Текст книги "Упросить улететь"

Автор книги: Юрий Петкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Петкевич Юрий
Упросить улететь

Юрий Петкевич

Упросить улететь

Рассказ

После школы прошло много лет, но Яша почувствовал, будто его вызвали к доске, и растерялся: просто так сейчас нельзя – необходимо сказать что-то особенное, нежное, – однако всегда таких слов стеснялись, и вот, когда их надо произнести, их не оказалось, может, их и не было, и, сознавая свое бессилие, он, как на уроке когда-то, посмотрел в окно.

– Ну скажите хоть что-нибудь... – повторил отец.

В комнате заметно посветлело, и, удивляясь необыкновенной тишине в эту минуту, Яша пробормотал:

– На улице идет снег...

– Не говорите мне про снег, – простонал отец, лежа на подушках, а мама рядом словно ослепла и качала головой.

Когда стемнело, отец заснул, а Яша сел за стол и задумался. В щелке между шторами светился в черном небе фонарь, и в его серебряном ореоле стремительно проносились снежинки. Под настольной лампой белый лист резал глаза. Обжегшись о лампочку, упала на бумагу мошка и тут же ожила, а Яша, начиная к Тае письмо, невольно вспомнил, как познакомился с ней.

Он уже давно проживал отдельно от родителей в другом городе, и в этих городах так часто бывает грустно, особенно когда дождь, – идти некуда. Однажды пошел гулять и промок. Увидел: стоит девушка под деревом и читает книгу; на улице никого. Яша подошел ближе, девушка отвернулась, он заглянул ей через плечо – на страницах книги расплывались капли.

– У вас по руке ползет мошка, – заметил Яша.

Девушка рассердилась:

– Ну так уберите ее!

Чтобы ухватить мошку, пришлось бы дотронуться до незнакомки, а это было недопустимо, невозможно, и Яша, нагнувшись, попытался сдуть мошку с ее руки. Ничего не получалось: у мошки на кончиках лапок загибались коготки, ими она как крючками зацепилась за бархатную кожу. Девушка вдруг захныкала, Яша стал ее утешать, спрашивать, что случилось, а она заметила сквозь слезы:

– Даже мошку не можешь... – И, не находя слов, совсем уж поникла, но все же ей удалось найти их: – Упросить улететь.

И вот сейчас, зимой, точно такая же мошка – Яша сразу ее узнал прилетела откуда-то на яркий свет настольной лампы, когда он начал к Тае письмо, и Яша нарисовал крылышки, брюшко, лапки с крючочками, но шариковой ручкой получилось грубо. Он стал искать точилку для карандаша и прислушался: в соседней комнате заплакала мама, и Яша, подошедши к ней, забыл о письме.

Старушка стала молиться перед иконами, а когда устала, протянула молитвенник сыну, и Яша читал дальше. Она опустилась на колени и часто крестилась; Яша положил руку ей на плечо, чтобы та внутренняя дрожь, которая овладела им, передалась через прикосновение. Когда голос устал, Яша снова отдал молитвенник маме, и она продолжала молиться, не вставая с колен. Яша не видел сбоку ее лица – лишь круглую и пухлую, как у ребенка, щеку, и, по-прежнему не убирая руки с ее плеча, ожидал чуда, затем другой рукой взял со стола холодную вареную картофелину – держал осторожно, чтобы не рассыпалась; на полуслове мать оглянулась, еще быстрее стала читать – и вдруг умолкла. Яше пришлось опуститься на колени, чтобы посмотреть ей в лицо. Она закрыла глаза и отщипнула картошки из его ладони, только до рта не донесла – по щекам потекли слезы.

Назавтра отец долго не просыпался, но болезненный румянец на его щеках угасал. Яша с матерью ходили вокруг на цыпочках, радуясь выздоровлению; однако, когда и на следующий день он не проснулся, старуха решила мужа побудить.

– Не надо, – робко произнес Яша.

– Он же второй день ничего не ест! – воскликнула мама. – И что? Со страшной догадкой прошептала: – Что, он уже не проснется?

Яша вышел из дому и без всякой цели побрел по переулочкам, стараясь выбирать безлюдные. У развалин монастыря дети катались с обледеневшего холма на куске фанеры, бросались снежками. И вот здесь, на окраине города, Яша встретил свою первую любовь, которую не видел много лет.

– Расскажи о себе, – попросила его Аня.

– Ты знаешь, – задумался Яша, – рассказать, как есть, – не хочу тебя огорчать, и мне остается развлечь тебя, что-нибудь припомнить занятное, но в такое хмурое утро и это не цепляется на ум.

– Не молчать же, – заметила она.

– Нет, почему, можно и помолчать, почему бы и нет? Это даже лучше! – И Яша улыбнулся ей такой доброй улыбкой после всего пережитого, о чем Аня не знала, что и она попробовала улыбнуться. Они поцеловались и после этого не совсем обыкновенного поцелуя, действительно, замолчали, и Яша не осмелился расспросить любимую женщину про ее жизнь.

Черные, засохшие стебли торчали из снега у стен монастыря и шуршали на ветру. Яша предложил Ане слазить на колокольню, как раньше. Пробираясь сквозь бурьян, они прошли по собору, где вместо крыши сияло небо над головой, и, нашедши в стене щель, Яша протиснулся в нее, а Аня, располневшая, не смогла и, конечно, расстроилась, но вида не подала и как бы между прочим заявила, что не желает испачкаться и обождет внизу.

По скользким, вылизанным подошвами ступенькам Яша поднялся на колокольню. Там, прижавшись к стене и уставившись на него, стояли дети; рядом, под ногами, в куче валялись ранцы. Яша узнал тех ребят, которые только что катались с горки и играли в снежки, а увидев взрослых, спрятались на колокольне.

– Что? Прогуливаете уроки? – начал Яша, и дети еще сильнее насупились. – Не бойтесь, – тогда прошептал он, – я сам был такой! Ребятишки, переглянувшись, заулыбались, глаза их заискрились, а у Яши невзначай вырвалось: – Вы не представляете, как я хочу покататься на фанере!

Один из школьников, указав на него, покрутил пальцем у виска. Яша по ступенькам запрыгал вниз, и, пока выбрался из бурьяна на дорогу, его первая любовь успела скрыться за поворотом. Снег на асфальте растаял, по нему расплывались радужные разводы от бензина, и Яше сквозь слезы показалось, что перед глазами вертятся мыльные пузыри.

Он не стал догонять Аню – все равно прошлого не вернуть – и невольно вспомнил, как они расставались. С годами воспоминания должны становиться слаще, но этого не произошло, наоборот, от постоянного их неусыпного присутствия жизнь обнажалась, выворачивалась наизнанку, что предсказано было в том странном, очень красивом райском сне, когда приснился накануне расставания ангел.

Сколько мальчик ни звонил Ане, ее мама отвечала, что она в ванне; после одиннадцати отец заметил, что так поздно нельзя звонить, и поинтересовался, сделал ли Яша уроки. Мальчик не ответил – не потому, что не сделал их, а потому, что не хотел выдать безмерного волнения внутри, какое скрывал, конечно, от родителей; впрочем, уже давно с ними разговаривать было не о чем: когда приходит первая любовь – со взрослыми становится не о чем разговаривать.

– Почему ты все время молчишь? – спросил отец.

Надо было что-то сказать, и Яша пробормотал:

– Вероятно, завтра выпадет снег.

– Куда ты будешь поступать после школы? – спросил отец, ожидая от сына более глубоких и серьезных мыслей.

– Учиться на клоуна, – ответил Яша, не задумываясь, первое, что пришло в голову. После такого ответа отец не знал, о чем еще можно говорить с сыном, переглянулся с женой, а мальчик, оправдываясь, сказал, что хочет спать, отправился скорее в свою комнату, разделся и лег, однако уснуть не мог.

Только под утро Яшу сморило. Тут ему приснился райский сад: на яблонях рядом с благоухающими цветками созревают яблоки; от гудения пчел не слышно, как едет на самокате ангел, запыхался – огромный, толстый, в шортах, – не менее 64-го размера и при галстуке; одной рукой держит руль, в другой эмалированное ведро. Ангел стремительно и бесшумно, как по воздуху, подъезжает, бросил ведро на землю и помахал затекшей рукой: "Здесь на всех хватит!" Яша узнал в ангеле президента, которого каждый день показывают по телевизору, и даже не удивился – будто каждый день общался с ним, когда этих президентов, как и ангелов, просто так, в жизни, никто ни разу не встречал. Лицо у президента как бы подсвечивалось снизу, мальчик опустил глаза – в эмалированном ведре горят бриллианты! От восхищения Яша проснулся. Посмотрел на будильник: в темноте на циферблате не видно стрелок; взял часы – и в руке у него заведенный механизм прозвенел.

Мать уже суетилась на кухне, приготавливая завтрак. На плите закипал чайник. Отец тщательно брился перед зеркалом. Яша чувствовал, что его ожидает какая-то радость, но, глядя на родителей, на их озабоченные лица, не мог вспомнить, что это такое может быть. Он надел самую лучшую рубаху, новые брюки и начистил до блеска ботинки, затем отодвинул штору и выглянул в окно, но снег ночью не выпал, чего мальчик ожидал с нетерпением.

Он сел за стол и за завтраком вспомнил про свою любовь. Как только родители ушли на работу, бросился к телефону и стал набирать номер.

– А, это ты, – подняла Аня трубку, – подожди, я чищу зубы. – Он слышал, как шумит вода, рядом с трубкой тикали часы; мальчик приложил к уху свои на руке и тоже послушал; вот зашлепали тапочки – она не шла, а бежала к телефону. – Как хорошо, что ты позвонил! Давай встретимся не в десять, а в одиннадцать...

После того, как услышал ее, Яша не мог доесть завтрак и уже не мог оставаться дома. В школу не пошел, а шлялся по городу, то и дело поглядывая на часы, но время остановилось, и мальчик догадался: вот-вот пойдет снег.

Они встречались на остановке трамвая. Над путями на колоннах громоздилась, закрывала небо крыша, у колонн они и встречались. Оказалось, что Яша приехал очень рано, и он решил пройтись по парку. У ручья лес не шелохнулся – в природе все обмерло, как бывает поздней осенью, и Яша вдруг отчетливо почувствовал, что в последний раз здесь. С деревьев листья слетели, под ногами замерзшие колеи на дороге и соломенного цвета трава по сторонам, а дали сизые, далекие. Нужно уже было поворачивать, и он побрел назад.

Еще долго торчал у колонн, наблюдая, как из трамваев одни пассажиры выходят, а другие толкаются, спешат занять места. Скоро наступило полдвенадцатого. Яша уже не надеялся, что Аня приедет, но следил, не отрываясь, за каждой девушкой на остановке и все равно не заметил, как она неожиданно появилась перед ним. Лицо у нее так густо намазано было кремом и осыпано пудрой, что за этой маской, которая сладко, приторно пахла, глаза ее померкли в разрезах жирно подведенных век с накрашенными ресницами.

– Я не узнал тебя, – вздрогнул Яша.

Из-за туч показалось солнце, и небо засияло предзимней звонкой голубизной, снег так и не выпал, на подстриженных газонах зеленела трава, и с Аней хорошо было идти, ощущая в руке ее ладошку. Они направились по дорожке к парку, и Яша решил рассказать, кто ему приснился; неожиданно Аня заплакала и выдернула руку, чтобы смахнуть слезы.

– Не плачь, – сказал Яша. – Тебе хорошо гулять со мной?

– Да, – ответила она.

– Ну и не надо ни о чем думать, – сказал он. – Посмотри, какой сегодня день!

– Да, – подтвердила Аня, вытирая слезы, – день прекрасный, только мне тяжелее, чем тебе, поверь.

– Ты всегда можешь сказать, что тебе не хочется со мной гулять.

– Но я не хочу этого говорить...

Тут Яша стал осыпать поцелуями ее сладкое под кремом лицо.

– На нас смотрят, – оглядывалась Аня.

– Хорошая, – обнимая ее, он прошептал.

Она опустила глаза:

– Не такая я и хорошая.

Яша сразу обо всем догадался, но что же ему тут было делать?

– Я хочу поговорить с тобой, – начала Аня.

– Ну говори скорее! – взмолился он.

Но она молчала. И тогда Яша сказал:

– Не надо ничего говорить – и так все понятно. – И ему вдруг стало очень легко.

– Ну что, пошли назад, – сказала Аня.

Тут наваливается на Яшу гора, вырастает все больше и больше – и деваться уже некуда. И он воскликнул:

– Дай же хоть посмотрю на тебя!

– Сейчас я опять заплачу, – пролепетала Аня, и мальчик догадался: она весь вечер вчера прорыдала в ванной, а сегодня утром, чтобы скрыть следы слез, замешала на лице эту отвратительную розовую маску.

Он не выдержал и снова обнял ее. Рядом по дорожке спешили люди, однако Яша не обращал на них внимания, и Аня теперь не обращала, но как только он обнял ее и она его обняла, мальчик понял, что так будет еще больнее.

Они отодвинулись друг от друга.

– Ну вот мы и попрощались, – вздохнула Аня.

Медленно побрели они обратно, очень медленно, решили разъехаться в разные стороны, и на остановке предстояло еще раз попрощаться. Сразу пришел трамвай, это уж было чересчур, и Яша сказал:

– Этот не считается, а когда придет следующий, тогда...

– Ну и куда ты сейчас пойдешь? – спросила Аня.

– Не знаю, – сказал он. – А ты куда поедешь?

Следующий трамвай был Яшин, и, вскочив в него, мальчик обернулся, чтобы помахать рукой напоследок. На остановке никого, ни одного человека, и вот это оказалось страшно; нельзя было понять, куда Аня подевалась, а когда непонятно, то вдвойне страшно. Но в самое последнее мгновенье он увидел за колонной как будто тень – она прижалась к колонне, и Яша сообразил, что это ее тень: ей некуда больше спрятаться. Двери захлопнулись, трамвай помчался, и колонны промелькнули одна за другой.

В трамвае рядом с мальчиком читал газету старик. Яша заглянул ему через плечо и увидел в газете карикатуру на президента. Сразу же вспомнил свой сон, и все происшедшее в этот день собралось в одну точку, вся жизнь, и только сейчас Яша осознал свою утрату. В одну минуту небо за окном нахмурилось, пошел снег, повалил; проезжали мимо какого-то длинного-длинного здания из мутно-шоколадного кирпича, на окнах чугунные решетки, перед домом березы – на одной из них сохранилась желтая листва, и она сияла ярче снега.

Вернувшись домой, Яша вспомнил про неоконченное письмо. После того, как встретил Аню, хотел разорвать его, но все-таки перечитал и продолжил писать – другим почерком, в других выражениях, невольно прислушиваясь к дыханию отца в соседней комнате. И если вчера он писал одно, то сейчас совсем другое, когда так ощутимо, явственно всплыла давнишняя единственная любовь, которую не забыть; и он не захотел Таю обманывать, но не мог открыть сокровенное, и, чтобы покончить со всем этим, он прямо в письме сделал Тае предложение, сознавая: она, безусловно, откажет, разобравшись, что написано между строк, и ему не надо будет объясняться.

После бессонных ночей рано улеглись; Яша заткнул пальцами уши, чтобы не слышать, как хрипит отец, и сумел забыться, но посреди ночи вскочил. Старик дышал спокойнее, и Яша зажег в спальне свет, посмотрел на отца, потом на часы и опять лег; уши не затыкал, но все равно уснул, кажется, на одну минутку, не больше, а очнувшись, ничего не услышал.

Яша разбудил мать и осторожно, словно крадучись, вошел в спальню. Старик в последний раз с силой выдохнул из себя воздух; это было неожиданно, ведь сколько минут он уже не дышал, и от ужаса перед смертью у Яши онемело все внутри.

Мама налила в тазик воды, приготовила мочалку, полотенца; достала из шкафа отдельно хранившиеся белье, белую сорочку и черный костюм. Только крестик, который старик, не веруя, не носил, она не могла найти, а нашла какой-то, неизвестно чей, на ниточке. Потом этот крестик на ниточке и надели на покойника.

Утром Яша отправился на вокзал, чтобы ехать в деревню – на родину, где отца решили похоронить. Яша не замечал ни прохожих, ни машин на улицах; брел, как по пустыне, и видел один снег. Жуткая его белизна слепила после бессонной ночи. У развалин монастыря опять дети катались на куске фанеры, бросались снежками. Вчера Яша здесь встретил свою первую любовь, которую не видел много лет, и сейчас, когда умер отец, догадался, за что ему выпало счастье увидеть ее и к чему эта встреча. Он еле поднимал ноги; ботинки скребли по снегу. И, когда шел мимо почты, вспомнил про письмо к Тае, вынул из кармана конверт и опустил его в ящик.

Скоро Яша сидел в вагоне и пялился в окошко, где мелькали зимние, голые деревья. Сначала он не обратил внимания на балалаечную музыку из репродуктора, но деревья мелькали, музыка играла, и Яша почувствовал себя неожиданно легко и ощутил радость. Возможно, после тяжелой болезни отца, когда все закончилось и он попал в другую обстановку, и должно стать иначе, но Яша отчетливо ощутил, что старик рядом, и ему весело от этой бойкой музыки, и он тоже едет на родину.

От железнодорожной станции пришлось идти пешком. Хотя небо затянули плотно тучи, далеко в поле Яша заметил смутный отблеск, какое-то бледное сияние. Его можно было сравнить с тем нездешним светом, что возникал иногда перед глазами после чтения Евангелия. Яша миновал озеро с вздутым после оттепели льдом и, когда взобрался на гору, увидел с нее родную деревню. Тут подул сильный ветер, прямо в лицо засек колючий мелкий снег – за ним не стало видно и того света. Из движущейся навстречу снежной коловерти выпал пьяный мужик. Яша поднял его и рассказал о смерти отца.

– Эх, – пьяница заплакал, – хороший был человек: все песни пел и улыбался!

И Яша вспомнил неизменную у родителя улыбку, на которую раньше не обращал внимания, и сейчас душа переполнилась ею, весь лед в ней и снег в одну минуту растаяли, и эта живая вода, за которой летят перелетные птицы, хлынула к сердцу.

Перед деревней спряталось в лесу кладбище. Протоптанная в снегу широкая дорога разделилась на несколько тропинок. Яша ступил на одну из них, но вскоре она превратилась в едва различимые следы. Сначала Яша посетил могилы родных и, ощущая на плече дорожную сумку, наконец осознал, зачем он здесь и что его привело сюда. У косогора, где из снега торчали последние кресты, Яша остановился. За соснами светилась голая белая пустошь. Весной она затоплялась водами, а когда река входила в берега, яркими красками луг покрывали цветы, и сейчас, после затяжной, долгой зимы, со страстью захотелось какой-то неизведанной небесной любви.

Читая письмо, краем глаза Тая заметила, как за окном неуловимо что-то изменилось. Она глянула на улицу и не могла оторваться. На противоположной стороне все дома серые, а один из красного кирпича, и только на красном заметно, что идет снег – поблескивает на солнце. Еще из окна виден балкон. Внизу гудит машина, скрылась за перилами, а на перилах снег, под ним полоска черного железа, и на черном Тая увидела, будто на проявленной фотопленке, негатив проезжающей машины, потом – другой, третьей. И еще увидела у красного дома Чикина, который смотрел в ее окно. Чуть ли не каждый день он приходил и стоял внизу, и сегодня девушка разорвала на мелкие кусочки лист с нарисованной мошкой и, набросив пальто, выбежала на улицу.

Чикин сказал ей, что она великолепно выглядит, а Тае казалось: она с ума сейчас сойдет.

– Чего стоишь? – спросила Тая у него. – Пошли!

– Куда? – не понял Чикин.

– К тебе домой, что ли... – пробормотала девушка.

Чикин готов был выполнить любой ее каприз, однако не ожидал это услышать, испугался, а она, заметив, готова была отхлестать его по щекам, но, когда пришли к нему, вдруг обессилела и, не снимая пальто, опустилась скорее на стул.

– Почему так холодно? – спросила, и Чикин бросился за дровами.

Разглядывая обстановку в полуразвалившемся деревянном доме, предназначенном на снос, девушка подумала: где еще может быть так голо и одиноко? Решила, что в монастыре, ей захотелось туда, лучше туда, и, пока Чикин растапливал печку, мечты ее одолевали; она не заметила, как потемнело. Едва Чикин задернул шторы и зажег свет, в окно постучали, и Тая опомнилась.

– Пересядь, пожалуйста, – попросил ее Чикин.

Не понимая, в чем дело, Тая отодвинулась, а он потянул за штору. На столбе горел фонарь, в его холодных лучах, замотавшись на ветках берез, поблескивали магнитофонные ленты, сброшенные с верхних этажей соседних зданий. Ленты, развеваясь, заунывно шелестели на ветру. Тут же Чикин обратно зашторил окно. Отвечая на недоуменный взгляд Таи и указывая на часы на стене, он объяснил:

– Иногда бездомные стучат, чтобы узнать время. Бывает, и ночью стучат, приходится зажигать свет, если не горит фонарь.

Она села у печки погреться, рядом примостился Чикин и стал шевелить поленья кочергой, затем бросил ее с грохотом на оббитый жестью пол и обнял девушку. Тая посмотрела на него, будто после долгой разлуки не узнавая, и тогда Чикин прильнул к ее горячим от огня, с растаявшей помадой губам...

Она проснулась оттого, что разваливалась голова; было еще темно и совершенно непонятно, сколько времени. Тая приподнялась и посмотрела на часы на стене, стрелок не увидела, только качались отраженные в стекле ветки за окном. Она встала и, схватившись за больную голову, оглянулась, но Чикин спал, отвернувшись к стене, и ей стало стыдно за себя. Она подошла к окну, раздвинула шире шторы, чтобы под фонарем одеться. На дороге ветер перелистывал газету – страница за страницей; наконец ее унесло по грязному снегу, на котором, казалось, тоже отпечатаны буквы. Одеваясь, она обнаружила: Чикин вчера так спешил, что не закрыл в печке дверку, а юшку задраил, и стало ясно, отчего болит голова. Тая поднялась на цыпочки, чтобы отодвинуть юшку, потом, нагнувшись, стала завязывать шнурки на ботиночках и едва не потеряла сознание.

На улице она вспомнила, что так и не знает, сколько времени, но не успела обернуться, как притворявшийся спящим Чикин вскочил с постели и с силой потянул за клетчатую занавеску – ни одной складки не оставил. Снаружи представлялось, что на окне решетка. Вскоре в домах начали зажигаться огни, небо на востоке зарумянилось. Тае сначала показалось, что на свежем воздухе ей легче, однако голову на морозе сжало еще сильнее, и каждый шаг по ледяному тротуару отдавался в висках. Она уже ни о чем не думала; единственно стремилась помягче ступать – при малейшем сотрясении голова готова была расколоться. Тая обхватила капюшон пальто руками и так шагала, но, заметив, что прохожие оборачиваются, опустила руки. Все же на людях не такая тоска, и невольно Тая выбирала свой путь в толпу, где больше суеты, и не удивилась, когда в подземном переходе около вокзала столкнулась с Яшей.

– Ты получила мое письмо? – выпалил он.

– Не пойду я за тебя, – прошептала Тая, – ни за кого не пойду. – И добавила: – Я собираюсь в монастырь. – Яша молчал, и она осторожно подняла глаза. – Что с тобой? На тебе лица нет, – испугалась девушка. – Давай скорее выйдем наверх!

Вдоль перехода установлена была дощатая перегородка; за ней под землей горел электрический свет, по одежде проходивших мимо людей и по чемоданам мелькали щели между досками. Яша споткнулся, осознав, как искусно подделал сожаление, когда все в нем отупело после похорон.

Они выбрались из перехода на яркий свет зимнего дня, где снег, как зеркало, отражал сияние в небесах, и Тая спросила:

– Как чувствует себя твой отец?

– Он умер, – ответил Яша.

– Вы успели попрощаться? – задала она странный, наивный вопрос.

– Да, попрощались. – Опустив глаза, Яша не стал вдаваться в подробности.

– Да, да, – закивала она. – Все это я знаю. Моей мамы давно уже нет, и лишь сейчас я начинаю сознавать, что она умерла. К сожалению, это доходит через годы.

И ее слова успокоили Яшу. Он понял, что радость встречи можно только предчувствовать, а ожидать ее придется всю жизнь. С облегчением вздохнул, когда Тая поспешила на вокзал, но в последний момент она обернулась, готовая броситься назад – тут Яшу догнали две девочки.

– Как пройти на Пожарную улицу?

– Идемте со мной, – подмигнул он, сворачивая в переулок, хотя девчонкам было совсем в другую сторону. Поинтересовался, как их зовут, одной прошептал в ухо, что она похожа на свою бабушку, другой прокричал – на дедушку, и они не рады были, что к нему обратились. Тогда он сказал той, которая ему меньше нравилась, но у которой на пальчике поверх перчатки надето было колечко: – Вы не бойтесь, у меня такая профессия – портить людям настроение.

И эта девочка с колечком догадалась:

– Ты клоун?

– Да, – сказал он. – Разве по мне не видно?

...Выбежав на платформу, Тая увидела последний вагон электрички и отправилась пешком. За городом ее подобрала попутка. В кабине Тая капюшон с головы не снимала, опять обхватила руками виски и внимательно смотрела вперед, чтобы не пропустить поворот. Узнав дорогие знакомые холмы у развилки дорог, она попросила шофера остановиться и протянула ему несколько монет. Шофер заглянул ей в лицо и отказался от денег, пожалев девушку, догадываясь, что с ней что-то произошло, и Тая, расчувствовавшись, потопала дальше, вытирая слезы. Вскоре она добралась до деревни и, когда, поднявшись на скрипнувшее под ногами крылечко, перешагнула через порог бабушкиного дома, ей удалось, как и Яше, подделать свои чувства, только наоборот, – она притворилась веселой, и бабушка ничего не заметила. После обеда глаза у Таи начали слипаться, и, укрывшись тулупом, она прилегла на кушетку, ощущая, как угар понемногу отступает и от него остается сладкая истома. Уже через минуту ей показалось, что береза под окном не голая, и под неутомимый радостный шелест листвы Тая крепко уснула.