Текст книги "Генератор чудес"

Автор книги: Юрий Долгушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

– Интересно, – встрепенулся Ридан. – Что же вы думали?

– Что вы ищете… а может быть, это так и было?.. Волну смерти.

Ридан рассердился.

– «Лучи смерти»! – зло сказал он. – Психоз военизированной науки современного капитализма… Вот уж не стал бы заниматься этим бессмысленным делом!

– Как бессмысленным! Почему?

– Прежде всего потому, что искать среди функций мозга волну смерти нелепо, ибо ее там не может быть. Вы же знаете мой взгляд на это. Некробиотическое излучение не есть волна, это поток очень многих и разных волн. Чтобы его воспроизвести, понадобилась бы одновременная работа, может быть, тысяч или миллионов генераторов. Кроме того, «лучи смерти», насколько я понимаю, уже выдуманы и могут в любой час оказаться в руках наших врагов. Положим, что и мы вооружимся «лучами смерти». Какие же преимущества даст нам в войне это оружие? Ровнехонько никаких! Нет, дорогой мой, уж если выдумывать что-то новое, так такое, против чего враг мог бы только ручки кверху поднять. Что мы и сделали, к вашему сведению.

Николай понял, что наступил момент, когда он должен предложить Ридану свою горькую пилюлю. Он развел руками.

– Если «ГЧ» окажется сильнее аппаратов Гросса…

– Как? – удивленно перебил Ридан. – Вы еще в этом сомневаетесь?

– Да ведь мы этого еще не знаем! Не знаем, как будет вести себя «ГЧ» в поле, в военной обстановке. Мощность его ничтожна, даже в сравнении с любительским радиопередатчиком. На каком расстоянии будет действовать луч? Насколько быстро?.. – и Николай коротко изложил Ридану все физические подвохи, какие ждут энергию «ГЧ» на сколько-нибудь большем пути ее в земной атмосфере.

Ридан откинулся в кресле, слушал, запустив руку в волосы и изумленно взирая на Николая.

– Так вот что вас смущает! – произнес он, наконец. – Теперь понимаю ваш скепсис, столь вам несвойственный. Вот уж никак не ожидал, что ваше физическое зрение так несовершенно, что вы могли прозевать одно из важнейших свойств наших лучей! Ха-ха, дорогой мой, биология опять берет верх! Я не знаю ваших «эффектов Комптона», но еще задолго до появления «ГЧ», до нашего с вами знакомства, Николай Арсентьевич, и даже до того, как я сам понял природу этого явления, я уже знал, что излучения биологического генератора – мозга, способны преодолевать огромные, – да, да, огромные по нашим земным масштабам расстояния, и притом, в обычной, естественной обстановке – беспрепятственно! Как я мог знать это заранее, – вы спросите? Очень просто. Я ведь эти лучи не выдумал, Николай Арсентьевич, я их нашел. Было время, когда я, – как вся наша наука еще и сейчас, – даже не подозревал об их существовании. Но я видел факты проявления какой-то таинственной и своеобразной связи между организмами на расстоянии, не допускающем участия известных нам органов чувств. Я стал искать, собирать и изучать эти факты, и, естественно, нащупал некоторые основные свойства моего неизвестного агента. Они-то и привели меня к представлению о лучистой энергии биологического происхождения, и, наконец, к мозгу-генератору. А среди этих свойств была и дальность их действия. Теперь вы подвергаете ее сомнению… Но тогда придется признать, что и вся моя концепция ошибочна, что я ничего не нашел. Никаких излучений мозга не существует, и мы с вами просто спим, Николай Арсентьевич, а все чудеса, которые мы сейчас проделываем над животными перед свинцовым экраном, вся моя «градуировка», вчерашний сон Симки и сегодняшний – мой собственный – все это нам только снится!.. С этим довольно трудно согласиться, не правда ли?..

– Все или ничего, – вставил, наконец, Николай. Это должно было означать, что его удивляет уверенность Ридана. Ошибки, и при том самые неожиданные всегда возможны!.. К счастью, Ридан пропустил мимо ушей это замечание. Он продолжал свою мысль.

– Я понимаю, все это – не аргументы для вас. Других, более солидных, физических, не знаю… Однако, ваши сомнения для меня – неожиданность. Вчера их не было, и я думал, что вы уже как-то обосновали для себя все особенности распространения энергии «ГЧ». Оказывается – нет! Это тем более странно, что вы же сами были одним из редких непосредственных свидетелей действия лучей мозга на довольно большом расстоянии…

Уверенность Ридана повергла Николая в еще большее уныние. Горькую «пилюлю» он проглотил сам. Действительно, аргументы профессора не были убедительны, а последнее замечание его даже напомнило Николаю ехидные характеристики, которыми награждали Ридана его противники – «столпы» биологии: «горячий, опрометчивый, увлекающийся человек»…

В самом деле, как мог ученый основывать свою уверенность, строить столь значительные прогнозы на таких случайных, к тому же экспериментально не проверенных фактах, как этот знаменитый инцидент в Доме ученых!

– Если иметь в виду оборонное применение «ГЧ», – заговорил он, наконец, видя, что Ридан ждет ответа на свой прямой упрек, – то нам нужны, по меньшей мере, десятки километров, Константин Александрович. А не метров! А там было меньше полукилометра.

– Где это «там»?

– Между моей квартирой и Домом ученых.

– Ах, вот вы о чем! – Ридан усмехнулся, покачал головой. – Как люди могут забывать такие вещи… «Там», о котором говорю я, было сто километров! – свирепо закричал он, вскакивая. – Устраивает вас такое расстояние?!

– Но вы сказали, что я был свидетелем… Я не знаю другого…

– Нет, знаете! Должны знать, или я уличу вас во лжи, дорогой мой!.. Проверим. Вы хорошо помните обстоятельства смерти вашего брата… Никифора, если не ошибаюсь?

– А-а-а!.. – сообразил, наконец, Николай. – Конечно, помню! Галлюцинация матери…

– То-то. Вы рассказали этот эпизод, кажется, в первый же день нашего знакомства. И вы утверждали тогда, что эти два момента – смерть брата и «видение» вашей матушки совпали во времени. Так ведь? Вы и сейчас можете это подтвердить? Объективно, без всяких скидок на «красное словцо», столь полезное лишь в начале знакомства…

Николай задумался. Ридан напомнил ему один из самых острых моментов детства, тех, что запоминаются навсегда и в бесчисленных деталях – с их характерными для той поры особенностями ощущений, вкусов, запахов, движений…

Родная изба… Вечерняя заря угасает за Волгой… Полумрак, почти скрывающий волосяную леску в руках, запутавшийся узелок на черном поводке (на черный волос лучше берет рыба)… Резкое движение матери… Страшный вскрик: «Никифор!..»

Потом – пеший путь в Москву, Федор, а уже в Москве – его отец, узнавший все, и принесший недобрую весть. И – дата, обозначенная на каком-то больничном печатном бланке, навсегда оставшемся у Федорова отца: скончался 13-го августа сего года в 8 часов 30 минут вечера… Вспомнилось, что еще в деревне бабы-соседки судачили о тринадцатом «несчастном» числе, – это Николай услышал тогда впервые и потому запомнил.

Так устанавливалось совпадение моментов. Более точных данных, конечно, не было. Но не было и оснований сомневаться в верности регистрации смерти, это обязанность больничного персонала. Не возникли бы и деревенские пересуды, не случись «видение» николкиной матери именно в это число. К середине августа солнце заходит в восемь часов. Значит, в начале девятого в помещении уже наступает тот полумрак, когда трудно даже десятилетним шустрым глазам рассмотреть черный конский волос в далеко не сверкающих белизной пальцах мальчонки-рыболова.

– Итак, можно констатировать совпадение с точностью до… ну, хотя бы до двух часов? – спросил Ридан.

– Пожалуй, даже точнее…

– А мне точнее не нужно. В моей коллекции подобных фактов ваш – один из наиболее удачных по сохранившимся приметам времени. Обычно расхождения больше, в ту или иную сторону, но статистически картина ясна: моменты эти совпадают. А точная регистрация времени затруднительна, никто не смотрит на часы или на календарь, когда ему что-нибудь «покажется», «почувствуется», «привидится», или приснится. Время событий вообще очень плохо запоминается. Через год, если не осталось каких-либо объективных примет, вы едва ли вспомните даже тот месяц, когда вам в голову пришла удачная идея, которую вы, однако, помните отлично!.. Но мы отклонились… Итак, вот мои положения: моменты вспышки излучения и его приема другим мозгом совпадают. Есть все основания считать, что мы имеем дело с энергией электромагнитной, и со скоростью ее распространения, равной скорости света. В случае, которому вы были свидетелем, влияние излучения мозга сказалось на расстоянии около ста двадцати трех километров по прямой, – это я установил посредством циркуля и масштаба, по карте Московской области. В других случаях это расстояние было в десятки раз больше. Кумекайте, как хотите. Частоту колебаний вы знаете лучше меня…

Разговор становился все более тягостным и Николай уже сожалел, что затеял его. Позиция сомневающегося в успехе, столь необычная в их совместной работе, вносила какой-то неприятный душок разлада, казалась предвзятой; Николай чувствовал это и все же не мог выставить против логических доводов Ридана ничего, кроме своих «физических законов», которые профессор сейчас престо игнорировал. Да и не стоило спорить, ведь все равно предстояло испытывать «ГЧ» прежде, чем выпускать его в свет.

Одно сомнительное местечко в своей позиции – сперва, как лазейку для выхода из спора, – Николай все же нашел. Его надоумили слова Ридана о частоте колебаний. Частота… В самом деле, какими свойствами обладает эта сумасшедшая частота, что изливается из объектива «ГЧ»? Ведь когда он создавал свой генератор, он знал, что берется за тот маленький участок спектра лучистой энергии, который далеко еще не исследован. И это понятно, для него не существовало сколько-нибудь устойчивого генератора. Эти волны нельзя было получить обычными средствами элементарной радиотехники, как нельзя создать, пользуясь только ими, генератор инфракрасных лучей или просто лучей света. Для каждого диапазона частот – свой принцип генерации. Вот почему, чтобы получить «волны вещества», Николаю пришлось строить свой прибор на новых принципах, и в качестве начальных излучателей использовать просто чистые химические элементы. Радиотехника понадобилась лишь для того, чтобы собрать, сконцентрировать, обуздать их излучения, о существовании которых можно было только догадываться.

Это он сделал. «ГЧ» дает устойчивое, хорошо регулируемое излучение. Что оно такое? Каковы свойства, как действует, как распространяется? Теперь, наконец, можно изучать его! Ридан нашел основное: это – лучи мозга. А он, Николай, конечно, смалодушничал, потерпев неудачу со своей алхимической идеей и занявшись сушилкой, вместо того, чтобы искать физические законы, которым эти волны подчиняются…

Почему не может случиться, что лучи «ГЧ» распространяются так, как утверждает Ридан, на основании своих биологических соображений?! Ведь было же подобное, и совсем недавно, с короткими радиоволнами, хотя генерация их тогда уже не представляла никаких трудностей. Их «отдали» любителям, так как законы радиологии утверждали, что короткие волны негодны для дальней связи, ибо распространяются лишь в пределах видимого горизонта. А любители открыли, что на коротких волнах проще, чем на длинных и средних, достигается самая дальняя межконтинентальная связь. Только тогда, объясняя это открытие любителей, наука в свою очередь открыла свойство коротких волн отражаться от ионизированных слоев атмосферы и от поверхности земли…

– Ну вот видите! – рассмеялся Ридан, когда Николай, наконец, сдаваясь, выложил ему эти новые соображения. – Никогда не надо слепо верить законам, для ученого это – гибель. Ими можно руководствоваться, но в истинности их необходимо всегда сомневаться! Непременно сомневаться! – горячо добавил он, размахивая в воздухе своим длинным указательным пальцем.

Николай поднялся с кресла, полагая, что тема исчерпана. Но нет, Ридан «разговорился», как это нередко с ним случалось.

– И еще одну ошибку вашу я хотел бы подчеркнуть, Николай Арсентьевич. Ну как это вы могли подумать, что целью моей многолетней работы были «лучи смерти»! Говоря откровенно, этим подозрением вы… могли бы обидеть меня, если бы я не знал вас, и не был уверен, что это именно ошибка, хотя и очень… досадная. Принципиальное заблуждение, к сожалению, весьма распространенное в наше время! Мы не имеем морального права поддаваться этому психозу и подчинять нашу науку идеям уничтожения и разрушения. «Лучи жизни» – в самом широком смысле этого термина как символа созидания и прогресса науки – вот что нам нужно искать, чтобы быть сильными и непобедимыми в любой схватке! Это кажется парадоксом, но рассудите сами… Мы изучаем атом, выводим новые сорта растений и породы животных, исследуем причины полярных сияний и солнечных пятен – все это не для уничтожения, а для созидания, для процветания человечества. Но все может служить и целям войны. И чем больше мы изучаем и знаем, то есть чем сильнее наша наука, тем крепче наша военная мощь. Пример так недалек! Мы с вами создавали «ГЧ» совсем не для военных целей. Вы решали важную физическую проблему, я – не менее назревшую биологическую. В результате мы получили аппарат, наполненный самыми созидательными, самыми жизнетворными перспективами. С помощью «ГЧ» мы победим смерть, по крайней мере в тех случаях, когда она преждевременно врывается в организм, еще способный жить, уничтожим опасность болезней, будем устранять природные дефекты организма, сделаем человека более долговечным… И это только немногое из того, что уже сейчас не подлежит для меня сомнению. Когда я думаю о перспективах, немного более отдаленных, у меня голова кружится, Николай Арсентьевич… А вот сейчас, – смотрите, что произошло! – нам срочно понадобился хороший козырь против сильной карты врага. Что ж, долго ли мы искали его? Он оказался у нас в руках! Нужно было только выбрать его среди других карт. И так будет всегда, если мы не станем отвлекаться от наших прямых задач, от нашего долга – овладевать природой, познавать ее законы, ее язык, ее так называемые «тайны», о которых она сама напоминает нам на каждом шагу… Их так много!..

С минуту Ридан молчал, устремив взгляд куда-то далеко, поверх Николая, очевидно, в окно, в небо Москвы, сверкающее ослепительной голубоватой дымкой. Как-то светлее и ярче стали его серые глаза, отороченные узкой каемкой черных ресниц, белее – сильный лоб, будто излучающий мысль…

Только сейчас Николай понял, что в обаянии Ридана немалую роль играла его внешность, он был чертовски красив, – всем: лицом, фигурой, движениями, той удивительной гармонией, с какой эти внешние черты отражали его богатый внутренний мир, его живую, экспансивную натуру мыслителя и творца. Николай впервые увидел и понял это, и впервые, не будучи в состоянии оторвать взгляда, откровенно любовался им; своеобразная скромность обычно не позволяла ему рассматривать своего собеседника, он отводил взгляд…

Ридан продолжал думать, отблески мыслей трепетали на его лице, видно не успевая отливаться в слова.

А перед Николаем уже реяло другое лицо… Тоже серые глаза, только больше, мягче, доверчивее, с золотыми крапинками у самого края зрачка. Такой же тонкий, но не остро отточенным карандашом, а прозрачной акварельной тенью, слегка намеченный контур профиля, чуть припухлой верхней губы, чуть длинноватого вздернутого носика… Лицо это как бы плавало в тумане и Николай никак не мог ухватить, собрать воедино все знакомые черты, представить себе его сразу все, целиком. Оно будто играло, пряталось от взгляда Николая и звало к себе…

Как странно… Уже который раз Николай делал эту попытку – мысленно воспроизвести образ Анны перед собой, совсем близко, так, чтобы можно было рассмотреть любую черточку, улыбку, блеск глаз… Он легко «вызывал» так всех хорошо известных ему людей. Самый близкий, самый желанный образ – не удавался… А может ли она вот так же увидеть его самого?.. Но тут перед Николаем возникло третье – его собственное лицо, и на душе его стало мрачно. Грубое, скуластое, по-плотницки вырубленное топором; прямоугольный, с какими-то шишками по бокам лоб, зеленоватые небольшие глазки, пуговчатый, всегда почему-то красноватый носик, прямые, белесые, как у пастушонка, волосы… Разве мог кто-нибудь всерьез заинтересоваться таким «ликом»?!. Николай был очень невысокого мнения о своей наружности. Он стеснялся ее и избегал привлекать к себе внимание чужих глаз даже собственным взглядом. В этом сказывалась его болезненная самокритичность, свойственная всем истинно-скромным людям.

На самом деле Николай далеко не был таким уродом, каким он себя представлял, хотя формально его оценка своих черт была почти точной. В конечном счете все зависело от позиции, от подхода: подобно Николаю поступил бы карикатурист, подчеркнув его слабые стороны. Художник-реалист отразил бы в тех же чертах Николая и богатырскую физическую силу, и недюжинную пытливость ума, и презрение к благам земным, и очаровательную мягкость и чистоту его доверчивой к людям души…

Нет, ничего этого не видел, не знал за собой Николай. И мрачной казалась ему судьба той нежной, все нарастающей силы, что уже с великим трудом таил он в себе…

– Да-а… – заговорил снова Ридан, обуздывая, наконец, свои разогнавшиеся мысли. – Не следует обольщаться, Николай Арсентьевич. Наука еще в колыбели, в пеленках. Мы плохо, очень плохо знаем природу. В любой области – будь то наш собственный живой организм, или мир мертвых веществ, или окружающий нас космос – всюду, на любой тропинке познания мы наталкиваемся на неизвестное. Современное человечество представляется мне запоздавшим в своем развитии грудным младенцем, которого мать-природа еще не отняла от своей груди. Разве не так? Ведь это факт, что все, чем мы питаемся – результат таинственной работы зеленого листа растений, что сами мы еще не создали ни грамма пищи для себя за всю историю! Даже не знаем, как это сделать. А хуже всего то, что мы не слишком беспокоимся о том, чтобы это узнать, ибо привыкли жить на иждивении природы и считаем такое положение вполне нормальным.

Николай уже с удивлением слушал Ридана.

– Разве следует считать ненормальным, что природа нас кормит? – спросил он.

– Видите ли, пока мы не вышли из младенческого возраста, это нормально, конечно. Но человечество уже начало выходить из этой несколько затянувшейся стадии развития. Да и пора, нам ведь уже около миллиона лет! Первым несомненным признаком и фактором наступающего перелома я считаю наш социализм. Да, Николай Арсентьевич, мы первые начали становиться на собственные ноги, у нас, у первых стали прорезываться зубки! А это и значит, что человечество начало выходить из младенческой стадии. Вот тут-то, – уж как хотите, но молочко матери нас не очень устраивает, хотя мы продолжаем им питаться… Однако… бросим метафоры. Перейдем к фактам. Вы задумывались когда-нибудь о том, во что обходится современному человечеству добывание этой самой «природной», «материнской» пищи? Давайте, посмотрим!

И тут Ридан развернул перед Николаем картину, которая его поразила. Он сыпал цифрами, перечислял обыкновенные человеческие дела, приобретавшие вдруг новый, ошеломляющий смысл. Шестьдесят процентов населения Земли занимаются непосредственно сельским хозяйством. Они производят титаническую работу: приблизительно, с одной шестой части всей суши ежегодно сдирают, как кожуру с апельсина, верхний слой почвы, толщиной около двадцати сантиметров и переворачивают его вверх тормашками. Потом прочесывают всю эту территорию в 25 миллионов квадратных километров – и неоднократно! – боронами, культиваторами, сеялками, удобряют, подкармливают, опыляют и орошают ядами, чтобы спасти урожай от сорняков, болезней и вредителей. Все это делается с помощью машин. Технология такова, что каждая операция должна быть произведена в кратчайший срок, поэтому машин нужно сразу много. Каждая из них работает всего несколько дней в году, остальное время они лежат мертвым грузом. Нигде так невыгодно не используются машины, как в сельском хозяйстве…

Урожай собран. Миллиарды тонн пищевого сырья, произведённого природой на полях, плантациях, просто в лесах, должны теперь переселиться в другие места, порой весьма отдаленные. И вот зерно, корнеплоды, всяческие плоды или другие части растений – стебли, листья, цветы, корни – грузятся в автомашины, вагоны, трюмы кораблей, даже в кабины самолетов и текут по грунтовым, шоссейным, железным, водным артериям континентов и между континентами, – к местам переработки – к мельницам и заводам, превращающим это сырье в муку, хлеб, крупу, макароны, сахар, масло, крахмал, спирт, чай, кофе, маслины, и многое, многое другое. К ним присоединяются продукты животноводства и охотничьего промысла. Живой скот и птица, мясо в разных холодильниках, рефрижераторах, молоко, масло, сыры, яйца, дичь… Рыболовные флоты рыщут по морям и океанам и – тоже гонят по этим артериям свою продукцию в виде рыбы – замороженной, соленой, копченой, сушеной, вяленой, икры, рыбьего жира, продуктов китобойного, тюленьего, дельфиньего промыслов, крабов, устриц… Промысловики везут из лесов «дикие» продукты – всевозможные орехи, ягоды, грибы…

Но это – лишь основное ядро «пищевой» деятельности людей. Ведь ее сопровождают машины – всюду, начиная с обработки земли и кончая взвешиванием готового продукта в магазине. Тракторы, сельскохозяйственные орудия, грузовики, вагоны, суда, бесконечное количество машин, действующих в мукомольной, макаронной, крупяной, кондитерской, консервной, колбасной, рыбообрабатывающей, сахарной, крахмало-паточной, спиртовой, пивной, винной, соляной и прочих отраслях промышленности… Все эти машины нужно сделать. Для них добывается руда, плавится металл, строятся заводы, делаются станки, инструменты. А чтобы они работали, добывается топливо – уголь, нефть, торф, производится бензин, строятся электростанции, и для них тоже создаются машины, машины, машины… А промышленность, снабжающая сельское хозяйство минеральными, химическими удобрениями! А производство тары, ведь это – миллионы мешков для зерна, муки, сахара, соли, удобрений, бочек для рыбы, вина и пива, солений и маринадов, ящиков для фруктов, макарон, яиц, битой птицы, бакалеи; несметные количества стеклянной посуды – бутылок, банок, и т. д., металлических банок для консервов, молочных бидонов, коробок для чая, кофе, конфет; бумаги, пакетов, шпагата, фольги, целлофана, гвоздей…

– Вот, Николай Арсентьевич, что значит добывать и производить пищу в нашу просвещенную эпоху! Вот что значит жить на иждивении матери-природы! К шестидесяти «сельскохозяйственным» процентам нужно, очевидно, прибавить еще не менее тридцати; итого – около девяноста процентов созидательной человеческой деятельности! Вдумайтесь, Николай Арсентьевич, что это означает. Что люди, в основном, продолжают жить, чтобы жить! Как первобытные! Почти как животные и растения – по закону вида… Не обидно ли? Сколько творческой энергии, талантов и гениев поглощает забота о пище! Какой скачок в прогрессе культуры совершило бы человечество, если бы эта система отпала хотя бы наполовину!

– Но пока что она не может отпасть. Другого способа добывания пищи мы еще не знаем. По-видимому, этот этап необходим именно для того, чтобы дойти до… таблеток, заменяющих пищу.

– Таблетки – чушь! Голая фантазия. Организм не может питаться готовыми веществами, он должен сам извлекать их из пищи. Иначе он начнет переваривать свои собственные внутренности… Нет… Я вижу, вы не представляете себе будущего… А ведь оно так очевидно! Скоро мы овладеем атомной энергией, вы это знаете. Без нее синтез белка, жиров и углеводов практически неосуществим, она заменит нам неверную солнечную энергию, ничтожные крохи которой – всего около двух процентов – мы сейчас с великим трудом улавливаем растениями. Она-то и произведет этот грандиозный переворот… Мы перестанем уродовать землю плугами, разводить животных. Откажемся от сельского хозяйства! Вместо него создадим пищевые заводы, – предельно автоматизированные предприятия, где пища будет производиться из тех самых материалов, из которых ее создают растения – из воздуха, воды, солей, причем не раз в год, летом, как сейчас, а непрерывно, ежеминутно, зиму и лето, независимо от погоды, от климата, широты и долготы… Синтетическая пища, Николай Арсентьевич! Не нужно бояться этого слова, хотя звучит оно сейчас для нас… не очень привлекательно… Конечно, она будет хороша, разнообразна, вкусна, – иной мы не станем ее делать – а главное то, что впервые в своей истории человек получит пищу, которая действительно нужна его организму. Ведь наша теперешняя «природная» пища содержит не только полезные, нужные нам вещества, но и немало вредных и просто лишних. Организм вынужден постоянно затрачивать какую-то энергию на борьбу с ними, болеет, портится, стареет. Синтетическая пища принципиально не может обладать этим недостатком, она будет содержать только то, что организму действительно необходимо, и, конечно, сделает человека более сильным, здоровым, долговечным… Видите, как это важно…

Обычно Ридан во время беседы ходил, жестикулировал; сейчас он был как-то по-особому сосредоточен, собран, скуп на движения.

– Но самое главное, конечно, – диалектический скачок, переход в новое качественное состояние, которым разрешится этот миллионолетний этап нашего младенчества, этап накопления знаний, – говорил он. – Скачок уже начался – в семнадцатом году. Что говорить, без социализма это все – химеры, праздные мечты… К сожалению, мы склонны ко всему привыкать. Теряем перспективу, забываем о своем месте в истории. А ведь мы, благодаря социализму, уже оторвались от прошлого, летим стремительно, набираем высоту! Дело идет к тому, что страна наша неудержимо превращается в государство сплошной интеллигенции, и это, несмотря на то, что сельское хозяйство и вся «пищевая» деятельность народа оставляют по существу ничтожное место для науки, культуры. То ли будет, когда мы завершим скачок и освободим, развяжем процентов тридцать-сорок человеческой созидательной энергии! Но еще многое нужно сделать… Много тайн природы раскрыть – и в живом организме, и вне его… Эта задача лежит на нас, Николай Арсентьевич, на нашей совести. Ведь мы, люди науки, принадлежим к числу тех немногих, кто освобожден от всяких «пищевых» забот и освобожден именно для этого… Не знаю, как вы, но я всегда ощущаю эту ответственность перед теми, кто кормит нас, и, признаться, редко бываю доволен собой. И уж, конечно, я чувствовал бы себя самым настоящим преступником, если бы всерьез занялся поисками «лучей смерти». Стремление обладать ими есть, по существу, признак слабости, ничтожества физического и морального. Победа принадлежит не тому, кто сеет смерть и разрушение, а тому, кто создает и утверждает жизнь. Не следует об этом забывать.

Ридан умолк, задумался; тишина, наступившая в кабинете сразу наполнилась приглушенными, легкими звуками рояля, едва доносившимися из гостиной. Простые арпеджио, преодолевая стены и плотно закрытые двери, тут чудесно преображались в неясный, многоголосый клич птичьих стай, одна за другой взлетающих все выше, выше…

На минуту оба слились в едином слухе, отдаваясь этим влекущим, покоряющим звукам, пока не растаяла серебристая мелодия где-то далеко в вышине.

Ридан вдруг резко обернулся, как бы чего-то испугавшись, и спросил:

– А вы не сердитесь на меня, Николай Арсентьевич?

– Что вы, почему?

– Кажется… я злоупотребляю нравоучениями в последнее время. Не всегда это бывает приятно… и нужно.

Немного слов, как всегда медленных, но точных и искренних, а теперь даже взволнованных, пришлось подыскать Николаю, чтобы убедить профессора в неосновательности его опасения. Наоборот, Николаю так нужны его уроки! Какая там обида, он чувствует только огромную благодарность, ведь это помогает ему совершенствоваться, выйти из состояния «полуинтеллигента», которое так верно определил в нем Ридан. Конечно, ему, Николаю, не подняться до уровня Ридана – поздно, да и… закваска не та… Но в каждой беседе Ридан умеет дать ему что-нибудь такое важное, что помогает подняться на ступеньку выше…

– И вот сейчас – тоже? – перебил профессор.

– Конечно!

– Интересно. Что же вы вынесли из этой беседы?

– Я всегда думал, что высокая принципиальность, это – свойство натуры, так сказать, дар природы, талант. Сейчас, когда вы показали мне на конкретном примере истоки одной из ваших принципиальных позиций, я понял, что это мое представление нужно перевернуть с головы на ноги… Наша марксистская принципиальность прежде всего средство достижения цели, инструмент успеха в любой творческой работе. Тактическая основа ее. И она доступна каждому, кто поймет это… И второе. Меня и раньше поражала широта ваших мыслей, размах… Теперь я вижу, что это… тоже «инструмент», и сильнейший. Всякое явление настоящего вы представляете себе в движении, в его развитии от прошлого, к мыслимому будущему. И потому правильно оцениваете его… Не знаю, можно ли этому научиться… нужны обширнейшие знания. Но это – метод… и, пожалуй, даже при любых знаниях о нем нельзя забывать.

Ридан был восхищен анализом Николая. Он совсем не стремился вложить в свои слова и мысли столь глубокий поучительный смысл. И едва ли кто-нибудь, кроме Николая, мог бы так ухватить этот смысл – это уж его специфическая и очень ценная способность. Правда, Ридан давно уже подметил ее, но сейчас он понял, что она развилась, окрепла. Тут тоже есть чему поучиться!

Встреча эта, так смутно начавшаяся для Николая, еще больше сблизила их. Конец ее был «деловым».

– А что касается наших лучей сна, – сказал Ридан, – то вы, конечно, правы: испытывать надо, и немедленно. Надеюсь, вы не упрекнете меня в непоследовательности: в необходимости испытания я никогда не сомневался… Но вот как испытывать – ума не приложу. Нужно – в полевых условиях, на значительном расстоянии и, конечно, на людях, причем на достаточно большом количестве людей. Словом, должна быть обстановка, близкая к настоящей военной. Но людей нам никто не даст, как бы я не уверял, что это не причинит им вреда. Экспериментировать на людях не полагается. Между тем, без такого испытания, – с участием представителей армии, конечно, – наши лучи не могут превратиться в средство обороны…

Николай слушал, видел, что Ридан по-настоящему растерялся, и едва сдерживал улыбку: вот ведь, как может заблуждаться мудрейший человек! Выход из положения был ему давно ясен: конечно, они не могут устроить такое испытание, да и не их это дело; пусть об этом позаботятся те, кто будет пользоваться оружием, которое они создали. Сейчас нужно только сообщить об этом кому следует.