Текст книги "Подарить вам город"

Автор книги: Юрий Яровой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Яровой Юрий
Подарить вам город

Юрий ЯРОВОЙ

ПОДАРИТЬ ВАМ ГОРОД?

Второй раз в Ленинград Лавров попал лишь год спустя: не согласился тогда главный конструктор с протоколом, который привез с собой Лавров из ленинградского СКБ; разговор вышел крупный и закончился заявлением об увольнении. Глупое, конечно, было решение – что тут скажешь? Два месяца поисков новой работы, все не то, не то... Не по душе. Да и должность... Там он был руководителем группы, считай, исполнял обязанности начальника сектора, а предлагали в лучшем случае старшего... Наконец вроде бы на месте, и машина интересная, но – ирония судьбы! И вот год спустя он снова приехал в Ленинград уточнять детали проекта с заводом, где эту машину и предстояло изготавливать, и вновь приехал без брони на гостиницу.

Обход гостиниц завершился в "исходной точке", в "России", откуда он утром начал свои жилищные мытарства. Что его заставило вместо командировочного удостоверения, на которое администраторы и глядеть не желают, протянуть "дарственный акт"? Собираясь в командировку, стал искать в столе план Ленинграда, а в нем эта забавная бумажка. Развернул, пробежал взглядом, усмехнулся... А что-то кольнуло под сердцем – стыд, что ли? Хотел было засунуть рулончик в ящик стола поглубже, не дай бог, жене на глаза попадется, а вот... оказался в кармане. И всю дорогу, все три часа в самолете, вспоминал, вспоминал... С отчаянья, видать, сунул он эту забавную бумажку администратору – сколько сегодня услышал он раз "мест нет и не будет"?

Администратор чисто механическим жестом, продолжая разговор по телефону, развернула рулончик, прижала бумагу локтем и свободной рукой, пробежала взглядом и с таким удивлением поглядела на Лаврова, что Сергей Семенович невольно покраснел: "Фу ты, какую сморозил глупость!" Он уже потянулся было за рулончиком, но тут администратор неожиданно положила трубку мимо аппарата, изумленно вздернутые брови поползли вниз, на место, что-то горькое промелькнуло на холеном и умело подкрашенном лице, которое она тут же прикрыла ладонями, и так, без движения и молча, сидела она, наверное, с минуту, если не больше, пока не загремел второй телефон.

Она отняла руки от лица – перед Лавровым опять был прежний администратор, отлично сознававший свою власть и могущество, быстрым жестом положила пищавшую трубку на место, а звеневшую сняла... И вдруг:

– Вас двухместный устроит?

Повернула голову и повторила вопрос со странной, какой-то виноватой, так не вязавшейся с ее холодно-вежливым лицом улыбкой:

– Сергей Семенович, вас двухместный устроит? У нас, к сожалению, все одноместные отданы участникам международного конгресса...

Лавров судорожно проглотил комок в горле – боже, администратор обращается к нему по имени-отчеству! – и раза три подряд кивнул: да, конечно, разумеется, вполне устроит!

Номер ему дали с видом на парк. Сергей Семенович постоял немного у окна, что-то знакомое почудилось ему в широкой аллее, он даже брови вздернул – совсем как администратор, одарившая его этим теплым, уютным номером... "Бывает же", – пробормотал он и, все еще не веря своему счастью, стянул с себя плащ, снял пиджак, сорвал галстук, сбросил туфли... На большее сил у него не хватило – так и рухнул на кровать в тщательно отутюженных перед командировкой брюках. Рухнул, закрыл глаза и... услышал:

– Вы у нас впервые?

– Угу, – ответил он. – Давно мечтал побывать а Ленинграде.

– Давайте тогда поступим так: мы изучим ваши предложения, посмотрим, насколько они приемлемы, а завтра с утра – за круглый стол. Не возражаете?

Лавров кивнул – разумное предложение. Тем более разумное, что он еще не устроился в гостинице. Да и город посмотреть...

– Гида вам организовать? – угадал его мысли начальник СКБ.

– Да, неплохо бы, – улыбнулся Лавров, вспомнив хорошеньких чертежниц, с любопытством поглядывавших на него, когда он шел по залу.

– Тогда за мной! – скомандовал начальник бюро и повел Лаврова в противоположный конец зала. И опять Лавров ловил на себе любопытные взгляды...

– Томи, – услышал он, – как у тебя сегодня день? Фантазируешь?

Лавров подошел к кульману и удивился: вот это гид! Перед ним стояла девчушка, едва достававшая ему до плеча. Невыразительное худенькое личико – попробуй запомнить такое с первого взгляда, волосы на затылке перехвачены резинкой, синий, в разноцветных пятнах халат чуть не до пят, рукава подвернуты... "Ну и воробей", – улыбнулся Лавров и окаменел с улыбкой на лице – в жизни не видел более пристального и внимательно-изучающего взгляда.

– З... зд... добрый день, – взял себя в руки Лавров.

– Здравствуйте, – сказала девчушка таким скучным голосом, что озадаченный Лавров вынужден был оглядеть себя с ног до головы: в дегте он, что ли?

– Так что, Томи? – сказал начальник бюро просительно. – Человек в Ленинграде впервые, в гостиницу не устроился...

Девчушка кивнула: ладно, все понятно.

– Ну вот и хорошо, – обрадовался шеф. – Так мы вас ждем завтра в девять? – это уже Лаврову. – Положитесь во всем на Томи, она у нас молодец. Ну, будь, Томи, – помахал он им рукой и исчез в своем кабинете.

"Кем она у них работает? – размышлял Лавров, дожидаясь гида в коридоре. – Чертежный стол да еще кульман... А, – сообразил он, вспомнив про пятна на халате. – Художница, плакаты пишет".

Он почти угадал: его гид оказалась модельером.

– Вот не знал, что СКБ занимается модами! – рассмеялся Лавров.

– Почему модами? – возразила Томи. – Я работаю над моделями.

– А! – понял Лавров. – Дизайн... Художник-конструктор?

– Да, – подтвердила Томи. – Дизайн.

Они прошли через стеклянный лабиринт дверей и очутились под огромным бетонным козырьком. По-прежнему, как и утром, шел мелкий въедливый дождь, и Лавров машинально поднял воротник. "Дизайнер... Сколько же ей лет? Должна закончить, по крайней мере, художественное училище..." И он снова покосился на своего гида: да нет, восемнадцать от силы. "Пичуга, неожиданно для самого себя пожалел он вдруг ее. – Никто и не заметит такую пичугу".

– Вы не боитесь дождя? – спросил он, видя, что девушка вышла без зонтика и с открытой головой.

– Я люблю дождь, – ответила она без всякого выражения, как отвечают на риторический вопрос: "А вы не голодны?"

Они сели в троллейбус и куда-то поехали. Лавров ни о чем больше не спрашивал, решив потерпеть до удобного случая, а там как-нибудь отделаться от своего гида. Он не сомневался, что и ей его общество так же тягостно и что она выполняет лишь просьбу своего шефа.

– Вон, видите, Сергей Семенович, сфинксы, – услышал он вдруг и с изумлением оглянулся на свою спутницу: откуда она знает его имя?

– А? – спохватился Лавров. – Сфинксы?

Сфинксы остались где-то позади.

– Вы в какой хотели бы жить гостинице? – спросила она спустя минуту и вновь посмотрела на него внимательно, изучающе. Лавров понял, что ей почему-то важно, какую он назовет гостиницу, но все названия, а он утром объехал с полдюжины, не меньше, выветрились из головы совершенно, и он сказал с усмешкой:

– В ленинградской, конечно.

Она с серьезным видом кивнула – хорошо, заказ принят, и чуть улыбнулась, из чего Лавров понял, что его шутку она оценила.

Но оказалось, что есть на самом деле такая гостиница – "Ленинградская". Туда она его и привела.

Перед администратором, разумеется, стандартная табличка: "Мест нет". Однако его спутница сказала: "Посидите, пожалуйста" – и подошла к барьеру. Разговаривала она с администратором довольно долго, ему даже стало жаль ее – чего она впустую тратит время? – как вдруг Томи вернулась и подала зеленый листок:

– Заполните, пожалуйста. К сожалению, номер только двухместный.

"Господи, матерь богородица! – молитвенно воскликнул Лавров, уже испытавший все муки бескоечного командированного. – Да мне бы хоть в двадцатиместном..." Но вслух он выразил изумление:

– Как вам удалось уговорить эту тигрицу?

– Я ей сказала, что вы в Ленинграде впервые, что приехали по важному делу и что у вас очень мало времени, поэтому вы и хотите поселиться в центре, на Исаакиевской площади, – серьезно, без малейшего намека на улыбку говорила Томи, а пораженный Лавров смотрел на нее, не зная, что делать. Благодарить? Хохотать во все горло? Да он утром не только объяснял, что приехал впервые, что приехал по важному делу, что всего на три дня... Он всем этим мымрам показывал телеграмму с вызовом! Шоколад подсовывал...

– Ну, знаете, – рассмеялся Лавров наконец и в порыве благодарности протянул своему гиду шоколад. – Я потрясен.

Шоколад она взяла, поколебавшись, и спрятала в карман плаща.

– Я вас подожду здесь, ладно? – сказала она, глядя в пол.

Пообедали они тут же, в соседнем доме была столовая. Впрочем, обедал он один. Томи заказала себе лишь Черный кофе.

– Не хочется, – сказала она и объяснила, почему не хочется: – В этом доме "Астерия".

– Ну и что? – удивился Лавров, а про себя подумал: "Плохо готовят здесь, что ли?"

– В "Астории" жил Есенин, – ответила она на его "ну и что?", чуть запнувшись на слове "жил". Но он опять ничего не понял.

– Он жил здесь в последний раз, – не очень внятно и опять споткнувшись, теперь уже на слове "последний", объяснила она, и Лавров наконец сообразил:

– А! То-то мне знакомо это название... Значит, он здесь и покончил с юдолью земною?

Она ничего не ответила и отвернулась к окну. А он почувствовал, что есть ему в этой роскошной столовой расхотелось совершенно.

– Что бы вы хотели посмотреть в Ленинграде? – спросила она, когда они вышли из столовой под дождь.

– Ну что... Музеи, конечно.

– В Ленинграде сорок восемь музеев, – сказала она, чуть улыбнувшись.

– Вот как? Ну тогда в Эрмитаж.

Она подумала о чем-то своем и стала рассказывать об Исаакии, о его архитекторе Монферране, о памятнике Петру I, напротив которого они стояли... А потом вдруг перебила сама себя:

– Давайте лучше пойдем в Русский музей.

– Всегда готов! – шутливо отсалютовал Лавров и взял своего гида под руку.

После обеда настроение у Лаврова исправилось совершенно. Да и почему бы нет? Номер в гостинице отличный, с видом на этот самый Исаакии, о котором она наговорила столько любопытного, обед тоже был превосходный... Так почему не сделать приятное для пичуги, которая все это ему организовала? Русский так Русский, пешком так пешком. Вот только дождь...

– Вы в самом деле любите дождь?

На этот раз он, кажется, угадал – его спутница оживилась.

– Вам повезло, – сказала она с улыбкой. – Настоящий Ленинград можно увидеть только в такой дождь. Видите, – обвела она вокруг себя рукой, как смягчены, размыты все краски и линии? Он и есть такой, мой город, мягкий, нежный...

– Ого! – воскликнул Лавров. – Вы прямо как в любви объясняетесь.

– А я люблю мой город. – В ее голосе прорвались вызывающие нотки. – И вы, если бы пожили дольше у нас, тоже бы его полюбили.

– Да? Возможно, – согласился Лавров и вновь, теперь уже с интересом, оглядел своего гида: высокий чистый лоб, на бровях блестят капельки дождя... "А в ней, пожалуй, что-то есть, – решил он. – Да и лет ей не меньше двадцати пяти", – сообразил он, разглядев у глаз морщинки, и это открытие неизвестно почему его обрадовало.

Русский музей поразил Лаврова своей грандиозностью, пышностью, бесконечностью...

– Откуда вы все это знаете? – окончательно запутавшись в именах художников, в картинах, течениях, школах и модах, сказал Лавров, и против воли в его голосе прорвалось раздражение. Она уловила эти нотки раздражения, бросила на него внимательный, а ему показалось – насмешливый взгляд и взяла его под руку:

– А Эрмитаж в два раза больше Русского. Пойдемте, я устала.

Они присели на диванчик в зале Айвазовского, и Лавров сообразил, что этот отдых она устроила не себе, а ему.

– Вы что – штатный гид в СКБ? – спросил он грубовато, давая разрядку своему раздражению.

Она опять на него глянула – быстро, с улыбкой и сказала:

– Я закончила модель крана. Следующая работа – ваша машина. Вы привезли чертежи общего вида?

– Привез, – буркнул Лавров – не ожидал, что дизайнером его машины будет эта пигалица.

– Я вам придумаю хороший силуэт, – рассмеялась она. – Вы не будете на меня сердиться. У вас будет красивая машина.

Лавров молчал. И тогда она снова рассмеялась – тихо, в кулачок:

– Я ведь закончила институт имени Репина. Это, знаете, бывшая Российская академия художеств. И у меня уже есть диплом за автопогрузчик. Диплом первой степени, между прочим, второе место.

Лавров усмехнулся:

– А вы умеете...

– Подать себя? – опять рассмеялась она, теперь уже открыто.

– Не городите чепухи, – рассердился он. – Как вас звать?

– Томи.

– А правильно?

– Томи.

– Но отчество-то у вас есть?

– Есть. Но я не люблю, когда меня зовут с отчеством. И вы меня не зовите, ладно?

Лавров усмехнулся и посмотрел на нее ее же взглядом внимательно-изучающим. Томи выдержала взгляд, осторожно дотронулась до его руки и сказала:

– Посмотрите, какая уравновешенность в картинах Айвазовского. Да и вообще все старые мастера очень много уделяли внимания уравновешенности композиции... А мне, знаете, за что присудили диплом? За четкость и лаконичность силуэта. Я ведь скульптор. Скульптор-неудачник, да?

Лавров, мельком глянувший на "Девятый вал", на который она показала рукой, теперь озадаченно, с удивлением рассматривал ее лицо: тот же высокий лоб, те же серо-голубые глаза, тот же длинный безвольный рот... Но сколько жизни, сколько радости в облике этого серого воробышка!

– Знаете что, – поднялся Лавров неожиданно для самого себя. – Я страшно не люблю гидов. И музеи в том числе. Пойдемте отсюда на свежий воздух – я хочу посмотреть ваш любимый город. И вообще: давайте лучше я буду вашим гидом. А то смешная ситуация: такой огромный детина на поводке у...

– У моськи! – выпалила Томи и рассмеялась, зажав рот рукой.

Они пробродили по улицам остаток дня и весь вечер. Лавров слушал ее рассказы, не очень вслушиваясь, – пусть говорит! Где-то на ходу, в кафетерии, они поужинали, и Томи на этот раз взяла себе наравне с ним: два бутерброда и слойку. Лавров затащил ее в огромный магазин, и они долго ходили между витрин, а Томи отказывалась от всяких подарков, но вдруг он по какому-то наитию, не спрашивая ее, купил сувенирное бра в форме старинного уличного фонаря, и Томи расцвела.

Потом они очутились в каком-то парке. Играла музыка, шел дождь, и с недалекого проспекта доносился чуть приглушенный деревьями шум машин.

– Давайте посидим, – сказала Томи. – Тут есть детские качели, они под крышей... Посидим?

Она нашла эти качели под крышей, бросила на них коробку с бра и пригласила:

– Садитесь, здесь сухо.

Лавров сел рядом, качели качнулись...

Кто-то стучал в дверь.

– Да! – крикнул Лавров, вскакивая с кровати. – Войдите.

Пришел сосед.

– Извините, вот это моя кровать? Извините, пожалуйста, а курить в номере можно? Нет, нет, раз вы не курите... Извините, а горячая вода есть? Извините, пожалуйста, вы сейчас не будете принимать душ?..

Лавров сбежал от этого "извините" через пять минут. Ушел из теплого, уютного номера, почти не отдохнувший, злой и хмурый. И погода была под стать его настроению – шел мелкий, почти невидимый и неощутимый дождь. "Как тогда", – мелькнуло воспоминание, и Лавров с удивлением огляделся: да, этот проспект ему был хорошо знаком. И парк... Парк...

Он перешел проспект, огляделся, увидел широкую аллею, украшенную фонарями в виде белых зонтов, а дальше ноги понесли сами: по аллее до поворота направо, потом еще один поворот... "Детская площадка", – прочел он и через десять-пятнадцать шагов стоял перед качелями под крышей. "Тут есть детские качели, они под крышей... Посидим?"

Он колебался – это было неожиданно, он почти забыл ее голос, не говоря уже о лице... "Садитесь, здесь сухо".

Он сел, качели качнулись... Она, кажется, вскрикнула, а может, ему показалось – все получилось слишком быстро. Он только почувствовал у себя на подбородке ее мокрые волосы и провел по ним ладонью...

Она не отпрянула, не пошевелилась. Замерла. И он, почти не соображая, что делает, осторожно прикоснулся ладонью к ее щеке.

– Какой вы нежный! – прошептала она тихо, чуть повернула голову, и он на своей ладони ощутил ее губы. – Поцелуйте меня, – прошептала она ему в ладонь так тихо, что он едва расслышал...

Здесь, на качелях, они просидели до глубокой ночи. Шел мелкий, въедливый дождь, но у них под крышей было сухо. Постепенно смолкли все звуки: сначала музыка, потом голоса людей, потом начал стихать шум машин на проспекте. И был такой миг, когда она очнулась, отпрянула и спросила, почти выкрикнула с вызовом:

– Я хорошо целуюсь, правда?

Он не стал ей отвечать, а привлек к себе и опять, как в первый миг, осторожно, ощущая дрожь в пальцах, провел по ее мокрой от волос щеке.

– Вы правда нежный, – услышал он шепот, и этот доверчивый шепот вдруг отдался в его сердце болью. "Как все глупо, не нужно... Зачем мне это? Вот тебе и гид..." – подумал он, впервые за весь вечер вспомнив о жене и детях.

А потом она плакала – необъяснимо, беззвучно, давясь слезами, и он ее успокаивал, говорил какую-то чепуху. Она притихла, словно согрелась у него на груди, и вдруг сказала:

– Спеть вам песенку? Старую шотландскую песенку о Томи, который любит качели.

И запела, не дожидаясь его ответа:

Ты любишь качели, Томи?

Вверх-вниз, вверх-вниз...

Как хорошо ты смеешься, Томи,

Еще разок улыбнись!

– Хм – сказал он, понявший, что эту "старую шотландскую" песенку она придумала сама, и обрадовался, что догадался сам – без ее объяснений. – А дальше?

– А дальше песенка грустная, – сказала она, – но все равно конец у нее хороший.

И вновь запела:

Но почему ты плачешь, Томи?

Вверх-вниз, вверх-вниз...

Разве от счастья плачут, Томи?

Лучше смеющейся мне приснись!

– Хорошая песенка, правда?

– Угу. Значит, вы от счастья плакали?

– Угу. А вы этого не поняли?

– Теперь понял...

Они опоздали и на троллейбус и на метро. Оказалось, что она живет на Выборгской стороне, где-то у черта на куличках – пешком туда и до утра не доберешься. Пришлось ловить такси, уговаривать шофера, дать ему трешку вперед – теперь уже уговаривал и вообще был гидом Лавров, потом была длинная, молчаливая дорога по ночному городу, а в голове у Лаврова, словно на заезженной пластинке, вертелся один и тот же вопрос: "Зачем мне это?.." И еще предчувствие что добром эта поездка не кончится.

Но где-то уже за Невой, он вновь почувствовал у себя на плече ее голову, повернулся чуть, и опять у него под губами оказалось ее лицо, мокрое от дождя, а может, и от слез – попробуй разбери в темноте, что с ней происходит, и опять он под сердцем почувствовал ноющую боль.

– Хотите шоколаду? – услышал он шепот.

Он в самом деле не знал, хочет ли есть, голоден ли, она этот вопрос решила за него сама: вытащила плитку, развернула и стала кормить его дольками.

Таксист не довез до дому – дорогу преградила свежая траншея. Пришлось выбираться под дождь. Томи сказала что дойдет сама, что тут уже рукой подать, а с Выборгской сейчас к Исаакию можно выбраться только на такси, но, пока он соображал, как поступить, таксист уже уехал.

– Пойдемте, – сказала Томи и дотронулась до его руки.

Она жила в старом трехэтажном доме напротив какого-то завода. В квартире было много хозяев, он догадался об этом по разноцветным почтовым ящикам, набитым на дверь, и в нерешительности остановился на площадке:

– Ну вот и ваш дом...

– Не будете же вы стоять здесь всю ночь, – улыбнулась Томи. И добавила, едва усмехнувшись: – Я одна живу. Отец, когда мне исполнилось восемнадцать, переехал на другую квартиру.

Она запнулась на слове "переехал", и он догадался, что отец ее не переехал, а женился.

У нее была высокая и длинная комната с циркульным окном. Шкаф у двери, за ним тахта, стол с коробками пластилина, карандаши в стаканах...

– Это мамина комната, – сказала Томи тихо. – Она здесь жила почти всю блокаду. Не захотела эвакуироваться...

И – через небольшую паузу:

– Я сейчас приготовлю чай.

– Нет, нет, – запротестовал Лавров. – Уже поздно – какой чай?

– Да? – удивилась она. – Ну тогда...

Она открыла шкаф, вытащила белье, подушку, быстро постелила на тахте и сказала, глядя в пол, точь-в-точь как в вестибюле гостиницы:

– Ложитесь.

И она выскочила из комнаты.

"Черт побери, – выругал он себя. – И номер есть, а вот... Однако что теперь делать?" И вслух сам себе ответил:

– Спать.

Потушил свет, разделся и лег. Минут через пять дверь осторожно открылась: "Можно? Вы легли?" – но он промолчал, он увидел, что в дверном проеме торчит угол раскладушки.

Раскладушку можно было поставить только рядом с тахтой. Она постелила, разделась за дверцей шкафа и в ночной, до пят, сорочке – все это он видел сквозь смеженные веки – юркнула под одеяло.

– Спокойной ночи, – прошептала она.

И тут он понял, что круглый идиот и в какую влип глупейшую историю.

Утром он проснулся. И сразу все вспомнил, и ощутил под сердцем ноющую боль. "Этого еще не хватало, – разозлился он на себя. – Не надо было быть слюнтяем... А может, она не спала всю ночь?"

Повернулся на бок, чтобы увидеть раскладушку, а увидел широко открытые, темные и тревожные глаза.

– Не спится. Томи? – сказал он как можно бодрее и все же фальшивя.

– Я сейчас встану, – быстрым шепотом сказала она. – Отвернитесь, пожалуйста, к стене.

Он отвернулся, закрыл глаза, но все равно все видел: и как она откинула одеяло, и как опустила ноги на пол, и как прошла за дверцу шкафа... "Дурак", – скрипнул Лавров зубами.

Когда он выходил из комнаты, в коридоре была уже женщина.

– Доброе утро, – вынужден был он поздороваться.

– А? – широко открыла глаза женщина. – Доброе... – Она с любопытством, но в общем-то безобидным любопытством осмотрела его с ног до головы и забросала вопросами: – Значит, это вас вчера Томи таскала по городу? Вы впервые в Ленинграде? Понравился вам город? С гостиницами у нас только плохо. Но мы вас устроим, у меня приятельница в "Октябрьской"...

– Спасибо, – вставил наконец слово Лавров.

– А, Томи! – повернулась женщина к двери ванной. – Опять ночевала на раскладушке? А я думаю, кто взял? А чего ты не пришла к нам? У нас же диван...

– Вы уже спали.

– Спали? – всплеснула руками женщина. – Ну и что? Нет, Томи, ты все-таки несносная... Чай будете пить? – снова вспомнила она о госте.

– Нет, нет, ехать надо, – испугался Лавров и потянулся к плащу на вешалке.

– Я вас провожу, – тихо, не глядя на него, сказала Томи. – Вы не найдете остановки.

– Нет, что вы! Объясните, все найду сам.

Он заехал в гостиницу, побрился, умылся, выпил две чашки кофе в буфете, но боль под сердцем так и не прошла. "Стенокардия, – решил он. – Этого еще не хватало!"

Весь день прошел в переговорах, в утряске разных пунктов протокола согласования... Да что уж кривить душой: покладистым он был в тот день, ряд пунктов стоило бы отредактировать иначе, в свою пользу, но спорить с таким любезным начальником конструкторского бюро... И все время он помнил, ни на секунду не мог забыть о том, что в другом конце зала, за высокой доской кульмана в огромном, не по росту халате сидит и прислушивается к спорам за "круглым столом" маленькая сероглазая женщина. "Ты любишь качели. Томи? Вверх-вниз, вверх-вниз..." Раза два он даже тряс головой, чтобы избавиться от этой прилипчиво-тоскливой песенки, и был бесконечно рад, когда начальник СКБ распустил наконец своих коллег и пригласил Лаврова к себе в кабинет – подписывать отпечатанный протокол.

– Итак, – улыбнулся начальник СКБ, – по самым скромным подсчетам, мы с вами сэкономили пару дней. В вашу пользу – будете иметь возможность получше познакомиться с Ленинградом.

В его пользу! Как раз эти два дня его, Лаврова, главный конструктор и поставил ему в вину: "Что у тебя горело? Не мог позвонить мне, посоветоваться, прежде чем подписывать кабалу? Русским языком сказал: не торопись! Семь раз прикинь, а на восьмой предложи свою формулировку..."

– Томи! – крикнул начальник СКБ в полуоткрытую дверь.

– Нет, нет, – запротестовал Лавров. – Я ее и так вчера затаскал до полусмерти.

– А, – сказал начальник бюро. – Не смею задерживать. Ваша командировка? Каким числом отметить?

– Завтрашним.

– Завтрашним? – удивился начальник бюро. – Так быстро?

– Да, знаете... – смутился Лавров. – Завтра у меня день рождения.

– Ах вот как! – воскликнул тот, пожимая руку. – Поздравляю. И от моих сотрудников. Томи! – опять крикнул он в дверь, но Лавров и на этот раз остановил:

– Не надо. Она, наверное, уже домой ушла!

Он заехал в агентство Аэрофлота, купил билет, а потом как угорелый носился по магазинам. Столько заказов – одуреть можно. Маме, детям, жене, соседям...

В гостиницу вернулся измученный. Переоделся, умылся и прилег, чувствуя, как с каждой минутой все сильнее колет под сердцем. "Хоть бы позвонила, что ли", – неожиданно поймал он себя на желании услышать ее голос. "Вверх-вниз, вверх-вниз..." Встал, подошел к окну, отдернул штору и долго смотрел на площадь, посреди которой поднял на дыбы коня Петр I. Вечер был теплый, светлый, от вчерашнего ненастья не осталось и следа, и на площади было много гуляющих. "Походить, может? Белые ночи ведь..." Но тут же подумал, что сердце ноет, а завтра лететь в самолете... И тут же, перебивая это трезвое соображение, опять прежнее, тоскливое желание: "А может, все-таки позвонит..." Так и не пошел погулять и долго, далеко за полночь, пока не принял таблетку, лежал, ожидая звонка, злясь и на себя, на свое слюнтяйство, как он определил свое вчерашнее поведение, на свое сердце, разнывшееся так не вовремя, а еще больше – на нее. И пока не уснул, видел перед собой, на белой стене, огромную площадь со вздыбленным конем и черным, пугающим своей громадой собором. Потом собор качнулся... "Какой вы нежный, – услышал он ее голос. – Поцелуйте меня..."

Лавров вскочил и чуть не упал – так занемели у него ноги. "Хватит с ума сходить, – разозлился он. – Что было, то было..."

Лавров вышел на проспект, огляделся, увидел станцию метро и решительно направился к ней. "Нечего терять время, – решил он. – Доберусь до Невского, хоть заказы выполню..." Но вышел не на той станции, а потом, как выяснилось, и вообще сел не на тот поезд и долго чертыхался, разбираясь в схеме. Разобрался, все вроде понял, а вышел опять не там – поторопился. Но ждать следующего поезда не стал из принципа, решив одну остановку пройти пешком. Вышел на Владимирской площади, с удивлением оглядел толпу цветочниц, чуть было не купил букет гвоздик – уж больно хороши были, но вовремя спохватился, что дарить некому, спросил, как пройти к Невскому, и пошел, зябко поеживаясь от холодного и въедливого дождя.

До Невского он так и не дошел. Вдруг поднял голову и увидел, что стоит у театра. "Так мы с ней в театр и не попали, – вспомнил он. Против воли и неожиданно для себя шагнул к кассам. – Как она хотела в театр – странно даже", – вновь всплыло отчетливое воспоминание о том вечере: шли, шли, вдруг неожиданно оказались перед каким-то театром, может, даже перед этим самым, она посмотрела на него таким просительным взглядом... Долго и напрасно он тогда вымаливал у кассира: "Парочку билетиков на сегодня".

Перед кассой была небольшая очередь, но из обрывков фраз он понял, что билеты можно купить лишь на конец недели. И когда подошла его очередь, он, повинуясь какому-то властному внутреннему голосу, вдруг вместо денег протянул кассиру рулончик.

Он не смотрел на кассира. Он знал, что она с удивлением развернет, с удивлением прочтет: "Свидетельство Сергею Семеновичу Лаврову..."

– Вам на сегодня? – услышал он голос. – Два?

Повернулся лицом к окошечку и встретился с изумленными (а может, испуганными?) глазами молоденькой женщины.

– Н...нет, мне один, – покраснел Лавров.

– Пожалуйста, партер. Очень удобнее место.

Лавров взял рулончик, развернул – в нем лежал билет.

– Хм... – только и нашелся что сказать он и поспешно отошел от кассы.

Спектакль ему не понравился. А может, ему было не до спектакля, так и стояли у него перед взором изумленные глаза кассирши. "Что она там такое вычитала? – в который раз спрашивал сам себя Лавров. – Обыкновенная шутка... А может, я что-то не так прочел? Может, в тексте там совсем другой, непонятный мне смысл?.."

Стараясь не шуметь, он извлек из внутреннего кармана пиджака несколько помятый рулончик, развернул на коленях... Слишком темно было в зале, чтобы можно было прочесть мелкий, к тому же весь в завитушках текст. Кроме слова "Свидетельство", своего имени и даты, он сумел разобрать лишь "Томи"...

Он увидел ее в аэропорту.

– Томи? Какими судьбами? Как вы узнали рейс? – обрадовался он и кинулся к ней, роняя на ходу свертки.

Секунду-две, словно не веря, она впитывала его слова, и вдруг вспыхнули, засинели счастьем ее глаза.

– Вот, это вам, – сказала она, протягивая бумажный рулончик и смеясь глазами. – Вы сегодня именинник, да? Я вам хочу сделать подарок. Подарок такой большой, что вам его не увезти. Поэтому я вам вручаю свидетельство на владение моим подарком. Берегите его. В следующий раз, когда вы приедете в Ленинград, этот город будет уже ваш. И вам не придется больше мучиться с гостиницами...

Томи засунула рулончик ему за пазуху.

– Только не потеряйте, ладно? – сказала она, по-прежнему смеясь одними глазами. – А теперь идите, – подтолкнула она его. – Посадку на ваш объявили.

Он подобрал свертки, руки оказались занятыми... Шагнул к ней, но она покачала головой: "Не надо, идите..."

И осталась у выхода на перрон с прижатыми к губам пальцами.

Он едва не потерял ее рулончик. На трапе, когда поднимался в самолет, вдруг почувствовал что-то неладное, оглянулся...

– Это вы уронили?

Рулончик оказался дарственным актом. На плотной меловой бумаге золотом был вытиснен кораблик Адмиралтейской иглы, справа от кораблика крупным шрифтом напечатано слово "Свидетельство", а ниже старинным шрифтом тушью было написано:

"Сергею Семеновичу Лаврову.

Самое дорогое, что у меня есть на свете, – мой город. Мой город со всеми его дворцами, площадями, парками, театрами. Однажды я решила, что подарю город человеку, который знает, что такое счастье. Пусть этот человек, решила я, будет не только самым счастливым, но и самым богатым ведь ему будет принадлежать самый прекрасный на земле город! Дарю Вам мой город, Сергей Семенович, он отныне к Вам будет так же ласков и нежен, каков Вы сам, – ведь я теперь знаю, какой Вы удивительный человек!

Ваша Томи".

И чуть ниже, чернилами: "Дарственный акт заверяю, нотариус..." Подпись, дата и большая гербовая печать.

"Чудачка, – усмехнулся Лавров, свертывая рулончик. – Даже нотариуса уговорила приложить печать". И вдруг его осенило: "Ба! Конечно же, все дело в этой печати. Не будь печати, кто бы стал читать бумажку? А так вполне официальный документ, даже на администратора гостиницы действует".