Текст книги "Всё было, было ... (СИ)"
Автор книги: Юрий Шелков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Шелков Юрий
Автобиография
Так потихоньку, день за днём
Раскрутим нить воспоминаний.
Р.-М. Рильке
Содержание
Самый счастливый день
22-е июня
Либидо
На мне безбожия печать ...
Микромир мой
Устал от мира
Я от поэзии далёк
Скорость всё выше
Продразвёрстка-1988
ДТП
Взгляд из палаты 406
Отброшен на обочину
Не дал Господь таланта
Пишу, что диктует мне жизнь
Я счастье творчества постиг
Мещанин во дворянстве
Жизнь бесконечною казалась
Школьные годы
Июнь
Твой срок истёк
Бывший садовод
О фото с тоской
Вьётся жизнь ...
Я – дачник
Бытие моё
На дачу рвался ...
Свободой упиваюсь!
Месяц торчу
На полянке лесной волейбол
Скучно в этом раю
Самый счастливый день
Счастливых и ненастных дней
не счесть на жизненной дороге.
Какой из них других "самей"
и, значит, памятней в итоге?
Какой из них оставил след,
счастливый след из "самых-самых"?
Такой, как, скажем, солнца свет
в кромешной тьме бездонной ямы.
Задачка эта не проста,
счастливых в жизни дней не мало.
Кому же честь сию воздам?
Пожалуй, "самый" день – начало.
Родился, получил шлепок,
и наконец-то полной грудью
вздохнуть и завопить я смог:
"Я к вам пришёл! Привет вам, люди!"
Односторонен жизни путь
назад дороги нет, понятно.
И маму зря просить вернуть
тот час: "Роди меня обратно".
А жаль, что не вернуть тот час,
тот день божественного счастья!
Даётся он один лишь раз:
"Я к вам пришёл, родные, здрасте!".
22-е июня
Сорок первый. Июнь.
Слепит солнце глаза
самоварной латунью.
Приближаясь, рокочет гроза.
Твой любимый июнь.
День рождения скоро – четвертый!
Ты счастливый, Егорка! Тьфу, сплюнь
через левое, в черта.
«Завтра двадцать второе, ура!
Воскресенье! Приедут родители.
Значит, будет рыбалка с утра —
мы с отцом ведь большие любители.
А сейчас погулять! Вот и кстати
за окном ребятни голоса».
Солнце в тучи зашло на закате.
Приближаясь, рокочет гроза.
Память утро хранит.
Помню, бабушка Богу молилась.
Небо чистое, солнце слепит,
но другая гроза разразилась …
Память детства: рубцы
на года остановленных стрелок,
в пропыленных колоннах бойцы
и вещание черных «тарелок».
Либидо
С детства влюбчивость натуры
Не давала мне покоя.
Для кого девчонки – дуры,
Для меня – совсем другое.
Для меня они как будто
Инопланетяне.
Любопытство и либидо
Просто душу тянет.
На гулянки не ходили
И поврозь науку грызли,
Не дружили, не любили,
У меня ж о них все мысли.
Со двора не интересны
Пресные соседки.
Вот на улице соседней
Девочки-конфетки!
Днём и ночью головёнка
Только феями забита.
За девчонкою девчонку
Предлагает мне либидо.
До сих пор живу под игом
Этой сладкой страсти.
Не избавиться до смерти
От всесильной власти.
На мне безбожия печать ...
На мне безбожия печать
молитвами не стёрта.
Мне жизнь бы новую начать,
а эту – к чёрту!
Бреду по липовой аллее,
сквозь сгусток аромата.
Быть может, от него хмелею,
а может виновата
бессмысленность затеи.
Когда бы заново зажить
счастливым и здоровым,
любовную умерить прыть
в пылу греховном.
Увы, не выдрать жизни чипа —
он в душу мне вживлённый.
Любовь гвоздём в судьбу забита.
Бреду я обречённо.
Во всём виновна липа.
Микромир мой
Мой полуденный вояж,
ежедневный моцион,
по аллеям променаж
под защитой пышных крон.
Нет ни планов, ни запарки,
ни отчётов, ни долгов.
Мне дороже всех миров
микромир мой в лесопарке.
Отработал всё сполна,
микромир свой заслужил.
Не в претензии страна,
и Господь был добр и мил.
Не пугаются синицы,
найден с белками язык,
и ко мне давно привык
пёс бездомный, не бранится.
По аллеям променаж
под защитой пышных крон.
Не оставил меня раж,
в жизнь по прежнему влюблён.
Место планов и отчётов
занял лес мой и инет.
Не сошёлся клином свет —
и о прошлом память – к чёрту!
Устал от мира
Влачится жизнь.
Всегда в дороге.
Летом
стучит тележными колёсами,
зимой скрипит саней полозьями.
И седоку конечный пункт неведом.
Проходят дни
мельканьем серых буден,
однообразных,
как состав товарняка.
И поневоле сам становишься зануден
и зол на всё и вся по пустякам.
Устал от мира суматошно-злобного.
Отвратна мне его жестокость
И между нами пропасть.
На суетню внизу
гляжу я с места лобного.
Погода, видно, расшатала нервы
И бытовухи злобой пышущий оскал.
Боюсь,
не совладать с напрягом жизни-стервы.
Я свой роман до корки долистал.
Я от поэзии далёк
Мелькнули, как мгновенье ока,
Ахматова, Твардовский, Фет,
мелькнуло многотомье Блока,
но резонанса в сердце нет.
С трудом читаю Пастернака,
Дементьевым по горло сыт,
мелькнул психической атакой
Влад. Маяковский … и забыт.
И в ком я не пытался только
найти свой, жизненный сюжет,
признаться должен, как ни горько:
нет отзвука в моей душе.
В стихах не мыслю ни бельмеса,
читать их – нежеланный труд.
Не нахожу в них интереса.
Они, короче, не влекут.
Да, кое-что ласкает ухо,
не оставляя долгий след,
не сохраняя эхо звука.
Так кто ж любимый мой поэт?
Тогда, прошу вас, разъясните,
кого любимым называть?
С чьим томом под подушкой спите,
чьи строки в памяти храните,
как драгоценейшую кладь?
Увы, читатель, не казните —
не мне такая благодать.
Скорость всё выше
Живу пассажиром я
поезда с дальним маршрутом.
Багаж мой
легко разместился в одном рюкзаке.
Мой мир прозябает со мною
в вагончике утлом,
и все полустанки,
как точки в истлевшей строке.
А жизнь проплывала лениво
в начале маршрута —
ведь поезд считает на ощупь
плетенку путей.
И время идет не спеша,
словно в сутки минута,
а сутки ползут,
будто в них
тридцать месячных дней.
Вот вырвался поезд
из плена вокзальной толкучки.
Остались платформы
и сеть тупиков позади.
Ребенок в окошко
просяще высовывал ручки
и время молил:
«Ну, скорее, скорее иди!».
Мальчишки на великах
спорят о скорости с нами,
девчонки приветливо
машут ладошками вслед.
Ребенок на мир
удивленными смотрит глазами
и радостно
доброе
жизни лепечет в ответ.
Состав пожирает
бескрайней вселенной просторы,
в азарте погони
во всю убыстряя свой бег.
К заводам теперь
пассажиров прикованы взоры
и к бизнесу,
к стройкам,
к карьере – своей и коллег.
А время? Что время!
Оно зазвенело монетой.
Идет незаметно,
ссыпая валюту в карман.
Сосед, закрываясь
от яркого света газетой,
вдыхает с отравой свинца
этой жизни обман.
Конечная точка маршрута
все ближе и ближе,
и спутников меньше
осталось в вагоне моем.
Но скорость растет,
и время мелькает, но тише,
все тише, спокойнее
в мире бурливом живем.
А жизнь проплывает за окнами
пестрым ландшафтом —
лачуги да бурость
не тронутых плугом полей.
Вагончик скрипит,
весь обшарпан, замызган, расшатан
на множестве стрелок,
разъездов
и стыков колей.
Продразвёрстка-1988
Слух пустили как-то раз,
Что в продмаг "Находку"
(это лету только час)
завезли селедку.
Как и все, икру мечу,
Расшибаюсь в доску
И в счет отпуска лечу
Делать продразверстку.
Спутник мой не даст соврать:
У торговой точки
Тьма любителей пожрать,
Как селедок в бочке.
Всех клеймят, а номера
Пишут где угодно.
Бедолаги у костра
Греются повзводно.
Я, как принято, сую
В ближней подворотне
В лапу писарю – стою
В первой полусотне.
По толпе пошла молва
И терзает жалом,
Мол, селедка уплыла
По другим каналам.
Дескать, для сирот-детей
Разошлась по блату ...
Для реакции моей
Не хватило мату.
Ну, народ вогнали в раж!
Он в одно мгновенье
Взял продмаг на абордаж
И застыл в смятенье.
И чего тут только нет?! —
Ничего нет, кстати.
На подстилке из газет
Килечка в томате.
Все Программы костеря
От души и хлестко, ...
Боком вышла для меня
Эта продразверстка.
ДТП
Рассказ (пособие) в стихах для невинно пострадавших
Мой «мерин» -старик, изменившись в «лице»,
Ободран, как в рубище нищий,
Страдает на Третьем злосчастном кольце
С огромною лужей под днищем.
Из «вен» хлещет масло, тосол и бензин,
Капот – не узнаешь штамповку.
Усатый, пальцатый сухумский грузин
Брезгливо сует мне страховку.
Оценщик – не промах и очень не глуп,
Подкормлен, обласкан госстрахом,
Пощупал, попробовал бампер на зуб,
В три раза надул одним махом.
Госстрах от него отставать не хотел —
Урезал для выплаты сумму.
Ну, тоже в три раза – настолько сумел,
Чтоб не было лишнего шуму.
За то, что мой «мерин» в преклонных годах,
Пробег на три круга исхожен.
Ну, вобщем, остался я тут «на бобах»,
И счастлив, что сам хоть не должен.
Читаю инструкцию, коей творят
Оценщики суд и расправу.
Они не со зла ведь, а кушать хотят
И жить веселей на халяву.
Нашел я в инструкции пунктов пяток,
Где «лепят горбатых» клиенту.
Иду я к оценщику: – Слушай, браток!
А он посылает … ну, в энту.
Тогда обращаюсь в контору «Госстрах»,
Толкую, что так, мол, и эдак.
Там тоже советуют следовать НАХ
И в суд подавать напоследок.
Ну что ж, согласился принять их совет.
Судебную тяжбу затеял.
Не просто судиться, коль опыта нет,
Но влезть в эту драчку сумел я.
По пунктам претензии все разложил.
К примеру скажу вам такое:
Конечно, мой «мерин», увы, старожил,
Но, значит, на нем все родное.
Так что ж мне запчасти из Чайны суют?
Считать обучили нас в школе.
Они подешевле штамповку куют,
У «Мерса» же втрое поболе.
Так все популярно судье рассказал,
Но вроде как зря беспокоил —
Я вижу по смурым судейским глазам,
Что он это дело не понял.
И начал грузить то одним, то другим.
Таскаю за справкою справку.
Короче, прошло пару лет, пару зим,
И запер судья свою лавку.
Госстрах этот, видно, судейских достал,
Впустую судье заговаривал зубы.
Вердикт зимним громом для нас прозвучал:
Мне выплатить более Исковой суммы!
Да здравствует наш российский суд,
Самый справедливый суд в мире!
Взгляд из палаты 406
*
На Запад путь,
к заре вечернего заката.
Теряет людь
куски телесных агрегатов.
Летим стремглав.
Ошмёток брызги, бег под горку.
И кайф поймав,
идём в тираж и под разборку.
Хоть старость гнал,
попытки были неуклюжи.
Час икс настал,
и началась разделка туши.
*
Животы пластырями искрещены,
словно окна в полосках газет от бомбёжек.
Запеклась боль морщинами-трещинами
и пунктиром укольных следов многоножек.
*
Поступила желанная весть:
в другой корпус рысцой, коль ходячий.
И у жизни больничной, однако же, есть
для радости повод – маленький, но подходящий.
Бог скрасил чуть-чуть нашу долю,
с переездом избавив от мук.
В окошко видны мне ворота на волю,
а раньше лишь зал ритуальных услуг.
Отброшен на обочину
Отброшен на обочину
Сверхвыслуженных лет,
Взираю озабоченно
На суету сует.
Струит поток ошпаренный
Огнем мирских забот,
А я сижу отставленный
На милость госщедрот.
Накормлен обещанием
Защиты от мытарств,
Представлен к вымиранию
Отсутствием лекарств.
Полечат и в «историю»
Ногами наперед,
Согреют в крематории,
И все за мой же счет…
Довольствуюсь подачками
Зурабовских доброт,
Любуюсь инотачками
Сегодняшних господ.
Зализываю ссадины.
Сирены режут слух —
Летят «Геландевагены»,
Везя «народных слуг».
На «Брабусе» банкир спешит,
Ценя уют-покой.
И тут же «Бумер» мельтешит,
В нем шлюхи со шпаной.
С эскортом «Хамер» – броневик
«Законного» вора,
«Четверка» -ВАЗ везет барыг
С «Каширского двора»…
Сижу я на обочине,
Рукой подать – кювет.
В поток вернуться мочи нет,
Да и желанья нет.
Не дал Господь таланта
В искусствах мне Господь
не отпустил таланта:
не пел и не плясал,
поэтов не читал,
недолго побывал
в обличье музыканта,
но, маму обманув,
аккордеон загнал.
На слух греша,
не стал я меломаном,
не подобрав себе любимый жанр.
Увлекся историческим романом,
но не надолго —
спорт разжег пожар.
И живопись влекла порою —
пейзажи лунные писать.
Увы, нет школы под рукою,
а мячик есть где погонять.
Не дал Господь таланта,
к искусствам не сподобил...
Я вспомнил Иоланту —
а, может, так спокойней?
Пишу, что диктует мне жизнь
Пожирает словарный запас
Тот дракон, что зовется склерозом,
Но я против бессмысленных фраз
И привычен к критическим грозам.
В этом мире зеркальных кривизн
Я живу лишь одной ностальгией
И пишу, что диктует мне жизнь,
Хотя чаще пишу вопреки ей.
Мои мысли, излитые в стих
(верю, что карандаш мне послушен) —
Небольшой биографии штрих
И одна из немногих отдушин.
Я счастье творчества постиг
Мой зуд писать стихи не стих,
Пишу свой юбилейный стих.
Он n-ный здесь на литпортале.
Я рад, что Вы мой труд листали,
Со мною радость испытали
И грусть делили на двоих.
Как дорог для поэта миг,
Когда весь мир вокруг затих,
И строчки, робкие вначале,
Туманным смыслом проступали
И рифмой вязь свою скрепляли.
Я счастье творчества постиг.
Мещанин во дворянстве
Даже дружбе нужна подпитка общением.
С глаз долой и из памяти вон?
Не дождётся поэт минут вдохновения,
а без них не поэт вовсе он.
Потому и не жди. Тверди заклинание,
сам себе я внушаю завет:
– Не влюбись! Будут только вздохи страдания,
ожиданье звонков. А их нет.
Муки ревности гложат: пляшет, тусуется,
не звонит, вся в делах – но в каких?
С депутатами Рады, может, милуется
или спонсоров ищет иных?
И зачем это нужно – мучиться, пьянствовать,
на чужой каравай щерить рот?
Проживу мещанином тут во дворянстве я.
Проживу, только наоборот.
Жизнь бесконечною казалась
Вокруг бурлило, клокотало —
зал ожидания вокзала.
По гланды времени хватало
на двор, на спорт – все было мало.
Светало.
Влекла неведомая сила,
по миру щепкою носила.
Она любила, разлюбила.
Светило солнышко. Дождило.
Знобило.
Жизнь бесконечною казалась,
но вдруг: "Привет! Я – Ваша старость".
Недолюбилось, недомечталось,
недожилось всего лишь малость.
Смеркалось.
Школьные годы
*
Нынче сделан к зиме первый шаг,
Непогодь утвердилась в правах.
С обожженной дерев головы
Ветер гонит остатки листвы.
Он по ранцам стегает дождем,
Первоклашек смочив сентябрем.
*
Школьную жизнь начинали детьми.
Тайно в портфеле игрушка любимая.
Делать уроки гони хоть плетьми,
Коль футболисты мы неукротимые.
Сборы, кружки, пионерский отряд.
В птиц из рогаток пальба скорострельная.
Вот бы за косы подёргать девчат,
Но обучение было раздельное.
*
Школьные годы. Последний звонок.
Две пятилетки от детства до юности.
Жизнь открывалась, как бурный поток
В блеске своей многоструйности.
Кончилось время безусых бравад.
Жизнь заострила вопросы насущные.
Дальше кому-то «светил» сопромат,
Ну а кому-то слесарить сподручнее.
Бал выпускной. На распутье стезя.
Что же подскажут учёбы премудрости?
Школьные годы вместили в себя
Детства закат и расцвет нашей юности.
Июнь
Я июнь полюбил с давних пор.
Он мне дорог как в детство окно.
И хотя это было давно,
он в душе – сладкозвучный минор.
Впечатления солнечных лет:
мой с букетом цветов юбилей,
заводная машинка и к ней
полкило шоколадных конфет.
С давних пор я июнь полюбил,
когда воздух прозрачен, душист,
когда нежный березовый лист
еще клейкость свою не отмыл.
Луг проплешины майские стер,
сочной зеленью радуя глаз,
и на нем шелковистый палас
распалил разноцветья костер.
А теперь он не радость очей
за прохладу его вечеров,
за назойливый зуд комаров,
за белесость бессонных ночей.
Этот месяц мне стал нелюбим.
Я бы стер его в календаре,
потому что на ранней заре
не со мною ты будешь – с другим.
Твой срок истёк
Жизнь склочна и капризна,
всё валит на Судьбу.
То Мендельсон, то тризна,
то в яслях, то в гробу.
И никаких гарантий,
срок службы – невдомёк.
То пьёшь Хенесси, Кьянти,
и вдруг твой срок истёк.
Тебя, "друг", зависть гложет.
Тонка у жизни нить.
Проси – Господь поможет
хоть столько же прожить.
Я многого добился
и жизнь прожил не зря.
А ты бы помолился,
о милости прося.
Прожил в любви, в достатке,
немало повидал.
Проси, на зависть падкий,
чтоб Бог не покарал.
Тебя вот жаба душит,
и злость в душе, и смрад.
Она глухого глуше,
она – твой сущий ад.
А я душою молод,
жизнь созидаю сам.
Испытываю голод
ко всем её делам.
Щедра десница Божья,
и в ней твоя душа.
Позволит, может, тоже
жить, жизнью дорожа.
Бывший садовод
К земле любовь моя поблекла,
К лопате приутихла страсть.
То холодрыга тут, то пекло —
Никак не попадаю в масть.
На даче грустен и печален,
Ведь к грядкам мне талант не дан.
Я только дачник, не крестьянин.
Люблю шезлонг, стихи, роман.
Мой сельский друг по мне пройдётся.
Что в оправдание сказать?
Газон заросший остаётся
Глагольной рифмой воспевать.
Люблю считать на небе звёзды,
О лунных пятнах горевать
И, на листе рифмуя грёзы,
По звёздным топям строить гать.
Не скрою, трогают меня
Рассветный шепоток листвы,
Росой умытая стерня,
А в полночь песня соловья
И запах скошенной травы.
О фото с тоской
Почему я на фото значительно старше,
чем кажусь сам себе?
Аппарат на меня тиражирует шаржи
в непонятной злобе.
Кое-кто говорит, что не фотогеничен,
не въезжаю в формат
и для фотопортретов не вышел обличьем.
Сам во всём виноват.
Я и так, я и сяк, вылезаю из кожи —
чем не Ален Делон?
Аппарат же опять строит мерзкую рожу —
виноват, дескать, фон.
Мне сгодилась бы Эйфеля башня для фона,
можно и Нотр-Дам.
И тогда я не взял бы в подмётки Делона,
вкупе с ним и Ван Дамм.
– Аппарат не при чём, что валить на железку, —
говорит мне молва.
И потом продолжает совсем по-простецки:
– Если рожа крива.
Вьётся жизнь ...
Вьётся жизнь
и оборвётся —
тонкая, как нить ...
Что-то грустно мне поётся,
нечего скулить!
Держит ночью оборону
арьергард зимы,
а с утра
её уроны
наблюдаем мы.
Круто март
за дело взялся.
Первенец весны
ярким солнцем улыбался,
блеском белизны.
Днём Пахра меняет саван
на рябой халат,
и похож
на шкуру пса он
пятнами заплат.
Нарушает звон капели
леса тишину.
Изумлённо смотрят ели,
лапы отряхнув,
на последствия недавних
ледяных дождей —
разрушительностью равных
не припомнить ей.
Пополам берёзы-спички,
старые – в труху.
Что потоньше и погибче,
согнуты в дугу.
Бурых сосен вдоль дороги
остовы стоят.
Царства зимнего итоги
подбивает март.
Я итоги в свете лунном
подвожу в ночи.
Что судьба
на вещих струнах
завтра набренчит?
Бог пошлёт,
ещё придётся
на Пахре побыть...
Что-то грустно мне поётся —
нечего скулить!
Я – дачник
Эх, давно не бывал на даче!
Вот он родненький мой "Салют"!
На посту стоит, зад отклячив,
Цербер – мрачен и лют.
– Вижу новые лица, вау!
Сторож строг. Посмотрел вприщур.
– Подымай-ка, месье, шлагбаум,
рад Вас видеть, бон жур!
Он со скрипом потёр щетину,
пятернёй почесал в паху,
препротивную скорчил мину,
просипев: – Ху из ху?
– Я вернулся, как блудный отпрыск.
Тридцать лет! Но иссякла прыть.
Вот вернулся, как дачник, в отпуск —
не копать, не косить.
– Ты мне тут не крути пластинку.
Пропуск есть? Без него нельзя.
Сунул Церберу четвертинку,
и я – дачник, друзья!
Бытие моё
Комарам на пропитанье, в ссылку!
Тишины хочу до исступленья.
В одиночество, в безлюдье, как в Бутырку,
Мне желанным стало самозаточенье.
Любоваться звёздным небосводом,
Слушая коленца соловьиной трели,
Удивляться майским вывертам погодным
И не помнить дат и дней недели.
Нужно время – срок самокопанья.
Нужен он, когда дошёл до краю.
Словно схимник, отбывая послушанье,
В праздной лености я срок свой коротаю.
Просто отдохну от мрака быта,
От напряги виртуальной интернета.
Малость буду я в обличии поэта
Музу ждать нечесаным, небритым.
Сам с собой общаюсь – больше не с кем —
Под рефрен кукушкиной рулады.
Возмущаюсь, чертыхаясь, Достоевским,
На десерт вкушаю беспредел Бригады.
По странице между рюмок чая
Зачитал, замучил «Некуда» Лескова.
Со стены с укором смотрит Иегова,
Бытие моё не одобряя.
На дачу рвался ...
На дачу рвался, ею грезил я —
там вдохновение придёт.
Какая может быть поэзия,
когда здесь дел невпроворот?!
Гнетёт разор и запустение.
Когда здесь люди не живут,
не могут жить здесь и растения,
и даже мёртв мой минипруд.
И лишь трава растёт и буйствует.
Что чернозём ей, что песок.
Меня настойчиво напутствует
мой долг: – Бери косу, сачок!
И вот теперь по совместительству
я и косарь и стихоплёт.
Мой труд – пустое расточительство —
трава ещё быстрей растёт.
Растёт себе (ей это нравится),
ковры зелёные стеля.
Ну что ж, расти, моя красавица —
у трав поэзия своя.
Свободой упиваюсь!
Октябрь занудно плачет
Без видимых причин,
А я живу на даче —
Совсем один.
Свободен от дебатов,
В консенсусе с собой.
В кругу ежей и дятлов
Сплошной покой.
Свободой упиваюсь
От всех сует вдали.
В грехах стихами каюсь:
О, Боже, возлюби!
Бездельничает тело,
Благодаря дождю.
В фужере 'Изабелла'.
Сижу, цедю...
Исходят вон нуклиды,
Очистив организм.
Преломлены обиды
Сквозь грани призм.
И ссылка уж не в тягость,
И отступило зло.
Глотну нектара малость —
враз рассвело.
И мир совсем не мрачен,
И дождь не так уж сыр,
Да и октябрь не плачет.
Вино – факир!
Месяц торчу
Месяц торчу в доме казённом
На неухоженном берегу,
Где в заведении одноимённом
В окна видеть Пахру не хочу, не могу.
Осточертела она своим безразличием,
Как в замедленной съёмке, течением,
древних ив, обнажённых до неприличия,
ряби лунным холодным свечением.
Всё надоело до тошноты,
До спаек исколотых вен.
Гнетёт ожидание близкой беды
И в жизни плохих перемен.
Нужно бежать и как можно резвей,
Вырваться из казённой стерильности,
От болящих, скорбящих теней
В мир надежды и детской наивности.
На полянке лесной волейбол
На полянке лесной волейбол,
"чужаки" держат бой против "наших".
За кустом под газетами стол —
накрывается в счёт проигравших.
Был "обмыт" не один уже сет,
даже рефери сбился со счёту,
а конца матчу, видимо, нет.
Вот команды попались – упёрты!
Тщетно борется с сеткою мяч.
То он "за", то в её цепких лапах.
Не летит он ни в пас, ни с подач.
И его опьянил, видно, запах.
Всех бодрит аромат портвешка
и амбре прёт от килек с томатом.
Рефери строг, но исподтишка
завершил этот матч как бы патом.
Скучно в этом раю
В молодом соснячке птичий крик,
словно скрежет.
Лёгкой тенью скользит караван облаков.
По инету тоска
без ножа меня режет.
Скучно в этом раю —
без друзей, без врагов.
Раззудила плечо мне газонокосилка.
Как массаж мертвецу,
этот редкий покос.
Помню в сЕти меня дожидается милка.
Нет известий о ней ...
И участок зарос.
Не жалеет июнь
цвет зелёного спектра,
и на сотках моих
хлороформа дурман.
А я жадно ловлю
ртом московские ветры
и ищу в облаках монитора экран.
С утречка небо серо,
как жизнь, без просветов.
Придавило, нависло, слегка морося.
И ещё нестерпимее тяга к инету,
потому что косьбой
заниматься нельзя.
Я косил,
а за мною трава вырастала.
Докосил
и пора начинать всё сначала.
