Текст книги "Счастья хватит на всех"
Автор книги: Юлия Волкодав
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
* * *
Цветы Сашка покупать не стала, поняла, что с балкона никак их не передаст. А если быть до конца честной, она бы их не купила, даже если бы сидела в партере. Цветы обязывают подниматься на сцену. Вместо того чтобы наслаждаться выступлением любимого артиста, придётся всё время сидеть как на иголках, ожидая подходящего момента. Зато Сашка купила себе новую рубашку, в которой и планировала пойти на концерт. И потом, когда начнётся учёба, пригодится. Старую можно было надевать только под пиджак – рукава протёрлись на локтях. Дома, в Мытищах, Сашкин шкаф не закрывался от набитых на полки вещей, но носить она могла всего несколько маек и пару кофт. Всё остальное было либо не её размера, либо совершенно диких расцветок. Мама никогда не ходила с ней по магазинам, всегда покупала одежду сама. Сначала привозила из турецких вояжей, потом выбирала на рынке, где у неё осталось множество знакомых. Единственный раз она угадала и с цветом, и с размером, когда принесла эту рубашку. Что привлекло маму в серо-стальной, классического покроя, почти мужской вещи, так и осталось для Сашки тайной, но факт в том, что почти такая же была у Всеволода Алексеевича. Нет, наверняка не такая, гораздо дороже, лучше, у неё не протирались рукава на локтях. Но Сашке хотелось верить, что такая же, и из рубашки она не вылезала.
Теперь же вот купила замену. Тоже строгий фасон, отложной воротник, сошла бы за мужскую, если бы не выточка для груди. Белая, чтобы и на учёбу носить. Тётя Маруся помогла наутюжить. Как только стало известно, что Сашка поступила в институт и получит комнату в общежитии, тётка резко подобрела, даже перестала считать куски в холодильнике.
– Врач – хорошая профессия, денежная, – приговаривала она, колдуя с утюгом. – Молодец, дочка. Ты ко мне забегай, забегай после учёбы. Чайку попьём, поговорим. Одной-то в Москве несладко.
Сашка только улыбалась мечтательно, прихлёбывая горячий чай. В Москве она точно не одна. Наверное, ни в одном городе мира ей не могло быть так уютно, как здесь. Осталось как-нибудь пережить два летних месяца в Мытищах.
– Так на чей концерт ты собралась?
– Туманова. – Сашка на радостях даже бдительность потеряла, решила, что теперь, когда она поступила, можно не таиться.
– На чей? Он что, ещё жив?
Сашка аж подавилась.
– Кто?! Всеволод Алексеевич? Конечно, жив! Афиши по всей Москве висят!
– Ой, ну да, прости, я его всё время со вторым путаю, высоким таким, тёмненьким. Тоже про партию раньше пел.
– И Рубинский жив вообще-то, – пробормотала Сашка, поняв, о ком идёт речь. – По стране сейчас гастролирует, со сценой прощается.
– Так и что ты нашла в этом Туманове? Что, сходить больше не на кого? В твоём возрасте по дискотекам надо скакать. Под этих, как их? «Белок»?
– «Стрелок». Я другую музыку люблю, тёть Марусь. Чтобы с вокалом нормальным!
– Да какой вокал! Туманов давно уже козлетоном поёт, дыхалка ни к чёрту. Вот в моей молодости у него голосище был! Я помню, как он в Колонном зале пел, без микрофона. Люстры дрожали! А сейчас что? Слушать же невозможно. И песни все на два аккорда, тьфу! На вот рубашку, готова.
Сашка чуть не выхватила наутюженную рубашку и побыстрее ушла на свой балкон. Сама виновата, нечего рот открывать. И не будешь же доказывать тёте Марусе, что глупо сравнивать Туманова, да просто любого вокалиста с ним же самим двадцать лет назад. Естественное старение голоса никто не отменял. А Сашке было не так уж важно, берёт он верхнее «ля» или нет, хорошим музыкальным слухом она похвастаться не могла. Ей важно было просто слышать его голос. Знакомые интонации, привычный тембр, от которого по коже бегут мурашки, а в душе что-то переворачивается, и делается тепло-тепло. Вот что самое главное.
К «России» она шла, как иные идут к храму, замирая от предвкушения, рассматривая прохожих, вглядываясь в лица. Ей казалось, что все, вся Москва, как минимум, должны готовиться к торжественному событию, разделять её трепет. Но на деле оказалось иначе. Моросил дождик, и возле концертного зала никто не задерживался, люди старались как можно скорее оказаться внутри. Многие пришли на концерт сразу после работы и, предъявив билет контролёру, тут же разбредались, кто в буфет, кто в туалетную комнату. Концерт был даже не юбилейным, просто рядовое выступление артиста в городе, где сотни площадок, и на каждой кто-нибудь то поёт, то пляшет. Но для Сашки всё происходило в первый раз, а потому казалось особенным и удивительным.
Подумать только – две с половиной тысячи человек пришли послушать Всеволода Алексеевича! Две с половиной тысячи таких же, как она! У Сашки, уже привыкшей быть белой вороной среди поклонников «Белок», «Стрелок» и прочих поп-идолов, это просто в голове не укладывалось. Но чем больше она смотрела по сторонам, тем больше понимала, что среди собравшихся в фойе, спешащих из буфета в зал со стаканчиком кофе в руках, дожёвывающих на ходу бутерброд, шумно рассаживающихся по местам людей таких, как она, нет. Прежде всего, по возрасту – Сашка тщетно пыталась найти своих ровесников. Пару раз замечала в толпе молодые лица, но потом неизменно оказывалось, что девушка или даже молодой человек всего лишь сопровождают бабушку, которая, судя по трясущейся голове и шаркающей походке, одна на концерт сходить уже не может. В основном же зал наполняли сорока-пятидесятилетние, и ни у кого в глазах Сашка не находила отражение того, что так хотела увидеть. Никто не пришёл сюда из-за Всеволода Алексеевича. Все пришли просто на концерт.
Рядом с Сашкой уселась пожилая семейная пара. Женщина тут же приложила к глазам миниатюрный бинокль, хотя рассматривать пока ещё было нечего – сцену закрывал занавес. Минутой позже Сашка поняла, что она рассматривает зал.
– А свободных мест-то многовато, – обратилась женщина к мужу. – Я же говорила, не соберёт он «Россию». Вот если бы юбилей был, то да. А просто сольный концерт – кому это надо?
– Не просто сольный, ты же смотрела афишу, – поправил мужчина. – Русским языком написано «Туманов и его друзья». Девушка, вы не знаете, а Примадонна будет?
Сашка вздрогнула, поняв, что обращаются к ней. Откуда ей знать? Она вообще приписку про «друзей» на афише не заметила.
– Вряд ли. – Сашка нервно одёрнула рукава рубашки. – Они с Примадонной не дружат.
– Жаль. – Дядька искренне расстроился. – Вот что за манера не указывать всех участников концерта? Ну хоть Киркоров-то должен быть!
От этого имени Сашку начинало трясти ещё со времён первой встречи в Мытищах. Сразу вспомнилась напирающая со всех сторон толпа и голос Туманова над ней, спокойный, уверенный.
– Рубинский точно будет, – сообщила она любопытному соседу, надеясь, что он, наконец, замолчит.
– Ну… Этого я сто раз видел! Он у нас на заводе выступал недавно бесплатно!
– А вы что, увиденных артистов коллекционируете?
Прозвучало резче, чем хотелось бы. Вечная её проблема, всё общение Сашки с чужими строится на крайностях – она либо молчит, боясь слово вставить, либо, поборов смущение, сразу скатывается в хамство. Зато дядька отстал, повернулся к жене, принялся что-то выяснять у неё, Сашка уже не слушала. Какая разница, кто ещё выступит на концерте? Чем меньше «друзей», тем лучше – больше времени достанется Всеволоду Алексеевичу.
Как он там сейчас, интересно? Что делает? Нервничает, наверное. Ходит взад-вперёд за кулисами, посматривает в зал, много ли свободных мест осталось. Для него это важно. А может быть, распевается? Или он ещё в своей гримуборной, облачается в костюм? Завязывает бабочку, поправляет пиджак, смотрит на отражение в зеркале, улыбается ему, чтобы настроиться. Вот бы хоть раз, хоть на секунду попасть туда, в волшебное закулисье! Увидеть всё, что предшествует появлению артиста на сцене!
Пока Сашка мечтала, дали третий звонок, а ещё через несколько минут занавес пополз в стороны, заиграла музыка, неожиданно громкая и неожиданно сочная. На площади в Мытищах звук рассеивался и был совсем другим. Ну а с наушниками её плеера даже сравнивать глупо. Здесь же казалось, что бессмертная «Встречай друзей, Москва», которой Всеволод Алексеевич всегда начинает концерты, звучит со всех сторон сразу. А потом к мелодии добавился голос, Туманов вышел, нет, выплыл на сцену. Ослепительная улыбка, горящие глаза, руки распахнуты в приветственном жесте, словно он хочет обнять весь зал. И Сашка забыла, в какой реальности она находится. Началась сказка.
Она почти лежала на балконных перилах. Не потому, что плохо видела, нет, даже без бинокля она могла прекрасно рассмотреть и выражение его лица, и цвет платочка в кармане пиджака, и даже блеск обручального кольца на пальце. Ей хотелось быть как можно ближе к артисту, чувствовать его энергетику, не пропустить ни одной секунды из тех двух часов, которые длился концерт.
Из зала Сашка выходила одной из последних, пропуская вперёд себя всех, кто торопился на метро или просто домой. Ей спешить было некуда, тётя Маруся давно забыла про объявленный комендантский час, да и время совсем детское, на улице светло как днём. Сашка постояла бы ещё в опустевшем зале, но хмурая билетёрша у дверей так посмотрела на неё, что пришлось выходить. Некоторая часть зрителей устремилась к служебной двери. Сашка догадалась, зачем – ловить уезжающих артистов. Скорее всего, даже не Туманова, а «друзей». Ну и Всеволода Алексеевича тоже, наверное, «для коллекции». Автограф взять, просто поглядеть на звезду без грима. Сашка с ними не пошла. Во-первых, точно знала, что не сможет сказать Всеволоду Алексеевичу ни слова, уж тем более попросить автограф. Эх, сюда бы бойкую Адельку, вот она бы смогла. Да что там, она бы не постеснялась ещё поставить Туманова в удобную позу для снимка и заставила улыбаться. Во-вторых, Сашке хотелось как можно скорее отделиться от толпы, чтобы не слышать волей-неволей обрывки разговоров. Потому что говорили исключительно о концерте, о том, сколько песен спел Туманов, как звучит его голос, сколько артистов пришло к нему в гости, оправдал ли концерт ожидания. Мнения были разные, но каждый находил что покритиковать. А Сашке очень хотелось сохранить то волшебное ощущение идеального праздника, которое осталось в душе.
Как жаль, что наши чувства нельзя зафиксировать. Нет, как на видеомагнитофоне, красной кнопки записи, нажав которую, можно сохранить концерт и смотреть снова и снова. И даже если в зале идёт съёмка и потом будет телевизионная трансляция – всё это уже не то. На записи не будет живого, настоящего Всеволода Алексеевича. Его обаяния, его тепла. И того замирания сердца от звука его голоса уже не будет. Сашка видела, что кто-то из зрителей щёлкал фотоаппаратом, в зале то и дело мелькали вспышки. Она ещё запоздало подумала, что надо было взять у Адельки её фотоаппарат. Но что можно сфотографировать с балкона? И фотографии тоже не заменят живую встречу.
В метро вместе со всеми она не нырнула, пошла пешком. Дождик давно закончился, даже тучи разошлись, и в просвет между ними нет-нет да и выглядывало солнце. В воздухе пахло клубникой. Или клубничной жвачкой? Странный какой запах. А может, это духи вон той женщины в красном платье и смешной шляпке с лентой, только что обогнавшей Сашку? И вообще, если учесть, что она шла вдоль дороги, воздух должен был пахнуть выхлопными газами. Но для Сашки он пах именно клубникой. Москва казалась самым тёплым и гостеприимным городом на земле. Городом, где живёт Всеволод Алексеевич. Где он даёт концерты. Где исполняются мечты.
На следующий день Сашка вернулась в Мытищи. Победительницей, уже почти студенткой Первого меда, с кучей впечатлений, наконец-то собственных, а не Аделькиных, пересказанных о столице. Какие-то, те, что касались вчерашнего концерта, она хотела бы оставить себе. Но остальными – об институте, об экзаменах, о тёте Марусе, о городе – почему бы не поделиться? Но делиться оказалось не с кем. Войдя в квартиру, она нос к носу столкнулась с матерью, подводившей губы перед зеркалом в прихожей. Сюрприза, конечно, бы не получилось, она несколько раз звонила домой от тёти Маруси. Но одно дело по телефону, а другое – личная встреча! Всё-таки событие: дочь в институт поступила! На бюджет! По такому поводу можно и шампанское открыть, и соседей позвать. И торт купить, Сашка жутко соскучилась по сладкому – тётя Маруся мучилась диабетом, и у неё дома чай пили только с бутербродами.
Но ни возгласа «А вот и наша студентка!», ни чего-то в этом роде не последовало. Мать хмуро на неё взглянула, остановила взгляд на новой рубашке, хмыкнула:
– Явилась, москвичка. На плите суп стоит, куриный, ещё тёплый. Поешь, потом не забудь в холодильник убрать. Я на рынок. Вечером отец из рейса приедет, надо мяса нажарить. Кстати, почисти картошку, порежь и залей водой, на гарнир.
– Ты меня даже не поздравишь? – Сашка привалилась к косяку, кинула рюкзак на пол.
– С чем? С тем, что ты теперь пять лет станешь деньги из семьи тянуть? На жильё, на питание, на то, на сё. Шмотки вот себе уже, смотрю, прикупила!
– У меня стипендия будет.
– Да конечно! И на много тебе её хватит? Дня на три?
– И комнату мне в общежитии дали!
– Ну хоть что-то! Значит, за лето разбери своё барахло, всё ненужное выброси, нужное с собой заберёшь. А мы из твоей конуры спальню сделаем, не вечно же нам с отцом в зале ютиться. Будет нормальная гостиная, как в приличных домах.
Мама закрыла за собой дверь, ключ повернулся в замке. А Сашка осталась стоять в полутёмной прихожей. Ну, здравствуй, милый дом.
Часть 2
Нурай
На самом деле её, конечно, не Нюркой зовут. Нурай. Лунный свет, если на наш переводить. Но она всегда представлялась Нюркой и даже на Аню откликалась. Да и внешне вполне себе Аня: волосы русые, глаза голубые, хоть и с чуть-чуть восточным разрезом. У неё дедушка, по маминой линии, наполовину азербайджанцем был, он и дал ей имя Нурай, а остальные родственники чаще Нюрой звали. В общем, она привыкла к обоим именам. Нурай Владимировна, нарочно не придумаешь. Тогда, до развала Союза, в Баку все дружно жили: азербайджанцы, русские, армяне. И смешанные семьи встречались. Это сейчас… А, ладно. Зато город потрясающий, особенно старая его часть. Мощённые камнем улочки, где за каждым поворотом или торгуют коврами, или пьют чай. Вы представляете, в Баку даже молодёжь вечерами пьёт чай! Не энергетики и пиво, как у нас. Красивый, интеллигентный город, он завоевал моё сердце с первой встречи. А Нюрка его не любила, хотя провела в нём всё детство. Впрочем, её нельзя осуждать, у туристов и местных жителей взгляд на одни и те же вещи совершенно разный. Одно дело, когда ты приезжаешь в новый город за впечатлениями, у тебя забронирован номер в гостинице, а в кошельке тугая пачка денег, которые ты собираешься спустить на местные развлечения. И совсем другое, когда ты заперт в городе как в капкане. Меняешь грязное постельное бельё и моешь полы в той самой гостинице и не можешь потратить пары лишних манат на свои желания. А Баку, скажу я вам, очень дорогой город.
Возможно, я ищу ей оправдания, хотя Нюрка в них не нуждается. Ни в оправданиях, ни в сочувствии, ни в жалости. Ни тогда, ни сейчас. Она всегда улыбается, всегда! Негатива для неё не существует! В этом она очень похожа на Всеволода Алексеевича в молодости. Он лет до пятидесяти был уверен, что судьба приготовила для него только приятные сюрпризы, и так оно и получалось: выигранные музыкальные конкурсы, тёплое место солиста Гостелерадио, гастроли по стране, стадионы, аншлаги, толпы поклонниц, носящих его на руках в переносном и даже прямом смысле, звания и правительственные награды, песни лучших советских композиторов, пластинки с миллионными тиражами. А если случалась какая-нибудь пакость, скажем, песню не пропускала цензура или в очередном городе его селили в неотапливаемую гостиницу посреди зимы, то он просто не обращал внимания на такие мелочи. Записывал новую песню, ложился спать под двумя одеялами. Вот только у Всеволода Алексеевича была искренняя убеждённость в собственной счастливой звезде. А Нюрка создала её сама. Это её маска, её способ выжить и не сойти с ума. Не уверена, что действенный.
* * *
В обеденный перерыв она всегда норовила улизнуть на улицу. Уж лучше съесть свой бутерброд на скамейке под большим деревом на заднем дворе гостиницы, чем сидеть вместе со всеми в комнате отдыха и обсуждать последние сплетни. У девчонок только и разговоров что о тряпках и свадьбах: тех, которые недавно были, и тех, которые сейчас планируются. Создавалось ощущение, что свадьба – самое главное событие в жизни любой местной девушки, будто вместе с ней заканчивается всё интересное. Никто не говорил о том, что следует после: о семье, о детях, об отношениях с мужчиной. Впрочем, замужних в их коллективе и не было. Эльмиру уже сосватали, и теперь обе семьи тщательно готовили торжество, которое должно было состояться аж следующей весной. А Гюнель только недавно исполнилось восемнадцать. Нюрке, в её двадцать три, давно пора было быть замужем, но именно её эта тема не только не интересовала, а ещё и раздражала. Сколько гостей приглашать, тысячу или полторы? Лучше полторы, конечно, чем больше, тем лучше. Во что одеть подружек невесты? Сейчас модно одевать всех в один цвет. Сколько горячих блюд подавать на стол? Пять или шесть? У Алиевых, говорят, было восемь. Восемь блюд, вы подумайте! А ещё говорят, на столе через каждые полметра лежало по запечённому барану! Настоящая свадьба!
У Нюрки голова начинала болеть от этих разговоров, одних и тех же изо дня в день. Хорошо хоть обеденный перерыв у них короткий, всего полчаса, не придётся долго торчать на улице.
Она доела свой бутерброд с сыром, стряхнула крошки на землю. Забежать бы в комнату отдыха, глотнуть чайку. А потом на третий этаж, администратор Захра сказала, из триста первого номера после двенадцати выезжают, а в два уже заселяются новые гости. Нужно быстро всё убрать. И не наделать ошибок, Захра обещала лично номер проверить. Злая она на Нюрку со вчерашнего дня. И угораздило же Нурай не закрыть дверь в номер, когда постель перестилала. Подумаешь, коленом наступила на уже застеленный матрас. А как иначе дотянуться до противоположного края, кровать-то двуспальная, широченная! Ну да, можно обойти. Подумаешь! А Захра сразу крик подняла, обещала премии лишить и «колготочные» урезать. В их гостинице горничным выдавали отдельные деньги на колготки, чтобы девушки каждый день приходили в новой паре! Отель пять звёзд – международный стандарт! Все, конечно, хитрили, носили одни и те же по два-три дня, а Нюрка так вообще стирать умудрялась. Ну не могла она выкинуть в мусорку совершенно новую, один раз надетую пару колготок! А сэкономленные деньги оставляла себе. Фактически, только их себе и оставляла. И Захра, кажется, догадывалась о её махинациях. Так что не стоит её злить, лучше убрать номер как можно тщательнее.
Да, решено, пара глотков чая, и она приступит к уборке! Нюрка шмыгнула назад, в гостиницу. Дядя Азад, охранник на чёрном входе, приветливо кивнул. Только заступил на смену. Нюрка ему улыбнулась, помахала рукой. Дядя Азад хороший, не то что Ильнур, молодой охранник. Тот всё время норовит поддеть Нюрку, по двадцать раз за день пропуск требует, как будто не знает её в лицо. И на свидание зовёт, чаю попить в дорогущем кафе «У Девичьей башни». Нужен он ей, вместе с его чаем. И даже вместе с самым вкусным вареньем из белой черешни, которое подают в этом кафе.
Она едва успела свернуть в коридор, ведущий к комнате для персонала, как раздался дикий вой. Нюрка не сразу
поняла, что надрывается пожарная сирена. Никогда она раньше не срабатывала! А в следующую минуту заметила дым, валивший как раз с той стороны, куда она направлялась. Навстречу ей уже бежали перепуганные девчонки.
– Горим! Горим! Вызывайте пожарных!
– Кто горит? Где горит? – Нюрка едва успела поймать за рукав Гюнель. – Что случилось?
– Подсобка наша горит! Проводку закоротило, от чайника, наверное! Ой, что будет-то! Пошли, скорее! Скажем, что нас там не было!
– Меня там и не было, – заметила Нюрка, однако поспешила вместе со всеми подальше от опасного места.
Чайник давно собирался сгореть. Старый, ещё советский, с державшейся на честном слове вилкой и постоянно искрящий, он явно просился на свалку. Но выкинуть-то легко, а в чём воду кипятить? Администрация новый покупать не планировала. В коридоре кулер стоит, вот оттуда и пейте. А что за вода в кулере? Вечно чуть тёплая. Вот и доигрались. Но кто думал, что от него проводку закоротит?
Отовсюду уже бежали постояльцы, перепуганные сиреной, по фойе бестолково метались охранники, не зная, что предпринять. Захра кричала что-то в телефонную трубку по-азербайджански. То ли пожарных вызывала, то ли управляющего отеля.
Нюрка уже хотела было вместе со всеми выбежать на улицу, но вдруг остановилась как вкопанная. Куртка! Её куртка осталась в комнате отдыха! А в кармане куртки… Он же сгорит!
Не думая больше ни о чём, она метнулась обратно. Бежать против толпы оказалось трудно, но рост выручал. Иногда даже хорошо быть двухметровой шпалой, хотя в большинстве случаев обидно.
Пожарные ещё не приехали, но возле двери в комнату для персонала, из-за которой валил дым, стоял дядя Азад.
– А ты чего тут делаешь? А ну-ка марш на улицу! – закричал он, заметив Нюрку.
– Мне внутрь надо, дядя Азад!
– Куда внутрь? С ума сошла? Там горит всё!
– На секунду, дядя Азад! Только куртку забрать!
– Да сгорела куртка давно! Беги отсюда! Вот сумасшедшая девчонка! Куртка! Молись Аллаху, чтобы огонь дальше не перекинулся.
Дядя Азад стоял перед дверью как скала, а время, драгоценное время, шло. Может, именно в эту секунду огонь подбирается к её куртке! Где могло загореться? Там, где стоял чайник? Так куртка висела на вешалке, на противоположной стене. Как раз рядом с выходом. Заскочить, схватить куртку и тут же обратно!
– Азад! Азад, старая лиса, у тебя ключи от ворот? – К ним бежала Захра. – Давай скорее, открывай! Пожарники приехали!
На Нюрку та даже внимания не обратила. Дядя Азад поспешил за администраторшей открывать ворота пожарным. А Нюрка, пользуясь моментом, рванула дверь. Глаза защипало от дыма, дышать в одно мгновение стало невозможно, а в лицо дохнуло жаром. Пахло палёной пластмассой, но огня не было видно. Впрочем, не было видно ничего. Облицованные панелями стены в комнате для персонала не горели, а плавились изнутри. Нюрка почти вслепую шарила руками по горячим панелям, пытаясь найти вешалку. Вот она! И куртка. Кажется, цела.
Она выскочила наружу, кашляя, задыхаясь. Забыла захлопнуть за собой дверь, но по коридору уже бежали пожарные, разворачивая на бегу шланги. А Нюрка судорожно перетряхивала карманы закоптившейся, ставшей из кремовой почти чёрной куртки. Да где же он? Вывалился телефон, старая «Нокия», неубиваемый кирпич. Спорить можно, такая не сгорит. Паспорт, кошелёк. Пустой, даже если бы и сгорел, не жалко. Ключи от дома. Где же, где? Вот! Дрожащими руками Нюрка вытащила платок. Обычный мужской платок, синий, с римским узором по краю. Европейский, местные мужчины пользуются платками с бута, национальным рисунком, похожим на изогнутые капельки. Платок был абсолютно цел и даже не подкоптился. Нюрка сжимала платок в руках, но ей и в голову не приходило вытереть им слёзы, бегущие по щекам.
Нет, слёзы она вытерла рукавом. А платок бережно сложила в четыре раза и спрятала туда, куда испокон веков женщины прячут всё, что слишком ценно, чтобы носить в карманах или сумочке. Постояла ещё немного в коридоре, посмотрела, как пожарные заливают водой их теперь уже бывшую комнату. Интересно, им дадут новую? Или администрация вообще всех уволит, узнав про чайник?
О том, что произойдёт, если её уволят, даже думать не хотелось. Нет, только не её. Все же знают, что Нюрка обедает на улице. И дядя Азад видел, как она шла со двора перед тем, как сработала сирена. А Эльмиру и Гюнель пускай увольняют, жалко, что ли? Может быть, новые девчонки, которые придут на их место, окажутся более интересными собеседницами?
На всякий случай Нюрка подошла к Захре узнать, что ей делать. Но та только замахала руками – иди, мол, домой, не до тебя. Всё равно никто сегодня заселяться не будет, гостиницу закроют на несколько дней. Нюрка окончательно повеселела. Полдня свободных!
Домой она, конечно, не пошла. Мама ждала её только к вечеру. И маме совсем не обязательно знать про пожар и внеплановый выходной. Можно гулять по городу, сколько влезет. Нюрке очень нравилось просто гулять – разглядывать прохожих, сидеть на лавочке в Нагорном парке и смотреть на море, бродить по улочкам Ичери Шехера и воображать себя Шамаханской царицей, обходящей свои владения. Отличное это развлечение – гулять. А главное, бесплатное.
Сегодня её потянуло к морю. По случаю ветреной погоды и середины рабочего дня народу тут почти не было, поэтому, не опасаясь посторонних глаз, Нюрка села на парапет и вытащила платок. Ещё раз тщательно его осмотрела. Целёхонек. Прижала к лицу. Увы, платок пах дымом и палёной пластмассой. От запаха его одеколона давно не осталось и следа, всё-таки уже год как платок хранился у неё, а не у настоящего владельца. Но иногда Нюрке казалось, что она улавливает слабый-слабый след того аромата. Она потом перенюхала всю парфюмерию в мужском отделе самого большого магазина косметики, но не нашла ничего даже приблизительно похожего. Так и не узнала, что у него за одеколон.
Но главное, от платка шло его тепло. До сих пор. Его вещь. Глупо, конечно. Он, наверное, ни разу им не пользовался. Да у него, может, миллион таких, на один раз. Может быть, Зарина распихивает ему по карманам эти платки, чтобы рукавом нос не вытер где-нибудь на камеру. Плевать. Нюрка предпочитала думать, что платок особенный. Просто потому, что побывал в его руках.
Странное дело, тот март прошлого года ей следовало бы забыть, просто стереть из памяти. Но кроме всего плохого в том марте была встреча со Всеволодом Алексеевичем. Её Нюрка точно не хотела забывать. Напротив, она помнила каждую секунду того волшебного вечера.
Всё произошло в коридоре пятого этажа гостиницы, где и сегодня она работала. На пятом этаже люксы, их убирает Эльвира. Но Эльвира заболела, и на её участок поставили Нюрку. Поставили так поставили, ей тогда вообще плевать было на всё, что происходило во внешнем мире. Она автоматически пылесосила, передвигала мебель, вытирала пыль. Не девушка, а зомби из дешёвого ужастика. Стеклянные глаза, механические движения. Утром одна мысль – надо встать и пойти на работу. На работе, после принятой таблетки, никаких мыслей совсем. Вечером дежурный разговор с мамой ни о чём, домашние заботы, ещё одна таблетка – и спать, спать, спать. Волшебные таблетки отключали сознание ровно на столько, чтобы не думать ни о чём лишнем. Только элементарные бытовые действия, только односложные ответы.
А в тот день она таблетку выпить забыла. Просто забыла. Зашла в очередной люкс, стала снимать постельное бельё. Откинула одеяло и увидела на простыне что-то длинное и красное. Машинально подобрала и завизжала. Использованный презерватив. Липкий и полный того самого… Опять оно… И тот же запах свернувшегося белка… Воспоминания накатили волной, все сразу. И лицо, угловатое, некрасивое, с юношескими прыщами. И прикосновения, холодные, грубые, чужие. И унижение, такое сильное, что на его фоне даже боль там, внизу, показалась второстепенной.
Она вылетела из номера, сползла по стене и заплакала. Сидела на корточках, обняв коленки, и выла, раскачиваясь
вперёд-назад. Чёрт знает, что он подумал, увидев горничную в таком виде. Мог бы и мимо пройти. А мог вообще на ресепшн позвонить и возмутиться. Пятизвёздочная гостиница! Каждый день новые колготки! А тут – истерика. Её бы не выгнали, конечно, вошли бы в положение. Захра-то знала, что с ней произошло. Но неприятности Нурай всё равно бы нажила.
Но Туманов на ресепшн жаловаться не пошёл. Остановился, протянул руку и легко, как котёнка, поднял её на ноги.
– Такая красивая девушка – и плачет, – проговорил он, и от одного только голоса у Нюрки внутри всё перевернулось. – Ну, кто обидел?
Он держал её за плечи, и разум Нурай кричал, что нужно бежать отсюда как можно скорее. Он мужчина. Он прикасается к ней. Он такой же, как все. А тело, которое должно было содрогаться от отвращения, плыло и таяло. Нюрка чувствовала, что теряет над ним контроль. Так хотелось прижаться к этому большому, сильному и надёжному человеку. И объяснить, почему она плачет. Как будто он мог всё исправить.
– Так кто тебя обидел? – допытывался Туманов.
– Ни-икто, – пробормотала Нюрка.
– Просто так плачешь? Рассказывай! Постояльцы раковину разбили, а на тебя теперь её вешают? Из номера деньги пропали? Или просто ноготь сломала? Какие там ещё у вас, девушек, беды случаются? Ну хватит уже реветь! Держи платок.
И вытащил платок из кармана, отдал ей. А в следующую секунду его окликнул какой-то лысый мужик.
– Всеволод Алексеевич, ну сколько тебя ждать? Выезжаем через пять минут! Опять к девушкам пристаёшь? Опоздаешь ты на концерт, друг мой.
– Ничего, без меня не начнут, – хмыкнул Туманов, однако заторопился. Потрепал Нюрку по плечу, подмигнул ей. – Мне пора. А ты не плачь, перемелется – мука будет.
И ушёл. Нюрка так и не успела ему рассказать, что с ней произошло. Да и не рассказала бы ни за что на свете.
* * *
– Почему так долго? Я есть хочу!
Мать стояла в прихожей. В одной руке держала эмалированную миску, в другой ложку и стучала ложкой об миску, отбивая себе ритм: «Есть хо-чу! Есть хо-чу!».
– Сейчас, сейчас будем есть. – Нюрка отобрала у неё ложку. – Не стучи, пожалуйста, голова после работы чугунная.
На самом деле она прекрасно погуляла, прошла всю набережную из конца в конец и до дома тоже добиралась пешком, проигнорировав автобус. Брела, не спеша, по улицам, сначала, в центре, чистым и красивым, выложенным плиткой, сверкающим витринами дорогих магазинов, потом узким, грязноватым, зато таким знакомым, постепенно уходящим в гору. В итоге пришла на полчаса позже обычного.
– Пробки, мам, везде пробки!
Нюрка уже привычно металась по их скромным тридцати квадратам, делая несколько дел сразу: кастрюлю с супом на плиту, чёрт, на один раз осталось, надо сегодня готовить, куртку в таз с порошком, пусть замачивается, коту корм насыпать, лоток ополоснуть. В комнате, служившей им и залом, и спальней, заметила рассыпанные по полу обрезки бумаги, схватилась за веник.
– Это что, мам?
– Я снежинки вырезала! Смотри, правда, красивые?
К оконному стеклу синей изолентой были прилеплены две кособокие снежинки.
