Текст книги "Ливень"

Автор книги: Юрий Дьяконов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Юрий Александрович ДЬЯКОНОВ
ЛИВЕНЬ

Едва стрелки вокзальных часов показали ровно шесть, из раструба громкоговорителя раздались хриплые булькающие звуки. Но они потонули в шуме толпы. Никто ничего не понял.

Тогда из стоящего поодаль строя выступили вперед двенадцать маленьких фанфаристов, одетых в красноармейскую форму, и вскинули вверх свои длинные золотые трубы. Над перроном Ростовского вокзала, до отказа заполненного пионерами и провожающими, взвился мощный звонкий сигнал-приказ: «Слу-шай-те все!!!»

В наступившей тишине прокатился голос начальника пионерского эшелона: «Отряды, по ваго-на-а-ам!»

Водовороты белых пионерских блуз минуту бушевали у дверей. И стихли. На подножках остались одни вожатые. К вечереющему небу взметнулись звуки стотрубного оркестра, крики провожающих. Затрепетали над головами белые крылья платков.

Поезд со второй сменой ростовской пионерии начал свой путь на юг, к желанному Черному морю.

По эшелону, от вагона к вагону, побежала команда: «Горнисту Сергею Синицыну явиться к старшему вожатому, в пятый вагон…» Когда команда дошла до одиннадцатого вагона, крепкий широкоплечий паренек с бронзовым от загара лицом вскочил со скамейки, покрепче натянул на голову с русым выгоревшим чубом белый вязаный берет, подхватил золотистый двухоборотный горн и бросился к выходу. Через пять минут, одернув защитного цвета рубашку со значком «Ворошиловский стрелок» на груди, он уже входил в купе старшего вожатого лагеря Бори Марченко.

– Вот, Сергей, тебе и первое комсомольское поручение, – сказал вожатый. – В девятом отряде у Зины Осиповой сорок два гаврика мал мала меньше. Одной трудно. Будешь у нее помощником. До приезда в лагерь. А там посмотрим. Идет?

– Идет, Боря, идет! – весело согласился Сергей.

– Тогда двигай в отряд. Да смотри, чтоб все было чин чином. Я на тебя надеюсь.

– Будет, Боря! Я же эту публику во как знаю!

На рассвете маленьких пассажиров четвертого вагона всполошил восторженный крик: «Горы! Смотрите! Горы!..»

Ребята бросились к окнам. Пока они спали, совершилось чудо.

Бескрайняя степь кончилась, и теперь по обе стороны вагона плыли округлые вершины гор. Окутанные утренним белесым туманом, они тоже казались заспанными, громоздились одна на другую, заслоняли полнеба. А поезд все стучал и стучал колесами. Извивался зеленой лентой у подножия покрытых лесом великанов. Спешил к морю. К теплому, ласковому, долгожданному морю…

И вдруг в теснине между двумя горами паровоз нехотя сбавил ход. Все реже и реже стучали колеса по стыкам рельсов. Повинуясь строгим глазам светофора и всемогущей руке стрелочника, пионерский эшелон послушно вполз на запасный путь.

Сначала объявили, что стоять всего минут пять-семь. Нужно дать дорогу скорому «Москва – Тбилиси». Вожатые никого не выпускали. А когда минут через двадцать, наконец, прошел скорый, оказалось, что эшелон выбился из графика, и стоять ему уж никак не меньше получаса. Из всех дверей повалили пионеры. Они заполнили маленький узкий перрон перед красным одноэтажным зданием, разбежались по дорожкам привокзального сквера.

Никто такого нашествия пассажиров не ожидал. Бачок с водой в пять минут оказался пуст. Немногочисленные торговки, в момент распродав свой товар, кинулись за новыми порциями фруктов, молодой вареной кукурузы, огурцов, помидоров.

Скверик понравился. Вырвавшись из вагонной духоты, ребята будто окунулись в прохладное озеро. В тени, под громадными ветвями вековых орехов, среди высоких сосен и голубых елей, воздух был таким вкусным, что его не просто вдыхали, а хватали ртом, будто откусывали, впитывали лицом, руками, всем телом, купаясь, наслаждаясь, нежась.

– Сюда, ребята! Гляди! Живой календарь! – крикнул кто-то.

Ребята кинулись на зов. Посреди цветочной клумбы на светло-зеленом травяном прямоугольнике серебристая густая трава сплеталась в четкую красивую надпись:

«1935 ГОД 5 ИЮЛЯ»

– Вот здорово! Уже сегодняшнее число сделали! – удивились ребята. – Нам бы в лагере такой календарь!..

Но вот, наконец, пронзительно залился кондукторский свисток. Паровоз бодро рявкнул ему в ответ и дернул так, что грохот пошел по всему составу. Пионеры стремглав кинулись к своим вагонам. Вожатые подсаживали запоздавших и тревожно оглядывали опустевший перрон: не отстал ли кто?

Вожатая девятого отряда Зина Осипова шла по вагону из отделения в отделение, глазами пересчитывала своих девятилетних питомцев. Ведь все новые. И двух суток не прошло, как приняли отряд.

Тридцать девять… сорок… сорок один… А где же сорок второй?! Кого нет?.. Постой, а где же Вовка?

– Иванов! Вовка! – закричала она на весь вагон.

О! Этого мальчугана она знала прекрасно! За четыре недели прошлой лагерной смены насмотрелась. От него всего ожидать можно. В грохочущем тамбуре вагона Зина столкнулась с горнистом Сергеем Синицыным:

– Вовку Иванова не видел?

– Нет. А что?

В тамбур вошла девочка с волнистыми льняными волосами.

– Ты зачем, Аня?

– Зина! Вовка пошел воды набрать из колодца. Фляжку у меня взял. Я говорю: «Опоздаешь». А он: «Ничего. Я быстро».

– Понятно, Аня. Иди в вагон, – побледнев, тихо сказала Зина, выпроваживая ее из тамбура. – Но как же он вышел? Ведь я от подножки не отходила.

Сергей закусил губу. Думая о своем, ответил:

– Что ты, Вовку не знаешь? Небось, в соседний вагон проскользнул, а оттуда…

– Нужно остановить поезд! – Зина потянулась к. стоп-крану.

– Еще чего! – отдернул ее руку Сергей. – Поезд на подъем идет. Остановится – не вылезет на гору. Да и отъехали, небось, уже версты три… – В мозгу его промелькнула картина: одинокая, жалкая фигурка Вовки стоит на опустевших путях. Мгновенно созрело решение: – Скажи Боре, что все в порядке будет. Я прозевал, я и найду его. Догоним на попутном скором. Не волнуйся.

Порыв ветра подхватил волосы Зины и бросил на глаза. А когда она отвела их со лба, Сергей уже стоял на нижней ступеньке. Он резко качнулся на вытянутых руках назад, против хода поезда, и прыгнул. Она видела, как Сергей сделал два огромных прыжка вслед за поездом. Все же не удержался, кувыркнулся с насыпи. Золотой рыбиной блеснул на солнце горн. Хвост эшелона, вписываясь в кривую поворота, заслонил его. Зина бросилась к противоположной двери. Рывком открыла ее. Далеко позади, на шпалах, стоял Сережка и махал ей рукой…

На следующей остановке начальник лагеря Андрей Андреевич дал телеграмму. Во всех вагонах только и: было разговоров, что о Вовке Иванове и лагерном горнисте Сергее Синицыне.

Часа через три эшелон догнала телеграмма с маленькой станции. Андрей Андреевич вернулся в вагон мрачимый: двух пионеров на станции никто не видел.

Вовка набирал уже вторую фляжку, когда за рощицей дважды прокричал паровоз.

«Может, наш?.. Нет! Наш кричит не так противно». – Он наклонил ведро на срубе колодца, стараясь, чтобы вода текла в узкое горлышко Аниной фляжки тоненькой струйкой, не обливая чехла из толстого солдатского сукна.

За рощей снова рявкнул гудок. Громыхнули вагоны. Вовка забеспокоился:

«Ого! Это уже, кажется, наш!» – Рука дрогнула. Ведро упало набок, окатив и ноги, и серый чехол фляжки студеной водой.

Вовка кинулся бежать. Тропка, по которой он пришел к колодцу, поворачивала вправо, делала широкий полукруг, а затем вела к станции.

«Не успею!» – подумал Вовка и кинулся напрямик к редким деревьям рощи.

Мокрые фляжки справа и слева били его по бокам, стали невыносимо тяжелыми. Он ворвался в рощу. Но путь к станции преградил широченный ров, заполненный зеленой застоявшейся водой. Поворачивать назад к тропке – поздно. Вовка побежал вдоль рва. Сердце бешено колотилось где-то около самого горла… И ров, и роща кончались одновременно далеко за станцией. Вовка выбежал на полотно железной дороги. Поезда на путях не было. Лишь чуть подрагивали под ногами теплые рельсы. Из-за поворота донесся прощальный гудок паровоза. Такой знакомый и желанный. Как же он мог не узнать?

Вовка вернулся на опушку рощи. Кинулся на траву и заплакал.

Сергей шел по шпалам назад к станции и ругал себя самыми последними словами:

– И надо же было! Проворонил мальчишку, как дурак. Так опозорился… А Боря Марченко сказал: «Я на тебя надеюсь…» Вот и понадеялся. Ясно же, как дважды два: нужно было запереть дверь в соседний вагон… Ну, теперь не об этом думать надо. Поживей до станции. Ох и задам же я этому Вовке! Век помнить будет!

Сергею показалось, что под ногами стали тихонько подрагивать шпалы. Он приложил ухо к рельсу. Шумит. Поезд идет.

Через несколько минут мимо пронесся громыхающий скорый. Отстучал последний вагон, будто выговаривая: «Не до-го-нишь!.. Не до-го-нишь!»

На Вовку наткнулся возле самой станции. Сергей уже приготовился встретить его как следует, но Вовка просиял такой ослепительной улыбкой, так радостно закричал и бросился ему навстречу, что все ругательные слова куда-то пропали. Он гладил ревущего Вовку по белым вихрам и успокаивал:

– Ну что ты… глупыш? Я же пришел. Теперь мы сами поедем… Как не догоним?.. Догоним!.. На чем? Обыкновенно – телячьим экспрессом.

Вовка растер кулаками слезы и живо заинтересовался:

– Каким это…«экспрессом»?

– Да вот сядем на товарняк и как помчимся… Ты давай посиди тут, а я побегу к ларьку, хлеба куплю. Знаешь, хлеб никогда в дороге не помешает.

На тормозной площадке, где-то в середине товарного поезда, они ехали до самого вечера. Вовка уже давно забыл про слезы. Смеялся, пел песни и восторгался всем, что проплывало по обе стороны площадки. Он теперь совсем не жалел, что отстал от поезда.

К вечеру Сергей задумался. Стал тревожно всматриваться в километровые столбы. С опаской поглядывал на небо.

– Ты что, Сережа?

– Надо нам, Вовка, другую каюту искать. Тучи вон какие. Гляди, дождь как врежет!

– Ну и пусть врежет! – обрадовался Вовка. – У нас же крыша.

– Зайдет ливень, так все мокрые будем до нитки. И крыша не спасет… Да и туннели скоро пойдут.

– Красота! Туннели посмотрим.

– Ну и глупый же ты, Вовка. Да после туннеля тебя и мать родная не узнает: черный, как негр, будешь. И дышать угаром несладко… Ну все! Переселяться будем. Ишь, уже смеркается.

На первой остановке Сергей велел Вовке посидеть за кустом, а сам пошел вдоль вагонов. Вернулся скоро и потащил за руку:

– Живей! Нашел каюту что надо.

В сумерках Вовка разглядел приоткрытую дверь товарного вагона, изнутри забранную поперек широкими досками. Сергей подсадил. Вовка пролез между досками и очутился на толстом слое сена. Едва Сергей успел влезть, как поезд лязгнул буферами и без гудка покатил.

В вагоне тепло. И темно. Вовке показалось, что на него смотрят из темноты. Он протянул руку и ткнулся во что-то теплое, живое, все в шерсти. Заорал. Шарахнулся в сторону. Но тут кто-то горячо дохнул ему прямо в лицо.

Сергей сгреб Вовку в охапку. Под рукой почувствовал, как бешено колотится Вовкино сердце. Засмеялся:

– Чего орешь? Испугался?.. Это же телята. А ты, небось, подумал, сам черт к тебе пожаловал?.. Давай разложим сено хорошенько да будем спать.

Сергей заснул мгновенно. А Вовка лежал с открытыми глазами. Сон не шел. Он осторожно вытянул руку. Мягкий, чуть влажный нос теленка ткнулся ему в ладошку. Теперь это уже не пугало, а было приятно…

Поезд замедлил ход и остановился. У вагона зашуршала галька. Визжа колесиками, откатилась в сторону дверь, и страшный разбойничий голос гаркнул:

– Ну! Чего затаились? Спите?..

Вовка прижался к Сергею и зашептал на ухо:

– Что будет?! Бежим!.. Он узнал, что мы тут спрятались!

Но Сергей зажал ему рот ладонью, подхватил горн, узелок с хлебом, пролез между досками загородки и, растолкав телят, протащил Вовку в самый дальний угол вагона. Толкнул в спину:

– Лежи.

Сначала появилась рука с керосиновым фонарем. Потом влез здоровенный мужик в черной рубахе-косоворотке, заросший бородой до самых глаз. Он поднял фонарь. Посчитал телят, тыча перед собой громадным черным пальцем. Перекинул за загородки несколько охапок сена и проговорил:

– Жуйте. Теперь до места кормить не буду…

Когда дверь за ним прикрылась и отсвет фонаря исчез, Вовка шумно выдохнул и провел ладонью по голове. Лоб был мокрый. Он готов был поклясться, что все это время совсем не дышал.

– Вот страшный!.. Как начал лохматый пальцем тыкать, я чуть не заорал. Так и кажется, что на меня показывает…

– Ладно, – похлопал его по плечу Сергей, – это уже прошло. Теперь самое время и нам перекусить.

– А вдруг он вернется?.. Я и спать не буду. И есть не смогу.

– Сможешь, – усмехнулся Сергей.

И правда. Под мерное покачивание вагона Вовка как-то незаметно сжевал большую корявую горбушку. А когда запил водой из фляжки, глаза закрылись сами собой…

«Тра-та-тах-трах-тарарарах!» – длинной очередью прогремел громовой раскат. Будто только и дожидаясь этого сигнала, в крышу ударили горошины первых капель, и пошел дождь. Молнии резали черное небо во всех направлениях. Грохот грома, усиленный эхом окружающих гор, не умолкал. Дождь все наддавал и наддавал и, когда казалось, что сильнее и быть не может, хлынул с неба сплошным потоком. Но Вовка ничего не слышал. Сергей лег к нему поближе, укрыл его и себя сеном. В воздухе пахло озоном. Дышалось легко-легко. Засыпая, Сергей думал: «Хорошо, что успел… Что теперь на тормозной площадке делается?!.»

Проснулся Сергей оттого, что прекратилось мерное покачивание пола. Поезд стоял. А дождь все лил. Нет, это был уже не дождь, а какой-то тропический ливень. Сергей высунул руку в дверь, и она сразу стала мокрой, будто на нее плеснули из ведра. Где-то рядом в темноте с ревом неслась вода. Справа. Слева. Сверху. Со всех сторон! Молния прямо над поездом раскололась на две извилистые ветви и на секунду высветила все вокруг. Глаза, как объектив фотоаппарата, схватили и запечатлели увиденное.

Круто вверх, к самому небу, уходит стена ущелья. С почти отвесного склона низвергаются под колеса поезда яростные водопады. Сквозь прозрачную стену дождя видна полукруглая арка выхода из туннеля. А чуть правей, на бетонированной площадке, под квадратным грибком, стоит красноармеец в шинели и буденовке. В руках винтовка с примкнутым штыком… Сергею показалось, что молния ударила именно туда, в черное граненое лезвие штыка, и, испепелив бойца, ушла в землю… Но снова сверкнула молния. Боец все так же стоит на посту. Рядом, едва не задевая грибок, со скалы рвется вниз бешеный водопад… Чуть-чуть – и смоет!.. А он стоит, хоть бы что… А куда уйти? Уйти некуда. Кругом вода… Да и было бы куда – не уйдет. Ведь он на посту.

«Ту-ту-ту-ту!.. Ту-ту-ту-ту!..» – невидимый, где-то впереди, тревожно, без остановки кричит паровоз. Тяжело бухая сапогами по крыше вагона, кто-то прошел к голове поезда.

И эти гудки, и эти шаги над головой заставили сжаться сердце. Впереди что-то случилось. Ведь так стоять, едва выйдя из туннеля, запрещается. Что случилось?

Медленно вползал серый рассвет в гремящее ущелье. Стало видно все вокруг и без молний. Сергей глянул под колеса вагона, и страх холодными противными мурашками побежал по спине. Колес не было. И рельсов не было… Почти до крышек букс бурлила, кипела пеной желто-серая, вперемешку с песком, глиной и камнями, страшная, взбесившаяся вода… Сергей обернулся. Сзади с расширенными от ужаса глазами стоял Вовка.

– Потонем, Сережа?! Потонем, да? – шептали его губы. Слов не было слышно. Их заглушал грохот ущелья. Но Сергей понимал все. Минуту назад он думал о том же. Но теперь, перед Вовкой, он как-то сразу собрался, напружинился и, перекрывая рев воды, как можно спокойней, ответил:

– Ничего… в позапрошлом году еще и не такой ливень был! Скоро перестанет и… дальше поедем.

– Сережа! – Вовка вцепился в его рукав обеими руками. – Ведь никто не знает, что мы тут! А вдруг паровоз сам уедет?

– Не уедет… А хочешь, я к ним схожу и скажу?

– Поплывешь?!

– Чудак! По крышам пойду.

Вовка хотел еще что-то спросить, но Сергей перебил его:

– Помолчи. Дай подумать…

Он обшарил весь вагон. В дальнем углу на тюках сена нашел моток веревки. Попробовал порвать. Крепкая. По планкам добрался до окна под крышей. Высунулся до половины, размахнулся посильней и бросил тяжелый моток через крышу. Конец веревки показался в противоположном окне. Сергей привязал оба конца к рейке. Обернулся:

– Вот и все… Я по веревке влезу на крышу и пойду к паровозу. А ты подожди тут… Ну! Не вздумай хныкать. А то всем в лагере расскажу, что ты трус и плакса.

Вовка, готовый уже зареветь, упрямо нагнул голову и буркнул:

– Вот еще! Я и не думал совсем…

Оглохший от громовых раскатов и рева несущейся вниз воды, Сережка наконец добрался до тендера, сполз по горе угля и очутился в будке паровоза. Тут было четверо. Рослый, голый до пояса парень орудовал длинной кочергой в паровозной топке. На широченной спине его под кожей вздувались буграми, перекатывались и опадали мощные жгуты мускулов.

«Ну и силен! – подумал Сергей и невольно позавидовал: – Вот бы мне такие…»

На маленьких скамеечках у окон, справа и слева, сидели еще двое мужчин. В одном Сергей сразу признал того здоровенного бородатого мужика в черной косоворотке, который ночью так испугал Вовку. Другой – был маленький тщедушный старичок с лысой головой и рыжей бородкой клинышком. На тонком ремешке через, плечо у него висела кожаная сумка, из которой торчали флажки – красный и зеленый. «Кондуктор», – решил Сергей.

Четвертый, высокий, в железнодорожном кителе и черной кожаной фуражке, стоял спиной и смотрел на огонь.

Парень поставил кочергу, схватил лопату и повернулся к тендеру. Большие блекло-голубые глаза его вытаращились от удивления. Лопата упала на железный пол.

– Здравствуйте! – крикнул Сергей.

Все вмиг обернулись.

– Вот те клюква! – удивленно пробасил высокий в кожаной фуражке, разглядывая голого, в одних трусах Сережку, с которого ручьями стекала вода. – Ты кто же такой будешь?.. Постой-постой… А я тебя, парень, знаю. Это ты меня спрашивал на станции, куда поезд идет?

– Я, – лязгая зубами от холода, ответил Сергей. – И я вас знаю. Вы – товарищ Лозовой. Машинист-ударник. Ваш портрет в Ростове на Театральной площади висит.

– Вот шельмец! Точно! Лозовой я. Дмитрий Иванович… А откуда и зачем ты к нам припожаловал?.. Постой, что это у тебя? На лбу кровь. И коленка…

– Ерунда, товарищ Лозовой. На крыше упал. Мне бы только сюда Вовку перетащить… – и он рассказал все, как было.

– Ох, надрать бы вам уши! – строго сказал Лозовой. Потом скупо улыбнулся: – Да некогда. Других дел хватает. Иди-ка к топке. Обогрейся. Я тебя подремонтирую и подумаем, как быть.

Он стер кровь. Смазал йодом ссадины на лбу и коленке. Потом залил коллодием – густой клейкой жидкостью, остро пахнущей эфиром. Коллодий вмиг застыл, покрыв ранки тонкой непроницаемой пленкой.

Дмитрий Иванович одного Сережку не отпустил:

– На кой ты мне ляд, утопленник, нужен! Ты мне живой нужен. Понял? Ты сюда по крышам пришел?.. Туда пойдешь. И обратно ж вернуться надо. Да еще с мальчишкой. Нет, не твоя тут сила нужна! Вот с Гордеем пойдешь, – и указал на бородатого мужика…

Ливень не унимался. Вода падала с неба стеной, не успевала скатываться с крыш. Вода заливала глаза, попадала в нос, в рот. Нечем было дышать. Ноги дрожали от напряжения, разъезжались, будто на льду. Сережка выбился из сил. Он все чаще скользил, падал.

А Гордей не мог упасть. Не имел права. Прижав к груди дрожащего Вовку одной рукой, он, балансируя свободной, шел медленно, широко расставляя босые ноги в белых подштанниках. Огромный. Бородатый. Останавливался перед каждым новым прыжком и сквозь козырек воды, лившей с волос, долго высматривал место на той, следующей крыше. В какой-то неуловимый миг все тело его напрягалось – и вот он уже стоит на той стороне провала. Идет. Все ближе и ближе к тендеру…

В железной будке паровоза, у мощной, дышащей теплом машины, среди стольких взрослых людей Вовка сразу почувствовал себя в безопасности. Успокоился. С удовольствием выпил кружку чаю с сахаром. И был уже в отличном настроении. Расспрашивал машиниста Дмитрия Ивановича, как устроен паровоз, для чего все эти ручки, маховички, циферблаты.

Ровно в двенадцать ливень прекратился. Будто кто кран закрыл. Но водопады не унимались. Грохот падающей воды метался в ущелье, бил в уши, заставлял кричать. А тут еще начались обвалы. То тут, то там поползет вниз кусок размытой скалы. Ударит снарядом, взметнет фонтаны брызг и исчезнет в кипящем водовороте. Сверху сорвался камень величиной со скифскую бабу и проломил крышу седьмого вагона…

Дмитрий Иванович подергал себя за сивый висячий ус и сказал:

– Слушай сюда!.. Обстановка чрезвычайная… А как был я в гражданскую войну комиссаром красного бронепоезда «Смерть капитализму!», то принимаю командование на себя… Сколько просидим здесь – неизвестно. Впереди завал. Назад, в туннель, ехать опасно… Слова моего слушать, как приказа. И никаких прений! Ясно?! Во-первых, выкладывай все, что есть съестного. Харчи распределим на три дня…

– Вот здорово! – обрадовался Вовка.

Таких приключений ни с кем из его товарищей не случалось. А тут еще машинист оказался настоящим комиссаром. Красота. Вот удивятся ребята в лагере.

Но взрослым было не до шуток. Все понимали: положение трудное, а в любую минуту может стать катастрофическим.

– Тебе, Вовка Иванов, приказываю вместе с Николаем неотлучно быть у машины. Чтоб была в готовности номер один! Ясно?.. Остальные – на тендер.

– Ясно! – изо всех сил гаркнул Вовка и тотчас пристал к кочегару: – Ты мне, Коля, только показывай. Я понятливый. Мы с тобой все сделаем, как товарищ комиссар приказал…

Когда вышли на тендер, комиссар сказал:

– Идем на рекогносцировку местности. Посмотрим, что и как. Откуда ждать главной пакости. Чтоб не придушило, как кроликов. Горы – вещь серьезная.

Медленно, оглядывая окружающие скалы, дошли до последнего перед туннелем вагона. В черную дыру, туннеля с ревом неслась вода.

– Я сундучок свой на задней площадке оставил, – сказал сухонький старичок кондуктор. – Полезу. Вызволю.

– Назад, Семеныч! – приказал комиссар. – Черт с ним…

И в это время в туннеле что-то произошло. Сначала ударила упругая волна сырого с запахом копоти воздуха. Потом из черной дыры хлестнул встречный вал. Сшибся с потоком. Завертелся водоворот у входа. Вода рванулась назад, залила цементную площадку, на которой по-прежнему стоял часовой.

– Товарищ боец! – крикнул комиссар. – Переходи к нам на крышу. Смоет!

– Я же на посту, товарищи! Я же присягу давал! – прокричал часовой.

Теперь, при свете, стало видно, что он очень молод. Худое мальчишеское лицо стало желто-серым. Глаза запали. Синие губы прыгают от озноба. Шинель и буденовка на нем промокли насквозь и стали черными. Одна рука сжимает винтовку, другая вцепилась мертвой хваткой в тоненький столбик. Вода клубится у ног, лижет сапоги. Бешеный поток водопада несется совсем рядом с исковерканным, пробитым камнями, перекошенным грибком.

– Эх, пропадет парень! Ни за грош пропадет, – с досадой сказал комиссар и закричал снова: – Слушай, браток! Не валяй дурака. Я сам в комиссарах не один ход ходил. Устав знаю. Переходи на крышу… Ну, смоет тебя… Кому польза? Туннель без охраны оставишь… Лови веревку!

Боец несколько секунд колебался. С трудом закинул винтовку за спину. Обвязался веревкой и шагнул с площадки… Его сразу сбило с ног. Завертело. Потянуло в черную дыру туннеля. Захлестнуло с головой… Мужчины понатужились. Потянули веревку. И через минуту он уже сидел на крыше.

– С головой что-то… мутит, – тяжело дыша, отплевывая воду, отрывисто говорил боец, – винтовка вот… поржавеет, – он открыл затвор винтовки, чтобы вылить воду и обессилел. Откинулся на спину.

– Звать-то тебя как, парень? Откуда ты? – склонился над ним встревоженный комиссар.

– Антон… стеклодув я… Аксайский… осенью призывался. И вишь ты… какая история. Я встану. Я сейчас, – заторопился боец и вдруг уронил голову. Потерял сознание.

– А ну, товарищи! Быстро! На паровоз его, – приказал комиссар. Хотел взять винтовку, но рука бойца намертво вцепилась в рукоятку затвора – не оторвать. Комиссар нажал на спусковой крючок и взял винтовку, оставив затвор в руке бойца. – Мы с Гордеем его понесем. Ты, Семеныч, бери винтовку.

– Стойте, Дмитрий Иванович! Как же вы понесете?.. Я сейчас! – Сережка спустился по веревке в вагон с телятами. Оторвал от перегородки толстую доску и подал в окно Гордею.

Сережка бежал с доской впереди. Клал ее на крыши двух соседних вагонов. Дожидался, пока по ней перейдут все. И снова спешил вперед, перекидывал свой штурмовой мостик.

Пока все ходили на какую-то «рекогносцировку», Вовка не терял времени даром. Он совсем освоился в будке паровоза и подружился с кочегаром Николаем. Николай большой и сильный ужасно. Куда до него Сережке.

– Хорошо быть сильным, – завистливо вздохнул Вовка.

– Куда лучше! – поддержал Николай. – Главное в человеке – сила. Никто ему не страшен. Все на силе держится…

Когда Сережка, запыхавшись, вбежал в будку, Вовка кинулся ему навстречу:

– А ты смог бы… вот эту толстенную кочергу согнуть?

– Зачем? – удивился Сережка.

– Просто так. Взять и согнуть. Чтоб показать, что ты сильный.

– Отстань ты со своей кочергой!

– А-а-а, не можешь! – ехидно сказал Вовка. – Значит, ты слабак! А главное в человеке – сила!

– Дурак! – рассердился Сергей. Постучал пальцем Вовке по лбу: – Вот что главное… А ну отойди в сторону.

Вовка обиделся и хотел сказать что-то еще. Но тут с тендера в будку спиной вперед протиснулся Дмитрий Иванович. Затем Гордей. Они внесли человека в шинели и положили на подстеленный Сережкой брезентовый плащ кондуктора. Когда снимали буденовку, боец застонал, заскрипел зубами.

– Да он ранен! – вскрикнул кондуктор.

Под буденовкой русые волосы красноармейца слиплись от крови.

– Сергей, аптечку! – приказал комиссар.

Дмитрий Иванович вместе со стариком Семенычем выстригли волосы вокруг раны. Сделали перевязку.

– Я так понимаю, Дмитрий Иванович, – отойдя от раненого, сказал старик кондуктор, – горячка у него. Простыл. Мысленное ли дело: всю ночь простоял на ветру мокрый до нитки. И, обратно же, камнем его шарахнуло. Видать, крови потерял много. Спасать надо… В сундучке у меня, слышь ты, сальце есть медвежье. У охотников разжился. По нашим уральским местам, где я, значится, родился, лучшего лекарства от простуды, нету! Есть еще спирту скляночка и кое-какие снадобья целебные… Для старухи вез: простужается она часто…

– Ну, Семеныч, давай свое медвежье сало.

– Ох ты, господи!.. Старый я дурак! – сокрушенно простонал кондуктор. – Сундучок же там… в туннеле…

– Да-а-а, дела-а-а, – расстроенно протянул комиссар.

– Я пойду. Принесу. Отпусти, Дмитрий Иванович. Может, и обойдется… Я удачливый, – просил старик. – Пропадет же парень…

– Не могу я, Семеныч, не могу… Сергей, подай из моего сундучка пару белья… Сергей!.. – комиссар обернулся. Сергея в будке не было. – Куда он девался?

– Так он еще давно проветриться вышел, – пробубнил Николай.

– Сереж-ка-а! – крикнул комиссар в проход на тендер.

– И-ду-у-у! – откуда-то издалека донесся приглушенный голос. А через несколько минут в будку, шатаясь, ввалился Сережка.

– Где тебя черти… – начал комиссар и запнулся.

Лицо, руки, белый берет Сережки перемазаны сажей. Он судорожно хватал ртом воздух.

– Сундучок!.. Мой сундучок! – вскрикнул Семеныч.

У ног Сережки стоял зеленый железный сундучок кондуктора.

– Был там?! – расстегивая ставший вдруг тугим ворот кителя, тихо спросил комиссар.

Сережка молча кивнул.

– Страшно было?

Сережка глотнул воздух и снова кивнул.

– Ах ты ж сукин сын! – так громко крикнул комиссар, что Вовка испугался: сейчас он ударит Сережку. Но комиссар шагнул вперед, крепко обнял Сережку за плечи и долго не отпускал: – Спасибо, сынок!

Когда Семеныч втирал медвежье сало в спину и грудь больного, боец очнулся, открыл глаза. Семеныч развел какое-то снадобье в медной кружке, сделанной из снарядной гильзы, поднес ко рту:

– На, выпей, воин. Все до дна. Только сперва воздух выдохни… Вот так!.. Хлебцем, хлебцем закуси… Ну, к утру здоров будешь. Держись…

Вскоре красноармеец заснул.

Третий час, как перестал дождь. А водопады, кажется, еще с большей яростью несутся в ущелье. Там, в горах, по-прежнему хлещет ливень. С тех пор, как в туннеле произошел обвал, йода стала прибывать еще быстрей. Добралась до рессор, под самый пол вагонов… Пришлось погасить паровозную топку.

Сиротливо стало в будке. Вовка потерял интерес ко всем этим циферблатам, трубкам и блестящим ручкам. Нахохлившись, сжавшись в комочек, он сидел под окошком на скамеечке машиниста. Молча переводил взгляд с одного на другого, будто спрашивал: «Ну, как? Что же будет дальше?»

Бородатый Гордей сопровождал вагоны со скотом, закупленным на Дону для молодого колхоза. Шесть лошадей, одиннадцать породистых коров и столько же молодых телок. Целое богатство!

Полтора года бились колхозники. По рублику собирали нужную сумму. Ох, и трудные это были рубли!.. И все вручили Гордею. Судьбу свою вручили.

Пятьдесят лет прожил Гордей на свете. Но никогда еще на его крутые плечи не ложился такой страшный груз ответственности. И он не оплошал. Копейки лишней не истратил, но купил все, о чем мечтали в долгие зимние вечера… Ждут круторогих степных красавиц луговины нетоптаной сочной травы. Строится новый телятник. Будет у колхоза свое породистое стадо. Потекут молочные реки… Еще вчера все, о чем мечталось, было так близко. А сегодня…

Чуя недоброе, скотина била копытами так, что трещали доски вагонов. Сквозь шум воды до паровоза долетали ржание лошадей, жалобное мычание коров.

Гордей метался с тендера в будку, из будки снова на тендер:

– Как же теперь быть-то, товарищи?! Ведь потопнет скотинка!.. Спасать надо!.. Ох ты, господи…

В карих глазах его была такая страшная мужичья тоска, что никто не выдерживал. Отворачивались.

Вынужденное безделье, чувство бессилия придавили людей непомерным грузом. Хотелось что-то делать, куда-то идти. Но что делать?.. Куда идти?.. Как помочь Гордею?.. Коровы – не белки, на крышу не вскочат. А кругом скалы вон какой крутизны!..

– Не ной, Гордей, – строго сказал комиссар. – Не рви душу себе и людям. Что мы – не понимаем?! Выход найти нужно. И мы найдем. А пока – точка! – он вылез наружу и все ходил и ходил по крышам. Всматривался в скалы и снова ходил.

Сережку удивляло поведение Николая. Большой, сильный, он, с тех пор, как принесли раненого часового, а потом погасили топку, как-то сник, сгорбился. Лицо покрылось желто-серыми пятнами. Николай брал лопату или кочергу, переставлял из правого угла в левый. А через минуту снова ставил на прежнее место. Большие навыкате блекло-голубые глаза его казались пустыми.

К пяти часам вечера вода поднялась сантиметров на тридцать выше пола вагонов. Скотина стояла уже по колено в воде и ревела, не переставая… Лицо Гордея почернело от горя. Торе распирало его сердце. Шатаясь, как пьяный, потрясая огромными ручищами перед лицом Николая, он говорил: