Текст книги "Приключения, Фантастика-92 "

Автор книги: Юрий Петухов

Соавторы: Геннадий Александровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Первые странники по Осевому возвращались больными, сумасшедшими ли полусумасшедшими. Они рассказывали ужасающие вещи. Они не жили долго – редко кто протягивал больше двух-трех лет после «прогулки» по столбовой дороге Пространства. Их уважали, пытались любить, лелеять, но им не верили, их боялись, от них шарахались. Матери заказывали своим детям стезю космолетчиков. Профессия эта становилась не только не престижной, но и малопривлекательной, пугающей, грузной. Лишь самые отчаянные, презрев общественное мнение, отвергнув насмешки, укоры, обвинения в неприспособленности и неспособности к чему-то иному, шли в испытатели. А через какое-то время часть их возвращалась – трясущимися, облезшими, поседевшими, в гнойных, струпьях и язвах, с безумными стариковскими глазами и парализованными конечностями. Но их места занимали другие – среди шестнадцати миллиардов жителей Земли всегда находилась тысяча-две одержимых и неистовых. Невидимую стену пробивали вполне осязаемыми, реальными людскими головами – на войне как на войне!

Дорогу давно освоили, попривыкли к ее страстям. Матери больше не пугали детей испытателями. Все налаживалось. Но желающих пройтись этой дорогой по собственной воле находилось совсем немного. Кому хотелось копошиться в своей памяти?! Кому хотелось участвовать в жутком мороке?! Нет, мало таких было, если уж и шли, так по работе или ради очень важного, неотложного дела. Не было лучшего испытания для космолетчика, для профессионала, чем пройтись по Осевому. Если человек ломался, не выдерживал – не могли его спасти ни восемь лет Предполетной Школы, ни стаж работы в обычном измерении, ни поддержка начальства – один путь ему оставался, менять профессию и устраиваться где-то на Земле или ближайших планетах, спутниках.

Иван семьдесят шесть раз ходил по Осевому измерению. И каждый раз он, проклиная все на свете, ругаясь последними словами, изнемогая в предсмертном ужасе, давал себе слово, страшную, и ненарушимую клятву, что никогда и ни за что не сунется больше в Осевое, хоть режь его живьем на куски, хоть жги каленым железом! И всякий раз он нарушал собственную клятву, забывая о леденящих кровь кошмарах, о наваждениях, призраках, голосах, муках, обо всем! Он не мог жить без Дальнего Поиска. А в дальний Поиск на антигравитаторах не уйдешь!

Вот и сейчас он проглотил шесть доз снотворного, накачался психотропными, завалился в гидрокамеру, чтобы проспать до самого выхода – мозг должен был быть свежим, чистым, незамутненным, сновидения должны очистить его от накопившегося мусора, иначе – гибель! Иначе вся эта дрянь выползет наружу и задушит его! Иначе ему не выбраться из Осевого! Ах, если бы можно было и в этом проклятом пространстве столбовой дороги спать, оставаться бесчувственным мешком из плоти! Но нет, по непонятным законам, существовавшим в непонятном измерении, человек или бодрствовал в нем или его просто выворачивало наизнанку в самом прямом смысле. Никто не знал, что испытывали спящие в Осевом – рассказать об этом было некому. Явь же была чудовищна!

Десятки тысяч раз на протяжении столетий ставили записывающую аппаратуру: видео, звуковую, мнемографическую и все прочие… Но Осевое не оставляло после себя ничего! Из мозга человека можно было вытащить и заснять всю его жизнь, бытие во чреве матери, можно было размотать по ниточке мнемограммы его предков – вплоть до первобытных Адама и Евы. Это обходилось в немалую копеечку и делалось в редчайших случаях. Но это было возможно, доступно! Из памяти человека, побывавшего в Осевом невозможно было добыть абсолютно ничего, хотя сам он сохранял обрывочные воспоминания, какие-то тени воспоминаний. Загадка была неразрешимой, бились над ней безуспешно! Существовал даже какой-то сверхсекретный проект Дальнего Поиска в самом Осевом измерении. И существовал уже не одно десятилетие. Но никто толком ничего не знал. И хотя Иван догадывался, что двое или трое из его однокашников работали в Осевом, выяснить ничегошеньки не удавалось – лишь только речь заходила об изучении самой Дороги, начинали сыпаться бессмысленные шуточки или на него пялили якобы непонимающие глаза. Нерукотворная Дорога оставалась немым и холодным сфинксом.

Он проснулся за сорок минут до перехода. Шесть микроскопических игл-шлангов вонзились в вены рук, ног, шеи. Три минуты ушло на очищение крови и всего организма от остатков снотворного, психотропных веществ и прочего, расслабляющего, усыпляющего. Ровно столько же понадобилось, чтобы накачать его до предела стимуляторами, подготовить к предстоящей схватке с неведомым. На седьмой минуте Иван почувствовал себя невероятно здоровым, бодрым, даже могучим, словно он не спал долго и беспробудно. Мышцы налились поистине богатырской силой, голова прояснилась, натяжение пружин-нервов ослабло… Ивану все это было не впервой! Но всегда приходил ему на ум сказочный Илья Муромец, просидевшем сиднем на печи тридцать лет и три года, но в единочасье воспрявший к жизни от глотка из ковшика калик перехожих.

Правда, в данном случае «глоток» был внутривенным, да ведь это дела не меняло!

Иван поглядел на табло – приборы показывали предсветовую скорость. Пора было выбираться из гидрокамеры. Он включил отлив, и камера начала пустеть, жидкость закачивалась в специальные резервуары, она еще пригодится. Потом скафандр со всех сторон обдуло теплыми, почти горячими воздушными струями, высушило внешнюю поверхность. Иван откинул шлем назад. Вдохнул. Приподнялся с кресла-лежанки, оторвал руки от подлокотников – иглы-шланги тут же с легким шуршанием втянулись в кресло, на поверхности скафандра не осталось даже следов от их пребывания внутри.

Иван свесил ноги, расправил плечи, потянулся. Он был готов к бою. Но и как всегда в таких случаях никто не знал, что за «бой» ему предстоит, чего ждать! Осевое было непредсказуемым! Иван спрыгнул с лежанки. До перехода оставалось двадцать девять минут.

Он немного подержал в руках шлем. Решил, что снова его напяливать на себя не стоит – от Осевого материальной защиты не существует – и положил шлем в изголовье. Вышел из гидрокамеры.

В рубке все было нормально. Автопилот делал свое дело – гнал капсулу к световухе, оставалось совсем немного до переходного барьера. Табло высвечивало меняющиеся цифры – последние показывали, что скорость капсулы достигла двухсот девяносто трех тысяч километров в секунду. В баках оставалось топлива чуть больше, чем требовалось. Иван мысленно поблагодарил Толика. Но его уже начинали мучать страхи, предчувствия. Нервы постепенно натягивались.

Иван уселся в кресло. Включил передние и боковые экраны. В капсуле сразу стало светлее. На предсветовых скоростях чернота Пространства исчезала, само оно становилось освещеннее, ярче, пока не вспыхивало ослепительнейшим светом мириадов солнц. И это было знакомым Ивану. Он проверил защитные поля, здесь все было в норме. Немного барахлило левое крыло гравищита, но и в этом месте запас прочности был семидесятикратным. Иван включил капсулу на полную прозрачность – и разу оказался будто летящим без какой бы то ни было поддержки и защиты в сияющей бездне. Впереди уже высвечивалась малиновая точка-кружок. Там был барьер! Переходник он заранее подключил к системе управления. И теперь ждал. У барьера никакая автоматика не срабатывала, там можно было надеяться только на себя – промедлишь долю секунды, исчезнешь навсегда, нажмешь раньше – барьер отступит, вход в Осевое закроется, и начинай все сначала! Оставалось двенадцать минут. Иван вытащил из подлокотника черный поблескивающий тюбик.

Откусил зубами крышечку, выдавил содержимое тюбика в рот. Все его чувства сразу же обострились, глаза стали зорче, нюх и слух тоньше, мышцы вздулись крутыми буграми, тело сделалось не просто сказочно сильным и выносливым, но и необыкновенно послушным. Он летел с непостижимой скоростью навстречу увеличивающемуся в размерах малиновому кругу. И казалось, что он не летит, а парит бездвижно посреди бесконечного Пространства, в самом центре его, что все и вся вертится вокруг него, что бесчисленное множество звезд, туманностей, галактик, квазаров, пульсаров, коллапсаров и прочего межзвездного хозяйства свернулось в сверхгигантскую спираль, закружилось в исполинском вихре… а потом эти частички Мироздания, словно одухотворенные существа, в которых вселился невидимый, но всевластный ужас, вдруг бросились от него врассыпную, бросились со скоростями, близкими к скорости света, и он остался в пугающе светлой незаполненной ничем бездне один. Один на один с надвигающимся малиновым кругом Барьера.

За две минуты до перехода, чтобы предельно сосредоточиться, Иван зажмурил глаза. И принялся считать:

– Шестьдесят… пятьдесят девять… пятьдесят восемь…

Счет всегда помогал ему собраться, хотя и не было в этом счете особой нужды. Двумя руками он вцепился в рычаги переходника, и руки невольно задрожали. Тело напряглось, одеревенело.

– …тридцать четыре…тридцать три…тридцать два….

В эти последние секунды – не должно было присутствовать в голове ни единой лишней мысли. Не должно было быть ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Все существовало только в эти мгновения, и всем было – он сам и малиновый Барьер.

На счете «девять» Иван открыл глаза: пылающий круг уже не был кругом, чудовищная по размерам стена беснующегося пламени полыхала по всему Пространству, оставляя ослепительно белый свет Предбарьерья позади. Табло пульта высвечивало скорость: двести девяносто девять тысяч восемьсот сорок километров в секунду. Малиновое пламя рвалось к лицу, телу. Языки его охватывали невидимую прозрачную капсулу и лишь совсем немного не доставали до находящегося в ней. Защита работала. Работала, несмотря на то, что эта старая развалюха была списана из Флота пять лет назад и ни один нормальный космолетчик ни за какие посулы не отправился бы на ней к Барьеру.

Иван стиснул губы. Подался вперед. Руки его окостенели на рычагах. Но было еще рано. Пока рано! Через миг будет поздно!

– Укрепи меня и сохрани, не дай погибнуть прежде срока! – прошептал он, почти не вдумываясь в смысл произносимого, не отрываясь от созерцания чего-то невидимого в бушующем огне, чувствуя, как сердце сжимается в тисках.

– Ноль!!!

Он рванул на себя рычаги. И в тот же миг все пропало – и малиновое пламя, и ослепительный свет, и ощущение стремительного полета и одновременного парения в центре Мироздания, все!

Он сидел в полутемной капсуле, откинувшись на спинку кресла, весь в холодном поту, дрожащий, усталый… Но слабость была временной. Иван это знал. Стимуляторы делали свое дело в организме. Иначе бы его давненько не было на этом свете. Иван вздохнул, провел ладонью по лицу. Все! Он в Осевом измерении! Барьер позади!

Он полулежал в кресле и не шевелился. Он не знал, сколько времени на этот раз будет отведено ему незримыми силами на отдых. Но надо было использовать каждую секунду. Включать обзор в Осевом было бессмысленно – экраны не работали в нем, прозрачность высвечивала лишь мрак – черный, беззвездный.

В последний раз он блаженствовал целых полчаса. Иван четко это помнил, несмотря на то, что все последующее вымыло из его памяти, оставив лишь смутные какие-то ощущения вины, тяжести, да лица двух или трех погибших на Гадре товарищей. Все запомнившееся совершенно не связывалось. Иван старался просто не думать, мало ли чего могло привидеться в Осевом – те, кто задумывался, сходили с ума, бросали работу в Пространстве.

Он рассчитывал, что хотя бы не полчаса, но пять, десять минут ему будут даны, пусть бы и в награду за предбарьерное напряжение. Но Осевое распорядилось иначе.

Иван расслышал протяжный скрип позади – словно отворяли дверцу старинного и проржавевшего сейфа. Он не стал оборачиваться, Он знал, лучшее, что можно было сделать, это не реагировать ни на что… если, конечно, получится.

Скрип стих. Раздались легкие, но гулкие шажки – их было неестественно много, казалось, что шагавший идет не по небольшой капсуле, а по какому-то длинному и пустому, а оттого гулкому, коридору. Иван закрыл глаза. Зажал их сверху ладонями. Но все было напрасно, он это прекрасно знал, ибо в Осевом было видно и с закрытыми глазами, в Осевом действовали свои законы.

Легкая рука легла ему на плечо. Иван вздрогнул.

– Вот я и пришла повидаться. Ты мне не рад?

Иван опустил руки. Захотел встать из кресла. Но не смог.

Перед ним стояла его жена, погибшая четыре с половиною года назад.

– Что тебе надо? – спросил он, цедя слова сквозь зубы.

– Ничего. Я просто пришла посмотреть на тебя.

Иван знал, что все это бред, жуткая смесь зрительных, слуховых, осязательных галлюцинаций и еще чего-то, чему в земных языках нет названия.

Он знал, что каждое произнесенное им слово будет лишь усугублять ситуацию, что он притянет призрака к себе, что потом будет невозможно от него избавиться… Но молчать он не мог.

– Смотри. И убирайся, откуда пришел! – почти выкрикнул он.

– У тебя нервы шалят, Иван. Погляди, это же я, твоя Света. Ну погляди же!

Иван уставился на нее в упор. Да, это была вылитая Светлана – от кончика носа до кончиков ногтей. Она смотрела на него своими печальными светло-голубыми глазами, и в них светился немой укор. Русые волосы волнами спадали на плечи, растекались по ним, прядями свисали ниже – она всегда любила ходить с распущенными волосами. И волосы и глаза у нее были русалочьи.

– Ну, убедился?

Он понял – не отвяжешься, поздно! Но все же прохрипел:

– Проваливай отсюда!

Света улыбнулась, опустилась на колени и прижалась щекой к его руке, сжимающей подлокотник кресла. Он почувствовал тепло ее кожи.

– Не груби мне, ладно? Я не хочу, чтобы ты был злым. Ведь я-то тебе всегда и все прощала, Иван. Зачем ты кричишь на меня?

Она терлась щекой о его руку и еле заметно улыбалась. И он не мог оторвать своей руки от подлокотника.

– Погладь меня. Ну же, я жду, ты ведь любил меня, Иван?!

– Любил, – сознался он. И после короткого молчания добавил: – Если и ты меня любила, уходи, я тебя очень прошу! Не надо этих встреч!

Она засмеялась – тоненько, заливисто. Поцеловала его руку. И прошептала еле слышно:

– А я так долго ждала этой встречи, Иван. Ты себе не представляешь, как я ее ждала! Ты почти год не выходил в Осевое, я уже не знала, что и думать, больше всего боялась, что тебя списали из Флота и никогда не пустят в Пространство. Знаешь, как мне было тяжело…

– Тебя нет! – твердо заявил Иван.

– Как нет?! Ты же видишь меня, слышишь, ты чувствуешь мои прикосновения, ты можешь меня погладить, обнять… Ну же, не будь безжалостным и черствым. Я так тебя ждала!

Сердце у Ивана билось, словно он только что вылез из Гуговых подземелий на поверхность. Он начинал дрожать и задыхаться. Всего этого невозможно было терпеть.

– Ну, успокойся же! – она обхватила руками его колени, уткнулась в них.

Но не надолго. Почти сразу же приподняла лицо – на ее глазах были слезы. – Иван, не гони меня! Приласкай, я тебя прошу! Ты не представляешь, как мне холодно и неуютно здесь, среди этих теней и призраков. Я не могу среди них оставаться! Забери меня! Прижми меня к себе, прижми как можно крепче! И не выпускай, не отдавай меня никому!

Она опустила его колени, обхватила за талию, уткнула голову в грудь.

Она рыдала, ее тело сотрясалось от нервного, прерывистого плача. Иван чувствовал на руках сырость ее слез.

– Расскажи, что с тобой было? – попросил он.

– Потом! Все потом!

Она расстегнула комбинезон на его груди, припала щекой к коже. Ивану в голову ударил колдовской запах ее густых чистых волос. Он задрал подбородок, голова кружилась. Но он понимал, краешком действующего и в этой обстановке сознания, что все вокруг мираж, что это выверты Осевого измерения.

– Нет! – строго проговорил. – Ты расскажешь обо всем сейчас, говори!

Она приподняла голову, уставилась ему в глаза. Как он мог не верить этим глазам?! Это же были ее глаза! Ее лицо! Таких не найдешь нигде в Пространстве. Это же была она – настоящая, живая, теплая, влекущая. Губы ее были полураскрыты и влажны, они поблескивали.

– Говори! – повторил он.

– Я не хотела вспоминать об этом. Но раз ты просишь, слушай! Ах, какая это все нелепица, зачем она нам?! Ладно! Я опоздала включить переходник у Барьера, понимаешь?! Вот и все! Те, кто говорил, будто я погибла на выходе из сверхпространственных структур, все врут! Откуда им знать! Я не выжала эти проклятые рычаги, чтоб было пусто тому, кто конструирует эту пакость!

Вот и все! Меня занесло сюда, понимаешь? Я теперь здесь! Среди теней! Но я не хочу оставаться среди них, забери меня отсюда! Я живая, Иван! Потрогай, ну!

Он погладил ее по спине. Спина ответно вздрогнула будто по коже под его ладонью пробежала нервная волна. Он прижал ее к себе и стал гладить, целовать в щеки, лоб, губы. Она была живая, гибкая, легкая, трепетная, самая настоящая Света, его жена, еще бы, ему не знать своей жены! Он знал ее до каждой впадинки на теле, до мельчайшей морщинки на чистой и упругой коже.

Это была она! Ивана охватило упоение. Он опять начал дрожать, но уже по другой причине, он не мог поверить в свершившееся чудо. Но как не верить, когда вот она, на его коленях, Светка, самая живая и самая любимая, единственная, неповторимая, любящая его. Он осыпал поцелуями ее шею, вжимая ее в себя, причиняя, наверное, боль, изгибая ее податливое тело.

– Погоди, – сказала она, оторвавшись, уперевшись в него обеими руками. – Как я счастлива, что ты поверил мне, что ты узнал меня! Я так тебя люблю, Иван! Погоди!

Она вскочила на ноги. Застыла перед ним на мгновенье. И мягко нажала пальцем на автозастежку комбинезона. Серовато-зеленая плотная ткань сползла вдоль тела, к ногам. Она стояла перед ним обнаженная, красивая в своей открытости и беззащитности как никогда. У Ивана все поплыло перед глазами.

Он протянул к ней руки. И она опять уселась ему на колени, обвила рукой талию, другой огладила щеку.

– Люби меня, – прошептала она, – люби! Я хочу быть любимой!

Ее тело было горячим и послушным. Руки Ивана перестали трястись, он ласкал ее спину, бедра, плечи, живот, он целовал ее, и ему было мало, мало.

Он положил руку на ее грудь, большую упругую и вместе с тем трепетную, волнующую, сдавил ее – по телу побежали горячие волны. Она прижималась к нему все плотнее, все крепче, ее руки неторопливо, но уверенно стягивали с него комбинезон.

– Я люблю тебя, безумно люблю! – прошептал он.

Она не ответила, лишь обдала его жарким дыханием, да что-то содрогнулось внутри ее горячего тела, что-то отозвалось на его слова – он понял, что и она его любит, не обыденно, по-домашнему, по-привычному, а страстно, безумно, до скрежета зубовного и перехваченного дыхания. Да, это была она, его сумасшедшая Светка! Только она, да и то не всегда, а лишь в минуты встреч после долгих расставаний умела так любить, так желать, быть такой настойчивой и властной, а вместе с тем послушной и податливой.

Она наконец стащила с него комбинезон, опрокинула на откинувшуюся спинку кресла, навалилась сверху, припала к губам, охватила ладонями его виски, сдавила. Его руки скользили по ее телу и не могли насладиться им, в эту минуту он жалел, что у него не десять, не тысяча рук, он целовал ее, задыхался, пытался оторваться от ее губ… ему это удалось, и он припал к ее грудям, спрятал свое лицо между ними, сдавил их руками, и целовал, целовал, целовал… но она изогнулась, снова сжала его голову и совершенно неистово, с какой-то безумной страстностью опять впилась в его губы… Он ничего не видел, не слышал, не понимал, для него она была теперь всем миром, всей Вселенной – она и только она! Ничего больше! Он и Она – всепроникающая и страстная Вселенная Любви и Экстаза. Он изнемогал, теряя остатки сил, чувствовал, что если это острейшее блаженство продлится еще хотя бы минуту – то он умрет, не выдержит! Но он не умирал, а лишь восходил все выше и выше по лестнице сладчайшего на свете чувства. Это было уже невыносимо!

Но это было сказочно приятно! Если бы только она не была столь безжалостна! Столь страстна! Нет, всему же есть предел… Иван попытался оторваться от ее губ, вдохнуть воздуха, хоть на мгновенье выйти из этой Вселенной. Но она не дала ему вырваться, она еще сильнее впилась в его губы – до боли, почти до крика! Он чувствовал прикосновение ее жемчужно белых идеальных зубов. Но это прикосновение становилось все сильнее, настойчивее, неумолимее. Нет, и в страсти должен быть предел, это уже никуда не годится! – промелькнуло в голове у Ивана. И он дернул головой. Боль пронзила его, кожа полопалась, и из нее потекла кровь, он так и не сумел высвободиться, Он ничего не понимал, почему она столь жестока, почему она страстна до садизма?! И почему эти зубки так остры, почему они иглами пронзают его губы, рот, шею… Он начинал приходить в себя не сразу. Но лютая боль отрезвляла его. Он еще раз дернулся – теперь уже всем телом, уперся руками ей в плечи, хотел отстранить. Но не тут-то было!

Он вдруг совершенно неожиданно почувствовал, что это вовсе не ее плечи, трепетные и горячие, а что-то совсем другое – мерзкое, холодное, липкое. Он не мог оторваться от ее лица, заглянуть, что там с плечами, что вообще происходит?! Она держала его мертвой хваткой – рот был пронзен, сдавлен, щеки и шея тоже, в виски впивались какие-то ледяные трясующиеся острия. Нечто чавкающее и прихлюпывающее сладострастно дышало в лицо, обдавая зловонием и тленом. И оторваться от этого нечто не было ни малейших сил.

Да, это была вовсе не она! Он отпустил плечи, руки стали ощупывать тело. Первое, на что он наткнулся был острый и бугристый хребет, скользкий, извивающийся… Руки вязли в чем-то липучем, гадком. Он сдавил с обеих сторон это непонятное трясущееся тело, нащупал тонкие отростки, волдыри или бородавки. Ребристая гадина, лежавшая на нем, тяжело и учащенно дышала, сопела, потела, она была слизисто-мокрой, отвратительной. Но главное, все же заключалось в том, что она не выпускала его головы, не давала оторвать лица от своей страшной и зубастой рожи.

Иван напрягся из последних сил и вывалился из кресла вместе с гадиной. Тут же вскочил на ноги и принялся волчком кружиться. Он не держал теперь этого омерзительного тела, он обеими руками отрывал от своего лица невидимую пасть. Не так-то просто было это сделать. И все же он умудрился нащупать указательными пальцами глазища твари, надавил на них, что было мочи, проткнул – по лицу потекла отвратительная жижа, дыхание перебило окончательно…

Он уже падал без сознания, когда гадина оторвалась от него и, огласив пространство капсулы жутким, звериным, воем, прыгнула в единственный угол сферического помещения, туда, где сходился борт гидрокамеры и шлюзовой блок. Иван не мог оторвать рук от лица и взглянуть на тварь, причинившую ему столько страданий, воспользовавшись обликом самого любимого существа во Всем Пространстве, обликом его жены. Лицо заливала кровь, оно горело невыносимо. Пальцами Иван ощупывал его – но там не было ни единого живого места, кожа клочьями свисала вниз, проступали открытые кости, пульсировали какие-то сосудики, жилки.

Иван уже не понимал, где он находится, что с ним происходит. Он искал руками, на ощупь, предмет, которым можно было бы убить себя. Он желал лишь одного смерти. Боль была непереносимой – судя по всему, гадина не просто изорвала его своими зубами, она, видно, вспрыснула ему под кожу, да и глубже, какой-то сильный яд, который причинял ужаснейшие страдания.

Иван упал на пол – его били жесточайшие судороги. Он катался по ребристому полу, не замечая ударов, наносимых самому себе, он готов был лезть на стену, но для этого не хватало сил… Гадина тихохонько подвывала из угла, но нападать на беснующегося явно не решалась, а может, просто выжидала более удобного момента.

Иван рвал руками кожу на груди, стонал, хрипел, он готов был задушить себя собственными руками, но не получалось. Когда боль начала понемногу стихать, ему в ладонь попался холодный железный предмет, совсем маленький, угластый, он даже не понял, что это такое и почему это вдруг оказалось на его груди. Но почти сразу же вернулась память. А вместе с ней и какое-то подобие успокоения. Приподнявшись сначала на колени, он встал, вполз на кресло, скрючился в нем, сжался в комок.

Теперь он мог смотреть, кровь больше не заливала глаза, она запеклась и лишь немного сочилась отовсюду, из каждой раны. Иван смотрел в угол и ничего не понимал. В углу, где еще секунду назад билась отвратительная тварь, чем-то похожая на упыря-фантома с Сельмы, но еще гаже и страшнее, сидела его жена, Светка. Сидела и тихо, беззвучно плакала, прижимая к глазам мокрый платочек.

Иван смотрел долго, в упор, не мигая. И когда она приподняла глаза на него, он понял – это были глаза упыря, прозрачные и пустые, это были вовсе не ее глаза, а значит, это – была не она. Ему сразу стало легче. Он встал, пошел к сейфу за лучеметом. Но его тут же опрокинул мощнейший удар. Он повалился обратно.

Над креслом нависал голый по пояс, невероятно широкий и белокожий Гуг-Игунфельд Хлодрик Буйный. Глаза его были налиты. Кулаки сжаты. На запястьях висели обрывки цепей.

– Если ты, сучий потрох, гнида поганая, еще раз обидишь эту святую женщину, – взревел носорогом Гуг и потряс руками, – я разорву тебя, ублюдок паршивый, пополам! Понял?!

Иван мотнул головой.

– Ты что, Гуг, сбежал с каторги? – спросил он невпопад. И тут же получил еще удар – прямо в лоб.

– Немедленно иди к ней!

Иван утер рукавом лицо, он опять почему-то был в комбинезоне, проморгался.

– Знаешь что, Гуг, не учи меня любить собственную жену, которой давно нет на свете! – сказал он со злостью в голосе.

Гуг врезал ему еще раз – сверху по самой макушке пудовым кулачищем.

– А ну встать! – заорал он, брызжа слюной. – Встать, мразь вонючая!

Иван встал и резко ткнул указательным пальцем под яблочко Гугу. Тот рухнул замертво на пол. Иван не стал его добивать, хотя и следовало бы. Он ждал, что будет дальше. Гадина, притаившаяся в углу, продолжала рыдать. Он сделал три шага к ней. Но гадина вдруг заверещала пронзительным голосом, выставила вперед – когтистые полупрозрачные лапы, из ее пасти стала сочиться зеленая гнусь, в углах губ надувались кровавые пенящиеся пузыри. Иван остановился, в сердцах плюнул под ноги.

– Ты сукин сын, Ваня! – раздалось сзади.

Это Гуг прочухался. Но, он не глядел на Ивана. Он встал на четвереньки и покачивая из стороны в сторону белым, необъятным пузом, пополз в сторону гадины-вампира. Он полз и ругал Ивана на чем свет стоит. А когда до твари оставалось два-три шага, он вдруг сам прямо на глазах обрел очертания точно такой же гадины, но еще более омерзительной, жирной, покрытой язвами и лишаями.

Псевдо-Гуг дополз-таки до упыря, обнял его, прижал к себе, и они уже вдвоем затлелись, задергались, вжимаясь в угол и не сводя с Ивана водянистых глаз.

Иван вернулся к креслу, плюхнулся в него, испытывая отвращение ко всему на свете. Он дал себе клятву – ненарушимую, смертную клятву, что если он выберется из этой переделки живым, никогда и никто не сможет его заставить вновь прогуляться по Осевому. Он заглянул на табло – там все было перемешано и перепутано, ни один из приборов не работал. Но так бывало всегда. Иван знал, что когда он достигнет цели, все образуется, он знал, что на самом деле сейчас никакого мрака и фантомов нет, что все это жуткие выверты Осевого, что он мчится с уму не постижимой скоростью по оси, в которой сходятся все до единого пространства Вселенной, что скорость эта не поддается даже измерению, что на преодоление маленького отрезочка, который он проходит сейчас за минуту, при движении на околосветовых скоростях понадобилось бы миллионы лет. Он все это знал, понимал. Но это совершенно не меняло дела!

С потолка свешивались непонятно откуда взявшиеся лиловые водоросли, а может, и не водоросли, а какие-то щупальца. Они мешали сосредоточиться, лезли в глаза, уши, и Ивану все время приходилось отталкивать их. Но водоросли-щупальца не пугали его, это была ерунда. Он уже собирался встать, как вдруг кресло словно бы осело под ним. Он даже не сообразил, что произошло, как оказался в вязкой отвратительной массе пурпурного цвета. Масса затягивала, не давала поднять ни ноги, ни руки. Этого еще не хватало! Он закричал так, что тут же сорвал голос, осип. От крика не стало легче. Его засасывала непонятная кошмарная трясина. Как он ни рвался наружу, она не отпускала его, затягивая все глубже, лишая возможности даже шевельнуться. Иван почувствовал вдруг – это конец! он не выберется на этот раз!

Из угла скрипучим сатанинским смехом засмеялись обнявшиеся и по-прежнему трясущиеся упыри-фантомы. Они тянули свои лапы-крючья, скалили звериные клыкастые пасти, раздували ноздри. Иван все видел. Они даже привстали, явно намереваясь наброситься на беспомощного… Но Иван опередил их. Это был единственный выход – он резко, с головой погрузился в пурпурную пузырящуюся массу. На минуту потерял ориентацию, способность дышать, слышать, видеть… но понял, он поступил верно. И как сразу не догадался?!

Ведь еще в детстве его учили – если попадешься во время купания в реке в сильный водоворот, не сопротивляйся ему, не дергайся, ныряй прямо в него да поглубже, и только тогда выберешься, спасешься. Иван и нырнул в эту жуткую клоаку, образовавшуюся на месте его собственного кресла. На ощупь продрался сквозь нагромождение каких-то трубок, трубочек, через заполненное слизью пространство и выскочил наверх в полутемном помещении. Попробовал сдвинуться, но у него ничего не вышло – со всех сторон его сдавливали жесткие металлические ребра. Тогда он с силой ударил ногой – не глядя, прямо вперед. Что-то с треском вылетело от его удара наружу, а следом, не удержавшись, вылетел он сам. Упал, перевернулся через голову. Но еще на лету догадался: он выскочил из ремонтного отсека капсулы в основное помещение, где и был до того, выскочил, вышибив люк-заглушку. Это было наваждение! Иван знал, что нельзя ничему этому верить. Но он все это видел, ощущал – как же ему не верить?! Когда он тонул, то он тонул самым жутким образом, когда из него сосали кровь, он от бессилия и боли, не мог по-настоящему сопротивляться… Так что же это – бред, галлюцинации, реальность?! Иван не мог это объяснить. Пускай объясняют те парни, что занимаются Осевым измерением по секретному проекту, пускай! А ему лишь бы выбраться по добру, по здорову!

Он вскочил на ноги, бросился к сейфу. И все-таки вытащил лучемет. Первым делом он сжег пузырящуюся пурпурную трясину вместе с креслом или тем, что от него осталось. Красноватая пена еще долго шипела на полу. Но он водил и водил стволом слева направо, вверх и вниз. С одним дело было покончено. Не в силах сдержать обуявший его нервной дрожи, дико оскалясь и дергая головой, он развернулся к упырям. Палец лег на спусковой крюк.