Текст книги "Приключения, Фантастика -92"

Автор книги: Юрий Петухов

Соавторы: Андрей Борисов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Он открыл глаза. Это была Гадра. Ее невозможно было спутать ни с одной другой планетой в Пространстве. Кроваво-пурпурные растения-животные, сливаясь в одну перепутанную, извивающуюся и трепещущую массу, полуживыми джунглями закрывали проходы с трех сторон, высились колышущейся, уходящей к сиреневым небесам, стеной. Из этих джунглей доносился дикий рев, перемежающийся залихватским и пронзительным посвистом. Иван знал, кто издает эти звуки.

Он стоял по колено в зарослях лилового лишайника-трупоеда и держал в руках спаренный десантный пулемет с разбитым в щепу пластиковым прикладом. Все это ему напоминало что-то, было знакомо, Иван даже не сразу сообразил, что его просто-напросто отбросило на семнадцать лет назад. Да, он уже стоял точно так же тогда. Стоял и не знал, как быть, как прорваться к лагерю. Две попытки кончились неудачей. Но он не собирался сдаваться.

Его выпихнули из гравилета над самыми джунглями – выпихнули без парашюта, индивидуального антигравитатора, вообще без ничего, вслед сбросили пулемет и пару коробок с патронами. Таково было условие зачетной задачи. В Школе не церемонились с курсантами – раз уж пошел в Отряд, так терпи да помалкивай, а нет, так пропаливай на все четыре стороны, двери открыты!

Да, все это было. И Иван помнил, как он тогда поступил. До лагеря было минут пятнадцать быстрого бега. С учетом всех этих непролазных полуживых дебрей – двадцать-двадцать пять. Но звероноиды обложили его кругом. И сидели за ближайшими стволами-туловищами да поджидали. Иван даже видел каким-то непонятным внутренним зрением, как они облизываются и роняют в лишайник набегающую зеленую слюну.

Со звероноидами пытались столковаться бесчетное количество раз. И они иногда соглашались, кивали своими жуткими головами-черепами, даже подписывали временные договоры. Но тут же их нарушали. Ивану говорили сведующие люди, что сами бы звероноиды и не прочь дружить и контактировать с землянами, да рефлексы, заложенные в них матушкой-природой, были сильнее – стоило звероноиду, пускай и самому смирному, увидать человека, и он начинал истекать слюной, пилообразные зубищи его начинали чесаться, и ничего этот полуразумный абориген не мог с собой поделать, он зверел, наливался похотливо-злобной яростью или наоборот, становился вкрадчиво осторожным, лебезил, припадал к земле, а сам выбирал момент, чтобы вцепиться жертве в загривок. Но как бы ни лютовали звероноиды, они никогда не умерщвляли человека сразу, они не любили мертвечины, даже самой свеженькой, они обжирали человека постепенно, сгрызая мясо с костей, перемалывая – и сами кости… но до тех лишь пор, пока человек этот был жив. Стоило ему перестать дышать, я звероноиды тут же брезгливо отталкивали тело – лишайник-трупоед довершал начатое.

Звероноиды жили в непонятном симбиозе с живыми джунглями. Иногда они появлялись прямо из стволов-туловищ, словно детеныши кенгуру из сумки матери. Разница была в том, что предугадать появление звероноида было невозможно – вроде бы ствол как ствол, ничем не отличающийся от других раскачивающихся полуживых стволов – и вдруг прямо из пурпурной мохнатой коры вылезает лысая угластая головища-череп с клыками, торчащими до висков.

В тот раз Иван после двух попыток прорваться с боем, напролом, выбрал самую верную и, пожалуй, единственную разумную тактику поведения. Он знал, что инстинкт продолжения рода в звероноидах невероятно силен, что он заглушает все, даже фантастическую их прожорливость. И решил сыграть на родительских чувствах. Звероноидыши всегда выводками вились за матерями и отцами, они привыкли, что их не трогают, что им все дозволено. А Иван взял да и по-своему поступил. Он тогда ринулся вроде бы напролом, в третий раз, разнося в клочья очередями здоровенных тварей, тех, что прятались прямо за стволами. Скольких он мог перебить? Пятерых? Десятерых? Но все равно его бы опутали, повалили, начали бы жрать. И Иван не стал воевать, расходовать патроны. Проложив узенькую тропу в самом начале чащи, он ухватил железной хваткой за глотку шестиногого слюнявого и потного звероноидыща, сдавил так, что тот засвистел диким посвистом на весь лес. И вся прожорливая братия, чавкая, роняя слюну и облизываясь, так и замерла, не доходя до Ивана с разных сторон метров на пять, на шесть. Они все поняли. И успокоились. Так и добрел Иван до лагеря, провожаемый сотнями, если не тысячами грустных огромных глаз – звероноиды всегда сильно расстраивались и грустили, если им не удавалось добраться до жертвы. А как дошел до ворот, так и отшвырнул детеныша подальше от себя. Звероноиды посопели, погрустили, поухали с обиженным видом переговариваясь меж собою глухим совиным языком, да и убрались обратно в чащу несолоно хлебавши. Он был очень доволен своей находчивостью тогда. А Гуг Хлодрик, еще здоровый, неискалеченный и вечно улыбающийся, хлопнул его по плечу так, что Иван чуть в пол не ушел на метр, и пробасил:

– Быть тебе, Ванюша, большим начальником со временем, нашим родным и любимым отцом-командиром! У-у, голова!

Отцом-командиром Иван не стал. Вообще у него дела с продвижением по службе были неважные, хотя многие предрекали ему славное будущее еще со Школы.

Что было, то было. Нынешний Иван стоял в обличий Ивана юного и размышлял. Поступить как в тот раз? Нет, ничего не изменится, и его снова выбросит в подвале-темнице, снова придется висеть и дозревать. Лезть напролом? Еще хуже! Не под землей же ползти до станции, ведь не крот! И не птица, чтоб взлететь без антигравитатора и перепорхнуть через все эту чертово отродье! Из чащи доносился посвист, хрипы слышались, и все заглушал время от времени утробный похотливый рев.

А-а, была не была! – решился Иван. Раскрутил над головой пулемет, придерживая его за самый конец ствола, да и зашвырнул далеко в чащобу. Оттуда что-то гулко ухнуло. Но Иван уже не прислушивался. Он уселся прямо в лишайник, зная, что трупоедные растения-моллюски не трогают живых. Уселся, уперся руками в колени, опустил голову. Пускай жрут! Глядишь, кто-нибудь из ненасытных тварей и подавится, все польза! Иного выхода не было. Он не хотел больше болтаться на цепи вниз головой! В конце концов, он не Буратино какой-нибудь, а судьба злодейка не Карабас-Барабас, чтоб так изголяться над ним! Пусть жрут со всеми потрохами! Пусть обгладывают! Он будет терпеть! Терпеть, пока срок не выйдет. А там… Что будет там, Иван не знал, надо было еще дотянуть до этого «тама»! Он сидел и не шевелился, старался даже не моргать.

Сначала из-за пурпурных стволов выглянула одна лысая голова-череп, уставилась водянистыми голодными буркалами на Ивана. Почти вслед за ней на разных уровнях и со всех сторон стали высовываться десятки точно таких голов. Посвист стих. Звероноиды, осмелев, выходили из-за деревьев, сбивались в кучки, сопели, пыхтели, хлюпали, показывали на Ивана корявыми скрюченными пальцами без ногтей, и похоже, спорили о чем-то. Самые смелые начинали приближаться, пока в одиночку, осторожно, на цыпочках, подгибая обе нижние лапы, словно приседая на них, и прижимая к груди две пары верхних. Зеленая слюна текла по розоватой в проплешинах шерсти. Но звероноиды-смельчаки не замечали ничего, они видели только Ивана, только очень вкусный и большой кусок мяса, пристроившийся прямо посреди небольшой полянки.

Вслед за смельчаками потянулись другие. Даже детеныши-звероноидыши, подрагивая и обливаясь потом, ползли между ногами старших к лакомой добыче. И Ивану было непонятно, почему они не бросаются на него всем скопом, почему тянут резину – ведь они же видят, что он беззащитный, что его можно брать голыми руками?! Он зажмурился.

А когда открыл глаза через полминуты, перед ним, с боков и сзади бесновалась сплошная стена из корявых тел, рук, лап, голов-черепов. Звероноиды подпрыгивали, размахивали конечностями, скалились, рычали, свистели, обливались слюной, дико вращали мутными бельмастыми буркалами, скрежетали пилообразными зубищами и клацали огромными клыками.

Один, здоровенный и облезлый, может, вожак, а может и просто, местный богатырь-силач, опустился перед Иваном на четвереньки, вздел две верхние лапы, затряс ими угрожающе, приблизил свой угластый череп-голову к самому лицу Ивана и раззявил кошмарную трехведерную пасть, зашипел, забулькал. Ивану стало не по себе. Он и не представлял, что можно увидать такое: перед ним в несколько рядов торчали острейшие изогнутые зубы, которыми хоть бронепластик грызи, с фиолетового усеянного полипами языка текла слюна, а дальше… дальше начиналось неимоверное, будто все внутренности от пищевода до кишечника вдруг раздулись и высветились, причем, все это подрагивало, сокращалось, наползало одно на другое… и жутко воняло. Крепкий Иван был человек, но и его чуть не вывернуло наизнанку. Все! – подумалось ему обреченно. – Сейчас грызть начнут! А может, и целиком проглотят! Надо терпеть! Терпеть!

Звероноид-вожак заревел свирепейшим ревом с подвыванием и захлебом. И будто по команде все стали орать и свистеть втрое громче, яростней, принялись размахивать лапами над головой Ивана, словно поставили себе целью запугать его во что бы то ни стало до смерти. Зрелище было невыносимое. Но Иван сидел и помалкивал. Он был готов ко всему, к самому худшему.

Но вожак вдруг с лязгом захлопнул пасть. И отступил на пол-шага, чуть не раздавив звероноидыша, крохотного и шустрого. Иван ни черта не понимал. Ведь им пора бы уже было приступать к трапезе, чего они выжидают?

Вожак принялся махать лапами, обернувшись назад. Заухал по-совиному, принялся клекотать и цокать. Через минуту под руки приволокли совсем облезлого низенького и добродушного на вид звероноида с одним-единственным пучком седой шерсти в паху. Нижние лапы у седого тряслись, буркалы были совсем затекшими, зато углов на черепе было раза в два больше, чем у остальных. Вожак что-то ухнул на ухо старику. И тот разлепив бельма, уставился на Ивана. И вдруг сказал:

– Твоя некарашо! Твоя сапсэм плохая!

Иван выпучил на звероноида-толмача глаза. Но не стал оправдываться.

Вожак снова заухал, запричитал. И седой боязливо присел на корточки, заверещал со страшным акцентом, коверкая все, что только можно коверкать:

– Твоя – прыгай! Твоя – боись! Твоя – не сиди! Некарошо! Так сапсэм нильзя!

До Ивана стало доходить. Он немного расслабился, приподняв голову и сказал вяло, уныло:

– Твоя сама прыгай и боись! Моя – сиди.

Толмач перевел вождю. И у того из глаз полились вдруг огромные слезы – такие же зеленые, как и слюна. Он стал грустным. Иван даже пожалел его, проникшись неожиданно для себя заботами вожака и его печалью. Но что он мог поделать! Не прыгать же перед ними, не стенать же?!

– Твоя – сапсэм нэвкусная! – дрожащим жалобным голоском протянул старичок-толмач. – Твоя трава нэ станет, жрать! – Он ткнул в лишайник-трупоед отекшим розовым пальцем. И тоже заплакал. – Так некарошо, ай, ай!

– Ну что ж поделаешь, – скорбно ответил Иван.

Он видел, что звероноиды кучками и поодиночке разбредаются с полянки. Детишки убежали почти все, им, видно, стало рядом со скучным куском мясом неинтересно, тоскливо.

Иван встал нехотя, еле-еле, будто он выбился из последних сил, ссутулился, сунул руки в карманы.

На секунду в глазищах вожака сверкнул интерес, мохнатые уши встали торчком. Но Иван так поглядел на облезлого здоровяка, что тот снова зарыдал, да еще пуще прежнего.

– Моя пошла с твоя! – заявил вдруг Иван горестным и потерянным тоном.

– Не-е-ет! – испуганно отмахнулся толмач. – Никак нильзя! Наша долга кушать нэ сможет! Уходи!

Но от Ивана не так-то просто было отвязаться. Он почувствовал, в чем его сила, и банным листом прилип к вожаку. Тот долго ухал, бил себя в грудь лапами. Но в конце концов осклабился, проревел что-то невразумительное. И поплелся на трех лапах, помогая время от времени четвертой, к деревьям-животным.

Иван пошел за ним. Рядышком семенил старичок-толмач и с опаской поглядывал на несъедобного Ивана. А тому думалось, что пора бы и возвращаться, неужто еще срок не истек, неужто ему тут торчать и торчать. А вдруг все переменится?! Вдруг он не выдержит, сбросит случайно маску унылости, а на него сразу набросятся?! Что ни говори, а соседи опасные, лучше бы подальше от них держаться! Но Иван сумел справиться с тревогами, сейчас нельзя было давать завладеть душою и мозгом.

– Наша дома! Уходи! – сказал толмач, когда они подошли к бочкообразному пурпурному стволу.

Иван покачал головою. Опустился на корточки, показал пальцем на дерево и сквозь слезы просопел так тяжко и грустно, что ему самому стало жалко и себя и этих несчастных:

– Моя – туда! Моя – туда-а-а!

Минуты три они все вместе рыдали перед деревом-бочкой. Ивану даже пришлось похлопать сотрясающегося в плаче вожака по голой волдыристой спине, успокаивающе, по-дружески. Вожак и вовсе захлебнулся в слезах и слюне. Но подполз к мохнатой коре, просунул куда-то лапу, раздвинул что-то… И Иван увидал довольно-таки широкий проход внутрь дерева.

– Туда-а-а! – снова просопел он и затряс в указываемом направлении дрожащим пальцем.

Вожак с толмачем поухали, попричитали… И они все вместе полезли в отверзшуюся дыру.

В дереве было два хода – один наверх, другой вниз. Причем ходы эти не были искусственного происхождения. Ивану показалось, что это не ходы даже, а что-то наподобие пищеводов, кишок, а может, и вен, артерий дерева-животного. Он все хорошо видел, потому что изнутри мохнатая кора была почти прозрачной, наружный свет проходил сквозь нее как сквозь запыленное и мутное стекло.

Они стали спускаться вниз. Лаз расширялся. И через несколько метров Иван заметил, что множество подобных лазов, одни поуже, другие пошире, сходились в довольно-таки большой и полутемной, лиловатой утробе-пещере. Да тут был целый мир – неведомый, странный! Это был самый настоящий симбиоз абсолютно различных живых существ! Иван запнулся – а может, и не абсолютно?! Нет, это надо спецам разбираться! И чем они только там в лагере занимаются?! Ему вспомнилось, что ведь с этого момента, с этого дня и часа прошло целых семнадцать лет! Неужто они так и не докопались ни до чего?! Похоже, что нет, иначе бы Иван еще перед отлетом узнал бы об этом! Вот ведь обормоты, вот бездельники! Да всем этим космобиологам – и земным, и лагерным, грош цена после этого. Но Иван успокоился почти сразу, вспомнив и другое – ведь он проработал на Гадре очень долго, годы – и ни черта не знал, не догадывался даже! Так чего ж других винить! Ладно, еще разберемся! Успеется!

По утробе шныряли туда и сюда звероноиды – самки, детеныши, самцы, переползали с места на место дряхлые старики, разучившиеся ходить. Многие, оттянув от стеночек или пола живые и словно резиновые округлые клапаны, скрывались и переползали куда-то.

– Моя-туда-а-а! – прорыдал он и вцепился в верхнюю лапу толмача.

Вслед за вожаком они протиснулись в липкий сыроватый лаз, съехали прямо на задницах по скользкому желобу-трубе, тоже какому-то живому, дышащему, и очутились в еще большей утробе. Все в ней было оплетено странными красноватыми сосудами-лианами. А еще там были ниши-соты и множество, тысячи, десятки тысяч ниш-сот, размещенных в стенах на разных уровнях. Это было настолько интересно и неожиданно, что Иван замер. Изо всех ниш на него смотрели глаза звероноидов, но не такие, как у тех, привычных, а совсем другие, более осмысленные, огромные, ясные. Иван оживился, выпрямил спину, вскинул голову… И почувствовал на себе вдруг плотоядный взгляд вожака – видно, добыча, вновь становилась для него «вкусной». Иван захотел пригорюниться, сделаться унылым, тоскливым, расслабленным. Но у него почему-то не получилось это во второй раз. И он увидел, как побежала из пасти вожака слюна, как заскрежетали зубища, как высунулся кончик языка, как начала вставать дыбом реденькая розоватая шерстка. А из сот все глазели и глазели. Иван не знал, куда смотреть, на что реагировать.

– Твая – карошая! – Твая – опять вкусная! – радостно, заголосил вдруг старичок-толмач и тоже захлебнулся в собственной слюне.

Она начали подступать к Ивану, не спуская с него плотоядных поблескивающих глаз. На этот раз не уйти! – подумалось ему. – Все, крышка! Пилообразные зубы щелкнули у щеки, обдало вонючим дыханием, обрызгало слюной, отекшая лапа легла на плечо, другая сдавила горло. Иван стоял словно обвороженный и не пытался сопротивляться. Он почувствовал, как затрещала ткань комбинезона, раздираемая зубами толмача. И снова задрал голову к нишам-сотам. Оттуда с любопытством следило за происходящим множество глаз. Но никто не шевелился, не пытался выбраться наружу, присоединиться к пиршеству.

Липкий противный язык обслюнявил Ивану лицо – ото лба до подбородка, клыки клацнули у носа. И он вдруг обрел силы – резко отпихнул от себя вожака, ударом кулака сбил с ног толмача-сластену. И был готов драться! Драться до последней капли крови, до последнего дыхания…

Но в эту секунду, в мозгу глухо щелкнуло. И прозвучало металлически: «Откат!» Иван ничего не понял. Он как стоял, так остался стоять. Но все вокруг вдруг неуловимо переменилось. Не было никаких, ниш-сот, никакой утробы… Зато был огромнейший и полумрачный зал-амфитеатр. Его трибуны состояли из тысяч клетей-лож. Трибуны были круговыми, шли от самого пола до почти невидимых сводов, этих трибун-рядов невозможно было даже сосчитать, таких было много. А в каждой ложе-клети сидело не меньше десятка… трехглазых, пластинчатых, чешуйчатых.

Только теперь Иван сообразил, что это никакая не Гадра, что он вернулся на Харх-А-ан, а может, и на Хархан-А, во всяком случае его выбросило не в изоляторе-темнице. И это было уже добрым знаком.

Он почувствовал, что сжимает в руках какие-то холодные штуковины. Опустил глаза – в правой была зажата рукоять короткого железного меча, на левой висел круглый тяжелый щит, Иван держал его за внутреннюю скобу. Это было странно. Но он уже привык не удивляться.

Он снова был в обличии негуманоида, снова чувствовал себя невероятно, чудовищно сильным, выносливым. Но радости это не приносило, потому что он не знал, что последует за этим всем.

Трехглазые сидели смирно, глазели – глазели на Ивана. А он стоял на верхней ступени огромной, спускающейся спиралью вниз, к цирковому кругу, лестницы. Лестница эта была грубой, сложенной из больших и неровных каменных блоков. Судя по всему, Ивану предстояло спускаться по ней вниз. Но он еще не знал – для чего!

Голос из-под сводов прогрохотал неожиданно:

– Уважаемая публика! Разрешите поздравить всех вас с началом нового года, года Обнаженных Жал!

Громоподобные рукоплескания и гул, рев, крики, визг, изрыгаемые десятками тысяч глоток, перекрыли голос ведущего. Но через минуту, словно по команде оборвались, смолкли.

– Мы рады приветствовать вас всех на гостеприимном и радушном Ха-Архане в первый день сладостного Месяца Развлечений! Ар-ра-ах!!!

– Ар-ра-а-а-а-ах-х-х!!! – прогремело многоголосо под сводами.

– Мы пришли сюда, чтобы развлечься малость, верно?!

– Верно-о-о!!!

– Чтобы отдохнуть, не так ли?!

– Та-а-а-ак!!!

– Чтобы разогнать скуку, накопившуюся в наших мозгах за бесконечный и занудный год Братской Любви и Всеобщих Лобызаний, точно, друзья мои?!

– То-о-очно-о-о!!!

– Ар-ра-ах!

– Ар-ра-а-ах-х-х!!!

Зал неистовствовал. Казалось, все посходили с ума, превратились в диких и буйных животных. Нет, какие там животные! Животным не дано вести себя с подобным безумием, им не дано сливаться в единый тысячерукий и тысяченогий организм, бьющийся в истерическом восторге.

А перед мысленным взором Ивана вдруг всплыл кристально прозрачный ручеек из садика на предварительном ярусе. Как он тихо и нежно журчал! Как приятно было погрузить в него руку, глотнуть воды из пригоршни… Нет, надо было оставаться там, у ручейка! Там было тихо и спокойно, там было хорошо, очень хорошо! А еще лучше было на Земле, на родине. И ведь говорили же ему, десятки раз говорили – Иван, не будь ты дураком, не лезь в петлю головой, оставайся, от добра добра не ищут, ну куда тебя несет на погибель собственную, дурачина ты, простофиля, оставайся! Да, надо было оставаться на Земле! Мало с него, что ли лиха, которого в преизбытке хлебнул за шестнадцать лет работы в Отряде?! И ведь нет, понесло! Зачем?! Куда? Искать справедливости?! Рассчитываться за старые обиды, за смерть отца да матери?! С кем он собирался сводить счеты?! Где искать обидчиков?! Вон их сидит сколько – тьма-тьмущая! Иди, разыщи среди них виновных! Может, их косточки давно истлели уже! Нет, все не так, все неправильно! Верно говорили – дурак он и есть дурак! Надо вообще не вмешиваться ни во что, надо жить на Земле, жить по-земному, по-людски! Нечего рыскать по Пространству и пытаться везде устанавливать свои порядочки, нечего!

Он представил себе, как сидит на бережочке у своего села, а над ним большущая ветла растопырила ветви, свесила крону. Солнышко отражается в водной глади, рыбешки плещутся, пузыри пускают… Вот он закатывает штанины, вот идет в воду…Ах, как хорошо, благодать! Только это вот и есть подлинная, настоящая жизнь! Все остальное от лукавого, все остальное – погоня за призраками! Ему вспомнился старенький мудрый священник из вологодского села. Как с ним приятно было коротать в беседе зимние вечера. Он бы все сейчас отдал, чтобы очутиться вновь в жарко натопленой избе с разукрашенными морозом оконцами…

Но нет, рев вывел его из сомнамбулического состояния.

– Др-ра-а-а-ах!!!

Иван взглянул вниз, на арену. Там шла дикая резня. Пять или шесть голых чешуйчатых негуманоидов с короткими мечами в руках безжалостно истребляли каких-то одутловатых трехногих пернатых существ с крысиными головами. Существ этих внизу было не менее сотни. Они сбивались в кучи, разбегались, пытались перепрыгивать через совсем низенькие барьерчики, но их тут же отбрасывало назад. Существа гортанно перекрикивались меж собой. Переговорник Ивана улавливал лишь страх, безнадежность, отчаяние в этих криках. И тем не менее, существа были несомненно разумными или полуразумными. Каждое из них держало в ухватистой могучей лапе или палицу с круглым набалдашником, или огромный двуручный меч, или копье метра в два с лишним длиной, или же трезубец. Но весь этот пернатый сброд, все это одутловатое воинство ничего не могли поделать с кучкой совершенно озверевших негуманоидов. Те налетали молниями, сбивали с ног, резали, кололи, опять опрокидывали, гоняли по всей арене, на бегу срубали своими мечами головы, бросались по одному на десяток… И неизменно побеждали! Да, это была не битва, не сражение, это была резня! Иван поневоле содрогнулся, отвел глаза. Наверняка пернатых уродцев выловили на какой-нибудь планете и привезли сюда в трюмах космолетов именно для этой жестокой потехи.

И все-таки один из пернатых извернулся как-то, ускользнул от меча чешуйчатого. И обрушил на его голову массивную палицу. Чешуйчатый рухнул как подкошенный! Но в тот же миг четверо других, не сговариваясь, развернулись и бросились на пернатого бойца. Они пронзили его одновременно, с четырех сторон – бурая кровь фонтанами ударила в лица нападавших, но те не стали уклоняться от кровавых струй, наоборот, они словно получали удовольствия от купания в них, подставляли лицо, шею, грудь, плечи, животы… и скрежетали, дико, громко, перекрывая напряженный гул зрителей.

Сотню трехногих одутловатых бойцов изничтожили в пять минут. Чешуйчатые, волоча товарища-неудачника за ногу, будто падаль, и высоко воздев мечи прошлись по бортику, совершая не чуждый, видно, и им круг почета. Скрылись в проходе. Приветствовали их без особого воодушевления.

Арена с трупами пернатых вдруг поднялась кверху и застыла на миг в воздухе. Иван разглядел ее, она была совсем плоской – не толще трех вершков, и наверняка в нее были встроены антигравитаторы, иначе бы она не могла так свободно парить в воздухе.

– Вы заслужили это по праву! Откушайте-же, дорогие гости! – взревел голос из-под сводов. – Не побрезгуйте скромными дарами хозяев Ха-Архана!

Иван во второй раз услыхал такое похожее и одновременно совершенно другое название этого мира. Но что оно было ему? Ничто! Как бы ни называлось это место, он в нем явно не гость!

Плоская арена с трупами пернатых подплыла к нижним рядам амфитеатра. Два зрителя, а может, прислужника, перепрыгнули на нее, шустро и умело подхватили одно пернатое тело и перебросили в ряды – до Ивана донесся хруст раздираемых костей, разрываемых сухожилий, чавканье, причмокивание. Похоже, здесь обходились без излишних церемоний. Арена подплывала то к одному ряду, то к другому, и везде повторялось то же. Иван глядел и глазам своим не верил – несчастных разумных или полуразумных существ с другой планеты, может, другой галактики, другой Вселенной, пожирали сырьем, без обработки, вместе с перьями, когтями, копытами, клювами. Под сводами амфитеатра стоял такой немыслимый хруст, что сердце не выдерживало, уши закладывало. Иван отвернулся, уставился в холодную каменную стену.

Он не видел, как арена поднялась к сводам и растворилась под ними. От пернатых не осталось ни перышка, ни волосика – все было съедено, проглочено, пережевано, разгрызано и запихано, внутрь желудков.

– Ар-рах! – прогремело снова.

– Ар-ра-а-а-ахх!!! – отозвался насытившийся хотя отчасти зал. – Ар-ра-а-ах!!!

Иван краем глаза увидал, что у сидящих появились в руках неведомо откуда тонюсенькие трубочки. Трехглазые потрясали ими над головами, были возбуждены, радостны.

Из провала, образовавшегося на месте арены, что-то поднималось. Иван не выдержал. Надо было смотреть на все, он в конце концов не слюнтяй-мальчишка и не кисейная барышня!

А поднималась еще одна такая же арена. И в ее центре стояло или лежало что-то круглое морщинистое. Лишь когда арена поднялась на уровень первых рядов и застыла Иван понял; что это такое, вернее, кто это такой. Он давненько не бывал на Ирзиге, да и видал хомозавра всего лишь раз. Но он запомнил его хорошенько и не мог спутать ни с какой другой разумной тварью.

Хомозавры были чудовищно страшны, исполински сильны и по-детски добродушны. Но все же Иван очень зримо представил себе, как этот морщинистый шар сейчас раздуется до своих подлинных гигантских размеров, как абордажные крючья сотен лап-отростков вырвутся из его боков и начнут хватать всех подряд, без разбору, и что тогда начнется здесь!

Но все получилось совсем не так. Иван вдруг заметил, что хомозавр привинчен здоровенными болтами к днищу арены, что эти болты проходят прямо сквозь пластинчатые мощные ласты, что из такого положения бедному ирзигядину не вырваться ни за что!

Арена поднялась еще на три метра и застыла. На нее взбежали шестеро негуманоидов, что-то повытаскивали с краев круга, повтыкали поблескивающие, наконечники шлангов в бока хомозавра. Тот протяжно и отчаянно затрубил. Иван разобрал нечеткое – видно хомозавр от боли орал очень невнятно – и глуховато-горестное:

– Вы не имеете права! Космосовет запрещает так обращаться с гуманоидами! Оставьте меня в покое!!! А-а-а!!! Вам придется отвечать за все!!!!

Иван рванулся было на помощь бедному хомозавру-ирзигянину. Но какая-то железяка впилась ему в шею, не дала сойти с верхней ступени.

Хомозавр орал, проклинал все на свете, жаловался, умолял отпустить его, грозился и плакал. Но его не слушали. Шестеро чешуйчатых накачивали его чем-то непонятным из шлангов. Ирзигянин на глазах раздувался, становился непомерно толстым, похожим на дирижабль древней конструкции. И даже когда он с отчаянным воплем выбросил в стороны обидчиков свои лапы-крючья, ему не помогло это – они не доставали до сидевших в рядах, тем более, до орудовавших внизу.

Прямо посреди амфитеатра возвышался исполинский живой шар. Всего лишь десятка метров не доставало ему, чтобы коснуться верхних сводов. И когда казалось, что шар вот-вот лопнет, снова прогремел, голос:

– Прошу, дорогие гости! Испейте нашего угощения!

По этой команде десятки тысяч тонюсеньких, но очень длинных трубочек со всех сторон воткнулись в хомозавра, протыкая кожу, ставшую от вздутия не такой толстой да прочной, как обычно, в нормальном состоянии ее. А ведь Иван знал, кожу хомозавра не всегда брала пуля из спаренного пулемета – ведь поначалу, когда земляне не знали, что это разумные существа, они на них охотились, думая, что защищают лагеря и станции. Потом раскаивались долго… Эти, судя по всему, и не собирались помышлять о самой даже возможности раскаяния. Скорее всего, местным жителям этого и объяснить нельзя было.

Сосали с громким причмокиванием, с ненасытной алчностью, будто их не поили весь предыдущий год – год Всеобщих Лобызаний и Братской Любви. С аппетитом сосали!

Иван отвернулся. Он не мог смотреть на это. Но он не мог и помочь ничем! Хомозавр был обречен, как были обречены и пернатые горе-бойцы, как, надо думать, обречен и стоящий тут вот, на ступеньке, Иван, он понимал это – не просто так поставили.

– Ар-ра-а-а-ахх!!!

Когда Иван обернулся, на арене лежала груда морщинистой съежившейся кожи – хомозавра высосали полностью: и с тем, что в него накачивали, и со всеми потрохами, будь они жидкие или не очень. Ивана передернуло. Он отказывался верить происходящему. Но это была явь!

– А теперь, друзья, нам можно немного расслабиться, посидеть и поглазеть на бой вот этого жалкого и гнусного изменника, обрядившегося в кожу почтенного хархаанянина, со специально припасенным для нашего торжественного случая, вывезенным с далекой Сардурии и единственным в Системе исполинским ядовитым паукомонстром-ургом. – Голос сделал паузу, давая возможность слушателям и зрителям оценить происходящее, и язвительно добавил: – Разумеется, этот ничтожный не продержится дольше двух секунд, друзья, ха-ха…

– Ха-а!!! Ха-а!!! Ха-а!!! – заорал, заскрежетал весь огромный амфитеатр, будто сказано было что-то настолько смешное, что и не удержаться!

– Да, ург расправится с ним мгновенно! Но это будет лишь первая его жертва. Там, за спиной у изменника, в клетях, поджидают своей очереди еще сто восемьдесят семь героев, желающих сразиться с паукомонстром, ха-ха…

– Ха-а! Ха-а! Ха-а!!!

Иван все уже понял. Понял он, что обречен, что на этот раз ему деваться некуда – тут полы да стены твердые, не прошибешь! Но он не понял, почему его все время называли изменщиком, с какой это стати, кому он изменил, чему?! Впрочем, какая разница – все одно умирать!

Низенькие борты начали разъезжаться, круг арены увеличивался на глазах – теперь в его поперечнике было не меньше трехсот метров. Надо же! – подумалось Ивану. – Это что ж готовится?! Чего они еще удумали! Места, что ли, мало для паукомонстра?! Но он увидал, что готовится и нечто иное – над барьерчиком поднимается еле уловимая прозрачная завеса. Видно, маловато показалось устроителям зрелища обычного защитного поля, решили усилить его гравизащитой! Кого же они ему подсунут? И могут ли быть равны силы в такой схватке?! По спине у Ивана пробежала волна дрожи. А перед глазами появилось вдруг, будто выплыв из мерцающего марева, женское лицо. Он не сразу понял, в чем дело. Это лицо было очень странным, в нем проглядывались черты русоволосой Ланы, но одновременно оно было и лицом его погибшей во мраке Пространства жены. Почему они слились, образовали нечто общее, невероятное, но прекрасное?! Иван не смог бы ответить на такой вопрос. Да и не время было в подобные игры играть. Нет, не время! Они сейчас могут, лишь расслабить его. А ему надо быть сильным, твердым… Иван с неожиданным каким-то остервенением ударил рукоятью меча по железному щиту – звон, многократно усиленный эхом, прокатился под сводами амфитеатра.