Текст книги "Глубокая лыжня (СИ)"

Автор книги: Юрий Копылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Annotation

Копылов Юрий Алексеевич

Копылов Юрий Алексеевич

Глубокая лыжня

Глубокая лыжня

Это сегодня можно купить в магазинах, что тебе хочется, поехать, куда тебе хочется, делать, что тебе хочется, были бы денежки. А в наше время ничего такого не было: ни купить чего-нибудь толком, ни поехать, например, за пределы страны, ни денежек вдосталь. Жили от получки до получки. Тогда доступными были походы. И молодёжь охотно в эти походы ходила. Там можно было познакомиться, полюбить или подружиться, там можно было себя испытать. Для молодёжи это всегда считалось важным.

Так называемыми плановыми походами занималось тогда Центральное туристско-экскурсионное управление (ЦТЭУ) при ВЦСПС. Со временем оно было преобразовано в Центральный Совет по туризму, потому что наша великая Родина всегда была страной советов. Я в этом Центральном совете, спустя многие годы, успел немного поработать. Председатель этого Совета Абуков мне откровенно не нравился, но я нисколько не жалею о работе там.

А самодеятельными походами занимались клубы, секции при заводах, фабриках, высших учебных заведениях. Вот обо одном из таких походов я и хочу рассказать, ибо он долгое время после его завершения не давал мне покоя и тормошил мою уязвлённую совесть. Точнее не обо всём походе, а по сути дела о его первом дне.

Дело было в 1953 году. Этот год в сознании советских людей был связан со смертью Сталина. Но в те дни, когда состоялся поход, о котором я собираюсь рассказать, Сталин ещё был жив, и к нашему походу это историческое событие не имеет никакого отношения. Поход наш проходил в феврале 1953 года во время зимних студенческих каникул.

Я учился тогда в Московском строительном институте Моссовета. Признаюсь, не очень усердно, потому что попал в этот институт случайно и не мог быстро освободиться от «груза» своих прежних интересов. Эти интересы были литературные, и я, вместо того чтобы старательно изучать предметы институтского обучения, такие как например сопромат, теоретическая механика, высшая математика, физика или военное дело, бессистемно читал художественные произведения и предавался графоманским мечтаниям.

Ещё мне хотелось похвастаться своей физической силой и выносливо-стью, поэтому я стал заниматься борьбой «самбо» во Дворце тяжёлой атле-тики на Цветном бульваре. Тренером у меня был некто Чибичьян, много-кратный чемпион СССР по самбо и заслуженный мастер спорта. Он меня выделял среди других и думал, что из меня со временем выйдет толк. Однако успехи мои были крайне скромны, от усердия я «загнал» своё сердце, и со временем мне пришлось оставить этот вид спорта. Но во время, на которое приходится поход, я ещё этой борьбой занимался.

К чему я это рассказываю? А вот к чему. Во время похода я пытался продемонстрировать свою необычайную выносливость, хотя на самом деле у меня её не было. Так же, как не было особенной силы.

Ещё я ходил со своим приятелем Юрой Громильщиковым, ставшим со временем моим другом, в походы выходного дня и имел некоторый опыт походной жизни. Я был знаком с Женькой Кондрашовым, учившимся в Московском геологоразведочном институте имени Орджоникидзе, который дружил с Иваном Земцовым, будущим руководителем нашего похода. Иван Земцов жил и учился в Ленинграде, он был студентом Ленинградского горного института имени Плеханова. Имена высшим учебным заведениям, фабрикам и заводам присваивались не потому, что те или иные известные люди имели отношение к той или иной профессии, а неизвестно почему.

Иван был председателем секции горного туризма Ленинградского горного института. От Женьки Кондрашова я узнал, что тот собирается в лыжный поход на Кольский полуостров. И я тут же к нему привязался: я тоже хочу принять участие в этом походе.

При нашем с ним разговоре присутствовал Володя Гордющенко. Он тоже занимался борьбой «самбо», но не во Дворце тяжёлой атлетики, а на стадионе «Динамо», что на Ленинградском проспекте, потому что его отец был военнослужащим. Он, как и я, загорелся идеей отправиться в поход на Кольский полуостров. Женька Кондрашов созвонился с Иваном Земцовым. Тот сначала возражал, дескать, своих полно, приходится даже кое-кому отказывать, чтобы группа не выходила за пределы разумного по численности. Но когда он от от Женьки Кондрашова узнал, что оба, за которых он хлопочет, самбисты, а один из них (это я) может взять с собой фотоаппарат «Балда», ружьё «Мефферт» (двустволка 16-го калибра) и охотничий нож в кожаных ножнах, который можно было носить на поясе, Иван дал добро.

В те времена в Хибинах бывали нападения на группы туристов со сто-роны бывших уголовников, освободившихся из мест заключения. Таких мест в Хибинах было много. Даже с избытком.

Подозреваю, что некоторым особенно нетерпеливым читателям хочется меня ущучить и обвинить в противоречии. Дескать, автор прикидывается бедненьким, его семья живёт, от получки до получки, а у самого дорогое охотничье ружьё, и фотоаппарат, и нож в ножнах. Спешу успокоить такого читателя: никакого противоречия нет. Просто мой отец привёз все эти вещи из Германии и отдал их мне. Ещё он привёз мотоцикл «БМВ» с карданной передачей. Я тоже хотел взять с собой этот мотоцикл, потому что мне он очень нравился. Но, к сожалению, он не поместился в моём рюкзаке.

К тому же на тот момент, когда я собирался в поход на Кольский полуостров, моя заботливая мама успела его продать по совету участкового милиционера, дабы не подвергать мою жизнь риску безвременной гибели.

Словом, в самом начале зимних студенческих каникул мы, двое сту-дентов четвёртого курса Строительного института Моссовета, едем в Ленинград. Женька уехал туда чуть раньше. Поезда до Ленинграда отправляются от Ленинградского вокзала поздно вечером, с таким расчётом, чтобы пассажиры, едущие в северную столицу по делам, утром оказались в Ленинграде и могли сразу приступить к работе. Мы с Володей Гордющенко обсудили эту ситуацию, осушив, перед тем как улечься на полках, бутылку «Столичной». Правда, Володя пил мало, он вообще был трезвенник, и это со временем скажется на том, что с ним случилось в самом начале похода.

Мы пришли к выводу, что это очень удачно, что поезд прибывает в Ленинград рано утром. Пока мы будем добираться до Горного института, который, как нам было известно, находился на Васильевском острове, мы сможем из окна городского транспорта хоть немного познакомиться с архитектурными шедеврами Северной Пальмиры. До этой поездки ни я, ни Володя в Ленинграде не бывали. Однако наши расчёты оказались пустыми.

Окна троллейбуса, в который мы сели на «Площади Восстания», при выходе из Московского вокзала, так заиндевели от соприкосновения пара дыхания пассажиров с диким холодом мороза, обрушившегося на Ленинград, что нам ничего не удалось увидеть.

Мало того, мы так замёрзли, пока ехали до «Васильевского острова», что уже не чувствовали ни рук, ни ног. Мы ещё не знали тогда, что это был первый звоночек того, с какими дикими морозами мы встретимся на Коль-ском полуострове, который находился значительно севернее Ленинграда. Достаточно сказать, что за Полярным кругом.

В те времена водители городского транспорта остановок не объявляли, гости Ленинграда спрашивали нужную им остановку у попутчиков. Если летом, весной и осенью, когда через окна вагонов можно было как-то сориентироваться самостоятельно, о нужной остановке спрашивать было не обязательно, то зимой иного способа не было. Отопления в трамваях, троллейбусах и автобусах тогда тоже не было, поэтому окна с наступлением холодов превращались в белые мохнатые экраны. На наш вопрос у сидящего перед нами пассажира, на какой остановке нам выходить, чтобы попасть в Горный институт, пассажир, оказавшийся женщиной, закутанной в деревенский платок, ответил, что ещё далеко. Она, обернувшись к нам, сказала гостеприимным ленинградским голосом, что после того как она выйдет из троллейбуса, наша остановка будет четвёртой. Когда эта любезная женщина вышла, мы сразу же сбились со счёта. Услышав наш ожесточённый спор, несколько оставшихся пассажиров громко, но доброжелательно закричали:

– Молодые люди, следующая остановка «Горный институт».

Мы вышли. Перед нами стояло красивое историческое здание, похожее на дворец. Улица, на которой мы оказались, называлась «Набережная лейтенанта Шмидта». Позади нас текла под сковавшим её льдом и засыпанная снегом широченная Нева. Я попытался сосчитать количество колон, подпиравших фронтон и украшавших портик дворца, но у меня ничего не вышло, потому что руки и ноги мои окоченели и побелевшие губы не шевелились. Нас охватил лютый мороз и пронизывающий ветер, дувший с завыванием, как в аэродинамической трубе, со стороны Финского залива.

– Ты знаешь, – сказал мне, едва выговаривая замёрзшие слова, Володя Гордющенко. – Мне кажется, нам надо срочно искать общежитие. Оно находится где-то недалеко: на углу Малого проспекта и 14-ой линии Васильевского острова. Если мы его не найдём в ближайшие пять минут, я превращусь в крупную ледяную сосульку. Точнее в ледяной столб, как Лот, бежавший из Содома и Гоморры, когда бог осерчал на жителей за грехи.

– Я удивляюсь, как ты мог запомнить такой сложный адрес и произнести столько исторических слов в один присест, – сказал я.

– Я же самбист, – гордо сказал Володя Гордющенко, хмыкнув, ещё не зная, что ждёт его в Хибинах.

– Мы оба самбисты, – возразил я, – но должен тебе как самбист самбисту вежливо заметить, что в столп превратился не Лот, а его жена. К тому же тот столп был не ледяной, а соляной. Понятно, нет?

– Понятно. Вечно эти женщины, будь они трижды неладны, – попытался засмеяться Володя Гордющенко, но это у него получилось нескладно из-за скованности побелевших губ морозом и ветром.

В Ленинграде нумерация домов находилась на высоком культурном уровне: под щитком в виде изломанного козырька хорошо читался номер, в тёмное время суток он освещался. На каждом доме была прикреплена таб-личка с указанием названия улицы, проспекта, линии, набережной или пере-улка. Так что мы без труда нашли нужное нам здание. Им оказался ещё один дворец. Не такой помпезный, как Горный институт, но всё же. Он имел много этажей, закруглённый угол фасада с окнами и балкончиками. Наверху – башенка. Внизу – вход. Довольно скромный.

Мы так торопились спрятаться от дикого мороза за стенами общежи-тия, что утратили ориентировку и решили, что вход с угла – чёрный и стали искать другой – парадный. Прошли немного вдоль Малого проспекта, потом вдоль 14-ой линии, никаких следов парадного входа мы не обнаружили. Пришлось возвращаться к угловому входу. Это стоило нам дополнительного обморожения. Пока ещё лёгкого.

Поднявшись по нескольким каменным стёртым ступеням вверх, мы очутились в зальчике, где сидела за стойкой дежурная общежития. В поме-щении было тепло, но дежурная сидела в тулупе и вязаном сером платке, она была похожа на деревенскую тётку. Она спросила:

– Вы к кому, молодые люди?

Мы уже успели немного отогреться, поэтому я ответил толково:

– Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, мы приехали из Москвы для участия в лыжном походе на Кольский полуостров. И в-третьих, будьте лю-безны пригласить к нам сюда Ивана Земцова, студента третьего курса геоло-горазведочного факультета.

Тётка гостеприимно улыбнулась и, подышав на озябшие руки в перчатках без пальцев, позвонила по местной связи:

– Иван, спустись скорее вниз. К тебе два психа из Москвы.

Вскоре появился крупный парень, мы сразу догадались, что это руко-водитель похода Иван Земцов, потому что он сказал:

– Феничка, золотце моё, пропусти их, они ко мне.

Тётка, которую Иван Земцов назвал Феничкой, ловко сдвинула на тонкую шею вязанный деревенский платок. И перед нами неожиданно предстала молоденькая девица весьма привлекательной наружности с зелёно-карими глазками, острыми скулами и проваленными щеками, наподобие Марлен Дитрих, которая будто бы вырвала себе ряд зубов, чтобы понравится известным писателям и актёрам, желательно лауреатам «Нобеля» или «Оскара». Таким, например, как Эрих-Мария Ремарк, Эрнест Хемингуэй, Жан Габен и ряд других. Феничка игриво попросила нас предъявить ей наши документы, мы не могли отказать этому ангелу во плоти в её невинной просьбе и, после некоторого замешательства, вызванного скованностью озябших на морозе пальцев рук, отдали ей наши паспорта. Она занесла наши персональные данные в потрёпанный журнал и отворила блестевший хромом турникет.

Словом, нас поселяют в общежитии Ленинградского горного института на освободившиеся койки студентов, разъехавшихся на время каникул по домам. Нам выдают ватные спальные мешки с мятыми вкладышами и предупреждают, что мы можем спать в спальных мешках поверх неряшливо застланных постелей временно отсутствующих студентов. Прикроватными тумбочками пользоваться нельзя, а рюкзаки можно запихнуть под койки.

Сначала нам это не понравилось: всё же мы из Москвы, к тому же самбисты. Но когда мы узнали, что здание общежития было когда-то публичным домом, эта сногсшибательная новость нас так вдохновила, что мы смирились с неудобствами, тем более что они носили временный характер. По сравнению с унижением девиц лёгкого поведения, или, как их впоследствии назовёт, в припадке специфического юмора, Президент Российской Федерации некто В В П (не путать с внутренним валовым продуктом, определяющим благосостояние жителей страны) «девушкам с пониженным уровнем социальной ответственности», наши неудобства были чепухой на постном масле. В комнате, где мы поселилось, было восемь койко-мест.

В общежитии Горного института, помню, было много иностранных студентов. Особенно запомнились китайцы. Они все были в одинаковой си-ней форме и никогда не принимали участия в студенческих вечеринках. Их послали учиться, и они старательно выполняли порученное им правительст-вом Китая дело. Ещё запомнились венгры. Они жарили в кастрюльках сало и ели его с красным перцем и хлебом. Вместо водки пили «Токай самород-ный». Никогда не ели селёдку, считая, что это сырая рыба. В связи с красным перцем запомнился Славка Шестаков родом из Майкопа. В поход он с нами не ходил и в Майкоп на каникулы не уезжал, зато мог, не моргнув глазом, есть красный стручковый перец и разгрызать стеклянные стаканы. При первом моём с ним знакомстве он спросил у меня:

– Хочешь я тебе съем этот гранёный стакан?

– Нет уж, пожалуйста, этого не надо, – воспротивился я.

– Ну, как скажешь, – быстро согласился Славка.

В Ленинград я попал впервые, мне было интересно познакомиться с его достопримечательностями, но погода этому никак не способствовала, был дикий мороз и дул, не переставая, пронизывающий ветер. А одежонка на мне была сиротская, на ногах туфли, поэтому, едва выйдя наружу, я тут же замерзал и быстро возвращался обратно в общежитие, где было тепло. Там меня ждала вечеринка. Сидели на кроватях, пили водку из гранёных стаканов, закусывали селёдкой с хлебом и луком. И солёным огурцом. Тогда я познакомился с руководителем нашего похода Иваном Земцовым. Это был крупный человек, можно даже сказать, грузный. Он мало смеялся, в то время как остальные участники вечеринки острили и хохотали без удержу.

На следующий день всем участникам похода были выданы старенькие лыжи с ременными креплениями, толстые бамбуковые палки с широкими, тоже ременными, кольцами и грубые ботинки, смазанные то ли гусиным жиром, то ли дёгтем. Возможно, и тем и другим одновременно. По настоятельному совету Ивана Земцова, каждый старался выбрать себе ботинки на номер или даже два больше тех, которые носились в обычное время. Это делалось для того, чтобы в походе можно было надеть на ноги две-три пары грубых шерстяных носков. У Володи Гордющенко ступни ног были большие, обычно он носил обувь 45-го размера. Большего размера для него не нашлось, поэтому ему пришлось довольствоваться 45-ым. Эта, казалось бы, малозначимая деталь станет впоследствии катастрофической и приведёт к весьма печальным результатам, о которых, собственно, впереди и пойдёт речь.

Перед отправкой на Кольский полуостров Иван Земцов провёл собра-ние участников похода и рассказал о маршруте, его опасностях и длительности. Я, честно говоря, ничего не запомнил, потому что все названия населённых пунктов, ущелий, горных перевалов, через которые нам предстояло пройти, были мне внове. Затем Иван организовал закупку продовольствия. Я тоже принял участие в этом мероприятии, поскольку был самбист. Мой старенький рюкзак был плохо приспособлен для ношения банок с тушёнкой, но я не показывал вида, что банки больно давили мне на поясницу.

Все закупленные и принесённые некоторыми участниками из дома продукты были выложены на столы. Иван стал распределять груз по рюкза-кам. Мне и Володе Гордющенко как самбистам достались в основном железные банки с консервами. У меня ещё было охотничье ружьё, нож и фотоаппарат. Ружьё, конечно, было не в рюкзаке, а в мягком чехле, а нож в кожаных ножнах, крепившихся через шлейку к поясному ремню.

Женьке Кондрашову (он был горнолыжником) надлежало нести тяжё-лую железную печку с трубами и листом железа с дыркой для трубы, чтобы этот лист, когда понадобится, вставлять в форточку окна для выпуска дыма, ножовку, топор, гвозди, берёзовые дрова и совковую лопату на тот случай если придётся откапываться после сильного снегопада. Девушкам достались буханки хлеба, сыр, масло, колбаса, плитки шоколада и всевозможные кру-пы. Каждому участнику похода были выданы под расписку: алюминиевая миска, ложка, кружка, ватный спальный мешок и два байковых одеяла.

А ещё через день наша группа, состоявшая из 16-ти смельчаков, погрузилась в жёсткий плацкартный вагон пассажирского поезда, следовавшего по маршруту «Ленинград-Мурманск». Благодаря счастливому случаю, мы заняли два соседних с половиной отсека, уговорив некоторых упрямых пассажиров поменяться местами. Комкастые ватные тюфяки, подушки и влажно-серые «постельные принадлежности» мы брать не стали, за них надо было платить, а у нас были свои спальные мешки и одеяла. И полотенца.

В вагоне было тепло, потому что проводница почти беспрестанно кормила вкусным каменным углём печку, находившуюся в тамбуре, выход из которого, был закрыт. Она набирала, шурша совковой лопатой, уголь из ящика, в котором он хранился, открывала дверцу печки, при этом озарялось её широкое вспотевшее лицо, и швыряла широким мужским махом уголь в огненный зев топливного отделения, как это делает кочегар паровоза.

Жар печки согревал воду, текущую по толстым трубам отопления вдоль наружных стен вагона, и заодно готовил в титане кипяток, который пассажиры могли брать бесплатно без ограничений.

Мне это напомнило войну, эвакуацию, когда все бегали на остановках эшелона за кипятком. В ходу была горькая шутка юмора: ведро кипятка за-меняет сто грамм мяса.

Мы не пошли в вагон-ресторан по ряду причин. Хотел было написать «по целому ряду причин», но вовремя спохватился, потому что всегда счи-тал, что словосочетание «целый ряд» не очень-то грамотно, ибо не целого ряда не бывает. Получается как бы «масло масляное». Лучше говорить «длинный ряд» или «большой ряд». А ещё лучше найти этому словосочетанию синоним. Например, «куча». Или: «вагон и маленькая тележка».

Первая причина: было уже поздно, пора было укладываться спать. Вторая: мы были сыты, ибо, перед тем как отправиться на Ладожский вокзал, мы плотно перекусили в общежитии. И третья: в простых пассажирских поездах, следующих на сравнительно короткие расстояния, вагонов-ресторанов не было. Поэтому мужчины выпили по чарке водки, а женщины попили чаю собственной заварки в бесплатном кипятке. Кстати, Володя Гордющенко пить водку отказался. Эта его, бесспорно, хорошая привычка, которую он демонстрировал неоднократно, привела в известной мере к плачевному результату, который случился с ним в первый же день похода.

Перед тем как улечься спать Иван обошёл наши отсеки, проверил, всё ли в порядке, пожелал всем спокойной ночи и попросил проводницу разбу-дить его за час до прибытия на станцию «Апатиты».

– Вы что же, молодой человек, собираетесь спать полторы суток? – удивилась проводница. – Мы будем в Апатитах послезавтра утром.

– Да?! – в свою очередь удивился Иван. – Я забыл, давно не ездил.

Это меня насторожило. Если он забывает такие простые вещи, то это опасно. Может и завести нас куда-нибудь, куда Макар телят не гонял.

А Иван тем временем спокойно, как будто не случилось ничего осо-бенного, забрался на верхнюю полку и сладко захрапел.

Весь следующий день мы ехали в покачивающемся вагоне и бездумно смотрели в окно. Должен признаться, ничего интересного мы не увидели. Заполярье и есть заполярье – белая пустыня и мохнатый чёрный лес. Обедали без горячего, свиной тушёнкой из железных банок, вскрытых моим охотничьим ножом, заедая пока ещё свежим хлебом и репчатым луком. Мужчины опять чекалдыкнули по сто грамм тёплой водки, занюхивая её, кто рукавом, кто коркой хлеба. Потом все пили крепкий сладкий чай с ржаными сухарями.

Костя Шумский, неряшливый и безалаберный малый, бродил вихлявой походкой между отсеками, хватал первую попавшуюся ложку, поддевал ею тушёнку из банки, и запихивал её в слюнявый рот.

– У тебя что, своей ложки нет? – спрашивали его возмущённые лица.

– Почему нет? Есть. По-вашему я должен с ложкой ходить, как поби-рушка? Вот же есть ваши ложки, такие же, как моя.

– Но это же неприлично, Костя.

– По-моему, вы мною брезгуете. Погодите, в походе не так запоёте.

Среди участников похода были две семейные пары. Может быть, они были не вполне семейные, но выдавали себя за семейных. Мне было инте-ресно наблюдать, как «мужья» трогательно ухаживали за своими дамами. А дамы жеманничали и строили мужьям глазки. Так прошёл день, и вечером Иван Земцов повторил свою просьбу проводнице, чтобы она разбудила его за час до прибытия поезда на станцию «Апатиты».

Перед сном участники похода сложили свои рюкзаки, осталось только утром приторочить к рюкзакам свёрнутые спальные мешки и одеяла. Утром (за окном была кромешная тьма) проводница разбудила «начальника психов», тот в свою очередь растолкал остальных. Всем велел посетить уборную, чтобы не пришлось это делать в деревянном вонючем туалете при станции. Вскоре проводница громко объявила простуженным голосом:

– Через десять минут поезд прибывает на станцию «Апатиты». Стоянка десять минут. Пассажиров, едущих в Апатиты, просьба приготовиться к выходу из вагона. Повторяю...

Если бы не Костя Шумский, то всё бы прошло без сучка и задоринки. Но Костя зацепил за угол полки ведром, привязанным к рюкзаку, ведро с грохотом свалилось, разбудив других пассажиров. Наше движение вдоль вагона застопорилось, я выходил последним. И если бы не моя ловкость, натренированная во Дворце тяжёлой атлетики, где я, как уже известно читателю, занимался борьбой самбо, пришлось бы мне спрыгивать на ходу. Как только я сошёл на заваленный снегом гравийный перрон, паровоз сделал протяжный жалобный гудок и потащил состав дальше, на север.

Нас охватил лютый мороз при полном безветрии. Воздух был так густ, точно это был не воздух, а студень, дышать им было трудно. Станцию освещали две жалкие лампочки под железными колпаками, напоминавшими вьетнамские шляпы. Лампочки давали мало света, потому что вся электрическая энергия тратилась на радужные ореолы вокруг фонарей.

Здание вокзала было таким маленьким, что мы едва поместились в зале ожидания, чтобы перевести дух и подкрепиться сладким чаем с ржаными сухарями (хлеба уже не осталось) перед атакой на маршрут. Иван Земцов записал расписание поездов, отправлявшихся в Ленинград, а также поездов, отправлявшихся в Москву, минуя Ленинград. Зачем он это сделал, было непонятно, ведь по завершении кольцевого маршрута мы должны были в обязательном порядке ехать в Ленинград, чтобы сдать снаряжение, выданное нам в общежитии Горного института. Видно, Иваном руководило провидение. Никто не мог предположить, что расписание поездов на Москву понадобится нам в самое ближайшее время.

Когда начал брезжить тусклый северный рассвет, Иван велел всем вы-ходить и строиться в походном порядке. Этот порядок был оговорен заранее. Первым надлежало, разумеется, идти руководителю, он один знал маршрут. За ним должен был идти Женька Кондрашов. Время от времени они должны были меняться местами, чтобы тропить лыжню в глубоком снегу. Женька Кондрашов был горнолыжник, и считалось, что он обладает сильными мускулистыми ногами, чтобы помогать Ивану.

Когда (уже спустя время после трагических событий первого дня похода) мы пришли в Кировск и отправились в баню, я с интересом разглядывал ноги Женьки, ожидая увидеть особенную мощь. Но меня их вид разочаровал, Ноги как ноги. Голенастые и кривые. Мои даже помускулистее будут.

Следом за первыми двумя полагалось идти «семейным парам», чтобы «мужья» помогали своим половинкам преодолевать препятствия, которые нас ждали в лесу. За семейными парами шёл Славка Шумский. Раззява Славка посеял где-то сыромятные ремни, которыми он дожжен был приторачивать ведро дном вверх поверх рюкзака, поэтому ему пришлось привязывать ведро каким-то верёвочками снизу, где был ещё чайник, который ему тоже полагалось нести. Чайник и ведро стукали друг об друга, и первые дни похода проходили при непрестанном сопровождении этой стукотни.

За Славкой Шумским пристроился Володька Гордющенко, будущий виновник трагедии, ещё не подозревавший, что с ним должно было случиться. За ним шли остальные, замыкающим вызвался быть я.

На мою долю выпало фотографирование героического похода. Одно-временно я должен был следить за тем, чтобы позади меня никто не оставался. С одной стороны, я то и дело отставал от уходившей вперёд группы, поэтому мне приходилось постоянно выполнять роль догоняющего. С другой стороны, я догонял ушедшую группу по глубокой лыжне и мог даже скользить на лыжах, отталкиваясь палками. Но это было уже потом. А пока мы стоим шеренгой перед руководителем похода и слушаем его наставления.

Всем было велено опустить уши шапок, завязать тесёмки, натянуть ка-пюшоны, шарфами обернуть нижнюю половину лица, стараться дышать но-сом. У кого это будет получаться плохо, можно дышать через рот, но только сквозь шарф. Всем надеть лыжи, взять в руки палки, продев кисти рук в темляки. Продел руки правильно лишь один Женька Кондрашов, поскольку он был горнолыжник и разбирался что к чему: снизу вверх с обхватом рукояти вместе с темляком. Остальные всунули руки в темляки по-деревенски: сверху вниз. «Мужья» смешанных пар помогли дамам застегнуть ременные крепления. Иван оглядел строй, скомандовал: «За мной, через интервал, по одному!» – и поехал по небольшому склону в сторону от станции «Апатиты» в белое безмолвие, навстречу тайной судьбе. Вскоре шеренга превратилась в вереницу лыжников, двигающихся друг за другом, и поход начался. Показалась покрытая снегом открытая равнина озера Имандра. Подул ветер.

Как выяснилось значительно позже, в эти дни в Кировске, Мончегорске и других городах Кольского полуострова было объявлено штормовое предупреждение. В Хибинах был установлен рекорд низких температур. В этот злосчастный день мороз достиг отметки минус 42 градуса по Цельсию. Детям было рекомендовано находиться дома и не ходить в школу. Если бы Иван Земцов знал о штормовом предупреждении, он, возможно, повернул бы отряд обратно и вернул его на станцию, чтобы переждать в зале ожидания опасный мороз. Но он этого не знал и принял решение активно двигаться, чтобы как можно быстрее добраться до первой ночёвки в заброшенной рыбацкой избе. Он помнил начало выражения какого-то немецкого оппортуниста: «движение – всё», но не помнил его конца: «цель – ничто».

Почувствовав нешуточный мороз и угрозу обморожений, Иван Земцов обернулся и через шедшего за ним Женьку Кондрашова приказал:

– Передай по цепочке: всем, в обязательном порядке, не переставая, шевелить пальцами ног. И активно работать лыжными палками.

До меня этот приказ не дошёл, так как в это время я уже начал созда-вать фото-летопись нашего героического похода.

Чтобы сделать снимок, я забирался в глубокий снег, чтобы найти выразительный ракурс, снимал рукавицы и варежки, чтобы прицелиться видоискателем, а также поправить непослушную от мороза гармошку камеры, выставить нужную диафрагму и выдержку. Пальцы рук тотчас коченели, и я дышал на руки, чтобы их отогреть, но это, признаюсь, мало мне помогало. За это время отряд удалялся, и я торопился, хвастаясь хриплой одышкой, ему вдогонку. И это помогло мне избежать сильных обморожений.

Однако не всем повезло, как мне. В частности, мороз нашёл себе жертву в лице моего однокашника Володи Гордющенко. Но об этом чуть позже.

А пока все идут и шевелят пальцами ног. Лица обросли белым мохом инея. Пар дыхания сразу замерзал, превращаясь в мелкую ледяную пыль. Северное солнце, похожее на стёртую медную монету, едва высовывалось из-за горизонта и светило утомлённо, как будто само замёрзло. Иван решил повернуть в сторону чернеющего леса, там он рассчитывал спрятаться от ветра.

Действительно, в лесу стало тише, но зато тропить лыжню сделалось труднее, так как приходилось петлять между обсыпанными снегом куцыми, словно общипанными, елями. Кроме того, приходилось преодолевать рвы, по которым летом текли ручьи. Иногда эти рвы были завалены упавшими от бессилия деревьями, и группа осторожно передвигалась по бурелому. Мужчины помогали женщинам, подавая им руки в варежках.

Время от времени Иван сверял по карте мелкого масштаба и компасу направление движения отряда. В те времена достать такую карту было край-не сложно, Генштаб заботился о соблюдении секретности, забыв, что немецкие войска во время войны имели прекрасные карты, многие из них попали в руки советских самодеятельных туристов. Одну из таких карт имел Иван. Он когда-то ходил по этому маршруту, но с тех пор многое изменилось да и забылось, честно говоря. Названия на немецких картах были на немецком языке, но прочитать эти названия для студента Ленинградского горного института не составляло большого труда. Так или иначе, немного поплутав и покружив, отряд через несколько часов вышел к рыбацкой избе. Она стояла на пригорке, на опушке леса, внизу расстилалось белое поле замёрзшего озера.

Быстро смеркалось. В заполярье зимой солнце тускло светит от силы четыре с половиною часа. Одинокие заброшенные избы всегда и везде окрашены мистической таинственностью, кажется, что в них живут колдуны и приведения. А уж в Заполярье, в жуткий мороз, с приближающейся темнотой такая изба вселяет ужас необъяснимого страха.