Текст книги "Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова"
Автор книги: Юрий Дружников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
В газетном отчете из зала суда читаем: "Старик Морозов пытается принять на себя "иисусов" вид. Он говорит: "Я принимаю на себя весь грех, как принял иисус христос на суде иудейском". Имя Иисуса Христа в газетах тех лет писалось с маленькой буквы. Но дело не в этом. Христос, как известно, не был виноват, и намек деда весьма прозрачен.
Но сохранились и другие отчеты о поведении деда. Писатель Яковлев в книге говорил позднее, что дед в убийстве так и не признался: "Я и в лесу не был, на лежанке весь день отдыхал" – "Кто же убил?" – "А я знаю? Ничего я не знаю". Репортер местной газеты Антонов, присутствовавший на суде, также утверждал, что дед виновным себя на суде не признал, категорически отказался от данных на следствии показаний. Антонов писал: "В один из моментов допроса плачет мать... Плачет дед, однако остается тверд и продолжает отрицать свое участие в убийстве". Ни судьи, ни прокурор, ни свидетели не смогли предложить ни единого конкретного доказательства, что дед убивал. Несколько человек, присутствовавших в зале суда, нам заявили, что дед виновным себя так и не признал. Чем же вызваны тогда колебания в поведении Сергея Морозова во время следствия, только ли пытками и избиениями? Его линия менялась из-за внука Данилы, показания которого были единственной уликой.
"Данила был дурачок", – рассказывала нам Татьяна Морозова. "Хорошего ничего в нем не было, – говорила Королькова, – оторви да брось. Но тупой он не был". В записях Соломеина находим: "Данила Морозов низкого роста, угрюмый. С людьми плохо разговаривал... с молодежью мало ходил. С девками не крутил". Беркина утверждает, что Данила был "чокнутый".
Иное заявили его учительницы. Позднина уверяла, что Данила с интересом учился и неплохо (в отличие от Павлика) говорил по-русски. Первое время он был даже переводчиком между русской учительницей и белорусскими детьми. К двоюродному брату Павлику Данила относился хорошо. Учительница Кабина вспоминала: "Данила и Павлик учились вместе. Данила вовсе не был таким, как его изображают. Не вышибала и не мрачный дебил. Косил сено, пахал. Это был жизнерадостный трудяга-парень, немного простодушный. Сложения крепкого, невысокого роста, добрее и великодушнее Павлика. Если и дрался, то как все подростки. Данила не пил, как пишут. Тогда в деревне пили редко, а молодежь и подавно. Самогона не варили, потому что хлеба не хватало".
Данила, сын Ивана, который ушел жить в соседнюю деревню, был вскормлен и воспитан дедом и бабушкой, у которых прожил лет шесть. Дед собирался оставить Даниле нажитое. Печать называла Данилу "кулаком", но это нелепость. Данила своего имущества не имел вообще, хотя был трудолюбив, здоровьем не обижен и, когда вырос, стал опорой стариков.
Учительница Кабина уверяла нас: "Данила в те дни исчез". Когда стали арестовывать, он убежал к отцу Ивану в соседнюю деревню, сделав это по совету деда. Данилу арестовали быстро, но маловероятно, что дед стал бы губить любимого внука. Между тем следователь писал, что это именно так.
"Во время ареста, – говорится в деле, – сидели обои в амбаре при сельсовете, где старик Морозов Сергей подговорил своего внука Морозова Данилу показать при допросе, что якобы пионера Морозова Павла и его брата Федора убил он, Морозов Данила". Слово "якобы" показывает, что следователю с самого начала было ясно, что Данила не убивал. И следователь сразу стал склонять неопытного Данилу к разоблачению деда.
На деле, когда арестованных уводили из деревни в Тавду, дед опять попытался спасти внука. Едва подошли к лесу, дед ему что-то шепнул, и Данила снял котомку с одного плеча, чтобы сбросить ее и рвануться в сторону. Соломеин записал показания очевидца. Конвоир сказал: "Одень на оба плеча, сволочь, а то пальну вдогонку".
Сидя в следственном изоляторе, Данила первое время выполнял наказ деда от всего отпираться. Тогда, по воспоминаниям Байдакова, который ссылается на рассказы уполномоченного из райкома, Данилу посадили отдельно и к нему впустили "наседку". Так называют доносчика, специально подсаженного в камеру. Стал "наседка" втираться Даниле в друзья, сказал, что у него есть связь с волей. И действительно – "наседке" принесли водки и еды, и оба хорошо выпили. "Наседка" стал говорить, что Данилу, конечно, расстреляют, но могут и помиловать, если он покажет на деда и других. Деду все равно скоро помирать, а Даниле жить да жить... Данила и тут не отступил.
Тогда за Данилу взялся более опытный уполномоченный Секретно-политического отдела ОГПУ Быков. Он, в отличие от предыдущих следователей, на допросах говорил с Данилой без угроз и брани. От него Данила услышал, что дед указал на внука как на убийцу. Это был следственный прием, старый как мир. Но неискушенный Данила клюнул на приманку и дал показания против деда, а значит, и против себя. Провели между ними очную ставку, на которой Данила показал, что дед антисоветчик и убийца, а разъяренный предательством внука дед – что убийца – Данила. Этого следователи и добивались.
В секретной спецзаписке по вопросу террора, рапортующей об успехе допросов, вина Данилы полностью отсутствует: "При допросе Морозова Данилы 16.9.32-го года последний показал, что убийство пионера Морозова и его брата произвел Морозов Сергей только за то, что Морозов Павел как пионер проявляет активность в проводимых мероприятиях Советской власти и партии на селе, кроме того, выказывает про кулацкие проделки властям. Морозов Сергей все время вел и ведет тесную связь с местным кулачеством, к Советской власти настроен враждебно, до убийства детей, указанных выше, завсегда, когда их видел, то наносил им угрозы со словами: "Обождите, щенята-коммунисты, попадетесь мне где-нибудь, я вам покажу и с вами расправлюсь" (выделено в оригинале – Ю.Д.). Это он говорил в присутствии Татьяны (мать зарезанных детей), своей жены Морозовой Ксении и внука Морозова Данилы".
Следствие сразу сдвинулось с мертвой точки. Данила стал незаменимым помощником следователям. Пошли одна за другой очные ставки. Все обвиняемые отрицали свою вину – Данила всех обвинял. И хотя он путался, следователи подправляли его как надо. То обстоятельство, что он был посажен отдельно, тоже доказывает, что он помогал следствию.
Но важнее другое: как видим, в показания Данилы сразу были добавлены все те политические соображения, которые нужны для будущего показательного процесса. Стало ясно, что дело почти готово. Это подтверждают и даты: Данила дал нужные показания против деда 16 сентября, а 17-го отправляется наверх секретная записка о победе следствия. В этот же день в районной газете "Смена" торжественно сообщается, что следствие уже закончено.
"Производит впечатление простого, тихого деревенского парня, говорится в отчете о судебном заседании. – Встав перед столом суда, он заявил: "Здесь старик много путал, говоря правду и неправду, то признает себя виновным, то нет. Я буду говорить все так, как было". Журналист Антонов писал в газете "На смену!", что за два с половиной месяца допросов Данила сообщил пять-шесть вариантов участников преступления, и каждый раз потом брал свои слова обратно. Фантазии Данилы не смутили ни следствие, ни суд. Напротив, Данила оказался великолепной находкой: он аккуратно подписывал все, что перед ним клали на стол, охотно повторял, что поручали.
В свете поведения Данилы становится понятнее линия поведения деда. Пережив на воле предательство трех внуков – Ивана Потупчика, Павла и Федора, – Сергей Морозов защищал остатки семьи. Данила был последней надеждой деда, его опорой, единомышленником. И вот его четвертый внук продался басурманам. Такого поворота дед не ожидал, и это его надломило.
Мы можем только представить себе лютую обиду, которую испытывал Данила, когда в награду за свои старания получил смертный приговор, как и все.
Но жизнь Данилы не оборвалась. Учительница Кабина рассказала нам: "В Герасимовке ни почты, ни почтальона не было, а кто ехал из города, привозил письма, и они лежали на столе в сельсовете. Никто писем не трогал – ведь все в деревне неграмотные. После суда в газетах сообщили, что убийц расстреляли. Прошло месяца три. Как-то смотрела я почту в сельсовете. Вижу странный конверт: листок из книжки вырван, сложен и по краю зашит ниткой, сверху адрес написан и моя фамилия. Я открыла письмо, стала читать и глазам не верю. Данила писал, что стариков расстреляли, а он еще жив. И само письмо доказывало, что он жив: почерк Данилы я сразу узнала, ведь он мой ученик!"
– Где же это письмо? – спросили мы Кабину, навестив ее в ленинградской больнице, в которой она лежала после удаления катаракты.
– Сперва я его хранила, а потом стало страшно. Ведь официально объявили, что он мертвый, а у меня доказательство, что это обман. И я письмо уничтожила...
– Почему же его не расстреляли?
– А зачем расстреливать дармовую рабочую силу?
Учительница Позднина позже подтвердила, что Данилу не расстреляли "за большую помощь, оказанную советской власти". Его отправили в лагерь на лесоповал пожизненно. Фамилию ему переменили, стали звать Данила Книга (фамилия в белорусских деревнях распространенная). Рассказали об этом учительнице вышедшие на волю заключенные.
Глава седьмая. КТО ЖЕ УБИЙЦА?
Проводя наше частное расследование, мы то и дело натыкались на препятствие, затрудняющее поиск: следствием и показательным процессом занимались чекисты, но ни на процессе, ни в печати в связи с убийством детей Морозовых ОГПУ вообще не упоминалось. Кем, как и где проводилось следствие – об этом зрители и читатели могли лишь догадываться. Любопытно, что именно эта действующая тайно организация стремилась сделать процесс как можно более шумным.
Когда ОГПУ начало расследовать убийство? Из специальной записки по вопросу террора, находящийся в секретном деле в"-374, видно, что РУП (районный уполномоченный) ОГПУ Быков "от милиции забрал дело к себе" и начал допросы деда и Данилы 16 сентября 1932 года, то есть через десять дней после того, как были обнаружены трупы детей. А 17 сентября Быков уже отправил спецкурьера в Свердловск с рапортом, что райаппарат готовит процесс.
Быков не точен. Его подчиненный, помощник уполномоченного особого отдела Карташов, как видно из другого постановления, забрал дело в ОГПУ 13 сентября. Но и Карташов составил постановление позже, чем принялся за работу. Еще 12 сентября Карташов провел в деревне Герасимовке собрание, выступил на нем и отправил своему начальнику Быкову "Протокол в"-4". Текст гласит, что "убийство братьев Морозовых происходило по ранее намеченному плану группой чуждого элемента (кулачества и их подпевал)" и "что группа людей свой план ранее намеченный ударом ножа по несколько раз обоим братьям Морозовым привела в действительность". Собрание просит пролетарский суд выехать на место и эту группу чуждого элемента "привлечь к высшей мере социальной защиты – расстрелу". Одновременно неграмотные крестьяне, зная, что в деревне не было ни пионерии, ни комсомола, рапортуют наверх, что взамен выбывшего из рядов пионеров Павла записались в комсомол Чухонцев и Юдов, а Иван Потупчик и четверо других (из двадцати двух присутствующих) вступили в колхоз. Под протоколом интересная подпись: "Копия верна: РУП ОГПУ Быков". А подлинник о своевременной организации колхоза отправлен наверх, где его ждут.
Значит, 12 сентября ОГПУ организовало колхоз, и Карташов выступил на собрании от имени общественности, требуя расстрела убийц. В постановлении он сформулировал все те политические фразы, которые войдут потом в обвинительное заключение и лексикон прессы на долгие годы. Но и это не все: первый допрос Татьяны Морозовой сам Быков провел накануне собрания, 11 сентября.
Рассмотрим теперь загадочный документ, обнаруженный нами. Это "Протокол по делу в"-...". Номер дела не проставлен, поскольку оно еще формально не заведено. Но место для номера оставлено. Опрашивающий указывает свою фамилию и должность: "пом. Уполномоченного Карташов". "Опрошенный в качестве свидетеля" – Потупчик Иван, "образование низшее, канд. ВКП/б/", "отношение к подозреваемому или потерпевшему – посторонний". На самом деле опрошенный – внук Сергея Морозова и двоюродный брат Павлика Морозова.
В этом протоколе Иван Потупчик показал, что убийство было совершено "с политической точки, так как Морозов Павел был пионером и активистом, часто выступал на общегородских собраниях и говорил за проводимые мероприятия Советской власти, а также говорил про Герасимовских кулаков..." Далее перечисляются героические поступки пионера-активиста, разоблачавшего антисоветски настроенных лиц.
Но самое странное – дата на секретном документе: 4 сентября 1932 года. Ведь жители деревни и милиция узнали об убийстве только 6-го! Выходит, два человека – помощник уполномоченного особого отдела ОГПУ Карташов и его осведомитель, двадцатилетний деревенский парень, только что вступивший в кандидаты партии, Иван Потупчик – уже 4 сентября знают все подробности дела?!
4-го трупы еще лежат в лесу. Через двое суток крестьяне будут искать, и Потупчик "случайно" обнаружит детей. "Я их первым нашел", – гордо расскажет нам Потупчик через полвека о своем героизме, не подозревая о том, что нам известен секретный документ. Ведь выходит, что Потупчик знал, где искать!
Крестьяне добиваются приезда следователя, а следователь уже находится в Герасимовке. За двое суток до нахождения трупов Карташов уже опросил свидетеля Потупчика, и бумага готова. Преступники в ней уже указаны. Убийцами названы те самые антисоветски настроенные лица, которых после расстреляют, но пока они сами еще не знают, что они убили двоих детей. Потупчик будет активно участвовать в их арестах. В документе ни слова о том, когда и как совершено убийство, но уже утверждается, что оно политическое, классовое ("по кулацкой агитации"). И заявлено, что убит пионер и активист, то есть представитель революционной организации – все, что надо для показательного процесса.
На осведомителя Ивана Потупчика, милиционера Якова Титова и двух следователей ОГПУ Карташова и Быкова ложится тяжелое обвинение. Двоих из четырех нам удалось разыскать.
Итак, что известно об Иване Потупчике? "Иван пошел в школу уже взрослым, – вспоминает Королькова. – Ходил он в класс вместе со мной и Павликом к учительнице Кабиной. А после на ней женился. Прожил с ней года два и бросил". В упомянутом протоколе допроса Потупчик назван "одиноким", значит, женился он на учительнице после убийства. "Ванька сам сроду досыта не едал дома, так ямы в чужих дворах разрывает", – говорил о нем его дед Сергей Морозов в книге Соломеина "Павка-коммунист".
Учительница Кабина, бывшая некоторое время за Потупчиком замужем, рассказывала нам: "Иван часто бывал в Тавде по делам, а в деревне следил за односельчанами. Он был здоровый, энергичный, в партию первым в деревне вступил, держал дома винтовку. Он любил по ночам поручения выполнять, в дома заходить: "Одевайся! Вези хлеб в Тавду!" Сонные мужики пугались, везли". Он грозил Арсению Кулуканову еще до ареста самолично отправить его в лагерь. В газете "Тавдинский рабочий" от 21 ноября 1932 года мы нашли два доноса на соседей. Один анонимный, за подписью "Знающий", другой за подписью Ивана Потупчика.
У Ивана были основания для злобы на деда. Устинья, мать Ивана, рассказывала Соломеину, что дед приходил и требовал от нее, чтобы внук прекратил доносы на соседей. Устинья пересказала этот разговор сыну. "А ему чего нужно? – закричал Ванька. – Могилу ему нужно? Вырою. Знаю, что делаю. Никому не указать!"
В квартире Ивана Потупчика, на центральном проспекте Ленина в Магнитогорске, где мы навестили его, на видном месте стоял портрет Сталина, который при нашем следующем посещении был убран. Потупчик говорил медленно (перед этим у него был инсульт), жаловался на то, что случайные люди оттеснили истинных героев коллективизации. Подробности он рассказывал осторожно, пытаясь выяснить, что мы уже знаем. Впрочем, может, это нам только показалось, что он был настороже, так как наши подозрения зашли довольно далеко.
Потупчик охотно рассказал, что он с милиционером Титовым организовал поиски в лесу и трупы детей нашел первым именно он. "Только места убийства, на которых сейчас стоят два обелиска – Павлику и Феде, – фальшивые. Действительное место происшествия – на километр глубже в лес. Там, в высокой траве, дед с Данилой их зарезали. А близко к деревне ни один убийца не стал бы убивать".
Мы спросили у него дату, когда были найдены убитые дети, а также дату, когда был составлен первый протокол. Потупчик был готов к ответу. "За пятьдесят лет многое позабылось, – сказал он, – числа в печати неточные. Детей убили третьего сентября, это правильно, а найдены они были сразу. Так что протоколы вполне могли быть составлены 4 сентября. Потом сюда прибыла следственная группа из Свердловска и сразу заявила: "здесь был террор". Допрашивали полдеревни. Ну, я, конечно, участвовал, помогал. Взяли тех, на кого я указал. Никаких экспертиз не нужно было, и так ясно".
Потупчик рассказал, что его вскоре перевели из кандидатов в члены партии, а затем, сразу после суда, отправили служить в карательную дивизию ОГПУ. "За заслуги в области коллективизации", – добавил он.
Об Иване Потупчике много написано. Он был почетным гражданином Герасимовки, почетным пионером. Газеты называли его даже следователем, который раскрыл убийство Павлика Морозова. В 1961 году почетный пионер исчез с общественного горизонта. Он был осужден за изнасилование несовершеннолетней девочки. Вернулся он на свободу по амнистии, не отбыл срок полностью. После лагеря его опять хорошо устроили – на кадровую работу.
Каждый, кто жил в СССР, знает, кто "занимается кадрами". Газеты снова начали писать о нем как о герое, но уголовный розыск вскоре информировал газеты, и Потупчика перестали упоминать. Следователь уголовного розыска города Магнитогорска Яковенко, у которого мы навели справки, хорошо знал Потупчика и сказал о нем: "Почетный пионер изнасиловал пионерку. Как правило, такие люди совершают преступления неодократно, но не попадаются". Мы уже заканчивали работу над книгой, когда узнали, что Иван Потупчик умер.
Остановимся на второй фигуре из числа должностных лиц – на милиционере, а точнее, участковом инспекторе Якове Титове. "Я, участковый инспектор 8-го участка Управления РК (рабоче-крестьянской. – Ю.Д.) милиции Титов, принимал протокол-заявление от гражданина Морозова Павла, за ложные показания предупрежден по ст. 95 УК 1932 г. 27 августа в 9 часов дня я, Морозов Павел, пришел к Морозову Сергею за своей седелкой, где меня Морозов Данила избил и говорил, что я тебя в лесу убью. Больше показать ничего не могу. Протокол со слов записан верно, прочитан мне вслух, в чем подписуюсь – Морозов. Протокол принял участковый инспектор 8-го участка – Титов".
Это заявление имеется в деле в"-374, но мать Павлика сначала утверждала, что он к милиционеру ходил, а потом – что не ходил. Титов знал, что он имеет дело с ОГПУ, понимал, что в одно мгновение сам окажется на скамье подсудимых в числе тех, кто погубил Павлика, если не найдет виновных, и хотел застраховаться. И правда, незадолго до показательного суда в газете "Уральский рабочий" репортер В.Мор писал: "То ли по политической близорукости, то ли по другим причинам, участковый милиционер не успел вмешаться в дело". Что это за "другие" причины? Халатность Якова Титова, нежелание заниматься этим мокрым делом или – его соучастие в убийстве подростка, не дающего жить деревне?
Милиционер сперва участвовал в расследовании дела, но был быстро отстранен. Потом его сделали свидетелем на суде. Затем суд решил привлечь Титова к уголовной ответственности за то, что он не защитил Павлика от кулаков. Причем ему инкриминировали не должностную халатность, а политическую близорукость. Участковый Яков Титов был арестован вскоре после показательного процесса.
Как сообщил нам Иван Потупчик, делом милиционера занимался помощник уполномоченного особого отдела ОГПУ Карташов. "Карташов не любил Титова за то, что тот лез не в свое дело", – сказал Потупчик. Не исключено, добавим мы, что Титов что-то подозревал или знал об убийстве, и Карташов с ним рассчитался. Титова судил военный трибунал Урала. Ему дали семь лет. Он отсидел, вернулся, жил в Тавде. Умер он задолго до нашего приезда. В убийстве детей Морозовых Титов соучастником не был.
Первые секретные документы следствия по делу об убийстве детей, как помнит читатель, подписаны работниками ОГПУ Карташовым и Быковым. Сколько мы ни искали в печати тех лет эти имена, встретить их не удалось. Никто из очевидцев, включая Ивана Потупчика, этих имен не назвал. Однажды пожилая библиотекарша в Свердловске вынула из папки и протянула нам газетную вырезку, которую она хранила для очередной выставки, посвященной пионеру-герою. Под статьей "Песня о нем не умрет", опубликованной в газете "Восход" маленького уральского городка Ирбит, что неподалеку от Тавды, стояла подпись: "С.Карташов".
Через 31 год после убийства, 3 сентября 1963 года, следователь ОГПУ вдруг заговорил о себе в газете. Отбросим словесную шелуху о герое-доносчике и отметим важные новые детали. Следователь сообщает, что Федор был убит обухом топора, а не ножом, что трупы "сложили" рядом. Что нашел убитых детей Данила, который стал кричать, решив, что это снимет с него подозрения. А самое главное, в статье утверждалось, что Павлик с братом ушли в лес и были убиты не третьего сентября, как всегда считали, а на сутки раньше. Карташов – единственный человек, который назвал эту дату.
Почему же Карташов, тщательно избегавший славы, вдруг заговорил о своих заслугах, и не к круглой дате, а тридцать один год спустя? Решил, что дело за давностью лет списалось? Или хрущевская оттепель развязала язык? Сомнительно. Главным было то, что Карташову как раз исполнилось 60 лет и он пытался оформить персональную пенсию. Для этого давно выкинутому из секретных органов больному человеку надо было доказать свои выдающиеся заслуги перед партией, а документов у него на руках было мало. И расчет опытного чекиста оказался точным: персональную пенсию ему начислили.
В потоке юбилейных статей к 50-летию подвига героя-пионера имя Карташова появилось второй раз. Свердловский писатель Балашов в журнале "Уральский следопыт" назвал Спиридона Карташова старым чекистом, "кому мы обязаны тем, что дело об убийстве Павлика Морозова стало известно всей Советской России". В интервью впервые открыто говорится, что делом Морозова занималось ОГПУ. Карташов вспоминает, что он узнал об убийстве Морозова, когда находился в соседнем селе Городищи, выполняя другое задание. Поинтересовавшись, начал ли следствие Титов, и выяснив, что нет, он поехал в Герасимовку, арестовал всех кого надо, и за ночь арестованные признались.
В 1982 году мы приехали к Спиридону Карташову в Ирбит. Сидя с нами в захламленной и убогой комнате, похожей на ночлежку, вспоминая свою жизнь, персональный пенсионер Карташов рассказывал: "У меня была ненависть, но убивать я сперва не умел, учился. В гражданскую войну я служил в ЧОНе (часть особого назначения). Мы ловили в лесах дезертиров из Красной армии и расстреливали на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил".
Одно время Карташов служил в Одессе в погранотряде и с группой чекистов задержал пароход с людьми, пытавшимися бежать от большевиков. Всех их построили на берегу моря и расстреляли. Потом наступила коллективизация, и Карташова, выросшего из солдата в помощника уполномоченного особого отдела ОГПУ, прислали в Тавду. Ему давали разнарядку сколько человек раскулачить. Карташов вспомнил, как он с солдатами карательного батальона сгонял под конвоем в церковь зажиточных крестьян со всего района. Оттуда без суда их сразу отправляли в ссылку.
"Коллективизацию проводили всяко, – вспоминает он. – Бывало, сгонял единоличников в помещение, и кто не хочет вступать в колхоз, сидит на собрании под дулом моей винтовки до тех пор, пока не согласится". Карташов всегда носил два нагана: один в кобуре, другой, запасной, в сумке.
В 1932 году районный аппарат ОГПУ получил секретный приказ выявить, кто в деревнях антисоветчики и кто выступает против колхоза. Возле их фамилий в списках ставили букву "Т" – террор. В Герасимовку Карташов стал часто ездить потому, что там никто не хотел вступать в колхоз. Осведомителями у него в этой деревне были Иван Потупчик и еще двое.
"Вечером 11 сентября (новая дата, а не 13-е, как в журнале "Уральский следопыт". – Ю.Д.) я приехал в Герасимовку и остановился на квартире у Потупчика, – рассказывал Карташов. – Детей уже похоронили, и осталось привлечь убийц. Никого Потупчик сам не арестовывал. Он был у меня осведомителем. Он только нашел трупы. Лица, настроенные антисоветски, уже были в списках с буквой "Т", они и убили детей. Я их сразу арестовал. На место убийства я не ходил, так как все было ясно. Никаких экспертиз не было. Преступники сознались – зачем же проверять?"
Карташов вызвал конвой из Тавды. Пришли пять солдат, и арестованных этапировали туда. "Конвоирование врагов советской власти на деревню подействовало хорошо, – сказал Карташов. – Тут же было организовано собрание, чтобы зачислить крестьян в колхоз".
Мы спросили помощника уполномоченного о его начальнике.
– Быков в Герасимовку вообще не приезжал, – ответил Карташов, – он руководил из района. Без меня с этим делом Быков бы не справился. А командовали нами из Свердловска и Нижнего Тагила. Быков потом еще недолго работал и исчез.
– Куда исчез?
– А куда все. Работа у нас такая.
И Спиридон Карташов показал нам приказ по ОГПУ о себе: ему объявлялась благодарность "за преданность, дисциплинированность и стойкость при исполнении служебных обязанностей".
Многое выветрилось из памяти Карташова за истекшие полвека. Простим помощнику уполномоченного районного ОГПУ его стремление все заслуги в расследовании убийства приписать себе. Авторы книг о Павлике Морозове его вообще не упоминали, работа Карташова в те годы была не из легких.
– Я подсчитал, – скромно сказал он, – мною лично застрелено тридцать семь человек, большое число отправил в лагеря. Я умею убивать людей так, что выстрела не слышно.
– Это как? – удивились мы.
– Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю вплотную. Меня только теплой кровью обдает, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это делать – убивать. Если бы не припадки, я бы так рано на пенсию не ушел. Припадки были еще до войны, но я не придавал им значения. А в войну попал в госпиталь.
В медицинском заключении говорится, что Карташову в связи с эпилепсией противопоказано нервное перенапряжение.
Мы спросили о протоколе от 4 сентября.
– Не помню такого, – ответил Карташов. – Это Потупчик врет. Я был в те дни в Тавде, с Быковым, в Герасимовку приехал 11 сентября.
Разговор наш закончился после полуночи, и Карташов, несмотря на возражения, заявил, что проводит меня до гостиницы. Он порылся в какой-то тряпке и сунул под пиджак за пояс солдатский клинок. "Немецкий, – сказал он, – сталь хорошая. А то у нас на улицах, бывает, балуются. Вы идите впереди, а я сзади". Мы молча шли в полной темноте минут двадцать. Спокойнее стало, когда показался фонарь возле гостиницы. Через лестничный пролет я увидел, как Карташов подошел к дежурной гостиницы и что-то записал на клочке бумаги, – наверное, сведения обо мне.
Вернемся еще раз к событиям в Герасимовке осенью 1932 года, когда теоретическая база террора против крестьян была узаконена. Политические убийства санкционировались сверху. "В борьбе против врагов Советской власти, – писала "Правда", – мы не остановимся перед зверством". За четыре месяца до убийства Морозовых в Москве было совершено покушение на немецкого посла. Покушавшиеся были задержаны ОГПУ, и было объявлено, что они действовали по приказу Польши. На самом деле они были секретными сотрудниками ОГПУ, и это была инсценировка для разжигания конфликта между Германией и Польшей. Таким же методом, то есть убийцей, направленным ОГПУ, позже был убит лидер партии Киров. Аналогий слишком много, чтобы их перечислить.
За десять дней до убийства Павлика и Феди вышло постановление советского правительства, разрешающее расправляться с кулаками, подкулачниками и спекулянтами на месте, без суда и без права амнистии. Обжалование беззакония запрещалось, на местах узаконивался произвол ОГПУ. Для показательного процесса на Урале требовалось показательное убийство. А в Герасимовке, где районному аппарату Секретно-политического отдела надо было организовать процесс, уголовного дела не произошло. Крестьяне были мирными, убивать друг друга не хотели, и им надо было помочь.
Попытаемся представить себе, как было осуществлено убийство.
Следствие, пресса и суд немало потрудились, чтобы способ убийства (один нож, два ножа, палкой, обухом топора и т.д.) и количество убийц остались невыясненными. Криминалисты и патологоанатомы, которых мы ознакомили со всеми имеющимися в нашем распоряжении материалами, утверждают, что непосредственный убийца, судя по ряду прямых и косвенных улик (способ убийства, действия после преступления и пр.), был один. Факт тем более весомый, что он противоречит всей логике следствия, стремившегося сделать виновными группу лиц. Вопрос в том, кто был этот один.
Итак, из Тавды в Герасимовку для выполнения специального задания направляется должностное лицо особого отдела, которое для простоты мы будем именовать "исполнителем".
Чтобы в Герасимовке его не видели, исполнитель останавливается в соседнем селе, в часе езды верхом, под предлогом расследования там уголовного преступления (которым он не занимается). Хотя исполнителю в принципе известно, что по будущему процессу пойдет семья Морозовых (спецзаписка по вопросу террора: "перечисленные неоднократно в рабочих сводках проходили как лица, настроенные антисоветски"), он собирает дополнительную информацию от осведомителей – сам или через подставное лицо. В частности, он узнает об угрозе деда Сергея внуку Пашке, который донес на отца, о том, что мать Пашки Татьяна просила Данилу зарезать ей теленка, мясо которого она повезла в Тавду, о том, что Пашка с братом ушли в лес на Круглый Мошок (место за деревней, где много клюквы), и там, возможно, заночуют.
Эти сведения были получены исполнителем 2 или 3 сентября. Кого убивать, исполнителю было в принципе все равно, лишь бы убийство было зверским. В тот день он отправился в лес, без особого труда разыскал детей и убил их, скорее всего, проколов их штыком винтовки, не слезая с лошади, чтобы не оставлять отпечатков подошв. Подбежавшего младшего мальчика исполнитель уложил ударом приклада, отсюда упоминавшийся след от удара на теле и рваные раны, по-видимому, от штыка.
