Текст книги "Святой Грааль"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Глава 10

Похититель в спешке не скрывал следы, и Олег нахлестывал усталого коня, стремясь настичь до наступления ночи. Томас пробовал переброситься парой слов с Чачар, она смотрела на него злыми обиженными глазами, судьбы цивилизаций ее почему-то тревожили мало. Томас снова догнал Олега, спросил настойчиво:

– Разве цивилизация и культура… не то же самое?

– Не одно и то же, сэр Томас. Не одно!

Томас долго скакал молчаливый, насупленный. Когда заговорил, в глазах стояло откровенное страдание.

– Когда лезли на стены Иерусалима, обагряя их своей кровью… и кровью врагов, как было просто! А сейчас? Я всегда думал, что цивилизация стоит на стороне добра. Я себя считал цивилизатором!

– Сэр Томас, цивилизация – это топор. Им можно срубить дерево, нарубить сухих веток для костра, можно зарубить человека. Чем цивилизация выше, тем топор острее.

– А культура?

– Культура – это невидимые пальцы, что хватают тебя за руку, когда ты замахиваешься на человека. Это нравственный закон, который живет внутри тебя.

Ночь опускалась быстро, тени от деревьев уже стали черными, как угли. Олег направил коня к зарослям кустарника, предполагая, что там прячется небольшой ключ. Следы коня Горвеля были совсем свежими, не наступи ночь – догнали бы. Впрочем, Горвель ночью тоже не сдвинется с места: здесь много норок хомяков, конь сломает ноги.

Томас расседлал коней, подвесил к мордам мешки с овсом, стреножил. Олег разжигал крохотный костер, тщательно укрывая пламя за пышными кустами, принес ломти хлеба и мяса.

Томас спросил с неловкостью:

– Сэр калика… А как же Христос? Он за нашу западную цивилизацию?

Олег с неловкостью опустил взгляд, смущали чистые, честные глаза молодого рыцаря.

– За культуру, сэр Томас. За культуру! Сатана гораздо цивилизованнее, разве не видно? Знает больше Христа, умеет больше, чудеса творит направо и налево. Свободен, смел, широк взглядами, не скован никакими законами. Ни внешними, ни внутренними. Простоватый и вроде бы не очень умный, Христос перед этим напористым парнем совсем растяпа!.. Но он добр, он готов отдать жизнь за нас, грязных и невежественных!.. И отдает, хотя люди не стоят и его мизинца. Но – странное дело! – люди, устыдившись, начинают карабкаться к свету, к добру. Жертва Христа была не напрасна, вот этого умнейший Сатана до сих пор не может понять… И недоумевает, почему он, гениальный и смелый, терпит поражение за поражением!

Долго ужинали молча, за их спинами в темноте пофыркивали кони. Чачар спросила тихонько:

– А почему он терпит поражения? Если он умнее, смелее?

Олег чуть усмехнулся, красные блики играли на его лице.

– Одного ума мало. Как и отваги. Человеку мало.

Когда улеглись, Чачар долго умащивалась между двумя мужчинами, зябла, ее нужно было согревать с двух сторон, то нос холодный, то вовсе ледяные ладошки, то мерзла спина. Томас смущенно покашливал, а Олег сказал утешающе, чувствуя, что мысли молодого рыцаря все еще далеко от этого костра и молодой женщины, что извертелась между ними:

– Не всегда цивилизация лишь зло. Ваш бог, как я понял по вашим истинам, вроде бы и культурен, насколько может, и в меру цивилизован. Значит, можно…

Ранним утром, едва рассвет окрасил облака алым, Олег безжалостно поднял Томаса и Чачар. Чачар ночью ухитрилась, извиваясь как уж, заползти рыцарю в железные объятия, но Томас в походах спал не снимая доспехов, и Чачар выгреблась утром в синяках и царапинах. Бедный Томас, потерявший чашу, даже не заметил, что ему старались хоть чем-то возместить потерю, что у него была ночь любви.

Продрогшие кони рвались перейти в рысь, даже в галоп. Олег удерживал, всматривался в следы. Не проехали и версты, когда обнаружили опаленное пятно, зола еще хранила тепло. Томас досадливо крякнул, ударил себя кулаком по лбу.

Олег проверил лук, повел плечами, поправляя за спиной колчан со стрелами. Томас косился синим глазом, начинал суетливо подергивать меч в ножнах, хлопать железной ладонью по боевому топору. Чачар часто выезжала вперед, теперь на нее орали и шикали два голоса, велели не высовываться, смирненько ехать сзади. Чачар обиделась окончательно, отстала, поехала, не обращая на мужчин внимания вовсе. Чтобы показать лишний раз свою гибкую фигуру, на скаку свешивалась с седла, хватала головки цветов. Томас и Олег ехали настороженные, шарили взглядами по сторонам. Над дальними кустами с криком кружили сороки. Мужчины обменялись взглядами, поправили рукояти мечей.

Наперерез в сотне шагов выехало четверо вооруженных мужчин – на боевых конях, хмурые, собранные. Все выглядели очень опасными. Они перегородили дорогу и так стояли в угрюмом ожидании. Двое одеты по-европейски, в тяжелых латах, шлемах с ниспадающими на плечи кольчужными сетками, что надежно защищали шею от сабельных ударов до тех пор, пока не явились франки с их тяжелыми, как молоты, мечами и массивными, как наковальни, топорами.

Двое явно сарацины – сухие, смуглые, на горячих арабских скакунах. Те зло грызут удила, нервно перебирают точеными ногами, стремясь распластаться в бешеной скачке, для которой родились и росли. Сарацины блистают легкими булатными доспехами, редкими даже для знатных арабов, на обнаженных саблях вспыхивают синеватые искорки – знак лучшей дамасской стали. Их лица надменны, неподвижны, но в посадке, развороте плеч просматривалась готовность к стремительной схватке, столь молниеносной, что тяжелые европейские рыцари не успеют даже пришпорить могучих коней, а бой уже закончен.

– Олег, – сказал Томас негромко, едва ли не впервые называл калику по имени, – мне кажется, день начинается неплохо.

– Я не люблю, когда загораживают дорогу, – ответил Олег грустно.

– Хлипкий заборчик! – возразил Томас. – Всего четыре доски!

– Но не гнилые…

Он покосился на Чачар. Женщина замерла, ее ладошки прижаты ко рту. Глаза широко распахнулись в страхе и недоумении: только что срывала цветы, уже придумала, под каким предлогом поднести букет столь застенчивому рыцарю, а тут на фоне синего безоблачного неба выросли четыре грозовые тучи с блистающими молниями клинков! Что случится с нею, если ее защитники будут убиты, а враги уцелеют?

– Я беру на себя франков, – заявил Томас высокомерно. Тон его исключал любые возражения. Он с металлическим лязгом опустил забрало, скрыв лицо, ставшее злым и надменным. – А ты отвлеки сарацин. Займи их чем-нибудь.

– Всегда выбираешь лучшее, – обвинил Олег.

– В другой раз будешь выбирать ты, – пообещал Томас.

Вся четверка медленно пустила коней навстречу. Сарацины держались в седлах неподвижно, обнаженные сабли уже блестели в их руках, а оба латника переглядывались, зло усмехались. Один вдруг заорал громко:

– Постарайся умереть сразу, англ! А ты, странник, можешь убираться к своим языческим дьяволам. Конечно, надо бы содрать с вас шкуры… С живых, конечно. Ладно, все потехи возместим на девке. Уже дрожит от нетерпения, не дождется, ха-ха! Чует настоящих мужчин! Клянусь, она получит все и чуть больше, прежде чем отдаст душу.

Они остановили коней в шагах десяти напротив друг друга. Арабские скакуны грызли железо удил, храпели, а тяжелых битюгов франков, если бы не обмахивались лениво хвостами, можно было бы принять за каменные статуи. Томас, видя, что натиска не ожидается, одним быстрым движением отшвырнул копье и выдернул из ножен меч. Все четверо противников покачивали в руках кривые сабли, которые Олег по старой привычке все еще звал хазарскими мечами.

Олег в растерянности похлопал себя по карманам, пошарил за пазухой справа, поискал слева, внезапно его лицо озарилось радостной улыбкой, словно изловил зловредную вошь. Четверо противников издевательски захохотали: сарацины – сдержанно, с чувством полного превосходства, латники – раскачиваясь в седлах. Томас хмурился, стало неловко за калику, даже отодвинулся чуть, словно ничего не имеет общего с ним, но противники захохотали лишь громче, злее.

Олег что-то тащил из-за пазухи, внезапно его рука молниеносно дернулась, в ней блеснуло, он очень быстро взмахнул еще и тут же повернулся к злому рыцарю, сказал недоуменно:

– Что-то у меня противники уже кончились. Дай одного из твоих.

Сарацины раскачивались в седлах. Один, у которого рукоять ножа торчала между зубов, повалился на гриву скакуна, а другой вскинул руки, ухватился за рукоять чужого ножа, что погрузился в горло на палец выше края кольчуги. Кровь брызнула двумя тугими струйками, в пробитом горле зашипел воздух. Сарацин раскачивался сильнее, упал, сапог запутался в стремени, испуганный конь шарахнулся, в страхе помчался, волоча труп. Сердобольная Чачар поскакала вдогонку, жалея обезумевшее от страха животное.

Двое латников смотрели неверящими глазами. Смех не успел замереть на губах, а их уже двое против двоих: сильных, умелых, опытных, из которых даже паломник оказался простоватым лишь с виду.

Томас тоже хлопал глазами.

– Быстро… Вот так ты и кабана съел раньше, чем сели за обед!

– Кто смел, тот двух съел. Я беру левого?

– Только с отдачей! – предупредил Томас оскорбленно.

Оба латника переглянулись, уже не так уверенно тронули коней. Один сближался с Томасом, другой, с саблей в правой руке, круглым щитом в левой, медленно поехал на Олега. Легкий щит был постоянно в движении, теперь швыряльный нож отскочил бы, как брошенный камень, но швыряльных ножей у Олега уже не осталось. Он вытащил из ножен огромный меч, проговорил медленно:

– Можете уйти целыми.

Латники не успели шелохнуться, как Томас заорал зло:

– Без драки?.. Я останусь опозоренным? Крестоносец?

Не давая латникам опомниться, он погнал тяжелого коня на противника. Его огромный меч хищно заблистал над головой, яркое солнце играло на железных доспехах, разбрасывало слепящие искры. Он с грохотом сшибся с правым, тут же крутнулся в седле к левому, которого оставил Олегу, тот едва успел закрыться щитом, но от страшного удара щит разлетелся вдрызг, а рука наемника, судя по исказившемуся лицу, онемела. Томас подставил свой огромный, как дверь, стальной щит под удар сабли правого, живо развернулся к левому и заорал в ярости: из левого уха латника уже торчало кокетливое белое перо лебедя. Окровавленное острие высунулось из правого уха на три ладони.

– Ты одолжил! – напомнил Олег быстро.

– А потом передумал! – рявкнул Томас. Он увидел новую стрелу в руках Олега, завизжал сорванным голосом: – Не смей!.. Не смей, говорю!

Он сшибся с оставшимся латником. Оба тяжелые, кони под ними – богатырские, могучие. Томас и латник сражались в одинаковой манере: останавливались перевести дыхание, люто пожирали друг друга глазами, шатались от собственных богатырских ударов. На версту вокруг шел грохот, треск, словно под ударами грома раскалывались огромные скалы. У латника была острая сабля, он орудовал намного быстрее, чем Томас рыцарским мечом, но Томас не зря таскал пуд железа: сабля лишь высекала искры, щербилась, а Томас с проклятиями рубил страшным мечом, чаще всего поражая пустое место.

Приблизилась и остановилась в сторонке Чачар, держа в поводу храпящего арабского скакуна. Второй конь отбежал неподалеку, нервно прядал ушами, слыша страшные удары железа по железу, но не убегал. Олег спрыгнул на землю, вытащил и вытер свои швыряльные ножи.

Чачар побелела, ерзала в седле, умоляла взглядом помочь отважному Томасу, который отчаянно сражается с гадким и лохматым преступником.

– Нельзя, – ответил Олег в ответ на мольбу в ее глазах. – Здесь великая разница в… мировоззрении. Для крестоносца важнее сам поединок, чем результат! Потому обставляет ритуалами, танцами, поклонами, бросанием перчатки, позами. А для сарацина… или осарациненного важна лишь победа. Любой ценой! Он готов в грязи вываляться, сподличать, в спину или ниже пояса ударить… Если цивилизация победит, то это станет обычным делом. Никто не удивится и не станет вмешиваться, если на их глазах будут бить лежачего. Томас сам не подозревает, что сражается за культуру – ведь лучше погибнет, чем допустит нечестный прием! Потому мне нельзя: оскорбится навеки.

Чачар напряженно следила за ужасной схваткой, вздрагивала и съеживалась при страшных ударах, грохоте.

– А ты?.. Сарацин или европеец?

– Русич, – ответил Олег. – А это значит, что во мне живет европеец, сарацин, викинг, скиф, киммер, арий, невр и много других народов, о которых даже волхвы не помнят. Широк русич, широк!..

Раздался страшный грохот раздираемого железа. Латник качался в седле, в одной руке зажал обломок сабли, в другой судорожно сжимал ремень от щита. Томас ударил крест-накрест, рассеченное тело осело, заливая седло кровью: голова и рука с частью плеча упали на одну сторону, куски туловища – по другую. Конь всхрапнул, нервно переступил с ноги на ногу, но остался на месте.

Томас обернулся к Олегу и Чачар, поднял забрало блестящей от крови рукой, в которой еще был красный меч. Глаза его подозрительно обшаривали лица друзей, выискивая насмешку или иронию.

Чачар вскрикнула негодующе:

– Зачем так рисковал? Он мог тебя убить!

– Война! – ответил Томас гордо.

– Но паломник избавился от троих без всякого риска!

Томас с неприязнью окинул Олега взглядом с головы до ног:

– В нем нет рыцарского задора. Нет упоения схваткой!

– Чего нет, того нет, – согласился Олег.

Они собрали оружие, очистили, погрузили на коней, которых стало на четыре больше. Томас спешился, собрался рыть могилы. Олег удержал:

– А ты знаешь, кого закопать, кого сжечь, кого оставить так? В этом сумасшедшем краю перемешались все веры и религии.

Томас в затруднении чесал мокрый лоб. Чачар подвела коня, предложила ласково:

– Садись. Их найдут раньше, чем растащат стервятники.

– Кто найдет?

– Родственники, – ответил за Чачар калика с тяжелым сарказмом в голосе.

Честный Томас хотел было спросить удивленно, какие у наемников могут быть родственники в этих краях, но увидел лица калики и Чачар, молча обругал себя и вернулся к коню.

Калика хмурился все чаще, рассматривая следы конских копыт. Пальцы его время от времени трогали деревянные бусы на длинном шнурке. Степь перешла в холмистую равнину, а открытое пространство с низкой травой сменилось густыми тенистыми рощами, зарослями колючего кустарника, глубокими оврагами. Дважды пересекали вброд широкие ручьи, распугивали живность: стадо кабанов, зайцев, видели кулана.

Олег часто поворачивал, делал петли, слезал и щупал землю.

Томас не выдержал, спросил раздраженно:

– Случилось что? Горвель уходит! Сейчас бы в самый раз догнать, пока думает, что нас остановил его заслон.

Олег отряхнул ладони, озабоченно покачал головой:

– Мы не единственные охотники!

– Как это?

– Кто-то тайком идет еще.

– За Горвелем? Тогда они знают, что он спер фамильные драгоценности!

– За Горвелем или… за нами.

Томас ахнул, его глаза расширились.

– Но кто?

– Будь мы на Руси, я бы сказал. А здесь слишком многолюдно. Искателей приключений набежало со всех стран света.

Молча проехали еще с версту. Олег насторожился, как заметил Томас, в его руках появился лук, а колчан со стрелами он перевесил с седельного крюка себе за спину, чтобы оперенные концы высовывались над плечом. Томас, глядя на сумрачного калику, обнажил огромный меч, положил поперек седла и так поехал, готовый к любым неожиданностям. Чачар пугливо держалась за их спинами, женским чутьем ощущая нависшую опасность, ее маленькая ладошка храбро лежала на рукояти большого кинжала.

Олег остановил коня, сказал мертвым голосом:

– Они ждали в засаде. Нас.

Томас повертел головой, не поняв, о чем идет речь. Чачар вдруг пустила коня вперед, но вскоре, завизжав, резко свернула в сторону. Томас ухватил меч в правую руку, левой дернул поводья и с боевым воплем помчался, топча кусты и траву.

В двух десятках шагов впереди увидел большое черное пятно недавнего костра. Трава вокруг пожелтела, ее вытоптали безжалостно. По ту сторону костра в несвежих лужах крови лежали три изуродованных тела. Руки и ноги были туго прикручены к вбитым в землю кольям. Вместо глаз зияли окровавленные ямы, в них сердито жужжали мухи, дрались, совокуплялись, спешно откладывали яйца. Лишь у одного глаза уцелели, но казались неестественно крупными: Томас отшатнулся в ужасе – веки умело срезаны, тонкие струйки крови уже засохли на нетронутых щеках.

Он оглянулся на калику, тот кивнул с угрюмым видом, подтверждая страшную догадку. Веки срезали, чтобы жертва не закрыла глаза, чтобы истязаемый видел адские муки своих товарищей. Кожа на их лицах была содрана, выпукло на сыром красном мясе выступали зеленоватые жилы, тугие желваки, а сквозь раны в щеке белели зубы. У всех троих были вырезаны срамные уды, одному их заткнули в рот. У двоих распороли животы, натолкали камней и комьев земли. Сизые внутренности лежали на траве.

Внезапно Томасу почудился стон. Он дернулся, подпрыгнул, в страхе оглянулся на Олега. Тот кивнул снова:

– Крайний жив… Ему выкололи глаза, выбили зубы, пробили уши, перерезали сухожилия на руках и ногах, но жизнь оставили.

– Как он может еще жить? – прошептал Томас в суеверном ужасе. – Как может это… такое жить?

– Человек очень вынослив, на беду. Или на счастье.

Томас, еще не веря, спрятал меч в ножны, выхватил с пояса мизерикордию. Отворачивая лицо от жалости и отвращения, вонзил лезвие в пустую глазницу, распугав мух, тело дернулось, издало страшный хрип, в раскрытом рту затрепетал залитый кровью обрезок языка.

Едва не плача, бледный, со вставшими дыбом волосами, он быстро вонзил узкое лезвие в головы двух оставшихся, причем не смог ударить в уцелевшие глаза, всадил мизерикордию в висок. Всякий раз тела чуть содрогались, лишь затем к ним нисходило освобождение от мук.

Олег смотрел пристально, его обычно зеленые, как молодая трава, глаза были темными как ночь.

– Ну?.. Легче убивать через узкую щель забрала? Когда не видишь, кого убиваешь?

Томас как в забытьи взобрался на коня, ответил сиплым от страдания голосом:

– Понимаю, сэр калика… Потому наша святейшая церковь и пытается запретить на войне пользоваться луком, особенно арбалетом. Дважды объявляла эдиктом, что арбалет – изобретение дьявола. Ведь из арбалета можно убивать, вообще не глядя противнику в глаза!

– Арбалет – это прогресс! Церковь права: если нельзя воспрепятствовать убийствам вовсе, то надо хотя бы сделать убийства делом трудным. Обязательно глядя друг другу в глаза…

Он умолк, привстал на стременах, зорко оглядывая окрестности. Томас молчал, старался не оглядываться на изуродованные тела. Калика приложил ладонь козырьком ко лбу, зеленые глаза поблескивали в тени странными искорками. Томас косился, чувствуя тревожное напряжение. Калика мало чем напоминал того изнуренного постами и самоистязаниями отшельника, которого догнал и защитил от свирепых псов. И совсем не напоминал покорного раба, каким был в каменоломне… В то же время вроде бы ничего не изменилось – только нарастил жилистого мяса – так же немногословен, словно живет и в этом, и в другом мире, даже отвечает невпопад. Но, ведомый чувством дружбы, взял в свои руки поиск чаши, украденной Горвелем, хотя что, кроме неприятностей, приносит ему лично? Или калика на их далекой Руси нечто вроде странствующего рыцаря? Увидел кого-то в беде – помоги?

Олег тронул коня, молча поехал в сторону далеких зеленых холмов.

Томас оглянулся на распростертые тела:

– Предать бы земле… Заупокойную? Я знаю несколько слов по-латыни… Лаудетур Езус Кристос…

– Аминь, – закончил Олег. – Забываешь, что вера твоего Христа еще не подмяла под свой зад весь мир! Эти люди могут быть огнепоклонниками.

Над головами уже веяло ветерком от огромных крыльев и смрадом – появились орлы-могильники. Целая стая кружила, ждала ухода людей. Чачар вздрагивала, наконец услала коня далеко вперед, там пугливо поджидала мужчин.

Томас связал захваченных лошадей одной веревкой, еще раз распределил груз. Чачар теперь в страхе всматривалась в любой колыхнувшийся куст и вслушивалась в разные звуки, без которых не живет степь. Издали донесся заунывный крик шакала, с другой стороны долины ответил тоскливый вопль, полный разочарования и бессильной злости.

Олег прислушался, буркнул:

– Дурачье… Какие копьеносцы?

– Что-что? – не понял Томас.

– Спрашивает, не встречал ли двух франков, которые убили четверых копьеносцев. Другой дурень ответил, что не видел даже следов.

Томас посмотрел на калику с плохо скрытым страхом.

– Что значит святость… Пещерная ученость, хотел сказать! Встречал монаха, который ругался на двенадцати языках, а теперь вот… гм… человека, что понимает шакалье…

– Какие шакалы? Это разбойники перекликаются.

У калики был такой будничный вид, что Томас переспросил ошарашенно:

– Раз…бойники?

– Они, родимые! Нас ищут.

Чачар смотрела на мужчин с надеждой, и Томас гордо расправил плечи, надменно похлопал по рукояти меча:

– Кто ищет, пусть найдет.