Текст книги "Вторая жена Пушкина"
Автор книги: Юрий Дружников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Дружников Юрий
Вторая жена Пушкина
Юрий Дружников
Вторая жена Пушкина
Микророман
Аллюзии запрещаются.
Департамент Цензуры
штата Калифорния.
Претензии по аллюзиям принимаются с 8 до 17,
перерыв на обед с 12 до 13,
кроме субботы и воскресенья.
Адвокатская контора
Kopper and Son.
1.
Засуетились в пятницу около полудня. Лекции накануне кончились, впереди экзамены – время для немедленного загула в этом узком промежутке идеальное. В поисках повода для тусовки кто-то из друзей просек, что у Тодда Данки сегодня день рождения. Мерзавец пытается утаить данный факт от общественности. Плевали мы на его стеснительность!
Тут же скинулись, у кого сколько было. Двое отправились за едой и питьем в ближайший супермаркет. Набили там пакетами полный багажник и заднее сиденье, а когда прикатили обратно, парни стали готовить и раскладывать все по цветным бумажным тарелкам на столах в гостиной и во дворе. На портике установили бочонок пива и ящик с бумажными стаканами. Пробку вытащили, ввернули помпу. Она славно крякала, выдавая пенистую хмельную жидкость.
Снимали они впятером трехспальный дом с просторной общей гостиной и двумя ванными на улице Монро, от университетского кампуса в двадцати минутах езды на велосипеде. Хозяин за домом не присматривал: он уехал из Калифорнии на другой конец Америки, в штат Мейн, и требовал только регулярно платить. Дом не запирался. В гостиной иногда спали посторонние, кому негде было переночевать, – это никого не волновало. Пожара, который легко могли устроить лоботрясы, владелец не боялся, поскольку старый дом был застрахован.
У четырех из пяти постоянных жильцов наличествовали постоянные подружки. Дом на улице Монро я хорошо знаю, потому что мой сын – один из четверых. Пара, которой не хватило отдельной спальни, свила гнездо в мансарде, под крышей. Значит, всего населения в доме номер 440 по улице Монро было девять персон. Именинник Тодд Данки жил один в гараже.
Тодд был на шесть лет старше, уже сдал пятьдесят два экзамена и кончал аспирантуру, но по всем прочим параметрам оставался студентом. Гараж свой он сделал довольно уютным: притащил с помойки соседнего отеля продавленную кушетку, на которой спал, укрываясь теплым шотландским пледом. В пледе на случай холодной ночи было вырезано две щели: для глаз и для одной руки, чтобы держать книжку и гасить свет. Еще у него было кресло с остатками позолоты, выброшенное из очень богатого дома и сменившее бесчисленное количество хозяев, а с университетской свалки Тодд приволок списанную книжную полку. Кроме двери на улицу, имевшейся в бывших воротах, он пропилил прямоугольную дыру в стене, и, таким образом, мог, как змея, пролезать из гаража в гостиную, не выходя наружу.
Весть о том, что на улице Монро будет party, в мгновение ока распространилась через e-mail по всему кампусу Станфордского университета. Те, кто собирался отправиться на побережье с аквалангами или кататься верхом, срочно меняли планы, ибо Тихий океан в обозримом будущем никуда не денется, а тусовка сегодня. Публика, знакомая и случайная, на велосипедах, машинах, мотоциклах, роликовых коньках и просто пехом повалила на улицу Монро. Состоятельные прихватывали с собой закуски, коробку коки или бутылку вина, а безденежные рассчитывали поужинать на халяву. Запарковать машину удавалось не ближе, чем в двух кварталах. Некто прикатил на электрической инвалидной коляске, одолженной у соседа, и первым делом потребовал провод, чтобы подключить ее заряжаться для обратной дороги.
В тот чудный июньский вечер даже непьющие оказались под градусом, или, точнее сказать, под процентом, ибо в градусах алкоголь в Америке не меряют. Впрочем, кто-то разъяснил ситуацию:
– Надо спешить выпить как можно больше! Внутри кампусов алкоголь уже давно запретили. Теперь ходят слухи, что алкоголь запретят для студентов вообще, как курево запретили для врачей. Врач закурил, и его лишают права практиковать, что правильно, а студент выпил – так что же? Вот что: с бутылкой пива будут фотографировать и гнать из университета. Пора начинать борьбу с тоталитаризмом!
Оратора высмеяли, но как сложатся обстоятельства, никто не ведал. Свободная страна Америка, стало быть, в ней свобода и для запретов тоже. Но это значит также, что все еще остается, между прочим, и свобода возможностей. Забыл сказать, что город Пало-Алто, где назревала гульба, -самый дорогой в Силиконовой долине. На плохонькую квартирку в старом доме здесь угрохаешь сумму, на которую в других местах Америки купишь дворец. Тут, в компьютерной калифорнийской Мекке, выворачивают мозги наизнанку ради поиска невероятных идеек, питающих прогресс электронных технологий во всем подлунном мире и дальше, аж до черных дыр во Вселенной. Здесь как нигде спешат жить, ибо свеженький компьютер, купленный вами, становится старым, как только вы затворили за собой дверь магазина.
Мальчики с соображалкой, которым еще и повезло, выскочив из университета, богатеют быстро. Но пашут по нескольку лет без сна и отдыха, следовательно, и без личной жизни. Душ они принимают на работе, а то и остаются в офисах ночевать. Из-за этого в компьютерных фирмах Силиконовой долины явный перебор одиноких тридцатилетних мужчин, которые могут купить самолет, но не имеют лишней ложки. Они мечтают о семье, однако женщинам нет к ним доступа: флирт на службе нынче чреват серьезными неприятностями, а досуга у этих невольных холостяков нет. Может, потому четверо студентов в доме на улице Монро обзавелись подружками заранее и спешили нагуляться впрок.
Пятый, Тодд, в отличие от своих соседей и многочисленных друзей-компьютерщиков, был гуманитарием. Лишняя ложка у него была, но стать обеспеченным ему не светило. Молодых людей с диссертациями по литературе и искусству пруд пруди, а соответствующие университетские кафедры маленькие, давно и прочно укомплектованы. Надежды юношей и в Калифорнии питают, но приходится идти за стойку в банк, жарить мясо в "Макдоналдсе" или развозить по домам пиццу. Неохота об этом думать в день рождения, ибо, пока ты студент, жизнь прекрасна. Как говорили прабабушки нынешнего поколения, I'm in the pink – я в розовеньком, читай: все отлично. Раз, еще в бытность мою в Москве, я гордо употребил эту штучку в разговоре с американским журналистом; он начал хохотать, ибо с тридцатых годов так никто не выражается. А я подцепил I'm in the pink в советском учебнике "Современный английский", выпущенном в семидесятые.
Часть собравшейся толпы узнала, кто из присутствующих именинник, когда тусовка уже раскалилась до определенной температуры, и Тодда Данки, в строгом соответствии с принятой тут академической традицией, начали чествовать. Его привязали во дворе к сосне, и каждый получил право выразить ему свою любовь по случаю тридцатилетия.
Поначалу Тодда просто кормили и поили от души, поскольку собственные его руки держала сосна. Потом начали расписываться кетчупом, кремом и мороженым на его рубашке и джинсах. Затем пошла витаминизация именинника: на голову и за шиворот ему выдавливали сок из помидоров, апельсинов, грейпфрутов и лимонов. Лапшу на уши вешали и итальянские длинные макароны. Поливали пивом, чтобы лучше рос, сделали погоны из эклеров. Кончилось тем, что перевернули ему на голову несъеденный торт, и шоколадная лава медленно поползла по лицу и ниже. Записки с едкими пожеланиями под гогот зачитывались вслух и приклеивались к Тодду горчицей или соусом терьяки. Вскоре он стал похож на круглую тумбу, где вешают объявления. По подбородку сползали остатки салата, на бровях висели розовые взбитые сливки. Теперь понятно, что Данки был в самом прямом смысле in the pink. А в переносном – и вообще вся эта компания, they all were in the pink.
Вокруг именинника, привязанного к сосне, начались танцы. Потом водили хоровод. Наконец девочки решили прекратить это надругательство. Одна из них размотала шланг для мойки автомобилей и начала обмывать Тодда сильной струей воды.
Покуролесив до четырех утра, толпа стала также весело разъезжаться. Кому далеко и кто боялся садиться после поддачи за руль, устраивались на половиках в гостиной или, раздобыв одеяло и пачку старых газет, находили местечко на траве под деревьями. Трое ухитрились укатить на одной инвалидной коляске, которая к тому времени хорошо подзарядилась. Дом долго продолжал гудеть, как улей, в который вернулись пчелы. В темноте слышались сопение, обрывки фраз, пение и стоны любви. Наверняка соседи звонили в полицию, и не раз, просить, чтобы утихомирили этих скоморохов.
Я и сам, было дело, звонил в полицию, когда по соседству шла студенческая гульба, а мне утром предстояла лекция. Пойти и попросить не галдеть нельзя: это вторжение в чужую личную жизнь. Полицейские тоже только стучат в дверь и вежливо просят сбавить децибелы. Но они все-таки представители закона и после десяти вечера имеют на это право. Так вот, я как-то позвонил, а в полиции дежурная ответила:
– Сейчас передам в патрульную машину. Постараемся помочь, но конец семестра, сами знаете. Ваша жалоба номер сто тридцать девять, а на весь город патруль один.
Они действительно приехали, но к тому времени все исчерпалось само собой.
Короче говоря, гульбе на улице Монро никто не помешал. И завершилось все по своей естественной усталости. Тодд, которому пришлось принять горячий душ с шампунем, чтобы стереть с себя масло, кремы, сливки, отделить свои волосы от чужого шоколада, а также смыть липучий соус терьяки, долго лежал в своем гараже, тупо глядя в потолок, и слушал разные звуки, доносившиеся из комнат его приятелей. Он, как уже было сказано, единственный спал без подружки.
Аспиранта Данки все любили. Мужик он открытый и улыбчивый, белобрысый, с рыжей, даже когда не вымазана в красном кетчупе, бородкой, ростом чуть выше среднего и неплохо сложенный. Любил плавать и даже изредка гонял на океан, натягивал гидрокостюм, когда вода холодная, и занимался серфингом. У него было одно уязвимое звено: все в компании уже перебывали boy-friend'ами по нескольку раз, сходились и расходились легко, болезненно или по случайности, а он, по всеобщему подозрению, в свои с сегодняшнего дня тридцать оставался непорочным. Впрочем, похоже, что страдали от девственности Тодда больше его приятели, чем он сам.
Под него пытались, причем не раз, подложить какую-нибудь охочую до этого занятия студентку. Тодд сперва вез ее на горное озеро Тахо (или она его везла) – пять часов коленка к коленке; гулял вдоль берега, любуясь бездонной голубизной воды, просаживал с ней десяток долларов в казино для развлечения, без азарта. Вел в ресторан обедать (согласие женщины, особенно молодой, на ресторан в американской транскрипции часто означает, хотя она, несомненно, сама уплатит за себя, что она готова к дальнейшим отношениям). Но потом, вместо того чтобы просто, как делают все, снять номер в первом попавшемся мотеле по принципу "куй железо, пока горячо", Тодд предлагал взять напрокат четырехколесный велосипед, чтобы покататься по заповеднику или отправлялся с ней в кино, а ночью пять часов ехали обратно в Пало-Алто. Он завозил ее домой (или она его). Там у нее или тут, возле его гаража, после выжидательной паузы она целовала его в щеку и исчезала.
Приятели начали подозревать его в некоторой голубизне (прославленная Калифорния все-таки), но этим и не пахло. Женщины ему нравились и он им, однако как-то не так Тодд к ним подступался. Смущался что ли, или говорил не то, не вовремя, или слишком много, или в нужный момент руки его парализовывала дьявольская сила? Казалось бы, чего проще в наш суперэмансипированный век? Но в каждый отдельно взятый раз у него недополучалось, и это превратилось в комплекс.
Притом у Данки был один секрет, о котором он никому не говорил: раз он уже был женат, но неудачно. Почему Тодд держал свой брак в тайне, вопрос особый, дойдем и до него. Факт остается фактом: он скрыл это от друзей, ибо признаваться казалось ему как-то стыдно.
В субботу утром, после загульной ночи, все слонялись по дому на улице Монро сонные, как овцы в жару. Надо было бы опохмелиться, но этот жанр в Америке еще не развит. В конце концов, когда проспавшиеся гости разъехались, хозяева, кто в халатах, кто в купальниках, кто в шортах, постепенно собрались за столом на кухне для принятия кофе. Доедали вчерашние остатки, сунутые наспех в холодильник, разбросанные в гостиной и по двору. Когда Тодд влез змеей через отверстие из гаража, все вдруг замолчали. Он не обратил на это внимания, открыл стиральную машину и стал бросать в нее свою одежду, в засохших пятнах от крема, соков и шоколада, налил из банки мыла. А они переглядывались так, будто вчера недошутили и готовили ему еще сюрприз.
Налив себе кофе, ухватив со стола корочку сыра и не особенно вникая в разговор, Тодд нажал кнопку, и старая стиральная машина заурчала, недовольная тем, что белье такое грязное.
– Слушай, Данки, – крутя свою длинную косу, обратился к Тодду Брайан, когда Тодд подсел к столу. – Мы тут вроде как обмозговываем некий весьма заманчивый проектец... В общем, подарочек для тебя.
Брайан приехал учиться в Станфорд из Южной Африки, только что получил магистерскую степень по компьютерным наукам и уже оседлал место в маленькой компании в Сан-Хосе. Все у них в Претории были умельцами по части шуток и розыгрышей или он был частным экземпляром, не знаю, но занятие это увлекало его больше учения и службы.
– Ну и как вам мозгуется с похмелья? – уточнил Тодд, развалившись в своем скрипучем кресле.
Кружку с кофе он поставил на пол.
– С похмелья, да, с трудом, но мозгуется по спирали. Идем на поиск десятого члена нашего коллектива. Ты как – за?
– Да у нас и так тесно, – пробурчал Тодд, сразу ухватив намек, и стал намазывать на хлеб арахисовое масло.
– Сэр не понимает, – Брайан переглянулся со своей курносой подружкой Лесли. – Это нам тесно, а тебе свободно. Мы даем объявление в сеть Интернета, что ищем молодую леди определенных кондиций, каковые мы сейчас с тобой обсудим. Тебе, старик, в принципе какие больше нравятся: большие или маленькие, толстые или худые? Сформулируй, а уж мы...
Тодд отмахнулся.
– Опять вы мне навязываете бабу, а я решил сперва доконать диссертацию.
Компания загалдела, возмутившись.
– Обижаешь! – Брайан надул губы. – Слишком ты серьезен, старина, и это твоя беда. Где игра живого и любознательного ума? Сделаем так, чтобы получить как можно больше объявлений. Может, тебе чего-нибудь да подойдет, а нет – глядишь, нам. Нам-то тоже обновляться пора, правда, девочки?
Девочкам показалось это пошловатым, но возмущаться было нелепо, и они захихикали.
– Шучу, – подмигнул своей Лесли Брайан. – Многоженство в Америке пока запрещено.
– И охота тебе тратить время, – ворчал Тодд .
– Главное, охота подурачиться. Жизнь без игры напоминает конвейер по производству зубных щеток, которым управляют роботы.
– Если подурачиться, то валяйте. Я-то тут при чем?
– А ты нам составь свои требования. Только и всего.
– Зачем же ломать голову? – Тодд открыл воскресное приложение к газете "Сан-Франциско кроникл". – Тут все формулировки и размеры. "Свободно сердце настоящего мужчины..." Или: "Спортивный и жизнерадостный хочет познакомиться с обаятельной..." Годится? Или вот: "Ищу подругу, с которой можно..."
– Что можно? – все загоготали.
– Какой размер бюста желаете? – уточнил Брайан. – Большой, средний, маленький?
– Ну, допустим, чем больше, тем лучше...
– О'кей! Так и укажем... И писать кандидатки со всего мира будут тебе. Мы-то все пока что заняты, а ты свободен, как птица. Я смотрел филиппинский брачный журнал: там обычно дается рост и размеры бедер, талии и груди. Но это скучно. Что бы добавить духовного? Предложить кандидаткам сделать чего-нибудь эдакое? Думай, Сократ, думай! Ты у нас один кандидат в философы...
– Пускай сочинят стихи и пришлют, – предложил Тодд.
Предложил потому, что сам баловался стишатами, хотя мало кому их показывал: стихами мир нынче не удивишь.
– А что, идея! В качестве экзамена: достойны ли они полюбить нашего интеллектуала Тоддика? Пусть пройдут тестирование.
– К тому же поэтессы у нас тут не хватает, не так ли? – оживилась Лесли. – Ну и добавь в текст: "Желает познакомиться для устойчивых отношений". Это всегда привлекает.
– Лучше написать, – Брайан гнул свое, – "для неустойчивых отношений"...
– Нет, надо чем-то привлекать, – Лесли погладила Тодда, словно приучала к этой мысли. – И чтобы это выглядело солидней, допиши "...и возможной женитьбы".
– Вы что, серьезно? Катитесь вы к дьяволу! – взорвался Данки. -Никакой женитьбы не надо! Сыт по горло. Ничего хорошего, одни неприятности.
– Вот как?! Ты об этом никогда не заикался...
– Не говорил потому, что мечтаю забыть.
Если человек не раскрывает карт, не пытать же его. Тодд не допил кофе, в сердцах вскочил, вытащил из машины белье, бросил в сушилку и потащил свое когда-то золоченое кресло через двор к себе в гараж.
Когда Данки ушел, Брайан, помолчав, сказал:
– Шикарная идея, но он против. Почему, собственно, мы должны его слушаться? Свободная страна... Пошлем без его согласия, и пускай разбирается... Ему какие больше нравятся? Давайте напишем: "блондинка".
Брайан вытащил из сумки lap-top, маленький компьютер, с которым не расставался, подсоединился к телефону и запустил объявление во всемирную сеть.
2.
В городе Санкт-Петербурге, в Музее-квартире Пушкина на Мойке, дом 12, поставили компьютер. Зачем поставили, никто не понимал. Пушкину он вроде бы ни к чему, кассирше тем более: у нее были прекрасные вечные счеты -костяшки на проволочках. Но как было не взять компьютер, если спонсоры себе купили новый, а старый широким жестом поднесли музею?
Экскурсовод Тамара оказалась в этой области самая продвинутая. Антон, муж ее, служил программистом в морском пароходстве. Тамара принесла игры, и теперь, отдыхая между экскурсиями, когда директор на горизонте не виднелся, сражалась с компьютером в карты. Возмущение исходило от Дианы Моргалкиной: играть в квартире, где Пушкин умер, кощунственно.
– А что тут такого? – возражала Тамара. – Пушкин карты любил и нам завещал.
– Бездельничать тут стыдно! – ворчала Диана.
– Какая зарплата, такая и работа, – отвечали ей.
Впрочем, до компьютерной эры Моргалкина возмущалась, когда тут рассказывали анекдоты. Не любили Диану, но терпели, ибо экскурсовод она прирожденный и с охотой работала за себя и за других.
Моргалкина была существом со странностями, но вовсе не плохим. Не большая, но и не маленькая, не юная, но не старая, худая, но неплохо сложена. Лицо правильное, без заметных дефектов, только неухоженное. Кожа без крема, волосы без прически, ресницы без краски. Зубы все свои; могли бы быть белее и ровнее, впрочем, тут вина не ее, а неразвитой отечественной стоматологии. Слабина Дианы состояла в другом. При такой профессии она была не очень – а точнее, очень не – общительна. Внешняя холодность, отчужденность от окружающих этих самых окружающих от нее отпугивала.
Ни с кем она не делилась бабскими секретами. Никто ни разу не был у нее дома. Никому она не делала вреда, даже плохо ни о ком не говорила, но негибкая, не способная адаптироваться, как другие, к непрерывно меняющейся житейской ситуации, она всегда оставалась в проигрыше. Моргалкина окончила филфак, потому что любила книжки читать, говорила, что хочет стать журналисткой, но ни одной статьи в жизни написать так и не собралась, уверяя себя, что вся ее энергия уходит в устное слово. Она состояла при Пушкине, была у него на содержании; он ее не только кормил, как ни мизерна была ее зарплата, но стал опорой, – в нем одном сосредоточился смысл ее существования. Дома день за днем вела она дневник. Только с этой тетрадкой и была откровенна. И через эту тетрадку откровенна с Пушкиным.
Восемь лет назад у Моргалкиной созревал роман с известным в узких кругах пушкинистом Конвойским. Но скоро она поняла: любил он не ее и даже не Пушкина, а только свои сочинения о нем, и ни о чем другом не говорил. Он ходил по комнате и громко читал ей свои научные компиляции. Их интимные отношения были странными, без существа интимности, в котором Конвойский почему-то не нуждался. Своей скользкостью и занудством он отвратил ее от других мужчин. И когда он Диану оставил, обожание ее еще больше сосредоточилось на Пушкине. Бестелесность этой преданности тоже несколько смущала, но преимущества были неоспоримы. Пушкин, в отличие от Конвойского, любил ее преданно и, что важно, всегда в зависимости от ее настроения, а никак не его, Пушкина.
В отличие от коллег Диана смотрела на вещи серьезно. Хотя работали они в одном учреждении, называемом Музеем Пушкина, они служили государству, а она – Пушкину. Они за деньги, а она, хотя получала такой же, как Пушкин говаривал, "паек невольника", трудилась от души. Они, побыстрей закончив экскурсию, норовили подольше посидеть в тесной комнатке, попивая зеленый чай из пиалок, привезенных кем-то из Самарканда. Они трепались о чем угодно, только не о работе, в обед спешили смыться на Невский и пошляться по магазинам (не купить – на то заработок слишком мал, – а только поглазеть). Моргалкина даже домой в обед не ходила, хотя жила неподалеку, на Миллионной. Договаривая последние слова в кабинете поэта, она плакала, потому что поэт в конце экскурсии умирал. И, проводя восемь идентичных экскурсий в день, восемь раз плакала в конце.
Родителей у Дианы давно не стало, брат, у которого имелась своя семья, поехал за границу на заработки. Никто на службе, кроме Тамары, с Моргалкиной не сближался, да и Тамара была не подруга, а так, одно название. Но она единственная относилась к Диане по-божески, с теплом и беззлобным юмором. Тоже не такая уж устроенная, но все же с непьющим мужем, дочкой-школьницей и без собственных комплексов, Тамара еще пребывала неуемной жизнелюбкой. Ей про все хотелось узнать, везде побывать, надо всем посмеяться.
– Поглядите, девки, вокруг, – говорила Тамара. – Если все серьезно воспринимать, лучше сразу повеситься.
Байками и сплетнями она обеспечивала треть Питера и всегда знала, кто из артистов и писателей кого бросил и с кем живет.
Муж научил Тамару гулять по Интернету, но и там ее любопытство не могло насытиться. Она не раз наталкивалась на брачные объявления. Естественно, у нее возникали соображения насчет одинокой Дианы. Пару раз Тамара ей предлагала:
– Давай, Моргалкина, ответим чего-нибудь кому-нибудь. Вдруг кто клюнет? Спятишь ведь без мужика...
Но Диана и слушать не хотела, не то что втянуться в игру.
Как-то раз, когда погода была несносная и количество экскурсий к вечеру резко убыло, а домой начальство раньше бы не отпустило Тамара играла с мышкой, гуляя из одного интернетовского сайта в другой. Вдруг, прочитав объявление, хмыкнула и решила поддразнить Диану. Бесенок в ней сидел, в Тамаре, и водил ее рукой. Бесенок накатал кокетливый ответ на предложение познакомиться, сообщив данные, соответствующие требованиям и даже превосходящие их. Там требовалось еще сочинить стихотворение. Бес вильнул хвостом, почесал темечко между рогов и приписал стихи.
Все сообщают о себе только хорошее, и мало кто эту тягомотину читает, подсказал Тамаре бесенок. Подпиши письмо: "Лицемерная Диана". Может, того мужчину хотя бы заинтересует, почему лицемерная, и он спросит. Поскольку Тамара все делала несерьезно, то исход мало ее волновал. Нажав клавишу, она отправила письмо, выключила компьютер, и бесенок, сидевший на мониторе, захлопал в ладоши.
3.
В Пало-Алто, на улице Монро, подписавшийся именем Тодда Данки студент Брайан, получил шестьдесят два предложения познакомиться с кандидатками со всех континентов. Все они прислали стихи собственного сочинения и письма разной степени романтизированности. Часть писем была взята из справочников, издающихся для этого в странах, где наличествует перебор невест.
Когда Брайан бросил на стол Тодду отпечатанную принтером пачку писем, Тодд возмутился. Но все подшучивали, и драматизировать проделку было глупо. Данки опять притащил из гаража в гостиную свое аристократическое кресло, уселся в него и вместе с друзьями стал изучать полученные тексты, по ходу дела ставя плюсы и минусы возле размеров бюстов и прочих достопримечательностей, указанных в письмах.
Большую часть стихов, написанных по-японски, по-китайски, на хинди и еще на каком-то, вообще неизвестном языке, никто читать не стал, хотя среди студентов нетрудно было найти любых толмачей. Одно стихотворение заинтересовало Тодда и было прочитано только потому, что текст оказался русский, а русский был для Данки будущей профессией. Стихи без названия описывали, по-видимому, некую гипотетическую сексуальную ситуацию.
Она подходит, он лежит
И в сладострастной неге дремлет;
Покров его с одра скользит,
И жаркий пух чело объемлет.
В молчаньи дева перед ним
Стоит недвижно, бездыханна,
Как лицемерная Диана
Пред милым пастырем своим;
И вот она, на ложе хана
Коленом опершись одним,
Вздохнув, лицо к нему склоняет
С томленьем, с трепетом живым,
И сон счастливца прерывает
Лобзаньем страстным и немым...
Русский у Тодда был хорошим, но не настолько, чтобы понять нюансы, старомодность этого стиля и ощутить подвох. Он как мог перевел стихи приятелям. Слова "одр" и "чело" отыскал в словаре, а "ложе" и "лобзание" объяснил приятелям из контекста. Друзья загалдели.
– В твоем паршивом гараже, – прокомментировал Брайан, – она к тебе лицо склоняет и осуществляется... что? Лоб-за-ни-е. Да какое! Страстное и немое. Представляешь? Идеальная женщина: с одной стороны, страстная, с другой – немая... И размеры подходят!
Стихи Тодд показал на кафедре своему научному руководителю профессору Иосифу Верстакяну, русского происхождения с армянскими корнями. Тот поглядел и усмехнулся:
– Хорошие, даже замечательные стихи. А знаете, кто автор?
– Конечно, – кивнул Тодд, – одна моя знакомая.
– Одаренная у вас знакомая! – сказал Верстакян. – Прямо-таки талантливая фантазерка. Ведь это стихи Пушкина.
Данки изумился и не поверил. Он потащился в библиотеку и полдня перелистывал том за томом собрание сочинений Пушкина. Профессор Верстакян оказался прав. Тодд истолковал плагиат по-своему. Значит, у корреспондентки есть чувство юмора, раз так шутит, а это уже кое-что. Остальные-то кряхтя рожают пошлые стишки о любви сами.
Диссертация Тодда Данки писалась, хотя и медленно, на весьма актуальную тему: "Феминистские тенденции в творчестве Александра Пушкина". Верстакян, который предложил своему аспиранту столь изящную тему, хорошо понимал, что если тенденции и были в творчестве Пушкина, то, на взгляд, скажем, сегодняшней образованной американки, только антифеминистские. Пушкин, если следовать логике феминисток, по всем параметрам был типичный male chauvinist pig. Но Верстакян также хорошо понимал спекулятивные тенденции в американском сравнительном литературоведении. Феминизм моден, под него сегодня охотно дают деньги на исследования, и легче выйти (о, великий и могучий!) в дамки.
Мне, пишущему эти строки, как, наверное, профессору Верстакяну, немного стыдно и грустно, что на свободном американском континенте выражение "сейчас надо писать о..." действует столь же призывно, как на одной шестой суши при каком-нибудь Никите Сергеевиче Брежневе. Поистине, ирония не знает границ. Аспиранту Тодду Данки предстояло накатать страниц триста научного обоснования, что Пушкин был первым феминистом России, развивал женскую литературу, боролся за эмансипацию русских женщин, за их равные права с мужчинами в политике и, конечно, в сфере секса, – в общем, способствовал прогрессу общества по женской части. Для сбора материалов Данки надо было отправиться в Россию, засесть в библиотеки и архивы.
Не то чтобы Тодд загорелся, получив e-mail из Петербурга, но и не остался совсем холодным. Во всяком случае, поколебавшись, решил ответить.
В сочинение писем, наполненных неким флиртом, втянулась и Тамара, не таясь от мужа, а наоборот, советуясь с ним насчет кобелиной психологии -как лучше раздразнить клиента, чтобы клюнул на живца.
– На кой тебе? – спросил Антон.
– Жить скучно, вот на кой! – объяснила она.
Но подписывалась всегда Дианой, которой об этом сперва тоже рассказывала в подробностях. А потом перестала, ибо никакого энтузиазма со стороны Моргалкиной не ощущалось.
Данки говорил, что переписка с девушкой из Петербурга нужна ему для языковой практики. Может, так оно и было, но он втянулся. Друзья стали уговаривать Тодда поехать в эту медвежью Россию, посмотреть на результаты тяжкой работы по эмансипации, которых добился Пушкин, а заодно и на лицемерную Диану собственными глазами. Данки сопротивлялся, сперва активно, потом по инерции. Тогда приятели скинулись и положили ему в гараже на подушку билет. Визу он купил сам. Само собой, он летел по делу, деньги на которое отпустила аспирантура, и Тодд их вернул приятелям. Но переписка добавляла в поездку острого кайянского перчика.
Сообщив в Петербург, что прилетает, Тодд получил интригующий ответ с намеками на большие удовольствия за той же подписью: "Лицемерная Диана".
4.
Тамара твердо решила ничего не говорить Диане, ибо убеждать ее бесполезно. Она упертая, как коза. Но накануне приезда Тодда, в перерыве между экскурсиями, глянула на нечесанную и без маникюра неряху Моргалкину и вдруг не выдержала.
– Посмотри, что у тебя на голове: ни цвета, ни укладки. Давай отведу тебя к Косте.
– Зачем мне?
– Директор недоволен. Что о тебе и обо всем нашем музее экскурсанты думают, когда тебя видят?
– Главное – духовная пища...
– Какая же духовная пища от огородного чучела? – она подтащила Диану к зеркалу и открыла французский журнал. – Сравни этих куколок с собой. Не хочешь выглядеть прилично, не надо. Но директор тебя уволит и возьмет поприличнее. Этого ты добиваешься? Глянь, какая безработица кругом! Куда денешься?
Диана молчала. Не нашлась, что возразить.
– Вот, душа моя, – не дала ей опомниться Тамара. – Пойдем вместе к Косте. Мне тоже надо сделать укладку. Сегодня, сразу после работы!
Тамара дождалась, когда в комнате никого не будет, и позвонила дамскому мастеру Косте. Какие-то отношения у нее с этим Костей были раньше. А теперь осталась рациональная дружба.
– Я подругу к тебе приведу. Ее надо случайно сделать блондинкой.
– Это как? – спросил Костя. – С тобой, Тома, не соскучишься.
– Господи, какой недогадливый! Краску перепутаешь, и все.
– А если она на меня потом в суд подаст?
– Не бойся, не подаст.
– Ну, глаза за это выцарапает...
– Сделай, Костя, что сказано. Ничего не будет, я за нее ручаюсь. Она еще тебе спасибо скажет... К ней жених из Америки причаливает, а ему сказали, что она блондинка. Понял, болван? Только не говори ей заранее, и все!
