Текст книги "Убить эмо"

Автор книги: Юля Лемеш

 
Автор выражает огромную благодарность Ане Амасовой и Ксюше Рысь за деятельную помощь в создании книги.
 
 
Чудные, с восхитительными шнурками, упоительно новые кеды. В которых ногам комфортно, вопреки опасениям. Предыдущие были сущим мучением.
Подошва ломает хрупкую корочку льда.
Я иду, наслаждаясь впечатлениями от просмотренного вчера фильма.
Я полностью открыта миру, и не хватает только одного штриха для полной идиллии.
Я начинаю мечтать о настоящей любви. Которую скоро встречу. Быть может, сегодня?
По телевизору психолог поведала, что наша жизнь на девяносто процентов состоит из эмоций. Это она правильно сказала.
Заметно подержанная серая «девятка» окатывает меня грязью из огромной стылой лужи. На черной поверхности обуви появляются отвратительные пятна.
 

– Куда прешь, убогая, – старухина тележка смачно завершает боевое крещение моей свежекупленной обуви.

– Карга старая! – в старухином стиле и с ее же интонациями ругаюсь я, понимая бессмысленность своей реплики.

 
С такими прожженными бабками ругаться, что рыбу в унитазе ловить. Вони много, а результата никакого.
Вода из лужи плюс старухина боевая колесница равно грязная обувь.
Эффект искусственного старения за минуту.
Эффект испорченного настроения за то же время.
По опыту зная, что не имеет смысла оттирать свежую грязь, которая напополам с солью, шлепаю дальше, ловя неодобрительные взгляды. Ничего, когда пятна высохнут, отчищу их щеткой. А пока буду замарашкой. Пускай косятся чистоплюи, случайно не обгаженные машинами.
На мне замечательные мышиного цвета бесформенные джинсы из плотной тяжелой ткани. В меру украшенные двумя продуманными прорехами, один задний карман, ранее выдранный, наживлен толстыми белыми нитками. На втором – вышитое кривоватое сердечко, естественно – разорванное пополам. Теперь мне кажется, что сердечко на заднице не лучший вариант. Как только доберусь домой, все снова переделаю. Да и с прорехами как‑то неудачно вышло. Штаны с проветриванием в непогоду здорово осложняют жизнь. Вельвет не только гораздо теплее, но и всегда выглядит поношенным. Буду переходить на вельвет. Там для каждой блошки своя беговая дорожка. Шутка.
Ремень кожаный, почти обычный, если не считать трех маленьких хромированных ангелов, у одного из которых отсутствует одно крыло. Я сама не знаю, куда оно подевалось. Но мне нравится обладание ангелом‑инвалидом.
Гардероб завершает облегающая трикотажная кофта с треугольным вырезом. Кофта полосатая, черно‑розово‑серая со смешливым медвежонком на рукаве. Медвежонок смешной, у него есть бантик, и он забавно схватился лапами за ушастую голову. На мульке с надписью BZY‑BZY какой‑то умный человек нарисовал девчонку, невероятно похожую на меня, с торчащими в разные стороны хвостиками. Ведь я так и не решилась изменить прическу на традиционно эмовскую. Особенно после того как заметила, что черные прямые волосы с длинной челкой входят в моду вопреки общепринятой ненависти к эмо.
Не хочу быть клоном.
Не хочу быть клоуном.
Не желаю быть папуасом, который выпендривается перед соплеменниками порчей шкуры. Не хочу смахивать на сборщика металлолома. Со временем моя кожа попортится и без степлера.
 
 
Но признаю, что типичная эмо – призыв не жить стереотипами.
Эмо настойчивы в стремлении нарушать установленные правила. Когда в культуре эмо появляются правила, они их настойчиво нарушают.
Если придерживаться фактов, в последнее время именно этим эмо и заняты.
Как вам вопросик «я живу в…, подскажите, что надо (!) носить тру‑эмо?». Перелом головного мозга с полной кристаллизацией извилин.
Ответ правильный – оригинальную черно‑розовую униформу. Бритовкой чик по челке – и все в шоке. А если еще фейс металлический – то воооще блин на фиг. Нормально, да?
Какая тварь тиражирует эмо‑стиль? Впору печатать глянцевый эмо‑журнал. И без него все эмо ушли в фото. Сидят в галереях и таращатся друг на дружку, будто больше делать нечего.
Теперь какие‑то умники призывают: «Будь собой, но непременно поройся в бабушкино‑дедовом гардеробе и пограбь старичков на предмет шмотья». Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Внучки‑налетчики хотят быть на тебя похожими. А тележку садоводческую прихватить не слабо? А что? Сплошная крутизна и оригинальность – шестнадцатилетняя крашеная старуха в окулярах ломится по автобусу, эмоционально оттаптывая всем ноги.
Чисто по‑эмовски!
Завтра главным эмо‑стилем станет бомж на привале. Или патологоанатом после вскрытия. Чтоб непременно носили белый халат, высокохудожественно украшенный засохшими фекалиями и запекшейся кровищей. И кость тазобедренную на шею.
Будь собой, но оглянись на модные тенденции этого сезона.
 
 
* * *
 
 
А я так и живу со своими рыжими волосами, иногда завязывая их в смешные хвостики.
Хотя, если кому интересно, в самом начале, когда я только узнала про эмо, тоже попыталась покраситься. Забыв предварительно посоветоваться с сообществом. Хотя, что с ними советоваться. Они тогда сами ничего не знали. А теперь если и знают, не скажут. Элита, блин.
История в стиле Хичкока, великого и ужасного.
Я тогда решила произвести акцию по смене цвета волос не просто так, а со значением. Что‑то типа посвящения в особый таинственный клан. Мне захотелось небольшого чуда. Для которого стоило пожертвовать мелкими неудобствами, навроде запрета постоянно подглядывать в зеркало на рождающееся перевоплощение. Типа, только что была я, а потом смотришься в зеркало – бац, а там абсолютно незнакомый человек. Желательно – самый что ни на есть настоящий шедевр в стиле тру‑эмо. Примерно так.
Все манипуляции, указанные в инструкции, были неукоснительно выполнены, а потом настал черед фена. Когда волосы были высушены, настала пора насладиться в полной мере произведенным эффектом. Ноги сами понесли меня к зеркалу. С закрытыми глазами, стукаясь обо все на свете и чертыхаясь, добрела на ощупь до зеркала и с замиранием сердца решила глянуть на себя красивую.
На меня таращилась скорбная полумертвая старуха.
Теперь я в курсе, как можно постареть на сто лет за час.
Рыжие! Не становитесь брюнетками! Брюнеток и без вас хватает, и они очень неплохо смотрятся. Думаю, не ошибусь, если то же самое скажу про блондинок.
Неудача не помешала мне поместить свою историю с преображением в интернете и приатачить фотку. Народ заценил «до» и «после». Тридцать два комментария. И только два сочувственных. Восемь состряпано какой‑то «Дочечкой», которая не иначе сидела в психушке, где добралась до Интернета. Такого бессмысленного мата мне читать не приходилось. Лечись, Дочечка, и не таких вылечивали.
Надеюсь, моя акция по смене масти спасла кого‑то от ошибки. А мне пришлось с помощью парикмахера возвращать природный цвет волос. Денег содрали немерено, а результат так себе, но на улицу выходить можно. Если шапку не снимать. Хорошо, что тогда зимние каникулы были, а то в классе народ со стульев попадал бы. Папа сказал: «Волосы не ноги, вырастут».
Люблю прикольные воспоминания. Они скрадывают мрачность тоскливых будней. Кто‑то сказал, что самый гениальный человек придумает способ консервировать воспоминания. Сегодняшнее утро не стоило закатывать в банку. Таких походов от дома до школы у меня миллион, и они словно отвратительные близнецы. Ничего увлекательного.
Поверх любимой кофты с медвежонком накинут самый банальный короткий черный пуховик, надежно защищающий меня от холода. Пуховик и кеды – это что‑то! Это караул. Хорошо что теперь зима не холоднее осени.
На холщовой сумке прицеплены значки. На одном написано: «Не хочу!» На другом солнце, у которого есть улыбающаяся рожица. Значок нехотения придется выбросить. Народ слишком часто интересуется, чего именно мне не хочется. Рядом приколоты значки советского производства. Сова, Карлсон, кораблик с цепочкой и якорем, мотоциклы разных моделей, октябрятский, где мордатенький юный Ленин внутри звездочки, и «Ударник коммунистического труда». За последним охотятся учителя. Они считают, что я не имею права его носить. Потому и ношу.
Мимо тащатся согбенные жизнью разнокалиберные дети. Придавленные неподъемными баулами на спинах. В которых затаились килограммовые учебники и наверняка хоть одна вытекшая ручка, которая успела измазать пастой старательно выполненные домашние задания. Дети искоса поглядывают на меня снизу вверх. Кто с любопытством, кто с завистью. Им кажется, что старшеклассникам позволено гораздо больше. Они мечтают вырасти, и вот тогда мир будет полон чудесных открытий, про которые пока приходится только шушукаться тайком.
Глупые маленькие мечтатели. Прекрасные своей наивностью. У некоторых девочек волосы заколоты крохотными заколками с розовыми сердечками. Которые прибавляют им смелости отважно пискнуть мне: «Здрасьте!» Вот оно – бремя славы, чтоб она провалилась.
Мне их нестерпимо жаль. Я им немного завидую. Но к жалости примешивается чувство радости – для меня окончание школы не за горами. «Школьные годы чудесные» – неужели автор этих сомнительных дифирамбов действительно верил в то, про что говорил? Что за невыносимо мрачная жизнь настала у него после окончания школы. Страшно подумать.
Быть эмо – значит быть собой. А для этого надо понимать, что ты собой представляешь. Кто может похвастаться этим пониманием в подростковом возрасте? Только не я.
Под деревом на асфальте умная крупная ворона долбит клювом упаковку из‑под клубничного йогурта. За неимением лучшего объекта, я начинаю размышлять о птице, не обремененной ежедневными обязанностями. Она‑то имеет право быть собой, и никто ее за это не упрекнет. Вот только если бы чуть‑чуть подкорректировать ее цветовую гамму. Представляете, стадо ворон, слегка окрашенных розовым? Думаю, воронам такое надругательство вряд ли придется по вкусу. Но кто их спрашивает? Меня же никто не удосужился спросить, чего я на самом деле хочу?
 
 
* * *
 
 
Вчера прочитала в интернете:
Сидела девочка на трубе и мечтала умереть, И тут БАБАХ кости, кишки, кровь кругом – Мечты сбываются – «Газпром»!
Срочно вдохновилась и накропала стих собственного сочинения:
 
 
Тощенький эмо рыбку ловил,
Тихо подкрался к нему крокодил,
Долго страдал крокодил‑старичок:
В жопе застрял эмо‑значок.
 
 
Если честно, идею сперла. У меня с рифмами как‑то не очень складывается, а переделать из чужого – это я запросто могу.
Так и подмывало сочинить что‑нибудь про «Дочечку».
Например: «Дочечка» в детстве милой была, жаль, что тогда она не померла.
 
 
* * *
 
 
Иногда мне нравятся мальчишки, похожие на гангстеров. Да здравствуют мафиози американо‑итальянского розлива! Почему у нас до сих пор не модно выглядеть как киношный гангстер? Если кто‑то смахивает на мафиози, говорят, что он похож на сутенера. Вовсе не похож. Знать бы еще, как выглядят эти самые сутенеры. Ну уж точно не как итальянские гангстеры в американских фильмах.
 
 
* * *
 
 
Привет. Как дела и все такое? Тоже хреново? Ав школе? Ха! И у меня то же самое. Сплошная никчемная тягомотина вперемешку с нотациями. Хотя, что еще ждать от подобного учреждения? Меня сто раз могли выкинуть оттуда. Честное слово. Ну, может, не сто, а три. Или четыре, точно не помню. Было бы неплохо стать вольной птицей типа вороны, но не выгоняют. Думают, что оказывают мне одолжение.
Если бы моя мама не работала за копейки в школьной библиотеке, скорбно изображая королеву в изгнании, а родная тетка не была директрисой, изображая царствующую королеву… Ладно. Что уж теперь поделать, раз они такие все сплошь коронованные. Не пресмыкаться же, на самом деле. Кроме того, я бываю необходима школе. Я умею делать классные стенгазеты. Не в том смысле, что для класса, а просто они всегда занимают первые места на каких‑то дебильных стенгазетных соревнованиях.
Я рисую, если кто еще не понял. Так что вместо уроков я часто сижу дома и стряпаю очередной шедевр для состязаний педагогической инквизиции. Пускай пыжатся друг перед другом. Мне не жалко.
А по ночам я рисую для себя. И пускай мои комиксы смахивают на японские мультики. Зато я могу сама придумывать всякие разные истории. У меня их целая куча.
Была.
А потом мама, пока меня не было, вскрыла обшивку дивана, и я ее застукала за просмотром того, что считала самой большой тайной. Рисунки – они как дневник. Дневник – личное! Если человек что‑то прячет, значит, ему так нужно и не фиг лезть рылом куда не просили.
А она вывалила альбомы на середину комнаты и рассматривала их, вибрируя от еле сдерживаемого негодования. Так ученый вытаращится в микроскоп, обнаружив там самую опасную саблезубую блоху в черном парике с розовой прядью. К слову сказать, для блохи такая встреча тоже не подарок, но кому интересно блошиное мнение?
Кстати, в рисунках ничего такого не было. Просто сюжеты. Всякие приключения, которых в реальной жизни хоть завались.
 

– Тебя надо показать психиатру, – липким, осуждающим голосом постановила мама.

– Скорее – отдать в художественную школу, – заспорил папа, который тоже пришел посмотреть, чем я так громко возмущаюсь.

– Ты находишь эти каракули забавными? Еще бы. Если человек остановился в развитии на уровне детсада, то чего от него можно ожидать? Если кто‑то это увидит, то над нами все станут смеяться. Полюбуйся, – она стала тыкать в папу комиксом про то, как меня бросил парень.

 
То есть не меня, а нарисованную девочку. По‑настоящему, все было не так. Он меня не бросил. Он просто сказал, что я его разочаровала и лучше нам больше не встречаться. Мы тогда почти час впустую перетирали взаимные обиды, накопившиеся за три месяца.
Расставанию предшествовала пора замудреного вранья. Сначала он стал реже со мной встречаться. Потом стал все время такой занятый. Короче, врал какую‑то фигню.
А я думала, что у нас настоящие чувства. Он и сам поначалу так говорил. Ласковый такой и придуривался прикольно. Мне казалось, что у нас много общего. Ведь он так убедительно прикидывался эмо. Даже отощал сверх меры. Ему кто‑то сказал, что все эмо – дистрофики. Он и рад стараться.
Только потом выяснилось, что он – просто хитрая лицемерная устрица. У которой только одно на уме. А я, дура, так переживала за его предыдущие неудачи с девушками. По его словам получалась, что он – просто ангел в кедах, а они – злые коварные твари.
А потом до него доперло, что со мной ловить нечего, и неуклюже свалил рассказывать новой жертве про меня, типа, какая я тварь.
Но про это я рисовать не буду. Как можно нарисовать такую сложную картинку, как одиночество вследствие отказа от секса?
Хотя в итоге получилось как в комиксе. Ему на этот раз повезло, и он нашел себе другую, посговор‑чивее. Она носит соску и красит обгрызенные ногти в черный цвет. Шастают по тусовкам разряженные под эмо. За ручки держатся. Она смотрит на него снизу вверх, зная, что так ее глаза смотрятся как у трехлетнего ребенка при взгляде на взрослых.
Надо будет при случае вернуть ему восемь значков, которые он мне подарил. Я не надеюсь, что он в ответ вернет очки, спертые мной у бабушки. Он их носит не снимая. Конечно, – настоящая роговая оправа на дороге не валяется. Не то что глупые доверчивые девочки, от которых можно запросто отказаться.
Первое предательство отучило меня доверять первому впечатлению. И второму тоже. Короче, я стала крайне недоверчивая. Как проверить, что на душе у человека? Некоторые врут так убедительно! «Оскаром» им за игру. По голове. Вот аферисты, примазаться хотят. Будто эмо медом намазаны.
 
 
* * *
 
 
Пока мама копалась в моих рисунках, чтоб найти «гадость», я думала на отвлеченные темы. У меня есть друг, Танго, он дружит с Сурикатом. Который раньше был панком, а потом попытался трансформироваться в эмо.
Такая фигня нездоровая из этой затеи получилась!
Сурикат все доводит до крайности. Представьте себе панкеристого эмо, который из собственных эмоций сделал культ, а из прически веер папуаса, недавленого слоном. Танго тогда признал, что Суриката надо было убить в детстве, чтоб не засирал всем мозги. Сурикат, который не оставил ни одной привычки из прежней жизни, пытаясь следовать останкам своих эмоций, превратился в целенаправленного хама. Видит, к примеру, муху на какашке и обрадовано орет: «Приятного аппетита, сука!» Почему, спрашивается, сука? Быть может, даже наоборот. Кроме того, мухе от его радости ни холодно ни жарко.
Или вот раз сама видела, Суриката облаяли в очереди. Мужик какой‑то. Он этому мужику не то на ногу наступил, или нечаянно в карман плюнул. За что был обозван по‑всякому. Раньше бы Сурикат не расстраивался. Его часто облаивали. И он в долгу не оставался. А теперь подумал, прочувствовал и вдруг как зарыдает! Нет, правда, натурально зарыдал. Мужик подумал немного и свалил от припадочного подальше. А тетки, что посострадательнее, дали Сурикату кто яблочко, кто конфетку‑карамельку. Он взял.
От Суриката даже знакомые панки шарахались, а это я вам скажу – невероятное достижение. Как учует, что на него внимания не обращают, такие концерты закатывает. Бросается, как кобра. Его сто раз в ментовку загребали. Такая активная личность. Однажды он затосковал в вагоне метро, ему места сидячего не досталось. А тут прямо перед ним бабульки древние громко обсуждали преимущества страховки. Знаете, что он сделал?
 
 
Он им спел.
 
 
Не торопись‑пись‑пись,
Приободрись‑дрись‑дрись,
Мы застрахуем‑…ем, –
…ем Вашу жизнь.
 

– Он махровый эгоист, – утверждал Танго. – Он просто чертов долбаный эгоист. Давай сагитируем его пойти в музыканты? Пускай там самовыражается, подонок.

 
Теперь Сурикат делает вид, что пишет стихи для песен. Типа «приободрись». А в перерывах задалбывает несчастных друзей их декламацией. И еще он постоянно женится на ком‑то. И еще – его систематически бьют. По‑честному – правильно делают. Потому что делать из эмоций культ – тупо. Ими надо просто жить.
Как и у всякого живого существа, у Суриката есть и положительные черты. Сурикат никогда вас не предаст. Нервы вымотает, но в трудную минуту окажется рядом. И тогда вы поймете, что такое по‑настоящему трудная минута. И убьете Суриката из сострадания.
 
 
* * *
 
 
Моя первая реальная встреча со смертью сопровождалась пронзительным щенячьим визгом и глянцевыми вывалившимися из лопнувшего пушистого пузика кишками. Которые попали на мои туфли. Это давно случилось, лет десять назад.
С той поры я очень осторожна на улице. Я смертельно боюсь попасть под машину и расплескаться кому‑то под ноги.
Когда водитель грузовика специально заехал на тротуар, чтоб задавить мою собаку, я долго не могла говорить. Голос сорвала или что другое приключилось – не знаю. Какие, на хрен, эмоции, если тело в ступоре, а в голове пустота? Даже слез не было.
Но когда меня бросил тот озабоченный хипушник, я была просто вне себя. Я совершенно не могла понять, почему некоторые не могут быть искренними с первой минуты знакомства. На кой фиг срать в душу? Сказал бы по‑честному: «Хочу потрахаться», – и все дела. Точнее, никаких общих дел. Думаю, среди мальчишек‑эмо таких перевертышей предостаточно. Только и слышу от подруг про разбитые сердца. Мы друг друга понимаем. Кто хоть один раз пережил такое, всегда поймет собрата по несчастью. А спустя некоторое время сообразит, что как раз все наоборот. Я хочу сказать, что иногда думаешь – трагедия века, а выясняется, что именно ее ты только что избежал. Любовь ушла, завяли помидоры, ботинки жмут, и нам не по пути. Примерно что‑то в этом роде. Причем во второй раз уже никто не страдает, а либо злится, либо пофигически шлепает дальше.
 
 
Знаете, что самое прикольное? Взрослые искренне уверены, что в нашем возрасте все трагедии надуманные и нечего убиваться после расставаний. А сами попадают в психушку, когда их горячо любимые супруги заявляют: «Я нашел другую, помоложе. Я не люблю тебя!» Большинство брошенных теток – псевдоэмо. Те, которые до конца дней не прощают. Но правильнее не киснуть и искать новую любовь. Неважно к кому или чему. Поиск лучше пустоты.
Главное, понять, что отчаяние – не единственная эмоция. Есть и покруче. Если кого‑то свалила затяжная депрессия или показалось, что жить незачем – смело ищите Суриката. Через минут пятнадцать хандру как рукой снимет. Главное, не убивайте его. Он еще пригодится.
 
 
* * *
 
 
Эта «Дочечка» просто не выходит у меня из головы. Блин, не Дочечка, а кислотная муза поэзии.
 
 
Сидит Дочечка на крыше, морщит очень длинный нос,
А кому какое дело, что у ней опять понос.
 
 
Словесный или унитазный. Я не понимаю какого рожна ей, этой Дочечке, надо?
 
 
* * *
 

– Я пошел ужинать, – папе надоело смотреть на мамины гримасы и мое несчастное лицо.

– Нет, ты останешься. Вечно ты увиливаешь от воспитания! Посмотри, она даже не соизволит реагировать на мои замечания.

 
Честно? Может, я не в состоянии больше минуты сосредоточенно выслушивать обидные слова. Вот мечтать могу сколько душе угодно.
Что за жизнь? То тебя поучают, то не любят, то бросают, то воспитывают, то кому‑то потрахаться приспичило. И вообще, может, у меня проблемы с концентрацией. Я пока не хочу секса. Но про это я рисовать не собираюсь.
По привычке усевшись на пол рядом с окном, я снизу вверх наблюдала за родителями. Мама скорчила рожу, которая означала «фу, какая мерзость». Потом рожа трансформировалась в привычное «нельзя». Как она обожает это слово!
Вот ведь незадача. Если бы папин сперматозоид не прицепился к маминой яйцеклетке, то меня бы не было. Если бы эта историческая встреча случилась в другой день, то была бы не я. Быть не собой мне показалось до обидного глупо. Наверное, я вполне могла бы родиться мальчиком, или долговязой, как отец, или толстой, как мама. Хотя папа был тощим и высоким всегда, чего не скажешь в отношении мамы. Судя по фотографиям, она не всегда весила как все наше семейство вместе взятое.
Танго как‑то сказал, что, когда ему хреново, он начинает жрать все, что можно переварить. Наверное, маме хреново хронически. Она, типа, хроническая хреновина. Муж отличный, двое детей, из которых один явно любимый, работа непыльная, есть от чего поплохеть, бедняжке.
Листы бумаги, соскользнув с дивана, с шумом падают на пол. Сверху – история про Суриката, который однажды прикидывался геем. Та еще история. Вот Сурикат переодевается, красится и напяливает парик, вот он спешит в гей‑клуб, вот выясняется, что пришел он не туда. Точнее, туда, но во время ремонта. Вот маляры гонятся за ним с валиками для краски.
Про то, как мы с Танго оттирали Суриката уайт‑спиритом, рисунков нет. Особенно запомнилось, как этот идиот возжелал перекурить и чуть не сотворил акт самосожжения. Кстати, когда я поставила на плиту чайник, то от соприкосновения огня и воздуха, пропитанного парами растворителя, возникла такая ядовитая вонь, что мы чуть не переблевались. Но про это я рисовать тоже не стала.
Рисунки были почти детские по содержанию.
Папа это сразу просек. Он пытался быть объективным.
 

– А, по‑моему, очень даже ничего. Только почему у них всех головы больше чем надо? И глаза такие непомерные?

 
Вот уж враки. У Суриката голова маленькая.
 

– Ты на прически погляди, – все больше заводилась мама, собирая альбомы. – Какие тут глаза. Одни циклопы одноглазые. Фу, гадость какая.

 
Признаюсь, я немного оскорбилась. Вовсе не гадость! Не Боттичелли, конечно. Но почему обязательно всем сразу стать классиками живописи? Для начинающего вполне покатит. Кроме того, у меня есть собственный стиль. Своя манера рисовать. Я над ней столько работала, а тут обзываются всякие дилетанты.
 

– Если бы я знала, к чему приведет твое увлечение рисованием, то обломала бы руки.

– А кто хвалился перед подругами, что дочка жить не мешает? Что сидит себе тихо в уголочке и каракули малюет?

– Ты как смеешь в таком тоне с матерью разговаривать?

 
В детстве у меня много чего было, особенно альбомов и цветных карандашей. Их мне дарили по любому поводу и без повода. Лишь бы под ногами не путалась и не мешала жить своими постоянными «почему?».
Рисунки мама спалила. Поздней зимней ночью.
 
 
Опасалась, как бы я кому‑нибудь не показала.
Срочно накинув на плечи свое кошмарное стеганое пальто, больше похожее на халат бедного узбека, мама мелкими перебежками потрусила на помойку. Не желая пропустить акт вандализма, я направилась следом, посмотреть, что будет дальше.
Маме приходилось рвать альбомы на листы и мять их. А то они никак не хотели гореть.
 

– Какой урод изготовляет такие поганые спички, – тихо причитала мама над полупустым коробком. – У тебя зажигалки нет?

– Не курю, – я подошла поближе разглядеть, как исчезает результат моего труда.

 
Костер разгорелся классный. Вокруг него в воздухе летали черные невесомые клочья бумаги. Под светом луны они напоминали стаю нервных летучих мышей. Тонкий слой снега сразу из белого превратился в грязный. Помойка воняла, как и положено помойке. Когда пламя вспыхнуло, я увидела пробегающую мимо маленькую заблудившуюся мышь. Она прыгала словно воробей, а когда замерла на месте, обернула вокруг круглого тельца свой тонкий лысый хвостик. Не у кого было спросить, почему она так поступает. Не то себя согревает, не то хвост боится обморозить. Я протянула руку и потрогала животину.
 

– Прекрати! – немедленно закричала мама. – Кусит! Гепатита тебе только не хватало.

 
Мышь про гепатит ничего не знала. Она прохладными ножками проковыляла мне на руку и там принялась трястись.
Чтоб увернуться от маминого нападения, пришлось сделать пробежку вокруг помойки и отпустить мыша в мусор. Пускай покушает.
 

– Я думаю, не имеет смысла спрашивать разрешения забрать животное домой? – с надеждой поинтересовалась я.

– Ты меня в гроб вгонишь, – взбеленилась озябшая мама.

– Там еще пара крыс имеется, – из вредности чего не соврешь, – здоровенные такие, с усами.

 
Мне захотелось что‑нибудь поджечь для поднятия боевого духа. Например, город, планету, вселенную. А потом захотелось сунуть в огонь руку. Пусть она станет такой же искалеченной, как мои рисунки.
Нарисованные лица искажались под жадным пламенем, их глаза смотрели на меня с испугом и укоризной. Они умирали. Молча. А я стояла рядом и просто смотрела. Молча. Все что можно было сказать, было уже сказано раньше. А потом я развернулась и пошла домой. Ощущая, как на плечи навалилась огромная, как гора, тяжесть. Которая давила меня к земле, и мне показалось, что я снова могу перестать разговаривать. Догадка требовала проверки, и я громко сообщила миру, куда ему следует пойти.
 
 
Потом выяснилось, что мама чуть не подожгла помойку. Полдома посмотреть сбежалось. Кто с чем. Особо агрессивные – с охотничьими ружьями. А вы думали – с ведрами воды? Соседи увидели огонь и подумали, что снова кто‑то машины палить начал. Орали всей толпой на затравленно озирающуюся маму. Жаль, я не видела. Меня бы это зрелище несколько утешило.
А мама на меня потом всех собак повесила. Мол, из‑за тебя такой шум поднялся, теперь соседям на глаза показаться стыдно.
Я‑то тут при чем?
 
 
* * *
 
 
Если кто не догадался, я – эмо уже полтора года, хотя, если быть точной, – я такой родилась.
Мама поначалу дико радовалась. Наряжала меня как принцессу. Которой запрещалось играть на улице, чтоб не испачкаться. Сюсюкалась, носочки белые, туфли лаковые, локоны завивала, покупала такие пышные платья с кружавчиками. «Какой обаятельный открытый ребенок!»
А потом ребенок чуть не свихнулся, когда машина сбила любимую собаку. Щенка. Его Чарликом звали. Такой черный, лохматый, ноги короткие, а на глазах челка. Ей‑богу! Такая была обалденная челка, что глаз почти не видно.
Я долго ходила к нему на могилу с цветочками. Странное дело, мои друзья ходили со мной тоже. И все считали это несчастье страшным невосполнимым горем. И никому из родителей это не казалось странным.
Иногда мне кажется, что весь мир ополчился против меня.
Иногда это оказывается не так.
Но чаще он все‑таки – против.
Потом много чего случилось. Но главное, о чем стоит упомянуть, я заметила, что родители постоянно прикидываются. У них тогда отношения разладились. А они посчитали нужным скрытничать. Лицемерили до посинения. При мне скрипят зубами друг на друга, правда, по‑тихому. А на людях – как самые примерные супруги. Потом примирились. Теперь и не узнать, из‑за чего они тогда разосрались. Но на меня эти игры сильно повлияли. Тогда я впервые поняла, что тихий обман хуже громкой ссоры. Плохо, когда изображают чувства, которых нет.
А потом я узнала от Танго про эмо‑культуру. И сразу поняла – мое.
Некоторые считают, что быть эмо – значит быть узнаваемой. Когда‑то жил такой классный философ Диоген. Если бы он жил как все, то кто бы догадался, что этот обычный дядька не просто так погулять вышел. А так народ говорил: «Вот идет Диоген, который живет в бочке». А чтоб отпали последние сомнения в его неординарности, он повсюду таскался с горящим фонарем, искал человека. Причем в зеркало смотреться не считал нужным – и так был уверен, что с ним‑то все в порядке. Он тоже был эмо. Как иначе?
Быть может, нам взять с него пример? Зажечь фитилек в керосиновых лампах и отправиться на поиски настоящего человека? А в зеркало мы смотреться все‑таки будем. Мы пока ни в чем не уверены. Кроме своих эмоций.
Потом мама решила, что у меня не все в порядке с мозгами, потому что я могла расплакаться от всякой мелкой несправедливости. Как‑то даже разревелась, когда какой‑то пьяный малолетний дебил обругал меня матом. Мат до сих пор на меня плохо действует. Или музыку какую услышу и реву. Или в кино так переживаю, что потом уснуть не могу.
У меня бабушка была тоже плаксивая, но это от старости. И ничего я на нее не похожа – она радоваться почти разучилась. Когда мне было мало лет, я ее страшно жалела.
 

– Бабушка старая, покажи зубы, – просила я ее по сто раз на дню.

 
И она беспрекословно разевала мягкий рот и показывала единственный зуб. Передний. Желтый. Длинный как монумент мамонтовому бивню. Потом я узнала, что она мне прабабушка, но от этого жалеть стала еще больше. Потом мне стало жаль себя, потому что я тоже когда‑то стану страшным бородавчатым однозубом. А потом принялась жалеть свои зубы. И зря, кстати. Они отблагодарили меня страшной болью. С которой, по‑моему, ничего не сравнится. Вот вырасту, повыдергаю их все на фиг. Буду носить самую лучшую вставную челюсть. Хотя от такой перспективы кому хочешь поплохеет.
Думаете, это эмо ни к чему? Бабушки там всякие и зубы. Черта с два. Я уверена, что у каждой из вас самые яркие впечатления младенчества связаны именно с бабушками. Каждой эмо – классную бабушку! Которая хоть и ворчит, но всегда пожалеет.
Именно бабушка подарила мне коробку разноцветного бисера, которым я расшила свои первые кеды. Только мы не учли, что бисер советского изготовления при встрече с дождем линяет как сволочь.
Мама к бабушке относилась как к неизбежной нагрузке. Примерно так относятся некоторые к дворовым паршивым собакам в будке. Кормят, поят и стараются пореже вспоминать об их существовании, ожидая освобождения бревенчатой жилплощади. А по телефону кудахчут приятельницам о своей офигенной заботливости.
Мне кажется, если ее захватит гестапо, то она и под пытками примется изображать примерную гражданку. Я пробовала с ней поговорить начистоту. И что вы думаете? Ее больше всего волнует внешняя сторона вопроса. Выгляди как все, молчи почаще, не показывай виду, если тебе плохо, слушайся старших. То есть не отличайся от мамочки, но не смей быть лучше. А главное‑не порть маме налаженную жизнь. Ане то…
Иногда мне кажется, что причинение боли – главная задача моих близких.
 
 
* * *
 
 
Сурикат вчера тоже ознакомился с перлами Дочечки. Я думала, раз он панк, ему понравится. Да ни фига подобного!
Тогда я ему дала прочитать мои стихи про Дочечку. Он же поэт, как ни крути!
 

– Клево, особенно про значок, – поэт снизошел до похвалы.