Текст книги "Великий маг"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 8

Барбос подхватился и воровато прокрался на кухню. Знает, скотина, по опыту, гости обычно балуют, добиваясь расположения. А женщины… ясно же, что это не первая, переступившая этот порог, а утром спросившая, как меня зовут, женщины балуют особенно, просто заискивают. Любой собачник не переносит недоброго слова или взгляда в адрес его пса, но тает, если гость прыгает вокруг его собаки.

Ну что мне, в самом деле, делать в этой тусовке, тускло всплыла брезгливая мысль. Там собираются действительно милые, обаятельные люди. Они хорошо и остроумно говорят о культуре, писателях, обсуждают новые книжки, новые течения майнстрима, варианты черного пиара… но мне тошно с ними, у меня никогда не будет с ними общего языка!

С кухни раздалось быстрое жужжание кофемолки. Ага, разобралась с этим хозяйством быстро. А я полчаса горбатился с инструкцией, больно навороченная теперь бытовая техника. То ли дело – комп, все понятно, как говорят, интуитивно. Так вот, возвращаясь к баранам, те образованные обыватели, что живут сегодняшним днем, полагая его единственно правильным, упорно и умело защищают его, а защищать всегда легче, это знаем из опыта всех войн, потери один к четырем, высмеивают все нестандартное, а изменения принимают в узких рамках «от и до». Не изменения даже, а крохотные вариации. Апгрейдики. Но чтобы сменить телегу на авто, апгрейда уже мало, пришлось отказываться от старых дорог.

В то же время прекрасно понимаю, что в обществе этих людей жить приятнее и лучше, чем в обществе себе подобных. Те милые и образованные обыватели тем и хороши, что в рамках. Неважно – рамки благопристойности или узость взглядов. Я же сказал «жить», а это значит, что, выходя на прогулку с собакой, предпочитаю общаться вот с такими культурными обывателями, у которых породистые медалистые шавки, чем с пьяненьким слесарем, который тоже вывел своего блохастого полкана. Но когда дело касается более серьезных дел, то эти культурные и обаятельные – гораздо большая угроза, чем пьяненький слесарь. С тем все ясно, а эти такие милые, такие пушистые и все на свете знают – действительно знают! – что так и тянет не просто общаться с ними и войти в их круг, но и принять их систему взглядов, ценностей, принять их отношение к событиям в мире, их оценку.

К счастью, помимо моей железобетонной стойкости, есть еще одна подпорочка моей непримиримости. Я успел застать ломку предыдущих взглядов и ценностей культурного обывателя. Это сейчас общество милых и пушистых полагает, что защищает «вечные ценности». Ха, во времена моей юности эти «вечные и неизменные» были совсем иными. И кто-то же их ломал, сцепив зубы, выслушивал насмешки и обвинения со стороны тех милых и пушистых, был изгоем в обществе!

Из кухни послышались легкие шаги. Она идет босиком, но я не уловил привычного шлепанья подошв, а по этому полу ходили голые женщины, ходили, чего скрывать, это же понятно, но у Кристины такая форма ступни, что идет… черт, как же она идет!

Она опустила на стол поднос с двумя чашками кофе и крохотными бутербродами. Груди на какое-то время зависли над горячим, кончики сразу зарумянило, увеличило в размерах и покрыло мелкими бисеринками. На заднем плане мелькнуло золотистое тело Барбоса. Облизывается, гад. Украдкой скользнул на свою лежанку, сделал вид, что не покидал ее с вечера.

Я взял чашку, Кристина отнесла поднос на кухню, еще раз дав мне возможность оценить ее дивную фигуру, вид сзади, или с зада, что для моих глаз вернее. Даже в зад, если быть уж точным клинически.

Я прихлебывал кофе, когда эта дивная фигура возникла в дверном проеме, но я заставил себя не отрывать глаз от коричневой поверхности в чашке. Верхним зрением, как стрекоза, я видел, как это совершенство с торчащими сиськами село напротив.

– Как кофе? – спросила она.

– Терпимо, – ответил я великодушно.

– Что-то не так?

– Да нет, пить можно.

– А что нужно сделать, чтобы пить можно было с удовольствием?

Я подумал, хотел сказать, что можно чуть крепче, но тогда придется и дальше пить повышенной крепости, ибо Кристина, похоже, собирается делать его и впредь, расширяя рамки лиагента-редактора-смотрителя за сексуальным тонусом, сказал вынужденно:

– Да нет, в самый раз. Можно даже чуть-чуть слабее. Я наращиваю постепенно, самый крепкий пью уже к ночи.

Она удивилась:

– А как же спите?

– Как бревно, – ответил я откровенно.

Она бросила на меня быстрый взгляд, мол, со мной бы не лежал бревном, а я ответил тоже взглядом, что хрен тебе, лежал бы, если бы захотел. Прошел тот возраст, когда из-за комплексов делаем не то, что хочешь, а чего от тебя ждут.

– Ладно, – сказала она, – журналистов не жалуете, с читателями тоже не общаетесь… Это я усвоила, хотя так до конца и не поняла. Ну да ладно. И на всякие съезды и междусобойчики, что устаивают издательства и всякие комитеты, не ездите, тоже понимаю, хоть и с трудом. В вашем-то возрасте ехать в Питер, жить в гостинице… Но почему здесь, в Доме Писателей, вы не захотели подойти к Драгопольскому? Или позволить ему подойти? Мне рассказали о том случае, он ждал только намека.

Я помялся, не зная, как объяснить на пальцах, как выразить трудное.

– Я не хочу влиять, – сказал наконец вяло. Ее глаза расширились, я добавил торопливо: – влиять, как полагаю, неспортивными методами. Этот Драгопольский пару раз на своих тусовках отзывался обо мне нелицеприятно. Или заявлял, что меня не читал и читать не будет. Если я сейчас с ним перекинусь парой слов о сегодняшнем вечере, о погоде, а то еще и попьем кофе за одним столом, то ему будет несколько труднее… ну, хоть на полпроцента, говорить обо мне то же самое. Чуточку неловко, что ли, говорить, что я дурак и скот, если за минутным разговором убедился, что я вообще-то умею говорить, а не бросаюсь с лаем.

Она слушала с непониманием, возразила:

– Так это ж хорошо!

– Нехорошо, – ответил я. – Я не хочу никого перевербовывать на свою сторону таким макаревичем.

– Но почему? Почему, если шанс подворачивается сам? Да все бьются за влияние! Вот тысячи учебных пособий с лекциями и диаграммами, как привлечь внимание! Как создавать дополнительные шансы, чтобы на свою сторону еще одного человека, еще одного… А вам эти возможности сами лезут в руки!

Я пожал плечами.

– Объяснить такое трудно, понимаю. Просто примите это.

– Но кто оценит ваше бла-а-а-агародство? Да никто просто не поймет! Даже я не понимаю, а я на вашей стороне! О вас, знаете, уже какие слухи?

Я отмахнулся.

– Плевать. Я сам свое бла-а-гародство, как вы говорите, ценю достаточно высоко. И перемена в мнении о моей персоне пары сотен или тысяч милых и пушистых того не стоит. Хрен с ними! Я все равно их изменю, хотят они того или не хотят. Вернее, не их, они уже конченые, но их дети… это уже мои!

Она смотрела с непониманием, я начинаю лыбиться, скоро захохочу, ее брови всползли на середину лба.

– Кристина, – сказал я весело, – вам трудно поверить, что я в самом деле придерживаюсь такого образа жизни, который декларирую?.. Но это так. Поверьте, работать будет легче.

– Я не понимаю, – сказала она с некоторым раздражением, – зачем эти добавочные трудности.

– Это моя пещера, – объяснил я.

– Какая пещера?

– Или гора, если хотите. Думаете, я первый, который попал в эту ситуёвину? Да всякий, который хотел кардинально изменить мир, уходил вот в такую изоляцию. Только раньше в пещеры, леса, пустыни, как всякие христосы, будды, мухаммады и тысячи других подвижников, а сейчас люди покрепче. Я могу и в центре города отгородиться от милых и пушистых, от которых не мог отгородиться Христос или Будда. А я вот могу!

Звякнул телефон, я посмотрел на Кристину, не стал голосить, а дотянулся до трубки.

– Алло?

– Володенька, – послышалось из мембраны торопливое, – у тебя есть дистрибутив «Ворда»? Стыдно признаться, но я ухитрился запортить…

– Нет проблем, – заверил я. – Если хотите, могу даже установить.

Он сказал еще виноватее:

– Что вы, что вы, Володенька!.. Я и так вас напрягаю. От дел отрываю. Я уж сам как-нибудь одним пальцем. Только бы не забыть, в какую директорию он, мерзавец, вписывает сам себя, чтобы от меня спрятаться… По умолчанию, как вы говорите, гад, всегда пользуется этой уловкой. Когда к вам можно?

– Да хоть щас!

– Спасибо, Володенька!

– Не за что, – ответил я.

Он еще рассыпался в благодарностях, называл меня спасителем, в самом деле беспомощный при самых пустяковых сбоях в компе, Кристина унесла чашки, я слышал, как на кухне полилась вода, зазвенела посуда. Неужели эта красотка даже умеет мыть чашки? Правда, кофе приготовила тютелька в тютельку. Наверное, это входит в ритуал, чтобы любовницы миллиардеров сами готовили боссу кофе, и тоже в постель.

Когда в прихожей раздался звонок, Кристина сидела за тем же столом, с задумчивым видом грызла карандаш, иногда что-то черкала в проекте предварительного плана. О чем, еще не знаю, не заглядывал, мешают нависающие над листом бумаги острые яблоки грудей… какие к черту яблоки, целые дыньки! Как только начинаю смотреть на бумагу, глаза просто выворачивает, у меня там мышцы за пару часов накачались, как у штангиста икры за полгода. Ее молочные железы и сейчас, когда я пошел открывать дверь, смотрели алыми сосками на лист. Томберг вошел, высокий и костлявый, в длинной обвисшей майке и трениках.

Я сделал жест в сторону комнаты, где все мои диски, хотя Томберг и так знает, где что у меня лежит. Он сделал пару шагов и остановился в дверном проеме так резко, будто стукнули в лоб. Кристина вскинула голову, улыбнулась ему по-голливудовски широко и многообещающе.

Томберг преодолел ступор, проблеял:

– Э-э… простите… Володенька, что ж вы не сказали, что у вас гости?.. Я бы не тревожил… или хотя бы галстук…

Я отмахнулся:

– Галстук в такую жару? Не смешите. Щас я найду этот проклятый «Ворд»… Да вы присядьте пока.

Кристина сказала ему доброжелательно:

– Я не гость, мы работаем. Так что не стесняйтесь.

Она со вздохом откинулась на спинку кресла, распрямляя натруженную спину, закинула руки за голову. Дыхание застряло у Томберга в гортани, а выпученные глаза прикипели к белейшей полоске поперек ее грудей. Вот уж действительно снежная белизна, радость для глаз в такую жару.

Я рылся в дисках, ибо «Ворд» слишком мелкая прога, чтобы этому текстовому редактору кто-то выделил отдельный диск, он где-то в бесчисленных «Офисах», «Суперофисах», «Ультраофисах» и всякого рода реаниматорах и загрузочных дисках.

Кристина сказала легко:

– Давайте я вам налью холодного пепси? Или лучше квасу?

Томберг взмолился:

– Да что вы… да зачем… да не стоит утруждаться…

Кристина легко поднялась, глаза Томберга тоже поднялись, как приклеенные к ее груди, но дальше пришлось смотреть в спину да на двигающиеся ягодицы, расчерченные узкой полоской трусиков. Я слышал, как хлопнула дверца холодильника. Кажется, даже слышал учащенное дыхание Томберга.

Кристина вернулась с литровой бутылкой тоника и тремя высокими стаканами.

– И мы с Владимиром Юрьевичем освежимся, – сообщила она с улыбкой. – Жарко.

– Жарко, – торопливо подтвердил Томберг. – Да, очень уж.

Я не стал опровергать, что у меня в квартире температура всегда на уровне, Томберг и так ухитрился покраснеть. Кристина наполнила стаканы, один придвинула к Томбергу, сам вряд ли решился бы протянуть руку. Он ее кожи пахло свежестью и чем-то неуловимым, напоминая о морских волнах, прогулке под парусом, золотистом пляже, залитом ярким солнцем.

– Вы писатель? – спросила она благожелательно. – Что ж вы, как старший собрат, не повлияете на него в положительном смысле?

Он поднял на нее робкие интеллигентные глаза, тут же уронил взгляд, ожегся о красные вздутые соски.

– Повлиять? – переспросил он растерянно. – Вы полагаете, на него можно повлиять?.. Это хорошо бы, конечно, но, боюсь, это невозможно…

– Ничего нет невозможного, – возразила она. – Трудно – другое дело.

– Боюсь, – вздохнул он, – очень трудно. Писатели – самые упрямые люди на свете! Это от их уверенности, что они все могут.

– А они могут все?

В ее тоне послышался намек, но Томберг не уловил, кивнул и сказал тем же интеллигентно-проникновенным голосом:

– Они должны так думать, чтобы вообще заниматься писательством. Иначе их бы свернул с избранного пути любой встречный. Да что там любой встречный, еще раньше убедили бы заняться чем-то более надежным родители, жена, коллеги, друзья. Литература – очень ненадежное занятие!

Она призадумалась на мгновение, острые зубки на миг прикусили губку, выглядит очень эротично, но не шаблонно, такого я еще не видел. Я посматривал на них краем глаза, искал, искал, наконец диск отыскался, а я подумал, что Томберг в этом прав, писатели – те же золотоискатели. В оправдание могу сказать совершенно честно, что на пропаганде и сеянии Высокого тоже можно заработать. И неплохо. Иногда даже, как золотоискатели, которые наткнулись на золотую жилу. К тому же это все же благороднее и чище, чем впятеро больше зашибать на продаже водки или сигарет.

Томберг уже почти перестал стесняться, ибо речь зашла о любимой литературе, Кристина умело поддерживает разговор, незаметно провоцирует, а он горячится, доказывает, робкий голос обретает нотки трибуна.

– Кристина, – плавно вклинился я в интеллектуальную беседу, – Петр Янович – мастер-многостаночник. Он не только пишет, как вы уже поняли, но и сам делает оригинал-макеты. А теперь уже и печатает тираж сам в своей квартире! У него навороченный принтер, печатает даже обложки, делает цветопробы, цветную печать, брошюрует, склеивает, делает переплет, даже золотую ленточку для закладок…

Томберг застеснялся:

– Ну что вы, Володенька! Какие золотые ленточки, это было всего один раз. Так, простые маленькие тиражики, на простой бумаге… Но это такая радость, такая радость – делать книги!

Я смолчал, что потом он продает эти книги тоже сам, стоя в подземных переходах, в метро, где его гоняет милиция, продает в мороз и в такую вот жару, видел я его и промокшего, под зонтиком, когда он спешил к электричке, надеясь пройти по вагонам и что-то продать из своего в самом деле крохотного тиража.

Кристина воскликнула:

– Знаете, мои подруги бегали на встречи с актерами, певцами, а я выискивала, где и когда какой писатель встречается с читателями! А потом приходила домой счастливая: мама, я видела живого писателя!

Томберг застенчиво улыбнулся, покачал головой.

– Ох, Кристина, трудно мне в этом мире… Я учился в школе, где был еще такой обязательный предмет, как каллиграфия. Нас учили вырисовывать буквы. Скажем, в букве «А» передняя палочка писалась с нажимом, отчего получалась толстой, жирной, вторая – с нажимом легким, так что выглядела полужирной, не такой толстой, а перекладинку между ними надо было делать в легкое касание, так называемое «волосянкой»… Эта дисциплина еще держалась в эпоху авторучек, заправляемых чернилами, но сама собой отмерла с приходом шариковых.

Я кивнул.

– Помню, я застал шариковые. Смешные такие, со вставными стерженьками! Кристина такие может посмотреть в музее.

– Вот-вот, – сказал он. – Потом пришли печатающие авторучки, когда текст наносился на бумагу микропринтером. Но все это было неудобным, ибо не успевало за конкурентами. Я имею в виду конкурентами в передаче инфы: фото, кино… Если в эпоху Древнего Рима девяносто девять процентов всей информации передавалось потомству с помощью букв, то к началу века НТР этот процент практически не изменился. Ну, разве что несколько сотых или десятых долей процента стали занимать только что изобретенные методы фотографии и кино. Но затем – лавина… Сейчас же, прошло едва больше сотни лет с начала НТР, а ситуация поменялась на противоположную! Девяносто девять процентов информации хранится уже в виде гифов, джипегов…

Я покровительственно усмехнулся.

– Рад, что вы в них разбираетесь, хоть и удивлен. Но, позвольте поправить, у вас старые сведения. Джипеги, как формат, устарели и давно заменены более прогрессивным оотеком. Но, простите, что перебил, вы правы. Сейчас все в фото и видео. Как говорится, в цифре: не выцветает, не устаревает и не теряет качества при перекопированнии. На долю букв едва ли процент. Да и тот катастрофически тает! Зато все сокровища библиотек, музеев, архивов – на одном-единственном харде!

Кристина наблюдала, как я проводил Томберга на лестничную площадку, где еще раз объяснил, как инсталлировать, чтобы «Ворд» не потерялся, а когда вернулся, произнесла мягким голосом:

– А вы его любите, Владимир Юрьевич.

– Ну, просто соседи.

– Любите, – повторила она. – Очень милый старик. Интеллигентный, деликатный.

– Да уж, – согласился я. – Чуть глаза не вывихнул, стараясь не смотреть на ваши голые сиськи.

Она удивилась:

– А вы что-то имеете против моих сисек? Тогда я накину что-нибудь!

– Нет-нет, – сказал я поспешно. – Я к ним совершенно равнодушен. Ну просто совершенно.

Она вскинула брови.

– Что, такие… незаметные?

– Совсем напротив, – возразил я. – Но ко мне не раз в пещеру залетали всякие видения. Помню, когда я был святым Антонием… да и раньше бывало…

– Святому Антонию насылали, – поправила она. – Сатана присылал. А я вот пришла сама!

Я улыбнулся пошире.

– Знаю, к самым важным персонам Сатана являлся лично.

Она расхохоталась, рот у нее показался мне красным и горячим, как вход в адскую печь.

– О, вы собираетесь сопротивляться?.. И надеетесь устоять?

Она смотрела победно, холеная, роскошная, с нежным и мягким телом, созданным для грубого хватания мужскими руками и одновременно упругим, сочным, почти спортивным и от этого еще больше сексуальным. Я смерил ее эротичную фигуру как можно более холодным взглядом. Как бы идиоты ни доказывали, что голая женщина вызывает меньше полового интереса, чем одетая или полуодетая, но все это фигня. Раздетая уже своим видом говорит, что стоит только протянуть руку… а мне так и вовсе сделать повелительное движение пальцем.

Ни фига, сказал я себе угрюмо. Это будет ее победа, а не моя. Раз норовит меня трахнуть, то по всем канонам надлежит сопротивляться. Да и вообще как-то подозрительно. Всякий знает, что бесплатный сыр в мышеловке достается только второй мышке.

Она правильно оценила мое угрюмое молчание, улыбнулась, произнесла загадочно и томно:

– Да, вы герой!

Я уловил некий намек, но смысла не понял и решил принять это как комплимент, пусть и не совсем ясный, но все же комплимент. По крайней мере, герой не за то, что сумел превозмочь соблазн общечеловека прыгнуть на эту зовущую плоть и торопливо трахать во все полости.

Глава 9

Звякнул телефон, Кристина тут же опустила глаза на бумагу и сделала вид, что ничего не слышит, а я снял трубку.

– Алло?

Из мембраны донесся сильный уверенный голос человека, который привык говорить перед большим скоплением народа, дабы слышали и в задних рядах. Даже не просто говорить, а отдавать приказы.

– Владимир Юрьевич?

– Кто спрашивает? – поинтересовался я.

– Это из общества «За Родину!», – объяснили мне, но снова ни имени, ни отчества, ни фамилии. – Мы в восторге от ваших произведений!.. Ваши идеи нам очень близки, мы хотим пригласить вас на наш съезд, что через неделю. Как почетного гостя!.. Это будет освещено прессой, телевидением…

А вот этого мне и не надо, мелькнуло в голове. Да еще на съезде такой организации. Вовсе не потому, что на меня как-то действует обамериканизированное общественное мнение, просто показавшись с правыми, вызываешь недоумение у левых, как и наоборот, и никто еще не соображает, что я сам – партия, движение, общество.

– Спасибо, – ответил я, – но…

– Никаких «но»! – запротестовали на том конце провода. – Мы вас ждем. Приходите обязательно! Мы позвоним еще за два дня, напомним день и время, а за вами пришлем машину. Мы на вас очень надеемся. Вы – выразитель чаяний нашего народа!

Я сухо попрощался, положил трубку. В чем-то он, вообще, прав, этот звонивший. Любое общество воспринимает только тех, кто, говоря школьными фразами, как вот эти из «За Родину!», выражает мнения данного общества. Даже чаяния, как говорят еще круче и одновременно хрестоматийнее. К примеру, существовала советская власть, я ее еще застал, учился в школе, тогда мозги загадили именами великих и даже величайших писателей-современников. О них говорили по радио, писали во всех газетах, журналах, о них издавались книги, их показывали по телевидению, у них постоянно брали интервью, они все время ездили за рубеж за государственный счет и там жаловались, как их печатают мало, зажимают, не дают хода, притесняют, «вырезают лучшие куски текста». Об этом же ходили упорные слухи по всей стране, об этом говорили дома, на работе, в городском транспорте, в кафе, театре, кино и даже на пляже. Черт, как достали эти утверждения, что «лучшее вырезано цензурой»! Как, помню, бросился читать после перестройки, что же вырезано… Идиоты авторы, так уверовали в свою гениальность и «выражаемость чаяний народа», что вернули куски, которые «вырезала цензура». Оказалось, что вырезала не цензура, а грамотные редакторы, которых отправили на пенсию с приходом рыночных отношений. А с этими вставками произведения стали намного хуже…

Так вот, рухнула советская власть, а с нею рухнули и те дутые авторитеты, что якобы боролись против власти. Казалось бы, пишите теперь вволю! Свобода!.. Так нет же, для этого нужно быть писателями, а они были всего лишь выразителями «чаяний народа». Хотел народ свержения советской власти, вот эти «писатели» и выражали эти чаяния. Рухнула власть, а эти старые чаятели – все живы-здоровы! – никак не сообразят, что бы сейчас выразить такое, чтобы в яблочко. Увы, народ жаждет литературы. А вот здесь и облом, этого не потянут.

Точно так же и сейчас, в рыночное время, практически все новые пишущие пристроились к разным партиям, организациям, движениям, везде свои тусовки, везде кукушка хвалит петуха, везде что-то выражают, умело приобретают симпатии «простого читающего народа», который поголовно записан в русскую интеллигенцию. Понятно, никто из подобных деловитых орлов в литературе не останется, но это им по фигу, главное – щас быть первыми, видеть свои фото и интервью на первых страницах газет и журналов, видеть себя по ящику, раздавать автографы, хапать и хапать повышенные гонорары, тусоваться в Интернете.

Коричневая шапка кофе начала подниматься, Барбос учуял запах, пришел и рухнул возле своей миски. Это на Западе пьют кофе с нифигом, что значит – без сахара и кофеина, а у меня должен быть и крепчак, и сахару три ложки, и в придачу увесистый бутерброд с салом… ну ладно, я ж теперь москаль, обойдемся без сала, зато бутерброд должен быть таким, чтоб заметно напрягался бицепс. А какой человек не поделится с собакой, это ж не другому человеку отломить.

Из комнаты донесся звонкий голос:

– Кофе в такую жару?

Зараза, она даже такую фразу ухитряется произнести настолько сексуально, что я не только за долю секунды успел забросить ее загорелые ноги на мои белые плечи, но и… нет, почти не дрожащей дланью смахнул это дияволово видение, переставил джезву с плиты на стол, поинтересовался:

– Вы, конечно, отказываетесь?

За окном раскаленное небо, прямо плавится от зноя, обнаженные плечи Кристины искрятся, как металл в раскаленном горне, кровь моя снова забурлила, запенилась, стараясь сломить преграды, воздвигнутые жалкими интеллектом и волей. Лицо ее в тени, но голос прозвучал ворукюще-призывно:

– Ох, как вы размечтались, Владимир Юрьевич!.. Я от ваших предложений не откажусь. Все исполню.

Я снял с полки две чашки.

– Я пью с сахаром. А вы?

– Конечно, с сахаром, – ответила она. – А как иначе? Женщина должна быть сладкая.

– Но не до приторности, – буркнул я, и Кристина мгновенно посерьезнела, даже фигура как-то сразу стала менее вызывающей. – Сколько ложек?

Она смерила взглядом чашку, а я пью кофе из чайных, в то время как чай – из компотных.

– В такую… три.

Не придется запоминать, подумал я. Я тоже кладу всегда три.

Кристина рассматривала меня серьезно и внимательно.

– Неприятности?

– У меня? – удивился я.

– Мне показалось… что последний звонок вас чем-то расстроил.

Я отмахнулся.

– Ничуть. Просто люди не понимают, что меня нет.

Она вскинула брови, взгляд ее пробежал по мне сверху донизу, потом снизу доверху. Причем она ухитрилась неторопливо раздеть глазами, после паузы снова одеть, лишь тогда поинтересовалась со смешком:

– А что же есть?

– Мои книги, – ответил я.

Она не стала задерживаться, допила кофе, сама ополоснула чашки и моментально исчезла, словно просочилась сквозь стену. Я хотел проводить хотя бы до лифта, но она заявила, что у нас отношения работодателя с нанятым работником, а это не подразумевает, даже напротив – исключает всякие признаки ухаживания мужчины за ах-ах-ах слабой и беззащитной.

После ее ухода я задвинул засов, обернулся и содрогнулся от вида сразу потускневшей квартиры. Должна бы, наоборот, осветиться: Кристина своей красотой, молодостью, блеском – затмевала, но поди ж ты… Мебель из оранжевой, под цвет Барбоса, стала почти серой, люстра светит тускло, как будто перегорела половина лампочек, по углам сгущаются темные тени, там зло, даже Зло, входы в другие миры. Или выходы.

Как она сказала, зараза, при прощании: «Еще один день оказался напрасной тратой макияжа!..» Так вздохнула, что я чуть было не оставил ее на ночь. Чтоб, значится, расходы на макияж себя оправдали. Хотя не уверен, что она им вообще пользуется. Такую свежую кожу никаким макияжем не сымитируешь!

– «Последняя цитадель», – сказал я громче обычного.

Комп замигал, тут же открыл файл, протестировал, доложил, что хоть щас готов делать с ним, что угодно, хоть стереть. Итак, сказал я себе, вернемся к своим баранам. Или к одному барану, то есть себе. Ишь, слюни распустил, урод. А кто работать за тебя будет? Кто осчастливит человечество шадервом? Пока что умных мыслей – вагон и маленькая тележка, но реализации не видно.

– Спи, Барбос, спи, – сказал я. – Говорят, литераторы больше работают по ночам… Придется проверить, получается ли у этих придурков что-то стоящее…

Буквы никак не желали складываться в слова, а слова в осмысленные фразы: перед глазами все еще стоит Кристина, в черепе звучит ее голос, слышу даже запах ее духов… нет, это аромат ее свежей нежной кожи.

Озлившись, покосился на часы, рабочее время не то чтобы кончилось, стрелки ехидно показывают на половину пятого, обычно в это время еще пашу, но сейчас что-то в голове совсем другие мысли, надо их выбить чем-то подобным, сделаем вид, что я уже заработал часик потехи, что значит, часика три-четыре имею право позабавиться в онлайне, а еще столько же сверх «имею право», на легких угрызениях совести. Ну, а чтобы совесть начала меня грызть по-настоящему, я должен провести за баймой недельку-другую, совершенно не притрагиваясь к работе, только тогда начинаю себя грызть: ну сколько можно, ну что это я такой слабак, почему не могу оторваться, ведь работа стоит, а никто мне награды не дает и денег не платит за прохождение байм в числе первых юзверей.

Маленькая прога, уже настроенная соответствующим образом, быстро открыла «Королевство», во весь экран высветилась огромная карта, где у меня две квартиры в мегаполисе, небольшой замок в живописном и малонаселенном районе и крохотная вилла на побережье теплого моря. Когда-то, помню, я предпочитал геройствовать в шутерах, рубиться в «мечах и магии», обожал файтинги, потом ощутил крен в сторону эрпэгэшек, там спокойнее и серьезнее, несколько взрослее, а по прошествии еще десятка лет, окончательно повзрослев, почти полностью отошел от спинномозговых шутеров и увлекся рилтаймовыми баймами.

Потом сообразил, что это не случайно: когда был совсем подростком, то находился, образно говоря, в стазе молодого бойца, который с автоматом или мечом в руках пробивается к победе, а когда по возрасту поднялся до той ступени, когда уже положено быть хотя бы полковником, тогда лишь ощутил прелесть не самому тупо переть с автоматом в руках, а умело руководить либо большим отрядом, либо вообще целой нацией, проводя от каменного века до вершин нанотехнологий, побивая вражеские армии и захватывая территории противника.

Одновременно начал играть в странную игру, начало которой положил знаменитый Sims, что несколько лет побивал рекорды продаж и все время держался в пятерке лидеров. Потом был Sims-2, Sims-3, все уже онлайновые, а сейчас я увлекся четвертым, с невероятно мощным движком, безумно прекрасной графикой и прочими-прочими наворотами, но нас этим не удивишь, а достоинство баймы в том, что снова никакой стрельбы, танковых колон и взрывов атомных бомб, а просто мирная спокойная жизнь в виртуальном мире, где в качестве карт вся поверхность планеты, можешь селиться, где изволишь, но только сперва придется жить на крохотное пособие, пока не отыщешь работу и не начнешь подниматься по социальной лестнице.

Сейчас я вскарабкался достаточно высоко, можно судить по моим виртуальным заработкам: далеко не все могут позволить себе две квартиры, замок и виллу. Это позволяет жить мне на широкую ногу, много путешествовать, общаться, а мир прекрасен: разработчики учли все пожелания, вселенная предстает во всем многообразии: доступны как технологии, так и магия. Да, в лесах орки, в горах – тролли и великаны, в недрах трудятся кобольды, гномы воруют золото у драконов, маги горбатятся над созданием философского камня, но в то же время в городах современная высокоразвитая технология, мир больших городов ничем не отличим от современных: есть высокоскоростной Интернет, прекрасная сеть дорог, просторные лифты за несколько секунд доставят на вершину небоскреба.

Но в то же время, если у вас появится фантазия поселиться вдали от города, то вы можете выбрать либо привычный современный регион, либо не совсем, не совсем, то есть, где, помимо науки, присутствует магия. И чем дальше в тот регион, тем магия работает больше, а наука – меньше. Это создавало все условия для баймеров, где-то две трети предпочли поселиться в мире, где встретиться с эльфами или гномами так же просто, как, асфальтоукладчиками.

Я принадлежу к консерваторам, мне нравится обычный мир, что вроде бы странно: живу в таком да еще и в виртуальном тоже? Но зато в виртуальном я общаюсь с гораздо большим количеством людей, с некоторыми сблизился настолько, что приглашал их в гости, в реале они оказались такими же милыми людьми, мы прекрасно провели время, сам я трижды из любопытства принимал предложения виртуальных друзей и побывал один раз за океаном и два раза в Европе.

В «Королевстве» я жил, как преуспевающий писатель, но в южной части королевства, где селятся выходцы из магических земель, у меня тоже есть домик, и есть куча друзей, среди которых и торговцы доспехами, и чародеи, и два десятка самых необычных существ: начиная от самых заурядных орков и кончая нелюдимыми кобольдами, что выходят на поверхность только в самые безлунные ночи. Кстати, с одним кобольдом я встретился однажды и в реале, просто удивительно, насколько виртуальный персонаж оказался похож на реальный: та же нелюбовь к солнечному свету и страсть гулять по ночам.