Текст книги "Следствие, которое не состоялось"

Автор книги: Юрий Ячейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Теперь коронеру дело не казалось уже ясным как на ладони.

"А я еще радовался..."

Сам ли он, тот Марло, составил эти наставления, или же прятал чужую рукопись?

И кто такой вообще-то Марло? Что, собственно, он, Джон, знает про него? Почему его убили? Кто его убийцы? Что они жгли? Какую тайну обратили в пепел?

Рой вопросов без ответа пронесся в его голове. Нет, с виселицей, возможно, стоит подождать...

Джон Шорт положил на стол два обгоревших листка, которые сообразил отыскать маленький Питер. Какой славный мальчишка! Оба листка были исписаны той же рукой, что и рукопись. На первом он едва разобрал:

При чем здесь вера? Тьфу!

Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,

Что может быть порукой и основой

Великих планов столь пустое слово.

[Кристофер Марло. "Герцог Гиз"

(Парижская резня), сцена 2]

Жаром огня полыхнуло от этих строк. "Вера – пустое слово..." Да за такие мысли и в Англии отправляют на костер...

На втором листке уцелело больше строк:

Не он ли в семинарию близ Реймса

Навез попов английских из Дуэ

И против государыни законной

Их возмущал?

[Кристофер Марло. "Герцог Гиз"

(Парижская резня), сцена 22]

И об этой школе кое-что слышал коронер из разговоров в порту. Будто бы сам папа римский на собственные деньги основал в городе Дуэ, во Фландрии, специальную семинарию для обучения католических шпионов из английских предателей-беглецов. А когда нидерландские протестанты заключили военный союз с Англией, глава французской католической лиги герцог Генрих Гиз, вдохновитель подлой Варфоломеевской резни, взял эту семинарию под свою защиту и опеку и перевел во Францию, под Реймс, город, где венчаются на престол короли франков. Возглавляет школу еще одни изменник – Джон Аллен.

Кто же такой Марло?

Католический шпион?

"Кит всегда таскался с сэром Френсисом, когда тот бывал на берегу, всплыли в памяти слова боцмана Хинта. – Он собирался написать про нас с адмиралом целую книгу. Очень толстую книгу! Толще Библии".

Выходит, много расспрашивал, маскируясь разговорами о том, что собирается писать библию пиратов? А ведь сэр Френсис – это английский военный флот...

Но тогда почему же эти трое молчат?

Вместо того чтобы разоблачить шпиона и изменника – ни единого намека! Да еще и предали огню какие-то бумаги.

Говорят: случайное убийство, самозащита... Возможно, сказать правду для них опасно? Но если так...

– Кто же он такой, этот Марло? – грохнул кулачищем по столу Джо, путаясь в собственных догадках. Что о нем может добавить Хинт? Разве что пересчитать все корчмы, где вместе побывали. На это у деда память исключительная. А у Элеоноры тоже одно на языке: был человек вежливый и приветливый. Женщина есть женщина! Однако кто-то должен его хорошо знать. Он был драмоделом, так что надо заглянуть в театр и там расспросить. Он был магистром, воспитанником колледжа Тела Христового, значит, следует побывать в Кембридже...

Утром коронер Джон Шорт не повез задержанных и свидетелей к окружному шерифу, а оседлал крепкого верхового коня. Уже сидя на нем, он подозвал к себе констебля Томаса Доджа и сурово приказал, воспользовавшись опытом, полученным из рукописи:

– Слушай внимательно, Том. Я оставляю убийц на твою личную ответственность. Так вот! Никого к ним не допускай, сам с ними не разговаривай, еды и питья не давай, чтобы они упали духом и отощали телом. Будь начеку до самого моего возвращения. В случае чего – стреляй!

– Будьте уверены и положитесь на меня, шеф! – горячо поклялся верный Том. – Пули для них у меня отлиты.

Свистнула плеть, и конь зацокотал в утреннем тумане, наплывавшем с Темзы.

ДНЕВНЫЕ ПОЕЗДКИ КОРОНЕРА

Наибольшее из лондонских зрелищных сооружений – "Театр" Джеймса Бербеджа находился на северном берегу Темзы, за городской чертой, недосягаемый для ханжей-пуритан из богатого Сити. Вместе с мрачным, известным зловещей славой, пригородным местечком Нортон Фольгейт, этот земельный участок, к большому сожалению, не подлежал юрисдикции лондонского шерифа, так как относился к графству Мидлсекс. Темза словно разделяла два враждебных лагеря – с одной стороны разбросанные деревянные, размалеванные линяющей краской театры, ободранные балаганы ярмарочных лицедеев и зверинец с медвежьим цирком, с другой – из серого камня, надменные в своей архитектурной суровости правительственные и торговые здания, над которыми четко вздымалось Вестминстерское аббатство, где с Большого Бена [название самой высокой башни аббатства] ежечасно раздавался звон, гулко отбивая время.

Правительственный, деловой Лондон высокомерно и презрительно взирал на расточительные, а значит, и бессмысленные народные гульбища с их непристойными представлениями из жизни монархов, которые полностью отвечают распущенным вкусам развратного люда.

Про это полузабытое административное разделение вспомнили, когда степенные толстосумы из торговых корпораций добились распоряжения лондонского шерифа о разрушении всех без исключения театриков, ибо в них, мол, процветало безобразие и гнездилась крамола. Разве не лучше было бы, если бы с обеих сторон Темзы солидно и благопристойно высились торговые и банковские конторы? И оказалось, что напрасно добивались.

В Нортон Фольгейте осели буйные морские волки, бродяги, нахальные проститутки, темные людишки, которым не стоит попадаться на глаза констеблей, не охочие к наемному труду лодыри, клейменные палачами преступники и, само собой, актеры с драмоделами. Представляете, господа, какая образовалась компания? Порядочному человеку не стоит даже глядеть в ту сторону. Да и что там увидишь, кроме преступных рож, при одном взгляде на которые хочется вытащить кошелек? Тьфу! Неудивительно, что весь этот воровской люд ежевечерне охотно направляется на представления, ведь там выставляют на постыдный и глумливый показ коронованных особ и людей стоящего дела. И как? Как самых больших в мире преступников! Учтите, все это повелось со времен бунтовщика Уота Тайлера. Многозначительный факт... Предать бы их кощунственные капища огню – дерево хорошо горит.

Джон Шорт намотал уздечку на крюк коновязи возле входа в "Театр" Джеймса Бербеджа и решительно ступил было, гремя ботфортами, в темное, без окон, помещение. Но сразу же должен был остановиться и минутку постоять с закрытыми глазами, чтобы привыкнуть к темноте. Только потом направился за кулисы, где, как ему показалось, беспорядочно громоздился театральный реквизит. Откуда-то слышались голоса, и Джон пробирался, будто в зарослях, ориентируясь по слуху.

Говорили трое, сидевшие возле военного барабана, на котором среди кусков хлеба, колбасы и головок чеснока горела свечка, вставленная в горлышко пустой бутылки. Двое были усатые вояки, с головы до ног закованные в железо, при мечах на поясе. Третьей особой была хрупкая, стройная и довольно миловидная, хотя и сильно накрашенная девушка. И эта малышка, что больше всего поразило коронера, молодцевато и с удовольствием курила толстую трубку, мастерски выдувая кольца дыма или же тонкими струйками выпуская его из ноздрей на губы и, словно седые, мягкие усы. Одну ногу в широком, в красную полоску, чулке она задрала на барабан.

Вояки, жуя колбасу, молча уставились на Джона, а девушка спросила звонким с хрипотцой голосом:

– Кого ищете, мистер? Не меня лир – она захохотала. – Рановато пришли до ночи еще целый день!

– Я ищу кого-нибудь из ваших шефов, мисс, – под взглядом вооруженных вояк вежливо ответил Джон. – Как мне пройти?

– Обними меня, красавчик, и поцелуй. Тогда скажу! – ничуть не стесняясь, пожелало это дитя и сложило сердечком пухлые губы, из которых, однако, шел дым.

– Постыдились бы вы, мисс, вот так некрасиво вести себя, – раздраженно заметил Джон. – Это вам, милочка, совсем не к лицу.

Вояки загоготали из своих железок, как из бочек, а девушка быстро стащила с головы парик. Оказалось, это была совсем не девушка, а юноша приятной наружности, одетый и накрашенный, как женщина. Джон вытаращил на него глаза и этим вызвал новый взрыв хохота.

– Правильно делаешь, красавчик, что не целуешь, – продолжал куражиться юноша, манерно виляя бедрами, вероятно накладными. – Я не такая, чтобы вешаться каждому на шею!

– А, чтоб вам! – не удержался и засмеялся Джон. – Такой чертовщины, наверное, и в пекле не увидеть.

– "Где осужденье терпите?" [Кристофер Марло, "Трагическая история доктора Фауста", сцена 3] – басовито загудел один из вояк.

– "В аду!" – со зловещим шипеньем ответил юноша.

– "Но как же ты сейчас вне сферы ада?"

– "О нет, здесь ад, и я всегда в аду".

– Все это великолепно, господа, – сказал Джон. – Однако я прибыл по делу, и, поверьте на слово, мне совсем не до шуток.

– Тогда, мистер, стучите вон в те двери. Только имейте в виду: неизвестно, в какой личине вы увидите наших шефов. Они – тоже актеры.

И действительно, за обычным канцелярским Сюро сидел мужчина в жестяной, крашенной под золото короне, густо украшенной цветными стеклянными драгоценностями. Он был закутан в мантию короля, на которой горностаевые хвосты имитировались клочками ваты. Высокий лоб, полузакрытые тяжеловатыми веками пронзительные глаза, крючковатый нос, аккуратные рыжеватые усы и бородка клинышком, которая еще больше удлиняла его и без того вытянутое лицо. Но вид у него был действительно королевский. А в углу комнаты, прямо на полу, словно притиснутое плечами к стене, полулежало какое-то пугало явно мужского пола, взлохмаченное, в рваной одежде странника, сквозь прорехи которой выглядывала мелко плетенная кольчуга.

– Добрый день, господа, – поздоровался Джон.

– Мир тебе, человек, – величественно изрек бутафорский король.

– Я к вам по делу и хотел бы видеть директора.

– Кто же ты, что требуешь беседы с властелином? – отозвался из угла странник разбойничьего вида.

– Я – коронер ее величества из города Дептфорда, мистеры. Мое имя Джон Шорт.

– Оно было бы точным, если бы фамилию укоротили на голову, – враждебно произнес странник.

– Оставь, Том, – прервал его король. – Это же не налоговый агент! – И, уже обращаясь к коронеру, он спросил: – А не удовлетворитесь ли вы услугами брата моего брата?

– То есть? – ничего не понял Джон.

– Наш директор – Джеймс Бербедж, а я – его брат Ричард [Ричард Бербедж – первый исполнитель ведущих ролей в трагедиях Вильяма Шекспира], разъяснил король. – Но директор вместе с частью труппы гастролирует сейчас в графстве Кент. Садитесь и говорите, что вас интересует.

Джон сел и выложил на стол два обгоревших листка. Ричард лишь бросил на них взгляд и, уже не глядя, взволнованно продекламировал:

При чем здесь вера? Тьфу!

Мне стыдно, хоть в притворстве я искусен,

Что может быть порукой и основой

Великих планов столь пустое слово.

– Том! – возбужденно вскрикнул он. – Это же отрывки из "Герцога Гиза", которые побывали в огне!

Странник вскочил на ноги.

– Откуда они у вас, коронер? – спросил Ричард. – Извините, это нас тоже волнует. Дело в том, что на днях у нас исчез единственный экземпляр этой трагедии.

– Каким же образом исчез?

– Как у вас говорят, – сказал взлохмаченный Том, подсев к столу, – при весьма загадочных обстоятельствах.

– Кстати, позвольте отрекомендовать: Томас Неш – актер и драматург.

– Если эти обрывки из того экземпляра, – задумчиво заметил Джон, – то рукопись сгорела в камине.

– Что произошло с Кристофером? – вдруг спросил Томас Неш.

– Постойте, господа, иначе мы ничего не выясним.

Он хорошо понимал, что, если сейчас скажет про неожиданную смерть Кристофера Марло, допрос устроят ему самому.

– Я вижу, вы сообразили, о ком речь. Что вам известно про вашего коллегу?

Ответ его поразил.

– Ничего определенного, коронер. – Ричард Бербедж забарабанил пальцами по столу. – Все время куда-то исчезает, а когда появляется, кладет на стол новую прекрасную пьесу. Только и всего!

– И вы никогда не расспрашивали его?

– А зачем? – Монарх в жестяной короне от искреннего удивления поднял брови. – Если человек сам не хочет чем-нибудь поделиться...

– Или же не имеет на это права! – добавил Томас Неш.

– ...Он либо уклонится от прямого ответа, либо солжет.

– Вы правы, – вынужден был присоединиться к этому высказыванию Джон. Значит, вы ничего не знаете? – подытожил он, уже собираясь идти.

– Почему бы это нам не знать? – остановил его грозный странник. (Неужели он в таком виде шляется по улицам? А впрочем, в Нортон Фольгейте чего только не увидишь!) – Кое-что знаем, точнее – догадываемся.

– О чем именно?

– К примеру, я готов поклясться, что он не однажды находился во Франции и причастен к уничтожению враждебной нам Католической лиги во главе с Генрихом Гизом. Не имею представления только о степени его причастности.

– Откуда вы знаете?

– Известно откуда, – Том пожал плечами, словно речь шла о чем-то незначительном, – из его же трагедии "Герцог Гиз".

– Вот как! – Наконец-то разговор приобретал чисто специфическую форму.

– А вы читали трагедию?

– К сожалению, только эти два отрывка. Но по вашим словам выходит, что в ней речь идет о действиях нашей разведки?

– Ничего подобного не выходит, – почему-то начал раздражаться Томас. И я об этом не говорил.

– Как вас понимать?

– Господи! Да это же ясно: когда мы, драматурги, читаем художественное произведение, то видим в нем намного больше, нежели обычный зритель. Это же очевидно!

– Что-то я ничего не соображу. Объясните, пожалуйста, что именно вы имеете в виду?

– Если вы этого не понимаете, то как я вам объясню? – уже совершенно разозленный, ответил Томас. – И вообще, есть вещи, которые не поддаются объяснению, если человек сам к ним непричастен.

– Извините, но я должен это понять, потому что пришел не из любопытства, а по делу.

– "По делу, по делу!" – пробурчал Томас.

– Не злись, Том, – повысил голос Ричард. – Попробую объяснить я. Видите ли, в чем дело, коронер: работа драматурга, независимо от того, о каком времени идет речь и какие лица действуют, всегда персонифицирована. Он слышит голоса реальных людей, возобновляет в памяти реальные разговоры, отыскивая в них точное, колоритное слово, многозначительную деталь, присущую лишь данной конкретной личности. Это помогает и нам, актерам, сценично воссоздать правдивый образ. Так что в любом произведении заложен личный житейский опыт автора, его мировоззрение, его отношения к событиям, их общественная оценка. Все это порой видно по еле уловимым нюансам. Выделить их, ощутить – значит, в какой-то мере составить биографию самого автора, которая в общих чертах обязательно будет более или менее вероятной, ибо за спиной героев произведения незримо стоит сам автор.

– Ну и что из этого? – спросил Джон.

– А вот что, – терпеливо продолжал Ричард. – Автор всегда опирается, что бы он ни писал, на современные ему реалии. Когда речь идет о давнем прошлом, происходит лишь как бы перенос современных идей в то время. Если же речь идет об исключительно современных событиях, как в случае с "Герцогом Гизом", все эти признаки приобретают еще большую выразительность. В таких случаях автора поневоле выдает наглядность и точность изложения. Да это и понятно, потому что иначе он не отважится взяться за разработку темы, заранее зная, что непременно допустит некоторые ошибки и над ним будут смеяться живые участники событий, особенно когда дело касается острого политического материала, острых проблем современности. Итак: внимательно изучая "Герцога Гиза", мы можем сделать логический вывод, что Кристофер Марло был во Франции и причастен к некоторым событиям, однако в то же время по произведению мы не можем определить степень этой причастности, как совершенно справедливо заметил уважаемый Томас Неш.

– И это всегда так? – недоверчиво покачал головой Джон.

– Мудрый вопрос, коронер, – весело усмехнулся Ричард Бербедж. – Такое исследование, которое мы только что сделали, невозможно лишь в одном случае: если за искусство берется творчески несостоятельный человек. Ведь если в произведении не отражена живая человеческая индивидуальность, то это мертвое произведение. Это маленькое, но существенное отличие и позволяет нам отличать действительно талантливую вещь от беспомощных поделок халтурщиков или графоманов.

– Но как же он, магистр из Кембриджа...

– Отвечу и на это, коронер. Первое: Кристофер Марло – храбрый и сообразительный человек. Второе: как талантливый драматург с необычайной фантазией, он – прекрасный стихотворец, а это немало значит. Третье: он мастер психологического перевоплощения, ибо драматург – один-единственный исполнитель всех ролей в собственных произведениях, от ведущих до второстепенных. А этих трех условий уже достаточно, чтобы выполнять некоторые деликатные поручения ведомства сэра Френсиса Уолсингема.

– Выходит, Кристофер Марло – шпион сэра...

– "Шпион"! – сразу же вскипел буйный Томас Неш. – Не произносите этого грязного слова, коронер! Крис – патриот и солдат. Прошу не оскорблять его в моем присутствии. Будьте добры, называйте шпионами глупых ищеек лондонского шерифа, которые выслеживают, кто из нас сколько выпил и что сболтнул за чаркой. Ха, я смеюсь над ними, хотя они повсюду суют свой нос и неутомимо строчат, переводя бумагу, немощные доносы. Разве этим деревянным остолопам, по макушку напичканным инструкциями, когда-нибудь понять, что самый первый и самый полный донос на настоящего творца – это его собственное творение? Для этого им самим следует стать вровень с великаном. Но тогда, – он даже зло оскалился, – зачем переводить бумагу на мелочные доносы, если ты сам способен создать шедевр, отдать жар сердца и непокой мыслей другим людям?

Большой Бен отбил двенадцатый час.

Коронер Джон Шорт поднялся.

– Однако я у вас засиделся, – сказал он. – Весьма благодарен, господа, потому что вы мне очень помогли в расследовании.

– В расследовании? – переспросил Неш. – Постойте, коронер, вы еще не ответили на мой вопрос. Что случилось с Крисом?

– Кристофер Марло убит, – сухо ответил Джон.

Ричард Бербедж снял с головы корону.

СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

До Кембриджа Джон Шорт добрался к вечеру и заночевал на постоялом дворе. Первый, к кому он утром попал, был капеллан Сэм, который за взятку купил себе высокую степень доктора богословия, а ее величество королева, которая ничем не брезговала, чтобы обогатить казну и даже, говорили, входила в долю с пиратами, специальным указом освободила этого неуча и церковного фанатика от необходимых экзаменов на ученое звание. Конечно, Джон об этом и слыхом не слыхивал и отнесся к его преподобию с соответствующей почтительностью.

– Так-так, припоминаю того молодца, – ласково ответил упитанный доктор богословия на вопрос коронера. – Он смолоду совал свою шею в петлю. И я, сын мой, ныне ничуть не удивлюсь, если судьи подвергнут его тело пыткам и сожгут на очистительном огне, чтобы освободить и отмыть от грязи греховную и еретическую плоть.

– Почему вы так думаете, отче? – удивился Джон, потому что находился все еще под свежим впечатлением от разговора в "Театре" Джеймса Бербеджа.

– Имею основания на это, сын мой. – Откормленное лицо доктора Сэма прямо-таки светилось благожелательностью и добротой, когда он ласково продолжал: – Этот нечестивец Марло знался с одними негодяями и приятельствовал с мерзавцами...

– Кого вы имеете в виду? – посуровел Джон.

– Прежде всего Френка Кетта, сын мой. Это был сам Вельзевул или какой-нибудь приспешник из его окружения, который на потеху и на радость всего пекла обрел этот облик, чтобы совращать и губить чистые и непорочные души христиан. Страшно даже вспоминать, сын мой, о чем этот бесспорный слуга Сатаны болтал во всеуслышание. Ужас, ужас, ужас! Но с нами святой крест, и он защитит нас от коварных помыслов дьявола, если мои уста во имя божьего дела произнесут скверну, от которой веет огненным смрадом. Так слушай же, сын мой! Тот Френк Кетт был хуже поганца, ибо не принимал никакую церковь, издевался над божественным происхождением господнего сына Иисуса и уверял, будто второе пришествие Христа уже давно произошло, и, значит, мы все живем в том самом "земном раю", который сами пожелали и собственноручно сотворили.

– И Кетт был приятелем Кристофера Марло?

– Все они между собой приятели, сын мой, и все заражаются друг от друга крамолой и ересью. Выйдите лишь на лужок возле речки Кэм и увидите – все они там. Или же гоняют словно сумасшедшие мяч и бьют ногами друг друга, будто кони, а лучше сказать – слуги дьявола – копытами. Или же натянут кожаные рукавицы и, как дикие варвары, квасят друг другу носы.

– Где сейчас Кетт? Я хотел бы его кое о чем расспросить.

Уважаемый Сэм, в шелковой докторской мантии и четырехугольной черной шапочке с кисточками, благодушно и неторопливо перебирал пухлыми ухоженными пальцами коричневые косточки четок.

– Это невозможно, сын мой, – ответил он.

– Почему, отче? Я всюду найду его.

– Святой трибунал, – ласково проворковал ученый муж, – вознес его душу на небо, а греховную плоть испепелил. А там, – он набожно поднял глаза к каменному потолку, – грешника не найти.

– Так! – крякнул Джон Шорт.

– Или же возьмем Неша...

– Томаса Неша?

– Уже слышал о таком? Похвально, что и этого негодяя ты не упускаешь из виду... Этот Неш, уже будучи бакалавром и готовясь к экзаменам на звание магистра, вместо того чтобы углубиться старательно в книжную премудрость, сочинил кощунственное лицедейство "Конец и не конец", где подверг оскорблениям и издевательству все святое и порядочное... Ужас, ужас, ужас... Выгнали тогда шута Неша на все четыре стороны...

Эта тема все больше становилась Джону неприятной, и он спросил преподобного толстяка напрямик:

– Скажите мне, отче, зачем вы все это мне рассказываете? Разве имеет отношение к делу то, что Неш сочинил какую-то там пьесу?

– Знай, сын мой, – поучительно изрек отче, – чтоб распознать еретика, следует изучить круг его друзей, ибо агнец горнется к агнцу, а волка тянет к волку. А Марло набрался всего понемногу от всех волков, и ныне из его писаний очевидно, что он способен привести в пользу атеизма такую уйму доказательств, которую не опровергнут и десять лучших богословов. А еще я скажу, сын мой, учением он пренебрегал. Куда-то исчезал, а куда – никто не знает...

"И здесь – исчезал", – отметил про себя Джон.

– Помню, – вел дальше Сэм, – два последние года – в восемьдесят шестом и восемьдесят седьмом – он вообще не учился.

"1586-1587 годы", – снова взял на заметку коронер.

– А из-за этого, – неутомимо вещал темный, как сапог, доктор богословия, – а также из-за того, что, по слухам, он собирался изменить ее королевскому величеству и перекинуться на сторону французской Католической лиги, в экзаменах на звание магистра ему отказали.

– Как отказали? – вырвалось у Шорта. – Ведь он – магистр искусства все-таки!

– Кто ведает, как это произошло, – пожал плечами отче. – Меня это также очень интересует. Странно, странно, странно... Ведь никто тогда не знал, куда он исчез, где шлялся и что делал. Из-за всего этого его имя даже вычеркнули из списка студентов, а его персональную стипендию архиепископа кентерберийского Метью Паркера отдали другому. И что бы ты думал, сын мой? Когда уничтожили Великую Армаду испанцев, он все-таки не оставил своих предательских замыслов и сбежал во Францию, якобы для того, чтобы углубить знания в Сорбонне. Но изменнику там не очень повезло, потому что в это время был убит герцог Гиз и его брат, кардинал Лотарингский, и силы наших врагов уменьшились...

– Считаю, отче, – сказал Джон, – все это нужно тщательно проверить. Но как?

– А очень просто, сын мой. Следует заглянуть в бумаги канцелярии ректора. С твоего позволения и я воспользуюсь случаем, чтобы узнать обо всем этом безобразии и разоблачить возможный заговор, который плетет свою паутину в чистых стенах королевского университета. Идем, сын мой. Ты власть, а власти не отказывают и подчиняются.

– Что ж, идемте, отче, – поднялся Джон.

Они прошли аккуратными улочками мимо многочисленных колледжей, которые вместе со своими службами очень напоминали монастырские подворья. Ватага студентов со стаей лающих борзых весело прошла берегом реки Кем, чтобы устроить для себя забаву – собачьи бега. Сочно зеленела весенняя травка, кусты и деревья были уже ровно подстрижены университетским садовником...

В чисто выбеленной канцелярии ректора, из-за чего сразу же бросался в глаза огромный портрет ее величества королевы Елизаветы в полный рост, в парчовом убранстве, короне, со скипетром и державой в руках, унизанных перстнями с драгоценностями, о чем-то тихо беседовали два декана – сэр Уолтер Ролей и Томас Хериот. Но едва они увидели раскормленную физиономию благодетельного Сэма, как сразу же прервали беседу и взглянули на него вопросительно.

– Добрый день, господа, – слащаво поздоровался Сэм. – Как поживаете?

Деканы в знак приветствия коротко кивнули.

"Оба – еретики, – размышлял Сэм, – но с какого бока к ним подступиться? Сэра Уолтера ценит сама королева. Значит, он – человек опасный... Однако почему до сих пор ходит безнаказанно негодяй Хериот? Ведь он, Сэм, написал на него в Тайный совет длиннющий донос, в котором доказывал, что этот Хериот разделяет взгляды сожженного еретика Джордано Бруно и другого еретика из Польши, который преждевременно умер и поэтому избежал огня святой инквизиции, Николая Коперника. А еще этот Хериот учит молодых джентльменов смеяться и издеваться над Библией, а имя божье писать как антихристово – сзаду наперед. Почему же его не повели в цепях к святому трибуналу? Наверное, встал на защиту канцлер Кэмбриджа сэр Сесил Берли, который сам является членом Тайного совета. А раз так, то хорошо, что он, Сэм, предусмотрительно сообразил составить донос анонимно...

– Господин коронер ее величества, – льстиво усмехаясь, промолвил богослов, – по государственному делу хочет дознаться, на каком основании было присвоено звание магистра искусства бывшему нашему выпускнику Кристоферу Марло?

Сэр Уолтер с презрением глянул на него, однако, к утешению Сэма, подчинился.

– Что ж, это можно сейчас же выяснить, – сказал он и открыл сейф, вмонтированный в стену. Оттуда он вынул толстенную книгу-тетрадь правительственных постановлений и приказов, полистал ее, отыскивая нужную страницу, и протянул Джону: – Прошу, коронер, читайте. Этот приказ Тайного совета не требует никаких комментариев.

Джон Шорт читал, а из-под его руки заглядывал слишком любопытный доктор богословия, тяжело дыша вонючим чесноком, которого с утра наелся, боясь, вероятно, чумной эпидемии, лютовавшей в Лондоне:

"Принимая во внимание слухи, будто Кристофер Марло имеет намерение сбежать через пролив в Реймс и там остаться, Их Светлости считают необходимым засвидетельствовать, что такого намерения у него нет; наоборот – во всех своих действиях он вел себя разумно и верно, чем оказал ее величеству значительные услуги, и достоин высокой награды за свою верную службу. Их Светлости пожелали, чтобы эти неверные слухи были прекращены всеми возможными способами и чтобы ему было оказано всевозможное содействие в присуждении научной степени, которую он должен принять во время ближайшего торжественного акта; ибо Ее Величество не желает, чтобы кто-либо, занятый, как он, делами, касающимися блага своей страны, мог быть оклеветан людьми, которые ничего об этих делах не ведают".

Джон закрыл книгу и старательно защелкнул серебряные застежки, а затем сказал, подавая ее сэру Уолтеру:

– Славный он человек, господин...

– Именно! – медовым голосом отозвался его преподобие Сэм. – И я говорил господину коронеру, что Кристофер Марло – достойный и добропорядочный молодой ученый, украшение колледжа Тела Христового. Такими студентами Кембридж может только гордиться!

Джон Шорт уставился на него и от негодования даже онемел, а когда пришел в себя, во весь голос воскликнул:

– Ну и сволочь же вы, святой отец! Вы же лживы, ваше преподобие, будто злой пес!

Доктор богословия побелел. А эта парочка еретиков, никого не стесняясь, ну прямо как развращенные студенты, издевательски и унизительно засмеялась ему, преподобному Сэму, в глаза...

...Джон Шорт гнал коня домой и мысленно перебирал ход событий, о которых узнал. Выходило так, что Кристофер Марло исчезал именно в те годы, когда происходило что-нибудь очень важное.

1586 год – раскрытие заговора Бабингтона...

1587 год – казнь королевы Марии Стюарт...

1588 год – уничтожение Непобедимой Армады...

1589 год – уничтожение Католической лиги...

И этот, 1593 год – Кристофер Марло навсегда исчез.

Теперь Джон Шорт уже не имел никакого сомнения, что в маленьком Дептфорде произошло значительное политическое преступление. Убили, негодяи, Криса! При самозащите... Теперь он выяснит, кого же защищали убийцы своим преступлением. Он докопается, почему один экземпляр рукописи "Герцога Гиза" украли, а другой сожгли. Все выяснит... Не виселица, а топор палача ждет убийц...

Поздно вечером 1 июня 1593 года забрызганный грязью и уставший Джон Шорт вернулся в спящий Дептфорд.

СЛЕДСТВИЕ ПРЕКРАЩАЕТСЯ

Это произошло 30 мая 1593 года...

...Дептфордский коронер Джон Шорт еще издалека услышал раскатистый, пронизанный неподдельной злостью голос капитана и богатого купца Московской компании Энтони Марло:

– Эй вы, на юте! А ну, быстрее загружайте трюм, загружали бы вами черти котлы в пекле!

Капитан гремел – работа на корабле кипела.

На верхней ступеньке трапа сидел подавленный, хмурый Джон Хинт с трубкой в зубах и черной бутылкой рома на коленях. Конец его деревяшки, окованный медью, торчал словно ствол мушкета.

Когда коронер приблизился, он сказал ему, как будто они уже продолжительно разговаривали:

– Напрасно парни привели тех душегубов к тебе...

– А чего их жалеть? – удивился Джон Шорт, однако не удивляясь тому, что Хинт знает об убийстве: в маленьком Дептфорде все новости распространяются вмиг.

– Это уж точно, поторопились, – так же задумчиво продолжал седой боцман. – Им бы сейчас сушиться на солнышке, болтаясь на рее "Золотой лани". Скажу я тебе, Джон, если бы тут был адмирал Дрейк, он бы собственноручно накинул им петли на шеи. Сэр Френсис любил бедолагу Кита...

– Если они виновны, от виселицы не уйдут! – твердо пообещал Шорт.

– Но на рее – видней, – со знанием дела разъяснил ему бывший пират. Не следует, Джон, пренебрегать великолепными обычаями джентльменов удачи.

Неожиданно их внимание привлекла небольшая кавалькада всадников, которая во весь опор мчалась к берегу. Кони были взмылены, видать, бежали издалека, но всадники не уставали их подгонять. Возглавлял отряд розоволицый офицер в бархатном берете с белыми перьями, красном плаще и высоких кожаных ботфортах. Из-под плаща поблескивал на солнце дорогой отливающий синью панцирь и золотой эфес рыцарской шпаги, в притороченных к седлу кобурах торчали пистолеты. За офицером торопилось полдюжины солдат в лохматых медвежьих шапках, надвинутых на самые брови.