Текст книги "Одесская сага. Троеточие…"

Автор книги: Юлия Верба

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Дальтоник

Высшая мореходка – практически недосягаемая мечта всех одесских пацанов. И Толик Верба не был исключением. Его нищенское происхождение вместе с интернатом внезапно стало дополнительной половинкой балла при равных прочих. Любимый учитель Нашилов и тут применил свой железобетонный принцип «Система бьет класс».

– Изучи систему и действуй по правилам. Бей их – их же правилами, и выиграешь.

Толик послушался. Он знал список негласных и официальных дополнительных плюсов, которые учитывались при поступлении. Знал и по шажку его закрывал: два лета подряд он работал на заводе и из ученика стал токарем-универсалом пятого разряда; сиротство и воспитание в интернате добавляло еще преференций, вместе с третьим юношеским по боксу, и наконец – серебряная медаль. Медалистам железно добавляли полбалла на вступительных экзаменах.

Верба трезво оценивал свои возможности: капитаном не стать – слишком высокий конкурс на самый блатной факультет, а вот с его знаниями и специальностью поступить на «механика» есть все шансы.

Тося знал, какие документы нужно подать, какие вступительные экзамены и сколько человек на место на каждом факультете. А еще была медкомиссия. Насчет физподготовки он в себе не сомневался, со зрением проблем тоже не было – еще в школе на каждой проверке он видел ниже черты в сто процентов…

Лешка в спальне задрал штанины и показал носки. Пацаны присвистнули от восторга.

– Ты понимаешь, – отозвался Тосин сосед Серега, – если тебя в них заловят – то кирдык тебе.

– Та я ж токо вам показать. Я сниму, а когда на Майдан в субботу пойду, надену.

– Да тебя отметелят местные с Канавы на том Майдане – можешь даже не соваться.

Танцплощадка в парке Шевченко, или, по-местному Майдан, была культовым местом. Там помимо танцев собиралась по субботам фарца с пластинками, плакатами, сигаретами и даже в красных пижонских носках.

– Ну, когда носки там брал, не отметелили же.

Тося отбросил учебник и повернулся:

– А что, тебе не такие носки выдают?

– От ты тупой! – оскорбился Лешик. – Где б я такого цвета нашел?

– Так они ж коричневые, – удивленно буркнул Толик.

– В смысле – коричневые?

– А какие?

Пацаны замолчали и уставились на него.

– Та-ак, – Леша стянул носок, а потом вытащил коричневый из тумбочки и ткнул оба Тосе под нос:

– Они что, по-твоему, одинаковые?

Толик прищурился:

– Ну, оттенок немного разнится – эти светлее, эти темнее.

Кто-то хихикнул.

– Сейчас! – Серый рванул шухлядку тумбочки и вытащил красный карандаш.

– А карандаш какой?

– Ну такой, коричнево-зеленый.

– Да ты дальтоник! – присвистнул Леха. – Надо же! И ты раньше тоже так видел? А как же ты стенгазеты рисовал?

– Что – как? Да обычно, – огрызнулся Толик. – Что значит «дальтоник»?!

– Значит накрылась твоя «вышка» медным тазом. Как тебя возьмут? Ты ж право-лево не различишь.

Толик похолодел:

– Да отвалите от меня!

Тут даже великий Нашилов развел бы руками. Вся система вместе с правилами летела псу под хвост.

Тося Верба затянул потуже шнурки на ботинках. Если правила не работают – надо придумать новые, свои. А еще он хорошо помнил первый принцип Нашилова: любая цель достижима, если ее разбить на короткие этапы. Тося аккуратно обернул руку полотенцем из столовой и саданул по стеклу.

Утром в поликлинике медсестра долго и затейливо проклинала хулиганье, которое спаскудило окно:

– К нам-то зачем? Что тут брать? Вон даже спирт не тронули! Зато уперли три старые таблицы проверки зрения. Вот на кой они сдались, спрашивается?!

Очередь на медкомиссию и подачу документов в «вышку» была подлиннее, чем в Мавзолей. Врачи и медсестры на конвейере замученно тыкали указкой в пять букв и три цветных кружка и вызывали следующего. Предпоследним в кабинет зашел Анатолий Яковлевич Верба. Он без запинки назвал буквы и сказал, что может прочитать еще три строчки под красной чертой.

– Слышь, соколиный глаз, давай не выпендривайся, – огрызнулась медсестра. Она развернулась ко второй таблице: – Все не надо – только то, что покажу.

– Ну как хотите, – Тося пожал плечами, бодро назвал цвета и, подхватив листок с пометкой «здоров», вышел из кабинета. Ночью он аккуратно оборвет две картинки с пометками «красный» и «зеленый» из ворованной таблицы, а остальное сожжет в помойном ведре.

Его первый рейс кадетом – будущим офицером, стажером – окажется звездным. Шутка ли – из одесского интерната и сразу в Японию! Вот это чудо! Такого волшебства молдаванский босяк не видел никогда в жизни. Он потратит всю кадетскую валюту и привезет с первой плавпрактики диковинок и нарядную кофту для мамы. Из настоящего шелка.

– Ой, разорил! Господи прости! Идиота вырастила! – причитала Феня. – Как ты жить будешь, злыдня? Ни копейки не привез в дом, ни на продажу чего нужного. Посмотрите: на все деньги он накупил бархатных вымпелов японских островов и главное «чудо»! Что людям сказать? Как в глаза смотреть? Моряк называется! Балбесу уже восемнадцать, а он куклу припер, шо яйца крутит!

– Это не кукла! – На столе коммуналки стоял повар. Яркий, глянцевый, как леденец. Он вращал глазами и подбрасывал на сковородке яичницу. Тося тайком любовался этим техническим японским чудом на корабле, а по дороге в Одессу ни разу не достал, чтобы не украли. И вот удивительный японский повар качал головой и бедрами, а яичница, как намагниченная, приземлялась точно на свое место под бодрую мелодию и вопли матери:

– Игрушек он себе привез! Не наигрался! Срам какой!

Повар просвистел над ее головой и разлетелся цветными брызгами по комнате.

– Теперь довольна?

Феня от страха моментально замолчит. А Толик развернется и уйдет. На ближайшие полгода.

Первая ходка

Сережка Верба был веселым, как первая Фенина любовь, Сенечка, только рыжим, как ее покойный отец. Хитрющий, конопатый, разбитной. Всегда на кураже. С детства как бесенок. Непутевый, но любимый. Вон повестка в армию пришла.

Серега, в отличие от Фени, плакать не стал, а обрадовался. А вместе с ним обрадовался местный участковый:

– Может, хоть армия из тебя, шалопая, человека сделает? А то с такими бешкетами точно загремишь.

В армии Сереге не понравилось. Ходить строем и вставать на рассвете – точно не его. Самоволка – наряд вне очереди, самоволка – три наряда, самоволка – гауптвахта. Сережа успевал за короткие отлучки найти и бесплатную любовь, и приключения, и своими красочными рассказами раззадорил полвзвода. Особенно про пивной ларек у парка, который можно открыть обычной шпилькой. Разумеется, он знает как. Он по малолетке на Молдаванке и не такое мутил. Тем более что вся округа знала – в ларьке своим делали «пивко с прицепом», доливая из-под полы водочки.

Повод был знатным – экватор, полтора года службы. Закон о всеобщей воинской обязанности приняли еще в тридцать девятом году. После войны до сорок восьмого вообще не было призывов, а в сорок девятом внесли правки – призыв раз в год, в ноябре-декабре. Сухопутным и летунам полагалось служить три года, а морякам – четыре. Грех не отметить. Серега решил шикануть и угостить всех. Нашлось пару активных добровольцев помощников.

Троица пойдет на дело в три часа ночи. Перемахнет через забор воинской части и доберется до парка Со шпилькой в замке дело затянется, поэтому кореша решат просто высадить дверь. Серега не свистел – под стойкой обнаружилось пол-ящика дешевой водки – хорошая добыча. Окрыленные робин гуды чокнулись трофеями и выпили из горла. Серега предложит все забрать и тикать. Пока решали, как нести – в карманах или в ящике, – фарт закончится.

Он увидит бегущих милиционеров и гаркнет: «Атанда!» Троица бросится врассыпную, Сережка выберет неудачный маршрут, а точнее – за ним увяжется чересчур спортивный и резвый младший сержант. Верба практически уже оторвался от него и полез на ограду парка, как тут выскочил этот черт в погонах и схватил его за ногу. Серега брыкнул и пижонским, подкованным для форсу и грохоту сапогом сломал нос представителю органов. Подоспевший наряд стянул его с забора. Рядовому Вербе выкрутили руки и связали его же ремнем.

В отделении старший Фенин сын вел себя глупо и дерзко – по всем канонам воровской молдаванской романтики: хамил, корешей не сдал, всю вину взял на себя и раскаиваться не собирался. За этот гонор, а больше за сломанный нос, выбитый зуб и оторванный погон Серега пойдет по полной – и за кражу со взломом, и за нападение на сотрудника и сопротивление при аресте. Сразу на «пятерочку».

– Я всегда знала, шо ты – пропащий, – объявит Феня, передавая папиросы и пирожки. – Мне жизнь испортил, а себе вообще загубил, непутевый.

– Я, мать, у тебя – партизан. Уважаемый человек, не крыса, – хорохорился Сережа. – Просто не подфартило.

1964

Газу!

– Вот почему одним все, а другим ничего? – Баба Таня, подойдя к лестнице, грохнула на ступеньку ведро с углем. – Я пенсионерка! Мине раньше всех положено!

– Что уже тебе не доложили, с утра пораньше? – отозвалась Ася Ижикевич, которая, шаркая ногами по подмерзшему снегу, волокла свое ведро от подвала к дому. – Закрыли Алексеевский базарчик? Тебе отпустили просроченный кефир? Так это же хорошо! Сама жаловалась, что желудок раз в три дня. Но в такую погоду я тебе даже завидую – реже с парашей по лестнице скакать.

Таня продолжала негодовать:

– Ида Львовна вчера читала у газете, шо этим буржуям с Черемушек мало того, что новые квартиры с окнами, центральным отоплением и туалетом в доме и даже ванной, так им теперь первым газ провели! Шоб вот без кирогаза!

– А-а-а, – заржала Аська, – мой Ижикевич, заслуженный пенсионер, тоже вчера негодудел, чуть до сердечного приступа не дочитался от зависти, шо наш Цюрупа, как на Олимпиаде, факел зажег на Патриса Лумумбы. Шо прям плиты и баллонов не надо. Так и шо ты хотела, шоб Цюрупа тебе зажег? Так ты уже старая, раньше надо было думать, с кем шашни крутить.

Баба Таня покачала головой:

– Да я против тебя – девочка нецелованная! Но чего они с окраин начали? Де те Черемушки в попе на бубенчиках – в конце географии! Чего не с рабочих районов?

– А ты хотела, шоб газетчики не новые дома показали, а наши конюшни вместе с тобой? Где ты таких строителей коммунизма видела? Шо ты уже можешь построить, кроме козней против Аньки Берштейн?

Их утреннее бурное обсуждение первой поставки Шебелинского газа в квартиры одесситов внезапно прервало не менее эффектное и громкое в масштабах двора событие.

Пава Собаев в полосатой пижаме и ботинках на босу ногу с полным ведром бытовых отходов из ночных горшков семьи шагнул с галереи второго этажа на обледеневшую открытую лестницу. Он, как обычно, страдал от похмелья, но этим утром случайно наткнулся на опрометчиво забытую на кухне тещину бутылку с настойкой водяной лилии. Несмотря на свои пятьдесят семь, Евгения Ивановна держала себя в форме – подкрашенные волосы и брови, алая помада. Ну и лицо. Для цвета и здоровья кожи она регулярно протирала его на ночь ваткой, смоченной в спиртовой настойке этой водяной лилии. Вчера, видать, дала Людке прыщи помазать. Не обращая внимания на мерзкий привкус и цветочный аромат, Пава хорошо отхлебнул противоядия из горлышка и понес ведро в дворовой туалет.

То ли водяная лилия неудачно упала на вчерашние дрожжи, то ли, по мнению Павы, глазливые суки-соседки разом посмотрели ему под ноги, но супруг Нилы съехал по лестнице, как советский саночник, на высокой скорости, затормозив в ведро с углем бабы Тани. По третьему закону Ньютона, оно перевернулось. Вся лестница, весь уголь и ведро бабы Тани были в теплых продуктах жизнедеятельности двенадцатой квартиры. Собаев, кряхтя, встал.

– Вот это я газанул… Лучше бы эти ваши падлы канализацию провели! – Он заглянул в пустое ведро и, подхватив его и ухватившись за перила, пошел наверх.

После мхатовской паузы Ася и Таня хором заорали:

– Ты куда пошел, мишигинер! Эй! Стоять! Убирать кто будет?!

Пава уже одолел половину пути. Покачиваясь, он оглянулся вниз и кинул в Таню пустое ведро:

– Фу, напугала! Чуть опять не упал! Радоваться, Танька, надо! Это ж к деньгам! Вон сколько тебе привалило. Точно пенсию подымут.

Дома он возьмет стакан с чаем и откроет «Знамя коммунизма».

– Вот они про что: «…Жильцы дома № 58 прощаются с примусами и газовыми баллонами. В доме № 58 по Черноморской дороге, на пятом этаже в 63 квартире, где проживает газосварщик завода железобетонных изделий Е. Ф. Минин, в Одессе впервые вспыхнул огонек шебелинского газа».

Газ в Одессе был еще с начала века, правда, искусственный. Розовые фонари, над которыми посмеивался двор в 1914 году, работали на газе, который получали, сжигая английский, а потом донецкий уголь. А в 1954 году началось строительство газопровода Шебелинка – Днепропетровск – Кривой Рог – Измаил, куда разрешили врезаться и одесситам. И, конечно, газопроводы прокладывали в новых и строящихся районах, чтобы сдавать сразу с газом, а на Юго-западном потребовались минимальные переделки сетей.

Мгимо

Сашка ехал поступать в Москву вместе с мамой. Провожать на вокзал приехала половина родни.

Ксеня ткнулась накрашенными алыми губами в щеку Женьки, обняла Нилу и Люду. Рядом стояли Анька с Ванечкой и чуть в сторонке, с китайским шелковым зонтиком, – Лидия Ивановна.

– Мадам Лангэ, шо стоим, как неродная? – Ксения уже шла ей навстречу.

– Не тискай меня! Вымажешь своей помадой! И так жарко, – шипела Лида. – Я пришла к своему самому любимому и толковому племяннику. Вот наша гордость.

– А вот сейчас обидно было, – заржал Ванька. – То есть квартиру ему оставите – шансов у остальных нет?

– Ваня, ты чего? – дернула его за рукав Анечка. – Лида, замолчи свой рот!

Ксеня обняла одной рукой сжавшуюся в комок Лиду, другой – Аньку:

– О, вся молдаванская кодла в сборе!

– Ну не вся, – отозвалась Женя. – Этот подкаблучник и сейчас не явился. А ему я сообщила, между прочим.

– Мам, о ком она? – удивилась Людка.

– О дяде Коте твоем. Как уехал на свои выселки на Патриса Лумумбы, так десять лет и не показывается. Вон ты его даже не помнишь. Но он хороший, просто мягкотелый, а жена у него та еще гадюка.

– Не гадюка, а свинья, – отрезала Женя, – неблагодарная. И он такой же. Мог бы и сам объявиться.

Нила отдаст Ксене увесистый пергаментный сверток:

– На дорожку, на перекус. Мамина фирменная вертута.

– Ну конечно выпечка! С фруктой! Еще скиснет по дороге – обдристаете весь вагон, – вмешалась Лида. – Тут вот мое песочное печенье, диетическое, с орехами.

Панков, который распределял вещи по купе, чтобы Ксаночке было удобно, выйдет на перрон, поздоровается с родней и примет гостинцы.

– Ксеня, ты можешь второй вагон-ресторан у себя открыть. Вам тут не то что до Москвы – до Владивостока хватит. Можно, я что-нибудь недиетическое себе заберу?

Панков не поедет и, смущаясь, скажет обожаемой супруге:

– А в лавке кто останется? Я бы вместо тебя поехал, но ты дома будешь так волноваться, что я буду за тебя там переживать. А так я тылы прикрою. Виктор Алексеевич вас встретит.

Сашка после пяти попыток уехать одному понял, что сопротивляться маминой заботе бесполезно. Все равно он поступит – и мама с ним жить в общаге не будет. Вот тогда и начнется та самая вольная взрослая жизнь.

В Москве все пройдет как по нотам. Космический конкурс среди сотен абитуриентов Саня Ильинский с золотой медалью «За отличные успехи в учении, труде и за примерное поведение», главной музыкальной спецшколой страны и почти синхронными переводами с разговорного английского выиграет. Тем более, что ко всем официальным бонусам мама добавит очень крупный аргумент в конверте.

Мечты сбываются

Встречать Ксеню на вокзале в Одессе Панков будет уже сам. Загрузив чемодан в багажник служебной «Волги», он нежно обнимет уставшую от волнений и дороги жену.

– Вот мы одни остались, – вздохнет Ксюха ему в плечо. – Мы старые уже? Что делать будем?

– Есть у меня одна мысль, – отозвался Илья Степанович. – Ты же не спешишь сегодня?

Машина, не останавливаясь, проедет мимо их восемьдесят пятого номера по Свердлова.

– А где мы едем? – удивится Ксеня.

– Маленький сюрприз.

Беззуб-младшая думала, что ее уже ничем не удивишь. Ее обожаемому Панкову удалось. Он спланировал все давно и поэтому наотрез отказался ехать в Москву. Они все ехали и ехали вдоль линии тринадцатого трамвая в сторону Люстдорфа, а потом вильнули в частный сектор.

– Мы к Аньке, что ли? А чего этой дорогой?

– Много вопросов, Ксения Ивановна.

«Волга» остановится среди маленьких дач и небольших домиков Чубаевки. Панков выйдет, подаст Ксюхе руку и предупредительно, как швейцар, распахнет перед ней калитку чахлого сельского заборчика с эмалированной цифрой 5.

– Прошу вас!

– Илюша, это… это что…? Это…

– Это… – Довольный Панков обвел кусок пустыря царским жестом, – это наша мечта – наш дом на Чубаевке. – Он достанет из пиджака сложенную бумагу: – И твои шесть соток для сада и цветника!

Ксения прыгала, несмотря свой вес, и пищала, как девчонка:

– Илья! Илюшенька! Дом! У нас будет дом! Мамочки!

– Ну до дома еще далеко. Но потихоньку осилим.

Водитель нес из багажника складной стул и бутылку шампанского.

– Присаживайся, любимая. У нас теперь целых два повода.

– За дом!

– За будущего дипломата!

1965

В музей

– Люська, ходи, есть дело! – По лицу Феликса было видно, что он приготовил очередную подляну.

Люська-морячка, Нилина закадычная дворовая подруга, в пальто с гигантским воротником из чернобурки, на вытянутой руке держала сумку со свежей сарделей, чтобы не вымазать дорогую вещь. На Привоз она ходила, как на Выставку народного хозяйства. И главным достижением была, конечно, она.

– У тебя Валерка когда домой? – не унимался Феликс.

– Что значит «когда»? Когда все – путина закончится и вся флотилия придет.

– То есть до декабря у нас еще есть время?

– Феликс, твое время закончилось, не начавшись. Я удивляюсь с твоей супруги – как она тебя такого балакучего выдерживает? – Люся сделала пару шагов в сторону своей двери.

– Та ты дослушаешь?!

– Ну?

– Заработать хочешь?

– Феликс, у меня сейчас тюлька стухнет, пока ты разродишься. Шо тебе из-под меня надо?

– Морские вещи есть?

– Какие?

– Старые! Или ценные!

– Тельник, что ли? Или бушлат?

– Не, старинное, древнее – компас, может, или барометр! Зуб кашалота – хотя про зубы не писали…

– О! – Он заглянул в газету, которую мял в руке. – Придумал! Фотографии ваши свадебные есть? Валерка там в форме или в костюме?

– В костюме, конечно!

– А де вы вместе и он в морской форме?

– Ну тоже есть. Ты к чему клонишь?

– Ты понимаешь, Люсечка, у нас планируют открыть Музей морского флота и всех просют разные экспонаты и старинные морские вещи всякие и даже фотографии и документы передать в дар музею или во временное пользование. В отдельных случаях – так и написано: в отдельных! – музей может даже приобрести. Понимаешь?

– Нет! Феликс, отвали!

– Люся, давай предложим ваши свадебные фото – они таки старинные, и там есть моряк! Прибыль пополам! Можем, конечно, тебя – как экспонат.

– Феликс, я сейчас пойду и расскажу твоей жене, шо ты до меня пристал как банный лист. И мы тебя в медин сдадим. Шоб студенты тренировались.

– Как, на живом человеке?

– Успокойся! Ты уже будешь неживой!

Темой пополнения новой музейной экспозиции заинтересовался не только Феликс. Вечером Аня Беззуб застала своего великовозрастного сына роющимся в старых папках со всякими справками и документами. В комоде были выдвинуты ящики.

– Что ищешь? Может, я знаю? – спросила Анька.

– А где мой китовый ус с резьбой, который Осип привез?

– Да я его выкинула давным-давно, – недоуменно ответила Аня.

– В смысле выкинула?! Это же дорогая вещь! Это он мне подарил!

– А нам от него ничего не надо! Вообще!

– Мама, ну ты даешь! Он же гору всего натаскал! А корабль где, из Южной Америки?

– Там же, – Анька воинственно скрестила руки на груди. – Можешь не искать! Я все отнесла на помойку!

– Что, и фотографии?

– Нет, конечно! Фотографии я сожгла!

– Ты сумасшедшая… Ты понимаешь, это сейчас в музей можно было сдать! За деньги или так, в дар, но справку получить и плюс в характеристику! Мол, история первой ходки китобойной флотилии!

– Да пошел он! Мне от ничего не надо, и память не нужна – на кой мне его пылесборники по полкам?

– Кошмар! Как ты живешь? Не дом, а казарма!

– Вещизм – пережиток прошлого.

– Угу, и на саване карманов нет. Но это когда? Ты вообще ничего не ценишь? Тебе ничего не жалко было?

– Я себя ценю! И если я кому-то оказалась ненужной, то и он мне не нужен! Все! Музея не будет! Придумал тоже – эту скотину да в музее поселить!..