Текст книги "Кукла"
Автор книги: Юрий Хвалев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
ХВАЛЕВ Юрий Александрович
КУКЛА
Никогда не давай полной воли своему воображению:
оно произведёт чудовище.
Пифагор
Очень высоко, если стоять рядом с поднятой головой, по скоростному шоссе мчатся автомобили, которые, естественно, невидны. Только рёв мотора выдаёт, какой автомобиль пробежал тяжёловесный или лёгкий.
Вечереет. Забирая остатки знойного дня, солнце клонится за горизонт, передавая эстафету сумеркам. Внизу с одной стороны уже темнота, с другой, где осталась цивилизация, пока ещё свет от красного диска, который плавно ускользает по дороге-насыпи. Последняя вспышка уходящего дня осталось незамеченной, будто фотограф-любитель случайно нажав на затвор, сделал никому ненужный снимок.
Митяй (так зовут его родители), юноша лет семнадцати, досмотрев до конца закат и дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, что есть мочи, припустился домой ужинать. Мать в вопросах распорядка дня (и не только) была строга, накрывая на стол в одно и то же время, а отец за любое опоздание мог всыпать по первое число. Получать нагоняй в первое воскресенье июля (выходной) Митяй, естественно, не желал, поэтому и сорвался домой, срубая палкой головы высунувшихся ромашек, с которых, протяжно жужжа, летели прочь обыкновенные шершни.
Митяй выбежал на дорогу, сделал вдох-выдох для успокоения дыхания и, стараясь не пылить, зашагал спокойно. Колючки репейника, оккупировавшие обочину, смотрели ему в след, словно просили: «нам этого мало, мы хотим всю дорогу, дай нам приколоться». От дороги, идущей в никуда, остался короткий, пыльный отрезок. Так же как и в жизни, сильный побеждает слабого. Вот и автомагистраль с её непреступной насыпью оказалась сильнее.
Деревенский дом, где жил Митяй, хотя и стоял на отшибе, был рядом с большой дорогой, а остальные дома его сейчас мало интересовали, потому что они давно пустовали. Правда, с другой стороны деревни, около болота, в доме с большой мансардой, жил бобылём ещё один человек, увлекающейся звёздами. Но Митяй в настоящее время о нём не думал, сосание под ложечкой вытесняло все его мысли.
Войдя в сенцы, Митяй ощутил вкусный запах еды: так приятно пахнуть могла только жареная рыба. Но мать рыбу готовить не любила. Поэтому Митяй зашёл в дом немного растерянный, просмотрев, стоящую у плиты, полнотелую брюнетку лет сорока пяти, и пропустив взгляд мимо, сидящего за столом отца, бородатого здоровяка.
– Кх-кх, – кашлянул отец.
Митяй повернулся к углу и неумело несколько раз перекрестился.
На столе стоял горшок с кашей, крупно порезанная зелень, огурцы и хлеб. К отцу подсела мать. Сел за стол и Митяй.
– Сегодня, как и заказывали. – Мать разглядывала сына. – Гречка с мясом.
Митяй сидел со скрытым видом, потому что кашу, тем более с мясом не заказывал. Он любил рыбу жареную, варёную, любую.
Начали есть.
Возможно, отец был не в духе, поэтому ни с того ни с сего зыкнул:
– Руки вымыл!
Митяй размышлял, от какого сказанного глагола ему достанется меньше. «Забыл» – два удара в лоб деревянной ложкой, «не мыл» – ответ категоричный, поэтому один подзатыльник, но сильный. «Не твоего ума дело…» (не глагол, но всё равно) – два удара в лоб и подзатыльник в строгой очерёдности.
– Вымыл! – твёрдо сказал Митяй.
– Хватит тебе, – заступилась мать. – Садись к столу.
– А-а-а, – уже думая о чём-то другом, протянул отец. – Молодца…
Глава семейства умело орудовал ложкой; подковырнёт кашу в горшке, а там ещё кусочек мяса. А Митяй, как не старался за ним не поспевал, к тому же мясо попадалось редко. Мать, как и все раздобревшие женщины, ела мало, как мышка.
– Отец, ты можешь не чавкать? – усмехнувшись, спросила мать.
– А-а-а, ага… – кивнул отец, превратившись из главы семейства в рядового обжору.
– Ага… – передразнила мать.
«Вот стерва привязалась, – подумал отец, рассматривая материнскую грудь, которую, в прочем, видел неоднократно. – Надо ночью залезть на эту колоду. Может, тогда подобреет».
– Я к Пётру Петровичу схожу? – спросил Митяй.
Отец, как бы уже отстранённый от роли главкома и, видя, что жена смотрит с пристрастием, решил не усугублять и взял паузу.
– Сходи, – разрешила мать. – Но только до одиннадцати. Утром кормить скотину.
– Там с корреспонденцией повестку призывную кинули, – вставил, между прочим, отец.
– Я тебе тыщу раз говорила! – восстала мать. – У моего сына плоскостопие и он ни в какую армию не пойдёт.
– Да там по поводу учёта.
– Никаких учётов!
– Ну, я пошёл, – сказал Митяй.
Отец в очередной раз кашлянул.
Митяй машинально развернулся и неумело осенил себя крестным знамением.
Отбежав от дома на приличное расстояние, когда слова уносятся ветром и слышать их могут лишь сверчки, да лягушки, Митяй выругался:
«Суки! Чёртова церковно-приходская школа. Всё равно убегу».
Прошедшей зимой отец тяжело болел, таблетки не помогали, к тому же быстро кончались. Уже маячила дата отплытия в тёмное царство, когда отец, как за спасательный круг, уцепился за веру в Бога. Он, бывший агроном, к тому же коммунист, всю жизнь отвергавший его существование, взялся молиться, чтоб зацепиться за этот, белый свет. Отыскав на чердаке иконы, Митяй повесил их в угол.
– Боже спаси. Боже сохрани, – кряхтел отец одно и то же, потому что другие молитвы, естественно, не знал.
Трудно сказать, что помогло: крепкое здоровье, доставшееся от деда сибиряка, или поддержал его Величество случай, возможно, и Бог приложил свою всесильную руку, но отец, наконец, пошёл на поправку, впоследствии став самым верующим человеком. После этого воскресенья домашний быт поехал по новым рельсам. На первом месте ВЕРА, на втором она же, на третьем и последующих местах служение культу. К тому же отец параллельно внедрял русские старо-деревенские традиции, причём внедрял, можно сказать, принудительно.
Человек ко всему привыкает. Только несвобода даётся ему с колоссальным трудом.
«Всё равно убегу», – твердил про себя Митяй.
Он вдруг вспомнил, как не единожды рыл под дорогой подкоп, но каждый раз приходилось копать сначала, потому что подземных ход кто-то рушил.
Однажды, чтобы убежать Митяй пустился на хитрость. Отец, забросив на дорогу коммерческую листовку, со временем наладил бартер между городом и деревней: вверх поднимались экопродукты, вниз опускался ширпотреб. В один из вечеров, когда обменный процесс шёл с особым азартом, Митяй, отбросив в сторону мешок с картошкой, привязался к верёвке сам.
– Тяни! – закричал он наверх.
– Мужик, ты чего там кабана привязал?! – кричали сверху.
– Стой! – выл отец, видя, как Митяй близится к свободе. – Давай обратно, вниз! Вниз говорю!!
Митяй кубарем скатился вниз.
«Всё равно убегу», – успокаивал он себя, вспоминая, как после беседы с отцом болели ягодицы.
Воспоминание о ягодицах вернули Митяя во вчерашний день, когда между ним и тридцатилетним Петром Петровичем, бывшим учителем астрономии, произошло, как говорил впоследствии сам звездочёт «недопонимание». Митяй вечерами, когда был свободен, наведывался к Петру Петровичу глядеть в подзорную трубу, но звёзды его мало интересовали, фонтанирующий город за насыпью вот главный объект притяжения. Высотки с мерцающими огнями, рестораны с танцующими парами, одинокие дамы у стоек…
В тот памятный вечер Митяй был в лёгкой футболке и парусиновых шортах.
Заняв удобную позу: голова наклонена, а зад оттопырен, Митяй искал трубой черты женского пола. Когда красивая дама была взята под прицел, Митяй почувствовал на себе учащённое дыхание Петра Петровича, который стоя сзади, прихватил ягодицу смотрящего вперёд гостя. Не получив мгновенного отпора, так как Митяй был полностью поглощён блондинкой в объективе, настырный астроном пристроил и вторую руку.
– Дима, будь моим другом, – массируя ягодицы, шептал Пётр Петрович. – Я так одинок.
Дама повернулась к Митяю лицом, и он от неожиданности ахнул, удивившись совпадению реальной красоты с его ночными фантазиями. Для получения наивысшего блаженства Митяю не хватало одиночества. Ему мешали ласки астронома, который, похоже, совсем потерял голову от любви к мужскому полу. Приспустив шорты, он из всех сил старался протиснуть между ягодиц стержень своего желания. Словно что-то почувствовав, блондинка в объективе спорхнула со стойки в водоворот танцующих пар. Вскрикнув от боли, Митяй выпрямился.
– Дима, о нашей дружбе никто не узнает, – тараторил Пётр Петрович. – Я скоро буду богат. Звезда на небе, которую я открыл, принесёт нам счастье. Она, правда, ещё маленькая и за неё сейчас много денег не дадут. Но она быстро прибавляет в весе. Верь мне. Нужно всего-то чуть-чуть подождать, когда она подорожает. Мы сделаем подкоп и убежим отсюда во Францию.
Митяй и астроном смотрели друг на друга. Жилистое тело Петра Петровича подрагивало в ознобе. Из одежды и сопутствующих аксессуаров на нём были только наручные часы. Между ног, похожий на зенитное орудие – только в миниатюре – возвышался член Петра Петровича.
– У отца в сарае висит двустволка, – надевая шорты, предупредил Митяй. – Если что… не промахнётся…
Свернув с дороги, Митяй перепрыгнул через ручей, снабжающий влагой болото, из которого неслось многоголосица «ква-ква», и, по петляющей вверх тропинке, стал подниматься к дому астронома.
«Как поступить? – размышлял Митяй, ориентируясь на свет, который выпадал из мансарды. – Если звездочёт будет снова навязывать дружбу. Я хочу блондинку, он хочет меня. У каждого человека свои прибамбасы».
Астроном давно поджидал Митяя. Он сидел на лавочке у крыльца и нервно покуривал. Рядом стояла пепельница с ещё одним непогашенным окурком.
– А-а-а, Дима. Здравствуй… – удивился Пётр Петрович, правда, немного фальшиво. – А у меня всё готово. Я поставил новую оптику с расширенным обзором. Пожалуйста, смотри.
«Молчание знак согласия».
Митяй, не сказав ни слова, шаркая по ступенькам, поднялся на второй этаж, где действительна готовность была номер один: звёздное небо открыто, подзорная труба нацелена, сервированный чайный столик в углу, естественно, для двоих.
Митяй вцепился в подзорную трубу. И тут же, невероятно, увидел в объективе блондинку, смотрящую прямо на него. Приподняв бокал, она посылала ему воздушные поцелуи. Возбуждение переполняло тело; Митяй предался неге, от которой сильно тикало в висках.
Тем временем Пётр Петрович занимался своим делом, правда, немного в ускоренном темпе, чем в тот вечер, когда любовью заняться не получилось. Ему хотелось как можно скорее овладеть Митяем. И от этой суеты перехватывало дух.
Митяю пришлось сменить позицию и сдвинуться: вначале чуть левее, затем чуть правее. Во-первых, блондинка ушла с насиженного места и после нескольких телодвижений пригрозила ему пальцем. Во-вторых, в объектив залетела плоская, сверкающая металлом, непонятная деталь и Митяй вынужден был крутиться, чтобы избавиться от неё. И, в-третьих, лёгкие толчки, которые исходили от Петра Петровича, перешли в резко поступательные и Митяю, чтобы их сдерживать приходилось напрягаться всем телом, толкаясь назад.
– Да не крутись ты… – умолял его Пётр Петрович.
– А-а-а… – стонал Митяй. – Хватит…
За окном раздался хлопок, отдалённо напоминающий раскат грома и в комнате стало невыносимо ярко, будто на миг залетела шаровая молния, или комета, пролетающая мимо, занесла сюда свой огнедышащий хвост. В глазах Митяя запрыгали голубые зайчики. Он зажмурился, а когда открыл глаза, в комнате было темно.
– Пётр Петрович, Митяй! – голос звучал откуда-то снизу. – Где вы?
– Это мать, – переходя на шёпот, произнёс Митяй. – Где мои шорты?
– Не суетись… – успокаивал его астроном, на ощупь, сортируя одежду. – На чайном столике свеча. Иди… а-а-а… я сам.
– Вы дома?
– Людмила Николаевна, мы здесь наверху. Лампочка перегорела.
Когда в проёме второго этажа показалась её голова. Митяй и астроном, как ни в чём не бывало, держа на весу чашки, сидели за столиком, правда, чай был давно холодный. По комнате растекался свет от только что вкрученной лампочки.
– Митяй, пошли… – сказала мать.
– Что там ещё? – спросил Митяй.
– Зорька опять сбежала.
– Людмила Николаевна, чаю хотите? – предложил Пётр Петрович.
– Некогда… – отрезала мать. – Пошли. Отец волнуется.
Спускаясь по тропинке, Митяй протянул матери руку.
– Она наверно у старого гумна, – сказала мать. – Я бы сама за ней сходила. Только мне с ней не справиться. Как упрётся рогом…. Зараза.
– Ты когда нас искала, яркую вспышку не видела? – спросил Митяй.
– Вспышку… нет. Не видела. – Мать задумалась. – Скажи: а Пётр Петрович интересный человек?
– Да, – ответил Митяй. – Образованный. Всё на звёзды смотрит.
Мать свернула к дому, в окнах которого угадывалась блуждающая тень отца, а Митяй зашагал к старому гумну, которое находилось в стороне от дороги-преграды вблизи с огромным котлованом.
«На дне его живут мёртвые, непонятные голоса», – Митяй вспомнил об этом и тут же забыл.
Давно, когда деревенская жизнь била ключом, здесь находилось кладбище, а рядом с ним, десять минут лёгким шагом, песчаный карьер. Сближение оказалось неизбежно. Для новой дороги был нужен песок.
– Что ж вы ироды покойников-то выковыриваете. – Возмущались бабки. – Будьте вы прокляты! Сволочи!
В один, не очень прекрасный день, кладбище исчезло, а с ним заодно исчез и песок.
По ночам, когда у ветра заканчивается работа, из бездны поднимаются ввысь голоса, правда, слова не разобрать. Сколько Митяй не пытался. Они словно зашифрованы. Скороговорка, переходящая в гул.
«У-у-у».
Тишина. И снова.
«У-у-у».
Местами туман заволакивал дорогу, и Митяй ориентировался по проявляющимся предметам, как по указателям верного пути. От скелета перевёрнутого, старого трактора, который со временем избавился от всех внутренностей, он свернул налево. До гумна оставалось рукой подать. Где-то рядом зазвенел колокольчик.
– Зорька, – позвал Митяй. – Иди сюда. Кому говорю?
Только сейчас в свете луны Митяй заметил, что зашёл на гладкий, графитового цвета большой диск, по краям которого, будто бахрома колебалась трава. В центре круга лежал зелёный предмет, издали напоминающий куклу-голыша, только создатель для усиления воздействия увеличил её размеры в разы.
Митяй ступал медленно, будто опасался подвоха, как в детстве, когда над ним подшучивала деревенская ребятня.
«Обманули дурака, на четыре кулака. Хи-хи».
Где-то в подсознание промелькнули кадры необъяснимых, сегодняшних явлений: эта влетевшая в объектив блестящая тарелка, затем бессмысленная, ослепляющая глаза вспышка. И, наконец, это…
До лежащей куклы, а может всё-таки не куклы, а разумного существа, которое вот-вот должно проснуться и что-то произнести, например, вежливое «здравствуй», оставалась несколько шагов.
– Здравствуй.
Услышал Митяй.
– Возьми меня.
«Что за чёрт! О-о-о. Господи. Прости! Откуда это?»
Митяй бросил взгляд в сторону котлована, возможно, оттуда прилетел этот загробный голос. Рядом с обрывом, без движения, будто вылепленная из белой глины, следящая за происходящим, стояла его корова «Зорька», которая тоже вряд ли умела говорить.
– Здравствуй, – сказал Митяй, будто это слово означало пароль, дающий знать правду.
Приблизившись на расстояние вытянутой руки, Митяй присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть это человекоподобное создание.
«По половым признакам она девушка», – сделал он вывод. – Грудь маленькая, значит подросток. Роста среднего, как и я. Пупырчатая кожа, как у спелого огурца. Лицо некрасивое. На руке… раз, два, три, четыре, пять… пальцев».
Только сейчас Митяй приметил, лежащий под её рукой, будто вырванный из тетради блестящий лист, на котором, возможно, стояла: цена за единицу, как звали эту куклу, из чего она была сделана, и знакомое всем made in…
Митяй взял лист и тут же почувствовал, что сзади кто-то есть, и если обернуться, можно остаться без головы, поэтому лучше не поворачиваться, а унести эту тайну с собой.
Подняв и прижав к себе куклу, он торопился домой.
За спиной звенел колокольчик.
«Зорька, гулёна! Чтоб тебя…»
Подойдя к дому, Митяй осторожничал, опасаясь родительского контроля, но стоны матери и скрип кровати, доносящиеся из окна, вносили ясность: дорога на сеновал, где размещалась его лежанка, свободна.
«Когда люди занимаются любовью. Им лучше не мешать», – подумал Митяй и, крепко прижимая куклу, пробрался в дом.
Даже «Зорька», инстинктивно понимая важность момента, придержала своё протяжное «му-у-у» и тихо удалилась в стойло.
На чердаке пахло полевыми цветами и сеном. Где-то в поисках лучшей жизни шуршала мышь. Сквозь маленькое окошко струился холодный свет луны. Митяй подложил под голову руки и погрузился в мечты. Кукла лежала рядом.
У стойки сидела блондинка. Митяй выждал, когда зазвучит джаз и пригласил её танцевать. Руки на талию, можно чуть ниже. Прижать к себе, как можно ближе, ощущая изгиб её тела и вздымающиеся соски. Она без нижнего белья, потому что жарко. В глубокий разрез платья падает рука и скользит… скользит… скользит… по всему телу.
Митяй почувствовал прикосновение чей-то руки, но продолжал лежать без движения, боясь, что наслаждение, которое его переполняло, исчезнет. Потом чьи-то губы коснулись его губ. В порыве возбуждения Митяй перевалился налево и, оказавшись сверху, прижался к чему-то нежному, почти материнскому. Набухший желанием член, подался вперёд, и Митяй ощутил проникновение во что-то потаённое, запретное, но в тоже время открытое сейчас только для него. Спонтанные движения обрели, наконец-то, такую частоту колебаний, от которых перехватывало дыхание.
Петух кричал как резанный.
Митяй вскочил полусонный, кое-как соскочил с лестницы и, чтобы окончательно развеять остатки (эротического) сна, сунул голову в кадку с холодной водой.
Скотный двор ждал своего мокрого героя.
Первый делом Митяй подоил «Зорьку», которая в процессе отдачи молока недовольно крутила задом, так как Митяй торопился и не ласково дергал за соски. Затем очередь дошла до остального животноводства, каждой твари по порции вкусной жвачки.
Сам Митяй ел на скорую руку, наблюдая за тем, как отец с крестом нарезает круги вокруг дома. Мать приводила себя в порядок, одним словом женщина, стремящаяся ещё нравиться.
Наступил тихий час, когда каждый в семье делал то, что вздумается. Митяй сидел на чердаке и рассматривал послание, которое, как мы помним, являлось приложением к кукле.
«Интересная штуковина этот фольгированный листок, – размышлял Митяй. – Если его смять в комок и отпустить, он распрямляется без складок и царапин. Если попытаться его разорвать, потраченных сил становится жалко, потому что он стойкий, как оловянный солдатик. Возможно, тайна его необычности, заключалось в цифрах и не понятных буквах. А ещё в рисунке».
Митяй силился распутать хитросплетения конечностей: то, что на рисунке двое было видно не вооружённом глазом.
– Сверху голова, кажется, моя… – сказал Митяй. – А это… голова блондинки.
Митяй взглянул на послание под другим углом и увидел очертания другого изображения: как бы одна картинка наслаивалась на другую. Правда, у верхней контурный штрих выделялся чётче. Митяй провёл пальцем по листу. Изображения пропали.
«Здоровяк со спущенными штанами. Со спины лица не увидать».
– Это же был отец, – прошептал Митяй. – Ой-ой-ой…
– Дима. – Это был голос Петра Петровича. – Отзовись, ты где?
Митяй, зацепив охапку сена, прикрыл куклу. Затем пружинистыми прыжками проскочил, словно полосу препятствий: лестницу, лавочку в сенцах, тугие мешки на крыльце.
Пётр Петрович держа в руке книгу, о чём-то беседовал с матерью.
– А вот и Митяй. Пётр Петрович, спасибо за книгу, – поблагодарила мать.
– Не за что, – ответил астроном. – Читайте с удовольствием.
Оставшись наедине, Митяй достал блестящий лист и, размышляя о том, стоит ли рассказывать, как всё было, спросил:
– Как думаете, что это за лист?
Пётр Петрович состроил недовольную мину. Отвлекаться на такие пустяки ему сейчас не хотелось. Вот, если бы Митяй зашёл к нему вечером на дружеский просмотр звёздного неба, тогда бы он мог стать ходячий энциклопедией.
– Странный лист, – напуская таинственность, начал астроном. – Похоже на платину. Кроме даты, больше ничего не вижу.
– Даты? – удивился Митяй.
– Да. Вот видишь? В углу. 2.07.4012. Опечатка.
– Опечатка?
– Да. – Астроном тяжело вздохнул. – Приходи вечером, через микроскоп посмотрим. Придешь?
– М-м-м, приду, наверно…
Как правило, когда наступало обеденное время, отец приходил к столу тютелька в тютельку, будто у него внутри стучал часовой механизм. Сегодня же случилось что-то из ряда вон выходящее: то ли часы замедлили ход, то ли отец устроил себе незапланированный разгрузочный пост. Правда, утром он уписывал за обе щеки. Тогда действительно что-то с ним приключилось.
– Митяй стынет всё. Сходи за отцом, – попросила мать. – Скорее всего, он на задворках.
– Я мигом… – крикнул Митяй на ходу. – Одна нога здесь, другая там.
Пройдя лабиринт хозяйственных построек, которые Митяй знал, как свои пять пальцев, завершающим аккордом оставался курятник. Он уже хотел возвращаться, потому что и там отец не находился, как рядом за копной сена прозвучало протяжное оханье. От неожиданности Митяй даже вздрогнул, но любопытство оказалось сильнее.
Ему бросились в глаза, спущенные в гармошку штаны и трясущиеся отцовские ягодицы. От увиденной сцены у Митяя выступили слёзы, потому что отец игрался с его куклой. Так, как хотел. Она бедная тряслась и извивалась, будто желала вырваться, а он догонял её толчками своего могучего тела. И каждый такой толчок сопровождался протяжным оханьем.
Митяй поймал глазами темноту, качнулся, как ванька-встанька и, чувствуя, что земля уходит из-под ног, вымолвил:
– Изменница…
Он видел спины людей, которые оборачивались и выказывали недовольство, потому что едущий в след катафалк доставлял им неудобство. Блондинка ускользала от него, как в тумане. Она выбрала вокзал, где можно затеряться, и чтобы её догнать Митяй молил о помощи. Толпа подняла его на руки и понесла. Тамбур, коридор, мелькающие двери закрытого купе.
«Её здесь нет! – кричал Митяй. – Несите в следующий вагон».
Открыли последнюю дверь, и Митяй очутился в комнате. На кровати лежал отец с устремленными в бесконечность глазами. На крою кровати, как бедная родственница, сидела и плакала мать.
– Что с ним? – спросил Митяй. – Он уже умер.
– Да. Нет. – Мать повертела головой. – Просит клюквенного морса. Я схожу на болото.
– Я сам схожу! – крикнул Митяй.
– Нет. – Мать категорична. – Я сама. В бане моё лукошко. Принеси.
Горизонт качается, и ноги Митяя промахиваются мимо тропинки, до намеченной цели приходиться ползти на четвереньках. Дверь предбанника, ещё одна дверь в парилку. На глазах пелена и Митяй судорожно трёт лицо.
– Я так и знал, – шепчет он, видя на лавочке зелёную фигуру. – Ты здесь моя кукла.
Митяй обшаривает карманы, в надежде найти последнее послание. На фольгированном листе он видит голову матери, а кругом камыши и прыгающие лягушки. Её ждёт бездонное болото…
– А-а-а, боже мой! – воет Митяй. – Мамочка я сейчас…
На лавочке он находит отцовские папиросы и спички.
Быстрое пламя выбивает стекла, будто сегодня баня предназначается для сказочных героев, и сюда собственной персоной пожаловал париться сам Змей Горыныч. Языки огня наперегонки бегут верх, сливаясь в общий гул нестерпимого жара.
На следующий день, помогая ветру разгребать пепел, Пётр Петрович найдёт куклу-голыша, которая совсем ему не приглянётся. В любовных вопросах он соблюдал постоянство, предпочитая иную ориентацию, поэтому кукла была отброшена прочь.
13.07.2013
