Текст книги "Империя Зла"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 12

А в это время два корабля под звездно-полосатым флагом, огромные, как покрытые сажей айсберги, пересекали Черное море. Когда на горизонте показался берег Крыма, с первого спустили десантное судно, показавшееся ореховой скорлупкой рядом со стальной махиной корпуса.

Загремели цепи. Под скорлупкой забурлила вода, кораблик приподнялся над водой, пошел от стального гиганта, стремительно набирая скорость. За ним потянулся белый пенистый след. Десантное судно все приподнималось, увеличиваясь в размерах, наконец понеслось по самым гребешкам волн, едва касаясь воды, и теперь было видно, насколько велико даже это стальное чудище, укрытое за непробиваемым корпусом из лучших сортов стали, утыканное ракетами и скорострельными пушками.

Полковник Виллер, командующий операцией по высадке американских коммандос на крымский берег, стоял на борту десантного судна, что с огромной скоростью неслось к вырастающему вдали берегу.

В лазурных полупрозрачных волнах прыгали рыбки, похожие на женские тела. Его мысли незаметно и плавно перешли на женщин, русских женщин, которые с готовностью побегут от своих нищих парней и мужей, за доллар-другой с готовностью раздвинут ноги…

Да, они победители! Сегодня их части высаживаются на землю русских. Это называется совместной украинско-натовской операцией по отработке взаимодействия по отражению нападения могучего соседа. Длинно и неверно, все равно в мире видят, как видят украинцы и русские, что на русский берег высаживается американская армия. Именно американская, а никакая не натовская. Всякие французишки, итальяшки и немцы только бегают сзади и подают тапочки, одни когда-то разбитые и покоренные военной рукой, а другие сперва попавшие в зону влияния Штатов после победы над Германией, а потом завоеванные долларом. Высаживается американская армия! Победившая.

Полузакрыв глаза, он чувствовал ласковое южное солнце, что вызывает жар в крови. Эти русские женщины будут готовы выполнить любое желание, любое желание его матросов, ибо женщины предпочитают сильных, а американцы во всем сильнее жалких русских мужчин…

И как он будет их учить, покорных и послушных, разным американским свободам, ибо в их дикой России все еще не знают бисексуальности, зоофилии, гомосексуализма, и как эти русские женщины, скрывая стыд, чтобы не показаться отсталыми, будут делать в постели и на улице все, что он скажет, только бы не показаться неразвитыми…

Тяжелая кровь уже скопилась внизу. Он чувствовал жжение в паху, подумал, что если сегодня же не насытится, то взорвется от переполнивших его гормонов. Надо будет позвать этого здоровенного негра, как его, Флетчера. Тот, судя по отзывам старшего офицера, хорош как в парном, так и в групповом. Сам продерет так, что глаза на лоб полезут, его черное мясо так же хорошо, как у того дога, которого Виллеру приводили развеселившиеся друзья перед посадкой на корабль.

Крымский берег надвигался стремительно. Длинная и широкая полоса чистого оранжевого песка, жаркое небо, уже различимы быстро мелькающие камешки и мелкие крабы на дне…

Он крепче ухватился за поручни. Десантный корабль, почти не снижая скорости, вылетел на мелководье. В тот же миг рухнула передняя стена, превратившись в широкий поддон. Из темного чрева выпрыгнули приземистые стальные машины, пронеслись в мгновение ока на берег. В сотне шагов за полосой мокрого песка остановились, прикрывая стальными бортами высаживающихся.

Последним выехал бронетранспортер. Виллер, сидя наверху в окружении бравых коммандос, жадно подался вперед. Вот она, проклятая Россия – последний заслон на пути США к мировому господству!

Оставляя глубокие следы на мокром песке, коммандос пробежали вперед. Виллер слышал тяжелое, но ровное дыхание этих могучих тренированных парней, выращенных на свежем мясе, напичканных витаминами, лабреджастами и стимулирующими бурный рост мышц гормонами.

Каждый нес на себе, помимо бронежилета, автоматическую винтовку с запасным боекомплектом, за спиной в ранце медпакеты и сухой паек, на поясе плотно сидят гранаты, фляга и штык-нож. На шлемах десантников микрофоны и наушники, можно разговаривать с каждым в отдельности, можно отдавать приказы сразу всем, никаких зеленых свистков, как у русских.

С первого взгляда даже не заметишь, что и ботинки с противоминными прокладками, и униформа нашпигована чипами, что за мили засекают затаившегося тушканчика, позволяют видеть сквозь дым и туман, и что каждый десантник несет на себе электронного оборудования на сто тысяч долларов. Все окупается тем страшным впечатлением, которое производят эти жутковатые неуязвимые машины убийства. Даже неустрашимые фанатики-террористы понимают, что выстоять против одинокого коммандос немыслимо целой группе их грязных экстремистов.

Виллер любовался своими натренированными атлетами, как дурак любовался бы какими-то дурацкими картинами или древними храмами.

Взрывая золотой песок, подбежал Эйзен, молодой и подтянутый капитан, выходец из хорошей семьи, отец владеет фабрикой по производству крема от морщин. Виллер с удовольствием смотрел на круглое румяное лицо, веселое настолько, что даже песок на три метра вокруг блестит ярче.

– Дожил бы, – крикнул Эйзен счастливо, – до этого дня мой дед!

– А что?

– Он спал и видел, как наши танки пойдут по проклятой России. И вот сейчас я иду!

Виллер усмехнулся, ему нравился наивный энтузиазм молодого капитана:

– Сейчас это считается Украиной.

– Неважно! Вчера эти земли еще были советскими. И вот сейчас вбиваем пыль… как сказал великий Киплинг: «Пыль, пыль, пыль из-под шагающих сапог! Мы идем по Африке…»

Виллер поднял голову. Яркое крымское солнце нещадно жгло, напоминая, что и здесь может быть как в Африке. По крайней мере, с водой так же скверно, хотя море вроде бы с трех сторон.

– Советская земля, – напомнил он, – теперь она зовется русской… совсем рядом. Вон там, по той роще, проходит граница между украинской зоной и русской.

– Разве Крым не украинский?

– Русские не стали за Крым спорить, – объяснил Виллер, – они просто арендуют часть этого полуострова под свои военные базы. Понятно, арендовать дешевле, чем кормить это вот все пространство, где нет ни черта и куда деньги пойдут, как в бочку без дна. Так что можем дойти до рощи, дальше не стоит.

– Почему?

– По роще проходит граница с русскими. Хотя у них не пограничники, а одна пьяная и голодная рвань, но… тем более не стоит. Еще вши переползут!

Эйзен с готовностью рассмеялся:

– Да, вшей у нас вывели еще в начале века. Мы против них беззащитны!.. Да, сэр, только до рощи. Ну разве что немного переведем дух в тени.

Эйзен повернулся, скомандовал:

– Рота, ша-а-агом марш!

Сам побежал едва ли не вприпрыжку, пристроился во главе серо-зеленых фигур, в своих боевых комбинезонах похожих не то на пришельцев из космоса, не то на мутантов из параллельного мира.

Виллер обернулся к десантному кораблю. Механик высунулся по пояс, наблюдал с широкой и завидующей улыбкой. Виллер усмехнулся, бросил в микрофон:

– Джонсон, не завидуй. Ты и сам тут можешь поймать… славяночку.

Из наушников донесся хрипловатый голос:

– Так берег же хохлы очистили от гражданских! Для маневров.

– Ну, ты же знаешь местных. Обязательно прорвутся! У нас доллары, а у них только их задницы.

Механик заулыбался во всю пасть, а Виллер, отключив связь, неспешно пошел в сторону далекой рощи.

Коммандос шагали уверенно и сильно, чувствуя себя в самом деле отважными первопроходцами и завоевателями дикой Африки. Сердца бились сильно и часто, горячая кровь стучала в виски, а ноздри раздувались в предчувствии добычи.

Самые дикие мечты сбываются. Вот они, самые сильные и натренированные в мире, идут по страшной земле Советов. И хотя уже не земля Советов, но как-то приятнее считать, что это та самая страшная земля варваров! От этого ощущения адреналин вливается в жилы не по капле, а бурными реками, грудь раздувается от восторга. Они топчут сапогами русскую землю, а сами русские только бессильно сжимают кулаки, скрипят нечищеными зубами да сопят в тряпочку!

Американский образ жизни победил, а эти со своими дурацкими идеалами, со своими предрассудками чести и верности слову уже лижут задницу их стране, выпрашивают кредиты. Свои жалкие рубли переводят в доллары, здесь уже по-американски научились бить в спину, бить лежачего, бить ниже пояса, топтать слабого, здесь все их девушки и даже жены раздвинут ноги перед ними с готовностью, с покорностью перед победителями!

Рядом с Эйзеном шагал Гарри, огромный негр, толстогубый и со скошенной назад нижней челюстью. Его считали страшилищем даже шлюхи островов Полинезии, но здесь оттянется на русских девках, а их русские парни пусть кусают локти, ждут, когда поиметые им девки принесут им на выпивку его доллары!

С другого бока Эйзена грохотали ботинки сержанта Форбса. Этот вообще шел, растянув рот в улыбке так, что едва не задевал за края горизонта. Перед глазами проплывали картинки того, что он со своим взводом недавно вытворял в Малайзии. Та миниатюрная азиаточка смогла вместить такое, что и в сайтах Интернета не поверили бы, сказали бы, что подправили компьютерными штучками! А когда начали на спор, то ее загибали так и эдак, что-то да повредили, и хотя отец ее оказался одним из высших чинов, но, когда дело касается американской армии, страна за них горой, все сошло, еще и самого папу поимели, а теперь впереди Россия, ранее недоступная, их некогда гордые женщины, теперь уже не гордые, теперь все эти дворянки и прочие признают хозяином того, у кого шуршат «зеленые»…

Сержант Волков на миг оторвался от стереотрубы:

– Товарищ лейтенант, взгляните!

Олейник нехотя выбрался наверх, хмуро и недружелюбно смотрел на развеселившегося солдата. Тому проще, потерпит еще три месяца, а там домой, к родителям под крылышко. Ни тебе забот, как прожить без жалованья, без жилья…

– Что там?

– Американцы уже в роще!

Олейник раздраженно прильнул к трубе. Волков сочувствующе сопел, все знали, что офицерам гарнизона жалованье задержали за три месяца, а обещанные им квартиры продали не то коммерсантам из Грузии, не то вовсе Чечне.

Вместо зелени колыхалась серая муть, пока не догадался протереть окуляры, убрать пот и пыль с сержантовой рожи. Наконец проступили на удивление рослые деревья, толстенькие и с растопыренными ветвями, зелень почти свежая, несмотря на удушающую жару.

– Берите ниже, – подсказал Волков. – Еще ниже…

Он суетился рядом, даже пробовал пальцем надавить на край трубы, пригнуть, словно шестеренки уже и не шестеренки. Олейник покрутил винт, стволы поползли вниз, вот и чахлая трава, шаг вправо, шаг влево… ага, вот они!

Фигуры коммандос проступили с пугающей четкостью. Он видел по их лицам, что все вскормлены не только на лучшем молоке, но и на сливках, сметане, напитаны витаминами, мускулатура накачана не на строительстве генеральских дач, а на тренажерах в полтыщи баксов штука. Умываются лосьонами, шампунями, а если нет солнца, то загорают под искусственным, заботятся, стервы, о здоровом цвете кожи. Сволочи. Сытые твари.

Остановились на краю рощи, оглядываются по сторонам, осматриваются. На лицах хозяйскость, с которой уже прикидывают, за сколько перепродать, а местное население то ли перепороть на конюшне, то ли на плантации всех…

Он подкрутил окуляр до отказа. Группа десантников приблизилась, разрослась, и, чтобы увидеть всю группу, приходилось двигать трубой из стороны в сторону. Крупным планом появился огромный рыжий малый, уже развалился под деревом по-хозяйски, челюсть как у коня, зубы огромные – лошадиные, явно же чистит дорогим «Пепсодентом», что каждый день в рекламе, а если и появится дырка, то стоматологи тут же заделают намертво, без боли, без неудобств, даже бесплатно, ибо платит военное ведомство…

Рядом с рыжим, небрежно привалившись плечом к дереву, такой же огромный негр мерно двигает челюстями. В правой такой огромный биг-мак, что Олейник невольно сглотнул. Кадык дернулся, голодная слюна прошла по горлу, а в желудке запекло сильнее. В левой руке негра бутылка из темного стекла, Олейник подкрутил еще, не понимая даже зачем, этикетка стала крупнее, марку не рассмотрел, но по рисунку ощутил, что за такую бутылку ему пришлось бы выложить два-три месячных оклада.

Жена пилит, что три месяца без жалованья, сами кое-как перебьются, хоть на сухарях, но ребенок ходит в школу! Без школьных завтраков в голодные обмороки падает, обувка такая, что видно, как младшие пальцы отдают честь старшему.

Но все же как-то пока терпят, пробовал он заикаться, на что она с усталым раздражением кричала, что его беда в том, что он – как все, никогда ничем не выделялся, по нему можно прогнозировать, кто станет президентом хоть через пять лет, какие книги прочтут, какие песни будут слушать.

Это было самое больное место, потому что еще со школьной скамьи каждый мечтает быть единственным и неповторимым, кому-то еще и удается, а вот он всегда поступал «как все», а когда вроде бы ему удавалось выкинуть что-то из ряда вон, потом оказывалось, что так поступает абсолютное большинство…

Он читал в газете, что французы заявили протест американцам за то, что те для своих баз во Франции начали импортировать молоко из Голландии, там молоко жирности шесть с половиной, а во Франции только шесть… Он ощутил, как сразу разболелась язва желудка. Жгло, как железом, от одного тоскливого осознания, что и трехпроцентного, как в Москве, здесь не видят, а полуторное, что в Москве сошло бы разве что за подкрашенную воду…

– В ружье, – скомандовал Олейник с тихой яростью. – Они перешли нашу границу.

Волков пискнул:

– Просто деревья на нашей стороне гуще…

– Ну и что?

– Тень, прохлада…

– Разговорчики! – рявкнул Олейник. – Поднять роту по тревоге!

Глава 13

С примкнутыми штыками солдаты тащились за Олейниковым и Волковым, вяло поругивались. Граница есть, о ней знают, но кто ее принимает всерьез, когда и это разделение республик все еще кажется чьей-то нелепой шуткой, когда вот-вот все рассмеются и скажут: вы что, не поняли? Мы ж просто шутили!

Через эту границу солдаты ходят в соседние поселки в магазинчики, заводят подружек, да и местные жители подрабатывают на базе. Хоть русские и победнее американцев, но все-таки богаче крымчан и всей Хохляндии.

Местные власти не препятствовали таким нарушениям границы, пусть чертовы москали оставляют свои деньги в карманах арийцев-украинцев, все-таки какой-то вред кацапам.

Маршевым шагом подошли к роще. Коммандос сидели на опушке с этой стороны, разлеглись в тени, ноги выставили на солнышко, все одетые так, что и по Тверской пройти бы не стыдно, сытые и здоровенные, красномордые, довольные.

Завидев приближающихся русских, приветственно заорали. Олейник видел во вскинутых руках бутылки пепси-колы, некоторые указывали на бутылки джина и виски, на одну рюмку которого ему пришлось бы потратить месячное жалованье…

Ветер донес устойчивый аромат дорогого одеколона, словно десантники пользовались одной маркой. Может, и пользовались, ведь командование закупает для армии только самое лучшее. Еще Олейник до жжения в желудке ощутил запах здоровья, богатства, непоколебимой уверенности хозяев жизни.

Они лежали в небрежных позах, сытые и веселые, на каждом столько навешано, что у Олейника заныли зубы от зависти. Огромный толстогубый негр равномерно жует исполинский гамбургер, Олейник рассмотрел нежнейшее мясо. Он только однажды видел такое, когда был в Москве и случайно забрел в валютный магазин, а зелень из гамбургера торчит такая сочная, будто только что нарвали на королевском огороде.

Негр жевал равнодушно, привычно, в другой лапе бутыль, явно не кока-кола, похоже на вино, опять же такое, что ему отдать два месячных жалованья за одну бутылку.

Другие лежали и сидели такие же небрежные, хозяйские, ибо из Америки, которая призвана править миром, которая уже правит миром, и вот уже топчут землю самого трудного врага, брызгают на ее кусты, а вон сержант Гарри трудится в сторонке, пыхтит, такую кучу навалил, что русским не перепрыгнуть, и еще валит…

Отдельно под деревом сидели двое в мундирах офицеров. Одному лет под сорок, явно старший, второму нет и тридцати. Оба поджарые, с сухими тренированными телами мужчин, которые ежедневно взвешиваются сами и взвешивают на весах каждую морковку, прежде чем опустить на тарелку.

Под их деревом лежала только одна толстая бутылка, из прозрачного пластика, с остатками кока-колы, зато везде под кустами, на истоптанной зелени, яркими цветными праздничными пятнами выделялись причудливые банки с яркими наклейками, бутылки с рельефными надписями, уже пустые, но так это по-барски пустые: с остатками темной жидкости в бутылках и толстым слоем печенки на стенках и дне. Когда удавалось купить на жалкое жалованье русского офицера что-нибудь импортное, в таких вот красивых баночках, то берегли как зеницу ока до праздников, потом расходовали бережно, намазывая тончайшим слоем на бутерброды из скибок хлеба в два пальца толщиной, а потом жена отмывала импортные баночки до хрустального блеска, ставила на видное место, используя то по соль, то под рис или гречку, если позволяла емкость.

И теперь, видя, как эти негры разбрасывают драгоценности с такой небрежностью, он ощутил, как в желудке все сжалось в узел, предвещая новый приступ язвы. Голос стал хриплым и неприятным:

– В своей Америке так бы не гадили!

К его удивлению, офицеры поняли. Младший вспыхнул до корней волос, выпрямился, но старший похлопал его успокаивающе по коленке, обронил:

– Но ведь у вас… русских… так принято?

Они смотрели весело и дружелюбно. С дружелюбием богатых вельмож, что бросают монетку бедному негру. Олейник сглотнул, чувствуя слюну при виде недоеденной печенки в небрежно отброшенной банке, похоже – гусиной, такую однажды по баночке на семью выдали по случаю Нового года.

При мысли о жалованье он ощутил, как тяжелая волна горячей крови ударила в голову. В глазах заволокло красным, словно смотрел через триплекс танка, залитый кровью.

Сухо и зло он сказал:

– Вы нарушили границу! Немедленно убирайтесь.

Офицер, судя по знакам различия – полковник, улыбнулся покровительственно и дружески:

– Разве? Судя по карте…

Говорил он четко, фразы строил правильно, словно уже проштудировал курс по допросу русских пленных.

– В задницу твои карты, – ответил Олейник с яростью, что удивила его самого. – Даю вам пять минут… а это очень много для таких ребят… чтобы вы собрались… и собрали все дерьмо после вашего пикника… и убрались!

Офицер вскинул брови, красивые и ухоженные:

– Но почему? Наши страны уже дружат. Что мешает и нам…

Олейник взглянул на часы:

– Одна минута прошла. Осталось четыре.

Полковник пристально посмотрел на русского офицера, улыбка сошла с его лица. Коммандос уже молчали, на их толстых сытых рожах было непонимание. Офицер оглянулся, бросил им несколько слов.

Олейник чувствовал напряжение. За его спиной сопели солдаты. Сперва не понявшие, зачем и для чего их подняли так внезапно, сейчас наливались неприязнью, что переходила в злость, а та заставляла сжимать оружие так, что белели костяшки.

– Две минуты, – бросил Олейник.

Коммандос поднимались, крупные и налитые мощью, пуленепробиваемые. Винтовки в их руках выглядели как оружие марсиан. Солдаты за спиной Олейника дышали все чаще. Он чувствовал, как их дыхание обжигает ему лопатки.

Второй офицер, молодой и с капризно пухлыми губами, обратился к полковнику недовольным раздраженным голосом. Олейник туго знал английский, не помогали ни курсы, ни самостоятельная учеба, но разобрал, что этот сопляк настаивает, что русскому не стоит поддаваться, что они здесь у своих союзников, они по договору с Украиной, русские им больше не указ…

А толстенный негр, вдвое толще полкового повара, достал черную коробочку, потыкал пальцем. По всей поверхности засветился экран, как на компьютере, негр что-то сказал, нажал кнопку, и тут же чистый голос на русском, почти без акцента, произнес:

– Парни, давайте дружить!.. Выпьем водки. Где ваши женщины?

На плоском экране появились голые девки, задвигались в разных позах, там же огромный голый негр, в котором Олейник узнал хозяина коробочки, хватал и ставил по-собачьи роскошных блондинок.

Слепая нерассуждающая ярость ударила в голову. Он с трудом оторвал взгляд от крохотного не то телевизора, не то компьютера, прохрипел чужим голосом:

– К бою!

За спиной защелкали затворы. Полковник застыл с перекошенным лицом, боясь шевельнуть пальцем, все еще надеясь, что ошибки не будет, разум возьмет верх, а значит, возьмет верх Америка… Олейник опустил руку на кобуру, расстегнул, глядя прямо в лицо молодому офицеру. Тот нагло усмехнулся и тоже опустил ладонь на кобуру. Рукоять торчала голая, может выхватить одним движением, как их придуманные ковбои.

– Время прошло, – сказал Олейник страшным хриплым голосом, каким никогда в жизни не говорил. Он чувствовал, что говорит не он сам, а говорит в нем кто-то более могучий и сильный, то ли его прадед, то ли древние боги, что ждут павших. – Они оказали сопротивление… Огонь!

Пальцы его сжали рукоять пистолета, он рванул из кобуры так умело и ловко, словно опять же его вела другая сила, поймал взглядом лицо молодого офицера, тот только-только вытягивал свой знаменитый «кольт» из кобуры. Палец судорожно сдавил спуск. Руку тряхнуло, по ушам ударил треск автоматных очередей. Он со сладостным торжеством увидел, как офицер содрогнулся, во лбу дыра, пролезет кулак, кровь выбрызнула алой струей. Он жал на спусковой крючок, и пули кромсали красивое лицо, пока офицерик наконец не опустился на колени.

Справа и слева грохотали автоматные очереди. Коммандос падали, пробовали ползти, хватались за оружие, но пули из русских автоматов били с такой силой, что отбрасывали назад, не давали прицелиться.

Рядом с Олейником истошно орал Волков. Он зачем-то присел на корточки и остервенело поливал свинцовым градом непрошеных гостей. Его трясло. С другой стороны кричал и ругался Степанов:

– Да что ж… заговоренные, что ли?.. Да здыхайте ж, твари!..

Он спешно выдернул опустевший сдвоенный рожок, перевернул и вставил другой стороной. Автомат ожил, пули крошили листья, взрывали землю, но коммандос продолжали ползти, хватались за оружие, с их стороны раздались выстрелы.

Со стороны русских слышались вскрики. Олейник заорал яростно:

– Ранен кто? Пленных не брать!

Сержант Иванец, у которого кончились патроны, прыгнул на толстого, как шкаф, коммандос, ударил ногой и кулаком, сбил наземь, не чувствуя, что получил две пули в спину от своего же друга, который стрелял короткими очередями.

Ищенко стрелял с перекошенным от ненависти лицом, а в глазах Кривина была, напротив, свирепая радость, счастье. По старой гимнастерке расплывалось красное пятно, но он стрелял, не чувствуя боли.

– Ах, женщин наших… ах, ты их пришел иметь?..

Треск автоматных очередей смешивался со звоном, с которым пули рикошетили от бронежилетов, но пули сотрясали коммандос, те даже с винтовками в руках не успевали прицелиться, их очереди беспорядочно посылали пули во все стороны, били в деревья, в небо, даже в спины своих же закованных в доспехи суперменов, но закричали и за спиной Олейника, он сам ощутил, как дернуло за волосы, обожгло горячим, но только поспешно шагнул вперед, ударом ноги выбил из рук рыжего штатовца пулемет, который проще бы ставить на танке.

Рыжий вскинул голову, Олейник с наслаждением ткнул ему в лицо ствол пистолета и нажал на спуск.

Когда грохот автоматов умолк, Олейник слышал только свое тяжелое дыхание. Оглянулся на солдат, те тоже с вытаращенными глазами, еще белые от ярости, грудь у каждого поднимается, как после долгого бега, волосы дыбом, озверели…

Из кучи тел раздался стон. Олейник не успел повернуться в ту сторону, как автоматные очереди загремели сразу с трех сторон. Пули подбрасывали тело еще некоторое время после того, как стон оборвался.

Никто не шагнул к убитым, только своих раненых укладывали на землю, торопливо перевязывали.

Сержант Волков шагнул к Олейнику:

– Товарищ лейтенант! Позвольте перевяжу.

Олейник с удивлением оглянулся:

– Что? Меня?

– Ну да, – ответил Волков почтительно, – голову.

Олейник провел ладонью по щеке, там что-то ползло, ощутил мокрое и теплое. Ладонь стала красной, к тому же он, похоже, задел пальцем бровь, что направляла струйку крови вдоль виска, и теперь кровь потекла в глазную впадину.

Он отмахнулся:

– Царапина! Займись ранеными.

– Слушаюсь, товарищ лейтенант! – рявкнул Волков преданно, посмотрел влюбленными глазами. – Тогда хоть бы ногу!

– Отставить, – рыкнул он. – Никаких ног у меня нет!

Волков откозырял и пропал, а Олейник шагнул в сторону раненых солдат, его качнуло, нога едва не подломилась. Он с удивлением посмотрел на правую ногу. Штанина намокла, стала темно-бурой, а в сапоге горячо, там хлюпает, словно ступал по прогретому солнцем мелкому болотцу.

Раненых разложили прямо под солнцем, торопливо делали перевязку. Остальные суетились вокруг, бестолково совали индивидуальные пакеты. Трое бродили среди разбросанных тел коммандос, переворачивали, снимали часы, шарили по карманам, срывали дорогие побрякушки.

Олейник оглянулся на американского солдата, голова которого стала кровавым месивом.

– Кравцов, это ты его? Чем??

– Прикладом, – вызверился Кравцов, по его щеке стекала широкая алая полоса. – Чем же еще?

Сержанты подбегали, докладывали, да он и сам видел: семнадцать раненых, трое тяжело, убитых нет. На душе было странно покойно и светло, словно совершил нечто богоугодное, чистое, святое.

Сержант Волков лихо откозырял:

– Что прикажете, товарищ лейтенант?

Он тянулся перед ним так, словно перед самим Жуковым, который выиграл войну с Гитлером в два дня. В глазах были восторг, почтение и глубокая жалость, причину которой Олейник понимал лучше других: трибунал, суд, разжалование и что-нибудь намного хуже, вплоть до расстрела, но странный покой, которого не знал уже много лет, не оставлял.

Он чувствовал, что улыбается, вдруг ощутил, что язва терзать перестала, что тело у него здоровое и все еще молодое.

Он подал знак, Волков бегом принес рацию. Старую, допотопную, такими пользовались еще в войну с Гитлером. Связь установилась не сразу, долго хрипело и трещало, наконец добрался до командира части, назвался и доложил четко и спокойно:

– Товарищ командир, на нашу территорию вторглись американские войска. Я был вынужден принять бой. Захватчики уничтожены. С нашей стороны семнадцать раненых. Прошу выслать санитарную машину. Трое в тяжелом состоянии.

Из микрофона вместе с треском и хрипами выпукнуло:

– Что?.. Ты о чем? Какие захватчики?

– Американские, – пояснил он. – Они лежат все здесь. Повторяю, семнадцать раненых! Срочно шлите машину.

Там шуршало, слышались голоса, наконец голос командира донесся как из преисподней:

– Оставайтесь там. Ничего не трогать.

– Есть, – ответил он и отключил связь.

Он надеялся, что умрет до прихода санитарной машины или хотя бы потеряет сознание, но, когда вдали показались мчащиеся к ним на бешеной скорости два командирских джипа и три санитарных, он нашел в себе силы встать и даже выйти навстречу.

Командир выскочил почти на ходу, Олейник подтянулся и взял под козырек:

– Товарищ командир, докладываю…

Майор скользнул взглядом по его бледному лицу, заметил глуповато-счастливую улыбку, поморщился при виде струйки крови, что норовила залить правый глаз:

– Не надо. Вижу. Сдать оружие!

Приехавшие с ним автоматчики отобрали пистолет, даже сняли пояс. Санитары метались среди американских коммандос, переворачивали, осматривали. Майор бледнел на глазах.

Олейник снова ощутил злость и презрение.

– Товарищ майор, – сказал он, – наши солдаты истекают кровью! А что делают ваши люди?

Майор словно не слышал, а медики все еще осматривали американцев. Вокруг одного сгрудились толпой, рвали на нем одежду, совали бинты, ширяли уколами. Рядом с американцем лежал на спине в неудобной позе Иванов, подвернув простреленную ногу. Он стискивал зубы, сдерживая боль. Волосы слиплись от крови, пурпурная струйка стекала через глаз. Он часто и хрипло дышал, еще одна рана была в середине груди, кровь оттуда выплескивалась алым бурунчиком.

– Сволочи! – прохрипел Олейник. Он выхватил у одного из сопровождающих майора солдат автомат, щелкнул затвором. – Мать вашу!.. Если не займетесь моими людьми, я всех вас сейчас…

Один из санитаров, опомнившись или устыдившись, перешел к Иванову. Еще один поспешил к солдатам, что неумело перебинтовывали друг друга. Со стороны базы показался второй автомобиль, уже не джип, а роскошный «Форд», а сам генерал, привставший на сиденье, был похож на сытого американского бизнесмена, вырвавшегося в уикенд на сафари в Африку…

Майор схватился за голову:

– Генерал!.. Что делать, что делать?

Олейника поспешно затолкали в его джип. Он бросил оттуда почти весело:

– А то и делать!

Десантники впрыгнули с двух сторон, его стиснуло между крепкими накачанными телами. Но он помнил, что у коммандос мышцы были не хуже, улыбка не покинула его лицо, да и десантники смотрели с боязливым уважением.

Когда машина тронулась, один воровато оглянулся, вытащил дорогой надушенный платок, явно женский подарок, вытер ему лоб и глаз. Олейник смотрел, как тот бережно сложил платок, а в кармашке комбинезона спрятал так, словно это была реликвия, которую будет передавать от сына к внуку.

Не будут, подумал он. Я ведь такой, как все.

Странно, впервые эта мысль заполнила не горечью, а непонятной радостью.