Текст книги "Дети богов"

Автор книги: Юлия Зонис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Что при этом чувствовал сам мистер Иамен, сказать не могу. На поверхности он был совершенно спокоен. Он, впрочем, на поверхности спокоен всегда.

Да, в качестве последнего комментария: больше всего мне запомнился жалобный шепот Нили. Преодолев отвращение, он все же подобрался ко мне и прошептал на ухо:

– Слушай, только не делай с ним этого, а? Он-то все равно пидор опущенный, но ты…

В ответ я зачерпнул вина щедрой горстью и выплеснул прямо в бородатую харю своему телохранителю. Тот отскочил, как ошпаренный, и принялся судорожно обтираться рукавом. Почему-то мне было очень весело. Весело и легко – примерно как вчера, когда мы носились по крышам, минус страх падения. Мне казалось – у меня за спиной наконец-то выросли крылья.

Говорят, юная и неопытная дочка венецианского сенатора поцеловала однажды привезенного ей из сказочной Мавритании удава. Или, может, питона. Чем уж так ее очаровала змея, понятия не имею. Говорят, от девичьего поцелуя удав превратился в стройного чернокожего воина по имени Отелло. Говорят также, что девушка ни разу не пожалела о своем необдуманном поступке. Чем кончилась эта история, вы знаете и без меня.

Пока Нили отплевывался, а я пытался примириться со своим новым статусом безнадежно влюбленного, Иамен деловито закатал рукава и снова полез в бассейн.

– Что вы делаете? – уныло спросил я. – Решили утопиться от пылкой страсти?

– Научитесь мыслить шире, Ингве, и многое вам откроется. К примеру, пока Мастер Нили купал меня в любовном зелье, мне открылось кое-что интересное. Смотрите.

Я без особой охоты встал и уставился на дно бассейна. Там поблескивало что-то вроде бутылочной пробки. Приглядевшись, я понял, что кругляш вделан в каменную чашу.

– Нили, у тебя фонарик с собой?

Телохранитель приблизился ко мне с опаской и протянул фонарь. Я направил луч в фонтан. На кругляше имелась печать – змея, пожирающая свой хвост.

– Уроборос? – задумчиво произнес Иамен. – Не самый очевидный символ Возрождения.

– Никакой это не символ возрождения, а карликово клеймо, – пробурчал бывший гвардеец. – Так отродия Мотсогнира помечают свои туннели. Червяк, от голода гложущий свой хвост. Как оно поганым карлам и пристало.

– Да вы, Мастер Нили, расист, – протянул некромант.

– Заткнулся бы ты…

– Эй, кончайте базар, – вмешался я. – Смотрите.

В кольцо змеиного тела заключена была маленькая поперечная черточка. Получался то ли рептильный глаз с вертикальным зрачком, то ли…

– Заешь меня Фенрир, князь! Это же меч. Неужто тот самый?..

– А вот это мы сейчас и проверим.

Я с силой надавил на печать, и кругляш – а, точнее, кнопка, – ушла вниз. Раздался скрежет. Бассейн вместе со всем своим содержимым медленно поехал в пол и куда-то в сторону, а на месте его обнаружилось круглое отверстие люка. Вниз вели уже знакомые железные скобы, слишком маленькие для человеческой – или свартальвовской – руки. Я посветил фонарем. Этот колодец, в отличие от монастырского, был очень глубок. Луч фонарика не достигал дна. Я вытащил из кармана пригоршню монет и швырнул вниз. Зазвенело нескоро.

– Что ж, по крайней мере, дно у него есть – и то хорошо.

Некромант кашлянул. Я обернулся.

– Ингве, вы просили предупредить вас в следующий раз, когда вы соберетесь в гости к анальному отверстию Фенрира. Мне кажется, это как раз тот случай.

– Волков бояться… – начал я, но вовремя заткнулся.

И разозлился.

– Вы, Иамен, можете с нами не идти.

– Спасибо за разрешение. Идти с вами или нет, это я уж как-нибудь сам разберусь. Просто будьте осторожны.

– Благодарю за заботу.

Смотреть ему в лицо я не мог: поэтому взял в зубы фонарик и с немалым облегчением начал спускаться в холодное чрево туннеля.

Пока мы пробирались по цверговой штольне с низким и плохо обработанным потолком, я размышлял: в какой момент Иамен перестал быть нашим пленником и стал спутником? Все мои размышления вели к неутешительному выводу, что пленником он никогда и не был. В самом деле, руки я ему освободил почти сразу. По всему, хотел бы он сбежать – сбежал бы. Мог бы еще и мертвого змея поднять и на нас натравить. Выходит… Но что выходит, я так и не успел придумать, поскольку коридор закончился еще одной шахтой, ведущей вертикально вверх.

– Вот и пришли, – непривычно тихо сказал Нили.

Несмотря на его любовь к подземелью, в карликовом ходу моему телохранителю было не по себе. И мне было не по себе. Непривычные углы, странные пропорции – геометрия этих туннелей настолько отличалась от нашей или человеческой, что прогулка по ним вела к полной дезориентации. И еще казалось, что у тебя за спиной сидит что-то маленькое, тяжелое, мохнатое, и смрадно дышит тебе через плечо. Недаром говорят, что карлы вывелись из червей, пиршествующих на костях Имира. Кем бы не обзывал нас Иамен: хоть расистами, хоть коллаборационистами – а прогрызенный червяками ход и есть прогрызенный червяками ход. Я с радостью выпрямился – в самом коридоре нам порой приходилось чуть ли не четвереньках ползти – и стал карабкаться вверх. Железные скобы были скользкими, кое-где их и вовсе не хватало, и тогда приходилось виснуть на руках или тянуться, опираясь о камни. В душе я не раз и не два вежливо попросил Вотана, чтобы крышка колодца не оказалась заперта или прижата чем-нибудь неподъемным. И чтобы наверху была ночь.

Как попросил, так и сбылось. Крышка в этом колодце оказалась из старого щелястого дерева, легкого, как пробка. Я легко откинул ее. В глаза мне ударил острый свет звезд. Судя по положению созвездий, дело шло к полуночи. Я высунулся из колодца, подтянулся, опираясь о заросшую мхом каменную кладку, и спрыгнул в сухую траву. В лицо мне пахнуло прохладным ветром. Ветер нес в себе запах далеких ледников, и сладость луговых трав, уже подвявших, но еще подставляющих каждое утро головки неяркому солнцу. Пахнуло и озерной сыростью, и тучной чернотой землей, и сосновой хвоей.

– Альпы, – сказал я.

И вылезший за мной Нили распрямился, вдохнул воздух полной грудью и, раскинув руки, блаженно выдохнул:

– Альпы.

После душного карликового хода хотелось кататься по траве и визжать, как щенку. Я бы и покатился, если бы не было со мной Нили и некроманта. Телохранитель-то еще ладно, то ли он видал, а вот Иамен, кажется, и так считал меня чем-то вроде полудурка. Так что я просто шел вниз по пологому склону, запрокинув в небо лицо, шел к небольшому озеру, шумевшему зарослями рогоза. И все же на ходу подпрыгнул пару раз, словно веселящийся жеребенок. Давешнее ощущение крыльев за спиной усиливалось. Как ни странно, я не думал об Иамене: мне хотелось подняться ввысь и лететь над этим озером, над горами, чтобы мое отражение плыло внизу. А лучше бы – моя тень. Я, кажется, совсем одурел, но больше всего мне хотелось увидеть голубой водный зрак, жмурящийся под лучами солнца. Если бы не ночь кругом…

– Не увлекайтесь, Ингве, – прозвучал негромкий голос сзади. – Это только побочное действие снадобья.

И я рухнул с небес на землю, разроняв по пути все свои белые лебяжьи перья. Никакого голубого зрака не привиделось. Черной была вода. Черной, с белыми поплавками звезд…

– Не знаю, о чем вы думаете, но еще два шага – и вы провалитесь в болото.

И вправду, у берега было топко. Из вязкой почвы с лужицами воды у меня под ногами поднимались копья тростника, серые, как посеченный дождями частокол.

– Значит, все-таки альпийское озеро, – сказал я, присаживаясь на корточки и задумчиво поплескивая пальцами в холодной воде. – Странно. Мне казалось, лорд Драупнир прочесал все озера в этих краях.

– Ваш отец?

Я кивнул. Только такой безумец, как мой дед, мог наречь сына в честь им же откованного священного оружия. И вышел сынок: прям как копье, туп, как незакаленный наконечник. Э, да что говорить…

Иамен присел на корточки рядом со мной. Я отодвинулся. Еще не хватало тереться с ним плечами. Некромант тоже опустил руку в болотную муть и нахмурился.

– Странное какое-то озеро.

– Почему странное?

Он повозился в тине и вытащил длинную белесую нить какой-то водоросли.

– Рогоз тут необычный. С какими-то неправильными метелками. И эта серебрянка… это донная трава.

– Ну и что? Вынесло волной на берег.

Иамен, не слушая меня, поднял голову и всмотрелся в небо.

– Ингве, вам не кажется, что ручка Ковша перевернута?

– Что?

– Дайте мне ваши сигареты.

– С каких это пор вы курите?

– Я не курю. Дайте.

Я полез в карман, вытащил сигареты и кинул ему… левой рукой.

– С каких это пор вы заделались левшой, Ингве?

– К чему вы ведете?

В панике я уставился на небо. Ручка Ковша – Тачки – смотрела влево.

– Так мы что, не в Альпах?

– В Альпах-то в Альпах… С какой стороны у вас сердце?

Я, как дурак, полез щупать собственную грудь. Сердце билось справа. Я вскочил, дико оглядываясь.

– Иамен, что происходит?

Некромант тяжело поднялся с колен. Таким я его еще не видел. Даже когда Нили пытал его гвоздями, даже когда он рассказывал о своей матери… Похожее выражение у него на лице появилось лишь однажды – когда он мне показывал журнальную фотографию с выставки. Фотографию с портретом его отца.

– Иамен, не молчите.

– Ингве, только давайте без паники. Мы не в настоящих Альпах. Мы в их отражении. И нам надо отсюда очень срочно выбираться, потому что подобные отражения – часть эрликова домена. Я не могу долго здесь находиться, потому что… потому что то, что вы вскоре увидите вместо меня, вам не понравится.

Проклятые цверги! Я оглянулся на Нили, который беззаботно пыхтел в камышах, как бегемот, достигший наконец-то желанной речной прохлады.

– Вы можете нас отсюда вытащить?

– Могу. Только, когда заклинание распадется, мы с вами окажемся на дне озера. Я понятия не имею, какая здесь глубина. Полагаю, ваш телохранитель тоже не умеет плавать?

Я покачал головой. Иамен в задумчивости потер подбородок.

– Одного из вас я сумею вытащить. Двоих… не уверен.

Я закрыл глаза и набрал полную грудь воздуха. И сказал сквозь зубы:

– Иамен, я вам соврал. Я умею плавать. Просто я не решался лезть с вами в воду на том пляже. Мне очень не понравился ваш рассказ.

Я заглянул в светлые глаза некроманта. Поверил? Не поверил? Он с минуту смотрел на меня изучающе, потом ответил:

– Ничего страшного. Если, конечно, вы не врете мне сейчас.

Помолчав, добавил:

– Найдите мне плоскую гальку.

Плоскую гальку найти было не так-то легко – это вам не морской бережок. Вдобавок, небо закрыли тучи, и даже мое ночное зрение помогало слабо. Тем не менее, после четверти часа рытья в вязком, как гудрон, иле галька нашлась. Иамен отмыл ее в озерной водичке, а потом вытащил катану и острием принялся выцарапывать на камни какие-то знаки. После чего порезал палец и добавил к знакам каплю собственной крови. Затем прошел дальше по берегу, там, где камышовые заросли обрывались, и расстилалась чистая водная гладь.

– Позовите Нили.

Я позвал. Нили вывалился из рогоза, как преследуемый борзыми кабан.

– Станьте рядом со мной.

– Что тут происходит? – вопросил мой телохранитель.

– Ничего. Просто иди сюда. Стань рядом с Иаменом.

– Зачем? – подозрительно спросил Нили.

– Затем, что я так приказываю.

Усмешку некроманта я проигнорировал. Тот встал, чуть отведя назад руку с галькой. Такую позу принимают мальчишки, пускающие блинчики по воде.

– Когда я кину камень, вы, Нили, и Ингве – наберите побольше воздуха. На третьем прыжке начнется. Готовы?

– Что начнется? К чему готовы? Что вы тут с этим труповодом затеяли?

– Заткнись и делай, как он сказал.

Нили обиженно замолчал. Иамен напружинил руку, дернул кистью и без замаха швырнул камень. Галька поскакала по озеру. Раз. Два. Три.

Меня оглушило ревом, легкие и грудь сжало как в тисках, на глаза надавило, в ушах раздался колокольный звон. Я отчаянно оттолкнулся от мягкого дна и поплыл наверх, поплыл, осознавая, что не выплыву. Вокруг было так черно, что вскоре я потерялся: где поверхность, где дно, куда я плыву? Легкие разрывало. Я сжал зубы, и все же в рот мне залилась вода, выталкивая последние пузырьки воздуха. Я сделал безнадежный рывок, захлебнулся и провалился в черноту, где не было ни низа, ни верха, лишь быстрый-быстрый стук моего сердца.

Тук. Тук.

– Он дышит!

Я попробовал открыть глаза, но прежде, чем успел что-нибудь рассмотреть, из меня хлынула вода. Кто-то помог мне перевернуться на бок. Задыхаясь и кашляя, я боролся со спазмами, а вода все лилась и лилась в жидкую грязь, в которую упиралось мое лицо. Наконец поток иссяк, только в груди нестерпимо жгло. Я сплюнул последние капли и перевернулся на спину. В лицо мне уставился ковш Большой Медведицы. Ручка у ковша была, как и положено, справа.

– Мастер Ингве!

– Коханый!

– Идиот.

Последняя реплика окончательно привела меня в чувство. Надо мной склонились три бледных лица. Одно из них было бледным всегда, потому что у навок по жизни кожа выбелена водой. На фоне чернющей и мокрой насквозь бороды белизна щек Нили выглядела особенно пугающе. Иамен был просто бледен и, по традиции, мокр с головы до ног. Впрочем, вода лилась со всей троицы.

Увидев, что я очнулся и смотрю осмысленно, Ганна упала мне на грудь и запричитала по-украински. Впрочем, причитания быстро сменились гневными воплями, и, провизжав:

– Ты йолоп! Дурэнь! Як ты злякав мэнэ! Я вжэ гадала, що ты помэр! – Ганна отвесила мне две звонких пощечины.

Я рефлекторно перехватил ее руку, занесенную для третьего удара.

– Отпустите девушку, – сказал Иамен. – Она вам жизнь спасла.

И, тише, добавил:

– А могла бы и не спасать.

Ганна вздрогнула и отвела глаза. Но что-то в них такое промелькнуть успело, отчего я понял: не сразу, ох не сразу навочка моя кинулась меня, утопающего, вытаскивать. Были бы мы сейчас с ней на дне, в темной прохладной мгле, вдвоем навсегда.

Ганна поднялась с земли и, отступив на шаг, сказала тихо:

– Я и не думала.

Иамен усмехнулся обычной своей суховатой усмешкой:

– Думали, милая, думали. И поделом бы ему было.

Ганна встрепенулась, и я подумал: все, некроманту несдобровать. Выцарапает моя коханая ему сейчас ясные очыньки. Иамен, кажется, тоже так решил, потому что быстро попятился. Но тут не успевшая начаться свара прервалась странными звуками. Мы оглянулись. Нили стоял на коленях, по пояс в прибрежной траве, и рыдал во весь голос. Сжатые кулаки его упирались в болотистый грунт, плечи тряслись, по щекам катились слезы.

– Ты чего? – обалдело спросил я.

Попробовал встать, поскользнулся и снова плюхнулся на задницу. Нили, ни слова не говоря, грузно поднялся, смахнул влагу с лица и, сгорбившись, пошел в темноту вверх по склону.

– Что с ним?

Иамен пожал плечами.

– А как вы думаете? Смысл его жизни, его долг, его гири … по-вашему, кажется, храдвар, честь – ваша безопасность. А вы такие штучки откалываете. Вы, Ингве, ему практически в глаза плюнули. Показали, что считаете бесполезным грузом. Он, между прочим, когда вы с Ганной еще не вынырнули, в озеро прыгнул – пришлось мне его два раза вытаскивать.

На душе у меня сделалось нехорошо, но, чтобы скрыть смущение, я нагло ухмыльнулся:

– Подумаешь, какая фифа. Мало ли что я от него терпел.

Ганна зашипела, как обваренная кипятком кошка, и сиганула в озеро – только круги по воде пошли. И остался я один на один с Иаменом. Он снова посмотрел на меня свои странным взглядом, то ли сочувствующим, то ли оценивающим. После долгого молчания некромант наконец сказал:

– Вам, Ингве, совсем не интересно, что вы притащили со дна? Вы так вцепились в эту железяку, что Нили пришлось разжимать вам пальцы, я не смог.

– Я притащил?..

Я оглянулся. На мокрой траве у меня под правой рукой лежал меч. Длинный прямой клинок с тонкой насечкой по лезвию. Удобная, без лишних украшений рукоять, уравновешенная маленькой стальной головой дракона. Моя добыча ничем не напоминала сто раз описанный дедом меч-гигант с золотой рукоятью. Я взглянул на свою правую ладонь. Потом на левую. Не считая озерной грязи, никаких пятен на них не было. Подтащив клинок поближе, я присмотрелся. И длинно, смачно выругался. Иамен удивленно заломил бровь.

– Разве это не то, что вы искали? Насколько я понимаю, этот меч вышел из кузни свартальвского кузнеца?

Взгляд, которым я наградил некроманта, был полон чистой и искренней злобы.

– Этот меч вышел из кузни Хродгара Черного, и зовут его Наглинг. И мне он нужен, как собаке пятая нога, жирафу коньки и вам, Иамен – встреча с вашим батюшкой.

Это бы разгром впечатляющих масштабов. Казалось бы – чего я дергаюсь, Наглинг тоже не Гарм из ноздри вычихал. Описать мои чувства можно разве что с помощью метафоры. Представьте охотника, который преследует чудного зверя: куницу там, или песца. И вот охотник двое суток гоняется за свои песцом с двустволкой наперевес, только для того, чтобы, поразив добычу метким выстрелом, обнаружить, что все это время он преследовал драную кошку.

Вид у меня был до того унылый, что бедняга Нили забыл о своих обидах и еще и меня утешал:

– Ну что вы так близко все к сердцу берете, Мастер Ингве? Потом, Наглинг – меч славный. Ингвульф обрадуется. Беовульф-то был то ли внучатым племянником его папаши, то ли еще кем-то вроде. То есть родственник. Смертных наследников Вульфингов не осталось, так мы можем с чистой совестью меч Ингвульфу отдать. Или, лучше еще, самому Хродгару, а то он на прошлом Совете что-то был хмурый.

– Вот ты и отдавай.

Нили передернулся. Я поспешно добавил:

– Извини. Я что-то нынче совсем не в себе.

– Да я понимаю.

Иамен внимательно изучал клинок. Пробежал пальцами по лезвию, проверил центр тяжести, заточку. Погладил драконью голову на рукояти. Сделал несколько пробных выпадов. Красиво работал, сволочь, красиво – сразу видно мастера. Нили смотрел, смотрел да и брякнул:

– А, может, некроманту нашему отдадим?

– Берите, – вяло согласился я.

Иамен отложил клинок и серьезно на меня посмотрел:

– Такими клинками, Ингве, не разбрасываются. Потом, я вполне доволен своим мечом.

Я вздохнул. Нили нахмурился. Свартальв, добровольно отдающий выкованный соплеменником меч – дело неслыханное. А некромант отмахнулся от подарка, будто его пробкой от бутылки с сидром одарили.

– Что это за меч, – проворчал честный вояка, – у которого даже имени нет?

– А и не надо имени, – спокойно ответил Иамен. – Основная беда ваших клинков – эти имена. Получившее имя оружия начинает слишком много о себе думать.

Нили фыркнул. Я тоже вяло улыбнулся. Свежее слово в оружейной технике. Бедные «катюши», «пантеры» и «томагавки», интересно, что они подумывают в тишине тесных складов и братских могил? Мой телохранитель, кажется, неправильно истолковал мою улыбку – возможно, он решил, что это новая гримаса горя. Нили сплюнул в сердцах и хлопнул меня по плечу так, что все косточки загудели:

– Да не переживайте вы так, Мастер. Не сегодня, так завтра мы Тирфинг отыщем.

Вот тут уж я взбеленился и заорал:

– Да пошел ты на! Вместе с Тирфингом! Пусть его волчина позорный ищет, если ему так приспичило. А я с этим делом – все, завязал!

Нили поглядел на меня с опаской.

– Куда же мы теперь?

– Как куда? В Москву, потом в этот, как его там… Нижневартовск, что ли? Нефтяные пески копать. А зимой домой отправимся. Прав Ингвульф – нечего мне, как гопнику малолетнему, по горам и канавам скакать. Надо заниматься делом, потому что дело…

Тут я опять сник. Потому что дело меня совсем, ну совсем не привлекало. Никак. Нили все это понимал и только вздохнул тяжко. А я запустил пальцы в волосы и закрыл глаза. Не знаю, может, то был эффект от выдыхающегося любовного зелья. Или не поэтому меня так ломало, а оттого что казалось – наконец-то, хоть пальцем, хоть мизинчиком прикоснулся я к чуду. Смешно, правда? Мало ли чудес в Семи Мирах, мало ли чудного в чертогах Нидавеллира или в светлом Асгарде? Не поверите – мало.

Из приступа черного отчаяния вывел меня голос Иамена:

– Не печальтесь, Ингве. Гадатель из меня плохой, но тут и без карт видно – чудесное вас не минует.

Он что, мысли мои читал? Я поднял глаза. Некромант стоял чуть выше по склону. Сереющее предрассветное небо четко обрисовало его неширокие плечи и высовывающуюся из-за правого плеча рукоятку катаны. Где-то там, за его спиной, просыпалось солнце. От озера вверх по холму полз туман. Туман поднимался все выше, и в этот туман он и ушел, кивнув на прощание Нили. Ушел легкой походкой человека, который знает, что все предстоящие беды ему по плечу. Таким я его и запомнил. Надолго. Но не навсегда.

Глава 5. Подземелье

Осень промелькнула незаметно, не считая маленького казуса, приключившегося с новым человеком Касьянова. Слишком уж нахально он прикарманивал наши прибыли с нижневартовских разработок. Крал отчаянно, как будто последние дни мира настали, и небо изготовилось рухнуть на землю. Для него оно, впрочем, и рухнуло. Ингвульф в бухгалтерии смыслил еще меньше меня, зато отлично умел устраивать аккуратные инциденты с минимальным количеством жертв и максимальным, как говорят наши англо-саксонские свойственники, импактом.

И вот я дома. Дом, дом, милый дом, поет сердце. Поет? Как бы не так. Открою вам страшную тайну – я не любил подземелья. Тесно мне было и в грановитых палатах, и в малахитовых, и в лазуритовых, не влекли меня ни сапфиры, ни алмазы, ни эльфийский берилл, ни таинственными свойствами обладавший камень кошачий глаз. Единственное, что мне нравилось в детстве: это когда, подпив светлого октябрьского эля, дед заводил повесть о былых временах, о подвигах и славе. В основном, конечно, о подвигах и славе нашего оружия, потому что размахивающие им без смысла и толка смертные и даже асы были, по дедовской версии, так – инструментами. Главное – откованные свартальфар копья, щиты и мечи. Но даже и этих рассказов мне хватало, чтобы, стянув из кузни какую-нибудь едва обработанную болванку, носиться по подземным переходам во главе шумной ватаги. Кем я себя только не воображал! Больше всего, конечно, меня чаровали подвиги Зигфрида – лишь потом я узнал, каким бедняга-германец был недотыкомкой. Иногда прикидывался я и бешеным берсерком Арнгримом, или каким-нибудь из его непутевых сыновей. А то и наоборот, истребившим их шведским героем Хьялмаром. Тогда Ингвульфу волей-неволей приходилось изображать моего побратима Орвар-Одда, а Ингри, за неимением девчонок в нашей компании, становился прекрасной Ингеборг. Как красиво я умирал на страшном острове Самсо – маленьком островке посреди подземного озера Хиддальмирр! Какую песнь я пел, обложенный трупами врагов! Как плакала бедная Ингеборг-Ингри, как падала она замертво, сраженная известием о моей гибели! Эх, да что вспоминать…

Сейчас деду было не до рассказов. Выставив на покрывало седую бороду, он вытянулся на каменном своем ложе и медленно моргал тяжелыми веками. Моргал так редко, что казался готовым памятником самому себе на крышке саркофага. Рядом за бесконечной пряжей сидела моя мать. За годы, прошедшие с тех пор, как мы виделись в последний раз, мать неожиданно постарела и стала еще более тонкой и легкой. Дунь – унесет, закружит под теряющимся во мраке сводом. В первый же день после возвращения я предложил перевести деда в одну из частных американских клиник. Предложение, в общем, не такое уж глупое – если все чародейство свартальфар не в силах поднять его на ноги, почему бы не попробовать человеческую магию, которую обитатели Митгарта именуют медициной? Мать только улыбнулась и покачала головой, уронив на пряжу свои черные косы. В косах я с ужасом заметил проблеск седины. «Как же так, ведь мы не стареем!» – хотелось мне закричать во весь голос, но вместо этого я лишь подошел к ней и, склонив голову, поцеловал прохладную руку. Эта рука, такая хрупкая, часто спасала меня от тяжкого отцовского кулака. Потом, конечно, уже я защищал мать – если Драупнир хотя бы голос на нее повышал, ему об этом быстро приходилось пожалеть. Однако мы растем до обидного медленно. Сколько часов провел я в темной кладовке, скрипя зубами от горя и злобы: не потому, что боялся темноты или обещанных мне каменных гулей с червями Мотсогнира, а потому, что знал – там, в светлых палатах, отец отыгрывается на матери за минутное унижение. Как-то я заявил ей: «Когда я вырасту, я убью отца и женюсь на тебе». И честно собирался так поступить. И даже осуществил первую часть обещанного – только мать совсем не обрадовалась. Нет, она ничего мне не сказала. Инфвальт вообще славилась молчаливостью, что среди наших женщин большая редкость. Но за молчанием этим крылась такая твердость, что куда там Зигфриду, куда там Беовульфу и Хродгару со всей их дружиной. И не надо, не надо, пожалуйста, никаких рассказов о том, как я подглядывал за ней, юной еще тогда, купающейся в озере, и детскими своими пальчиками так и теребил ширинку! Не подглядывал. Не было. Не теребил. Я любил мать, подобно всем этим, рыцарским и легендарным, готовым жизнь положить за перчаточный пальчик своих прекрасных дам. Живущим даже не любовью, не воспоминанием о любви, но левым каким-то о ней представлением. А Инфвальт хотела всего-то навсего нормального сына. Природа взяла свое на моих братьях. Все они выросли честными свартальвами и давно, переженившись, разбрелись по соседним и не таким уж соседним кланам. Таков обычай: наследник у Царя-под-Горой должен быть только один. Деду просто не повезло.

На третий день после моего возвращения мать собрала рукоделье и вышла из комнаты, оставив меня наедине со стариком. Тот опустил веки, веля подойти поближе. Я подчинился. Старик поднял узловатый, годами кузнечной работы выдубленный палец, и указал на стоящий рядом с ложем табурет. Я присел. Облизав сухие губы, Дьюрин тихо сказал:

– Готовься, Ингве. К тебе переходит Нидавель-Нирр.

– Да что ты, дед…

Он поднял пергаментную ладонь, приказывая мне молчать.

– Ты унаследуешь наш древний венец в страшные дни, мальчик. Зараза поразила наш дом…

Я насторожился. Какая еще зараза? Свартальфар не подвержены болезням смертных, а то всем бы нам уже загнуться от рака легких и силикоза.

– Смерть и распад, – продолжал дед.

Я решил, что старик бредит, и поднес ему кубок с водой – однако Дьюрин отвел мою руку.

– Мне трудно говорить, а сказать надобно многое. Когда мир был еще молод… Когда жизнь не утекала между пальцами, а плескалась, как вино в кубке, наполненном до краев, и кровь моя была горяча… Я совершил неслыханное. Непревзойденное. Ни один из наших кузнецов…

Тут он замолчал надолго – настолько, что мне надоело ждать, и я решил взбодрить беседу.

– Да, дед, твое мастерство славилось издавна.

– Ты спешишь, – печально сказал дед. – Все вы, молодые, спешите. Спешил и я…

Вдруг он бросил на меня тревожный взгляд, и пальцы его сжали покрывало.

– Ты хочешь моей смерти. Тебе не терпится примерить мой венец, я вижу!

– Да живи еще тысячу лет, на кой мне сдался твой венец?! Век бы его не видать.

Терпение мое быстро подходило к концу. Я с усилием напомнил себе, что передо мной умирающий старик, мой дед, и его последние слова надо выслушать во что бы то ни стало.

– Вы все хотите моей смерти, все, – продолжал между тем бушевать Дьюрин, горячечно посверкивая глазками. – Мать твоя подливает мне в питье ядовитое зелье.

Я прикрыл глаза, медленно сосчитал до двенадцати и снова открыл. Как я жалел, что рядом не было некроманта! Вот у него бы точно хватило терпения выслушать все дедовы бредни и отделить крупицу истины от бессмысленного бормотания. Вдруг старик подскочил на кровати и дико уставился на меня:

– Меч! Нашел ли ты меч!

– Дед, лежи, Имира ради.

– Ты должен найти меч.

Наглинг я, кстати, так и таскал с собой. После слов Иамена я по-другому взглянул на древнее оружие и решил, что нечего разбрасываться пусть и чужим, а добром. Сейчас меч лежал у порога комнаты. Входить к деду с оружием – это было как-то уж слишком, но в Нидавеллире меня так любили, что любое средство защиты могло оказаться не лишним. Убедившись, что свернуть дедовскую мыль к более практичным вещам мне не удастся, я встал, вытащил клинок из ножен и протянул старику. Я ожидал, что Дьюрин в своей горячке вцепится в Наглинг, как во вновь обретенного блудного сына. Старик мимоходом ощупал клинок и с неожиданной силой отшвырнул в сторону. Меч обиженно зазвенел по камням.

– Меч… – прохрипел он.

– Да какой меч, дед? О чем ты говоришь?

Неожиданно глаза старика прояснились. Игнорируя все мои попытки уложить его обратно в постель, он сел прямо и ровно и глухо сказал:

– Более шестнадцати веков назад по счету смертных я подчинил себе древнего демона и вложил его сущность в откованный мной клинок. Я назвал меч Тирфингом – Разрывателем, ибо нет ничего, что не поддалось бы власти клинка, в Митгарте, в Свартальфхейме, в Хель или в иных мирах. Мой Тирфинг разрубает с равной легкостью железо, камень, человеческую душу и душу бессмертного…

– Постой, дед. Какой демон? Демонов не существует, это и малые дети знают.

Старик перевел на меня замутненные временем зрачки, и на секунду мне почудилось, что это совсем не дед мой глядит: с лица Дьюрина смотрели насмешливые глаза некроманта.

«Нифлингов не существует…» Неужели я вечно буду наступать на одно и то же кайло, причем любимой мозолью?

– …душу бессмертного, – продолжал Дьюрин, как ни в чем не бывало, – и ту пуповину, что связывает все сущее в семи мирах, ствол ясеня Игдрассиль. Срок его на исходе… Мир постарел, холодеет солнце, время жизни сменяется временем смерти и обновления. Грядет Рагнарек. Воет ведьма в Железном Лесу, наступает зима Фимбул, спешат боги на последнюю битву. Волк Фенрир пожирает солнце, рвет землю в клочья мировой змей Ермунгард. Корабль Нагльфар отплывает из Хель, на борту его празднует освобождение Локи Убийца Богов. С ним Утгарт-Локи и брат его Хрюмр и все етуны. Битва кипит, рушатся стены Асгарда…

Я утомленно вздохнул. Выслушивать «Старшую Эдду», да еще и в скверном шамкающем пересказе, мне было совершенно не в тему.

– Дед, ты говорил о демоне.

– Я говорил о мече. Найди меч. Передай его Бальдру сыну Вотана, чтобы могучим ударом перерубил он ствол мирового древа…

– Дед, Бальдр погиб еще до твоего рождения. Ты предлагаешь мне воспользоваться услугами некроманта? Тогда тебе подфартило: у меня как раз найдется знакомый. Берет недорого, специалист широкого профиля, по выходным работает с двадцатипроцентной скидкой…

Короче, меня понесло. С таким темпераментом, как утверждает Ингри, в древности меня бы непременно прикрутили к скале кишками собственного сына. Какое счастье, что наследником я не успел обзавестись. И, если верить деду, уже не успею.

Пока я изгалялся, как мог, старик продолжал пересказывать творение Снорри Стурлусона – которое, я был твердо уверен, имеет к реальности не большее отношение, чем теория Большого Взрыва. Наконец в глотке Дьюрина, видимо, пересохло, и он упал на постель.