один, то не из-за отсутствия компании, – с деланным безразличием отозвался я, решив отныне пресекать подобные попытки в зародыше.

– Очень жаль, – печально сказала Ирка.

Больше она заговорить со мной не пыталась и, лишь когда мы заехали во двор, выходя из машины, произнесла:

– Мне очень тебя не хватает.

Я развел руками и сделал морду кирпичом.

– Жизнь тяжела, – изрек я заготовленную фразу, – но, к счастью, коротка.

Ира ничего не сказала и побрела к своему парадному, неся Соньку на руках. Я тихо крякнул. Тоже мне Чио-Чио-сан! Определенно, надо рвать на раскопки, подальше от этой мелодрамы. «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь». Надо, надо сматываться, к черту! Вот еще урок: не заводи подруг вблизи жилья. Хотя что уж теперь говорить. Stultus est qui facta infecta facere verbis cupias.[5]5
  Глуп тот, кто словами хочет перечеркнуть дурные дела (лат.).


[Закрыть]

* * *

В квартире было сумрачно и душно, пахло гнилыми экзотическими цветами. По комнате порхали бабочки. Я сидел в глубоком, обволакивающем кресле, из обветшалых подлокотников которого свисали длинные пестрые нитки. Я лениво перебирал их пальцами, наблюдая за Вадиком, даже во время разговора не отвлекавшимся от работы. Был он неряха, неженка и кривляка, но обладал определенным шармом. На любителя. Я к нему был благорасположен.

– Мы условились только, что я поеду с вами, а подробности Давид предложил обсудить позже.

– О каких же условиях шла речь? – как бы невзначай полюбопытствовал я, окидывая взглядом комнату. Она напоминала мастерскую закройщика. На большом столе у стены высились горкой рулоны ткани, валялись многочисленные обрезки, фанерки, планочки и длинные портновские ножницы. Другую комнату занимал инсектарий – стеклянные ящики, в которых, словно диковинные плоды, вызревали бабочки, совершая внутри куколок таинственные метаморфозы.

– Я помогаю тебе и участвую в экспедиции… как Гольдберг.

– Ясненько, – заключил я.

Фамильное самоуважение этой семейки не смогли уничтожить даже семьдесят лет большевизма. Оно даже выросло и окрепло за эти годы, поскольку основной бизнес Гольдбергов – торговля антиквариатом – только развился. Ну надо же, представитель!

Представитель сидел под тусклой настольной лампой и сооружал стендик с каким-то хитрым названием для своих любимых насекомых. Собственно, стендик должен был в ближайшее время стать миниатюрной Голгофой – Вадик промышлял составлением коллекций. Бабочки, приколотые к пробковой основе, а также орнаменты из крылышек неплохо расходились среди гоняющихся за модой нуворишей.

По образованию Вадик был энтомологом – профессия в дичайших экономических условиях России вроде бы полностью лишенная перспективы, но если подойти к проблеме творчески, не столь безнадежная. Брату Давида Яковлевича удалось занять свою нишу и прочно в ней обосноваться. Во всяком случае, недостатка в заказах Вадик не испытывал. Парочка знакомых дизайнеров, оформляющих квартиры богатых людей, исправно снабжала его работой. Вкус у Вадика имелся, цветовая гамма чешуекрылых его набора была потрясающе красивой. Снабжение (по его рассказам) налажено было на совесть: некоторые виды выращивал сам, а совершенно недоступных красавиц получал контрабандой. Один из таких редких экземпляров лежал передо мною в бумажном конверте, помещенном в ящичек палисандрового дерева с выдвижной крышкой. Да Вадик и сам был яркой, нетривиальной личностью, под стать своим питомцам.

– Так что ты мне принес? – вкрадчиво осведомился нетривиальный экземпляр Гольдберга, давая понять, что пора переходить от слов к делу.

Главной причиной моего посещения он считал не разговор об экспедиции, а натуральный обмен, практикуемый нами с первого дня знакомства. Интерес был обоюдный. Я собирал библиотеку, а Вадик – оружие, преимущественно револьверы.

Вычищенный «Удар» лежал у меня в кармане. Я решил избавиться от мокрой волыны и вообще подзавязать с железом. ТТ, которым обзавелся на всякий случай, упокоился в домашнем тайнике, а для самозащиты я носил светошоковый фонарь.

– Калибр двенадцать и три десятых миллиметра, – принялся нахваливать я свой товар. – Разработка конструкторского бюро Института точного машиностроения по специальному заказу Министерства внутренних дел!

– Недурно. Где ты таким обзавелся? – глянул на меня большими, чувственными глазами Вадик, грациозно откидывая барабан. Револьвер был заряжен. Поскольку у настоящего коллекционера экспонаты должны быть в порядке, я укомплектовал У-94С пятью жестко соединенными в обойму патронами. Остальные выкинул от греха подальше, чтобы Вадику не вздумалось пострелять и засветить ненароком оружие.

– Места знать надо, дружок.

– Ну, тогда огонь, беспощадный огонь. Бамм! – прицелился в стену Вадик и вскинул ствол, будто от отдачи. – Он сильно лягается?

– Сильно.

– Ну тогда не буду даже пробовать. Пускай себе лежит.

– Думаю, тебе понравится, – сказал я. – Кстати, на кого ты своих бабочек оставишь, когда с нами поедешь?

– Донна присмотрит, – не без тени ревности отозвался Вадик.

Видно было, что чешуекрылые оставались самым больным вопросом. Конечно, ведь за бабочками нужно ухаживать, тщательно поддерживать необходимую температуру и влажность, чтобы они не замерзли или не поросли грибком в инсектариях, вовремя кормить их… не знаю, чем уж он их там кормит. Словом, задача для квалифицированного специалиста. А тут их придется предоставить на неопределенный срок заботам Донны Марковны. Чувствовалось, что бабочек своих Вадик прямо с кровью отрывает от сердца. Но отправиться в экспедицию намерен твердо. Это меня обнадеживало. Если человек ради общего дела готов пожертвовать любимыми зверьками, на него можно положиться.

Кроме того, такая уверенность в успехе заставляла предполагать, что там, куда мы едем, действительно есть ради чего рисковать.

– На что меняем? – с жадностью спросил Вадик. Чувствовалось, что за эту игрушку он многое готов отдать.

– На твоего Достоевского, – как можно небрежнее ответил я. – Ты его все равно не читаешь.

Роскошная библиотека, вместе с двухкомнатной квартирой преподнесенная вадиковским дедом своему непутевому сыну-геологу, давно вызывала у меня черную зависть. Но после того как у нынешнего ее владельца обнаружилась страсть к барабанному оружию, старинные тома принялись перекочевывать в мое владение.

– На Достоевского? – скорбно покосился Вадик на книжный шкаф.

Сей дубовый монстр дореволюционной работы был сотворен для вмещения ровной череды строгих темных корешков, но наш энтомолог и тут сумел похоронить семейные традиции. На верхних полках еще что-то гармонировало с благородной чернотой мореного дерева, а ниже всеми цветами радуги легкомысленно переливались глянцевые обложки справочников, каталогов и периодических изданий, посвященных объекту первой и вечной любви. Это был классический случай, когда вещи рассказывали о жизни своих хозяев. Чем больше убавлялось литературы художественной и философской, тем больше становилось научной. Бабочки стремительно завладевали пространством шкафа. Я решил немного подтолкнуть неизбежный процесс деградации гольдберговской библиотеки.

– И ты еще сомневаешься! – воскликнул я. – Это же раритет. Спецзаказ МВД. Очень ограниченная партия. Скоро станет редкостью, как первая партия «Тульских Токарева»!

– Шут с тобой, – капризно отмахнулся Вадик, – забирай Федора… как его там… Пока я не передумал.

Пока он припоминал отчество классика, я сгрузил в сумку увесистые зеленые тома с багровым обрезом. Четвертое издание выпуска 1891 года вряд ли стоило дороже «Удара», но бартер есть бартер. Я отдал револьвер, который целый день жег мне руки, и получил взамен полное собрание сочинений Федора Михайловича. Мы расстались вполне удовлетворенные сделкой, а я – еще и выводами относительно состава экспедиции.

* * *

– Ну как, Илья Игоревич, приняли решение?

Я улыбнулся и подмигнул проходившей мимо Маринке. Звонок Ласточкина не застал меня врасплох. Я даже рад был, что мент появился, так не терпелось его отшить.

– Господь с вами, Кирилл Владимирович, – состроил я трубке скорбную мину.

– Продолжаете упорствовать? – сухо осведомился следователь.

– Какие могут быть у безработного деньги? – посетовал я, делая упор на слово «безработный».

– Зря вы так, любезный, – уронил Ласточкин. – Подумайте еще раз.

– А толку?

– Чтобы не разочароваться в жизни.

– Вы о тридцать седьмом годе?

– И не только о нем, – туманно пригрозил следователь. – Подумайте, настоятельно рекомендую.

– Прощайте, – сказал я в трубку, из которой уже пиликали короткие гудки.

Вот и побеседовали. Каждый остался при своем мнении, а у меня даже прибавилось уверенности: не буду я никому платить, поскольку не за что!

Такою вот вольной птицей я слетал на авторынок, купил новый комплект чехлов и в приподнятом настроении возвращался домой. Жизнь – это борьба, господин Ласточкин, и пока что я в ней выхожу победителем.

Зарулив во двор, я припарковался у парадного и стал обряжать седушки. Краем глаза увидел, как парочка крепких молодых людей, потягивавших пиво на детской площадке, оставила бутылки и целеустремленно зашагала ко мне. Ребятушки были как на подбор: в одинаковых кургузых кожанках, бритые под машинку, и вообще складывалось мнение, будто их отштамповали с одной пресс-формы. В тюрьме таких называют «бицепсами» либо «маргаринами». Они молча приблизились ко мне. Я даже успел разглядеть, что и рожи у них совершенно однотипные – с набитыми подушками на скулах и мягкими носами-пуговками, только у одного морда была усыпана веснушками. На этом наблюдение закончилось. Совершенно неожиданно перед глазами у меня вспыхнули разноцветные искры, в животе появилось противное ощущение полета, и я как-то внезапно переместился вплотную к «ниве». Следующий удар из ниоткуда заставил приложиться затылком о приоткрытую дверцу. Пока ориентировался в пространстве, последовал четко выверенный пинок по печени, я сложился пополам и напоследок огреб по затылку. Снова мелькнули звезды, только на сей раз белые, и я встретил лицом недружелюбный асфальт.

Было не то чтобы больно, а как-то тошно. Я лежал ничком, постепенно приходя в себя и ожидая дальнейших действий противника. Несмотря на удары в голову, сознания не потерял и сумел быстро восстановить дыхание. Левую руку, забившуюся под днище машины, я медленно подтягивал к карману.

Бойцы неподвижно стояли, я видел только белые шнурки берцев. Наконец, так же молча, маргарины вздернули меня за плечи и поставили на ноги. При этом левая рука совершенно случайно попала в нужный карман.

– За что вы меня? – жалобно просипел я, желая хоть на миг отвлечь их внимание. То, что они боксеры и умеют бить точно и незаметно, я отлично убедился и не хотел пострадать снова. – Вам деньги нужны? На, бери.

И я вполне естественным движением вынул светошоковый фонарь.

Неважно, в темноте или при солнечном свете, от яркой вспышки зрительный пигмент родопсин на сетчатке глаза распадается мгновенно, погружая жертву волшебного фонаря в беспросветный мрак. Сам я зажмурился, а когда открыл глаза, то нашел боксеров застывшими будто в нерешительности. Но я-то знал, что минут на десять-пятнадцать, пока не восстановится зрительный пурпур, ребятушки не опаснее манекена. Они пока не поняли, что случилось, и не скоро врубятся. Тут я им помогу в меру сил. Я проморгался от болтающихся перед глазами оранжевых на сей раз пятен и с удовольствием врезал веснушчатому по сопатке.

Лупил я их долго. А поскольку рукопашным боем не владел, то орудовал извлеченной из-под сиденья монтировкой.

Первым ударом я проломил веснушчатому голову, свалив его с ног, а после занялся напарником, с разворота втерев локтем по переносице. Там глухо чвакнуло. Я примерился и приложил маргарину по печени, но тот лишь отступил. Будучи в шоке, боли он не чувствовал. Перекрестив его наискось монтировкой, я под хруст ключиц отправил спортсмена на покой и приступил к исследованию болевых мест пегого урода, который начал стонать. Удар железиной по башке он перенес на удивление легко, видимо, отшибать там было нечего. Я оттянул его пару раз по почкам и со сладостным упоением впечатал истинно футбольное пенальти по печени. Аж пальцы загудели! Мои внутренности при резких движениях напоминали о себе, так что я разозлился и одним пенальти не ограничился. Педали у «нивы» были тугие, поэтому ботинки я подбирал специально с толстой и твердой подметкой. Ими-то я и превратил туловище веснушчатого в отбивную. Только когда он стал судорожно рыгать и плеваться кровью, я прекратил избиение.

– Что, сделали меня, маргарины хреновы? – рыкнул я безрукому, который наконец-то прозрел и даже начал кое-что соображать. По крайней мере, в глазах у него колыхался густой звериный страх, а это уже достижение. – Наехать решили, да? – Я дернул его за грудки, вызвав на окровавленном лице гримасу боли. – Передай своим старшим, что в следующий раз сломаю все кости. Вообще все, ты понял? На носилки вас будут с земли лопатами соскребать!

Не дождавшись ответа, я оттолкнул теперь уже бывшего боксера, закрыл машину и помчался домой.

– Господи! – ахнула Маринка, когда я ворвался в квартиру и торопливо ткнул кнопку АОНа, вызывая список входящих номеров.

Надо было передать Ласточкину, что разговор состоялся. Пусть забирает своих быков, пока мясо не протухло. Не хватало только, чтобы их отправили в больницу, где будут задавать много наводящих вопросов. Бойцы хотя и постараются молчать, но в полумертвом состоянии кто-нибудь да проговорится, а мне только новых заморочек с ментами не хватает. В интересах самого Ласточкина будет оперативно удалить облажавшихся игроков с поля.

– Илья! – Маринка испуганно заглянула мне в лицо. – У тебя кровь идет. Что случилось?

– Подрался, – лаконично ответил я. Список звонков разочаровал: номер, с которого говорил следак, не определился. Судя по времени, звонил он с работы, хотя у этих товарищей даже на домашних линиях блокираторы стоят. На всякий случай я схватил записную книжку. Ласточкин, Ласточкин… Где тут «Л»? Телефон Кирилла Владимировича отыскался на следующей странице. Логично: «М» – мусор. Я спешно набрал номер.

– Слушаю, Ласточкин, – долгожданный голос, даже и преисполненный скуки, звучал как прекрасная музыка.

– Кирилл Владимирович, узнали?

– Да, – встрепенулся он.

– У моего дома лежит результат нашего разговора. Забирайте его скорей. И запомните, я не передумал.

Ласточкин бросил трубку.

Я с облегчением вздохнул. Пущай помечется. Очень надеюсь, что он немедленно свяжется с клубом и оттуда приедет дежурная бригада. Имеется же у них кто-нибудь на подхвате. Я надеялся, что таковые имеются.

– Я опять в историю влип, – сообщил я Маринке. – Собирай быстро вещи, я закину тебя к родителям или на дачу.

– А ты сам где будешь? – привыкшая к заморочкам жена сумела взять себя в руки.

– В лес уеду.

– Тогда я с тобой, – Маринка была настоящей супругой кладоискателя.

Через полчаса мы уже мчались в сторону Московского шоссе. Конечно, можно было не гнать лошадей, убить бы меня все равно не успели – когда мы вышли во двор, там еще валялись бычьи туши, – но и попадать под горячую руку бойцам «Трискелиона» радости мало. Я решил отсидеться недельку-другую за городом. Гольдберг подождет.

– Что ты опять учудил? – спросила Маринка.

– Есть такое понятие «оголтелый патриотизм». – От ветерка из открытой форточки саднило поцарапанный лоб и вспухшую скулу. – Сегодня я ему слегка противостоял.

– И?..

– Результат на лице.

– С тобой не соскучишься, – укоризненно сказала Маринка.

3

«Каждому – свое» – так говорил Заратустра.

Я сидел у костра, помешивая прутиком толстую шапку кофейной гущи. Разумеется, молотый кофе в котелке – редкий изврат, но, если можно сварить, я никогда не променяю его на растворимый. И уж наверняка не откажусь от чашечки кофе, когда появляется такая возможность. Едкие клубы дыма от наваленных на огонь зеленых веток отгоняли эскадрильи полосатых лесных комаров. Вот уже неделю я проводил раскопки на берегу реки Сосницы и был ужасно доволен результатом.

Обретение счастья есть понятие весьма относительное. В большинстве случаев оно не зависит от внешних факторов и напрямую связано с предрасположенностью человека к определенному роду занятий. Вряд ли тот же Вадик пришел бы в восторг, получив в подарок картину Филонова, а его двоюродный братец – от созерцания мохнатой гусеницы или твердой рогатой куколки, внутри которой, как я уже заметил, происходят таинственные метаморфозы. И сомневаюсь, что оба Гольдберга, перемазавшись землей и пожив неделю в палатке, смогли разделить мою радость. А я был обрадован и совершенно счастлив.

Ничто так не лечит душу, как удачные раскопки при хорошей погоде! А мне, надо сказать, везло, причем везло с потрясающей периодичностью. Найти по берестяной грамоте давно забытое капище – случай беспрецедентный. Можно считать, уникальный. Так мой кумир Шлиман откопал Трою, пользуясь текстами Гомера, однако это заняло у него больше пяти лет. Мне же, чтобы выйти на клад Онкифа Посника, потребовалось менее пяти дней! Ну, крут я или не крут?

Основав на даче, где поселил Маринку, базу, я направился в район селища Сосни и начал исследовать окрестности в направлении речки. Капище должно было стоять у воды. Разумеется, гулял я не налегке, а с фишеровским металлодетектором в руках. «Джемини-3» представлял собой два плоских блока, излучатель и приемник, укрепленных на концах металлической штанги. Излучатель посылал в почву радиосигнал на частоте 81,92 килогерца и генерировал более-менее устойчивое электромагнитное поле. Когда в его пределы попадал металлический предмет, то проводимость создавала производное поле, нарушавшее контур первичного. Искажение фиксировалось приемником, который посылал через наушники звуковой сигнал.

Использование металлодетектора сильно облегчило работу и ускорило поиск клада, благо, я знал, что ищу. Котел с шестьюдесятью килограммами серебра – артефакт солидный, поэтому я не обращал внимания на мелкие попискивания, хотя пару раз вставал на лопату, чтобы откопать полную ржавых банок туристическую помойку и неизвестно как попавшую в эти края неразорвавшуюся летучку от полкового миномета. Наконец я набрел на небольшую полянку километрах в трех от селища и метрах в ста от реки, где умный прибор стал издавать пронзительный визг. Погуляв по поляне кругами, я отыскал место, где сигнал был наиболее мощным, и разбил здесь лагерь. Местечко было самое подходящее для выполнения языческих обрядов. Поляну обступал густой ельник, создававший мрачную, но торжественную атмосферу, как раз для древних ритуалов. Здесь действительно верилось, что можно общаться с лесными духами и даже называть их богами.

Хотя похоронный вид разлапистых елей действовал малость угнетающе, находки в первые же часы работы заставили позабыть всякие предрассудки.

На глубине полуметра, чуть в стороне от участка подземного излучения, я натолкнулся на крупный камень со следами явной обработки. Обкопав его, я понял, что нахожусь на верном пути. Это был тот самый кумир, о котором упоминал Онкиф Посник. Из массивных каменных плеч торчала квадратная голова, кропотливо обработанная резцом неизвестного мастера: глаза, ноздри, губы были вытесаны с большим умением. Стерев землю подошвой, я изучил идола, но определить его породу не сумел. Кем он был, Сварогом, владыкой неба, или Даждьбогом, сыном его, какую стихию представлял, осталось неясным. А может, это был Перун – бог грозы и покровитель княжеской дружины. В одном я был уверен: изваяние было очень древним, не исключено, что нездешним. Новгородской культуре каменные истуканы вообще-то не свойственны, здесь идолов рубили из дерева. Вполне возможно, что статуи привезли издалека, когда язычество подверглось гонению. Доставили в эту глушь и спрятали, основав для служения жреческий поселок. Долгая и тщательная обработка гранита свидетельствовала о наличии какого-то особого ритуала. Поэтому, вероятно, и сохранилось капище, несмотря на строгие порядки христианской Руси.

С удвоенной энергией я заработал лопатой, снимая пласт на уровне первой находки. Вскоре истертый штык моей достославной лопаты – верной спутницы всех раскопок со времен студенческой практики – снова скрежетнул по камню. Через час я стал обладателем еще двух идолов, и теперь четко прослеживалось их расположение: по кругу, в центре которого металлодетектор издавал наиболее сильный сигнал. Кладоискательство – занятие увлекательное, и я не заметил, как наступили сумерки. Просто рыл себе и рыл, бурча под нос по поводу плохой видимости. А потом вдруг обратил внимание на то, что совсем стемнело.

Так закончился пятый от начала поисковых работ день и первый – раскопочный. Следующие два пролетели вообще незаметно, но сегодня утром я почувствовал, что надо сделать перерыв. Раздул огонь и стал варить кофе, наметив посидеть, подумать и принять решение.

Когда гуща поднялась над краем, я снял котелок с костра и дал немного отстояться. Затем размешал прутиком подсохшую шапку, и манящий аромат свежезаваренного кофе облагородил капище. Я наполнил кружку и стал прихлебывать, от наслаждения прижмурив глаза. Замечательно! Даже ядовитый дым костра, обволакивающий меня густыми белыми клубами, не портил удовольствия. От него тоже была польза. Он хоть и заставил прослезиться, зато комаров прогнал начисто. Их назойливый писк вызывал дикое раздражение. Репеллент иссяк сегодня утром, на исходе рабочей недели, и спастись можно было только костром. Черные пятна по краю отвала свидетельствовали о тщетных попытках затопить дымом раскоп – безветренная погода не позволяла добиться желаемого результата. Я стал подумывать о возвращении на базу, чтобы пополнить запасы продовольствия и, если понадобится, сгонять в Новгород за одеколоном «Гвоздика». Купить ДЭТу в окрестных магазинчиках я даже не надеялся. Словом, если бы не комары, ощущение счастья было бы полным.

Закончив кофейничать, я свернул лагерь и вскоре уже выруливал на полноприводном вездеходе между деревьями. За ельником вдоль берега Сосницы тянулись заливные луга, по которым свободно можно было выехать на дорогу. Если иметь два ведущих моста, разумеется.

Большие Ручьи, где размещалась дача Маринкиных родителей, на поверку оказались маленькой деревенькой десятка в два домов. Это было к лучшему: меньше народа – больше кислорода. И действительно, отдых в Больших Ручьях был гораздо приятнее, нежели в Малой Вишере или каком ином крупном населенном пункте.

Маринку я застал в слезах. Причина оказалась донельзя малоприятной: в деревне побывали цыгане. Пока супруга спорила с тремя из них во дворе, из дома исчезли все наличные деньги.

– Давно это случилось? – Сама по себе проблема была несложной, но для ее разрешения требовались исключительно оперативные методы.

– Около часу, – вздохнула Маринка.

Значит, успеваю.

– Скоро буду, – заверил я и бросился к машине.

Табор я обнаружил по дороге к реке. Пеструю стаю было трудно не заметить даже издали. Когда я обогнал их по обочине, подняв тучу пыли, цыгане засуетились, но убежать все равно не смогли – подавляющее большинство составляли дородные матроны лет под пятьдесят. Да, впрочем, черт разберет их возраст, дикари старятся быстро. Было в стаде голов двенадцать: восемь взрослых и четыре молоденьких цыганочки, одна с ребенком за спиной. Я остановил машину и выпрыгнул им навстречу, недружелюбно улыбаясь:

– Хай, ромалэ, фак ю селф!

– Эй, парень, ты чего? – обратилась ко мне пожилая цыганка в платке с совершенно невообразимым узором, бывшая, видимо, старшей в этом таборе. – Какие мы тебе ромалэ? Ромалэ – это мужчины…

– Слышь, ты мне зубы не заговаривай, – перебил я. – Где деньги?

Цыганки разом загалдели. Казалось, одна мысль о том, что их, почтенных женщин, могут заподозрить в воровстве, была для них совершенно невыносимой.

– Брось-ка ты, молодой, какие деньги, я тебя не знаю и в первый раз вижу тебя, – нахально усмехнулась старшая.

Видела она меня действительно впервые, и я понимал абсурдность ситуации, но вдруг понял, что меня уговаривают, и постарался не поддаваться гипнозу. Кстати, цыганка действительно могла не понимать, о каких деньгах идет речь, поскольку обчистили не меня одного. Но, скорее всего, отлично понимала, да еще при этом издевалась, продолжая что-то говорить монотонным гипнотизирующим речитативом. Я стряхнул наваждение и разозлился.

– Ты мне на мозги не капай! – заорал я. – Все ты знаешь!

Гвалт поднялся неимоверный. Старшая же только скалилась. Проявление бурных эмоций было ей не в новинку. Я попытался их переорать, но с дюжиной глоток не справился, вдобавок из толпы на подмогу выскочила смуглая до черноты сорокалетняя дурнушка.

– Что, кровь кипит? – рванула она на себе платье, вываливая вонючие мясистые груди. – На титьки, подержи!

– К зоофилии не склонен! – рыкнул я и отпрянул к машине.

Цыганки захохотали и повалили на меня толпой, зажимая в тиски с такой наглостью, что я испугался.

Кричать было бесполезно. Ораву обезумевших в порыве взаимовыручки бродяг успокоить не представлялось возможным. Их следовало только бить. Я вдруг совершенно ясно представил, чем грозит малейшее промедление, спокойно повернулся к ним спиной, распахнул багажник и выдернул оттуда лопату.

Избиение я начал с ближайших, чтобы не дать себя схватить. Не дай бог, повалят – загрызут. Ткнув низкорослой цыганке торцом черенка в рыло, я полоснул вдоль черепа второй, раскровянив синий платок, и пырнул острием в живот «черной». Толпа рассыпалась. «Черная» согнулась, по-звериному воя, и отшатнулась боком, словно пытаясь убежать. Цыганочки помоложе бросились наутек, вслед за ними припустили четверо пожилых дикарок. Остались я, старшая да трое раненых, причем смуглую я отоварил серьезно – пальцы у нее сделались алыми, и меж ними вовсю текло.

Старшая упала на колени, выхватив из-под юбки пачку купюр.

– На, забирай свои деньги! – с ненавистью выкрикнула она. – Возьми, будь ты проклят!

Я вырвал у нее из руки бабки, машинально отметив, что в пачке немало долларов. Захлопнул багажник и задом ретировался к открытой дверце, скабрезно улыбаясь.

– На чужой цветок не разевай хоботок, – наставительно произнес я, не выпуская из рук боевого археологического заступа.

Коленопреклоненная цыганка была страшна: черты лица ее заострились, глаза горели демоническим огнем, рот изрыгал ужасные проклятия на непонятном и отвратительном наречии. Я старался не поворачиваться к ней спиной и, запрыгнув в машину, рванул с прогазовкой – подальше и поскорее. «Нива» вмиг домчала до дома, где меня заждалась Маринка.