Текст книги "Еврейское остроумие. Десять заповедей"

Автор книги: Юлия Белочкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Эля упирается своей могучей грудью в совершенно готовый каблук, наведя на него неимоверный глянец.

– Да, верно, верно. Я много раз думал об этом: отчего это вдруг день, а потом вдруг делается ночь? То есть я понимаю, что солнце заходит. Но как это и каким родом то есть, – вот этого я действительно никак не придумаю сам. А интересно бы знать все‑таки…

– А? Интересно! То‑то, друг мой любезный! – отвечает обрадованный таким оборотом Перец, глубокомысленно выкраивая другую пару подошв. – Взять отсюдова целый лампас, так не хватит для другой подошвы. Вырезать бы этот клинок – жаль мерку испортить… С угла тоже не годится, потому – нерезонно… А чтоб тебе весь мир так вертелся в твоих глазах, как мне голова кружится через твои проклятые башмаки. Полтинника набавить духу не хватило, свинья ты этакая, а подошвы тебе режь из целого куска, чтоб тебя резало там, – тьфу… Насчет того, почему бывает день и почему ночь, я тебе объясню, Эля, как я сам до этого своим умом дошел. Ты слушай и не перебивай… Но вот как бы подошва проклятая не подкузьмила.

И узнал ли наконец Эля, почему ночь сменяет день и наоборот, – нам, признаться, неизвестно.

Но как ни разнообразно было влияние Переца Летучей Мыши на мыслительные способности Эли, последний смутно сознавал, что оно не только ничего ему не разъясняет, но даже путает его собственные мысли и производит одну только сумятицу в его голове; он готов был плюнуть на Переца и на его суемудрие и навсегда остаться невежественным сапожником, но судьба решила иначе. Эля скоро нашел себе нового воспитателя в лице некоего талмудиста и мыслителя – самоучки Фишла Харифа.

Глава вторая,

из которой читатель узнает, как шло дальнейшее развитие моего героя.

Кто имел случай быть в N и не видал в лицо Фишла Харифа, тот терял время и расходы даром, ибо с таким редким экземпляром стоило познакомиться. Одно прозвание «Хариф» достаточно свидетельствует о высокой степени учености нашего субъекта. Кроме Талмуда и его многочисленных комментариев и толкований, в которых он чувствовал себя как бы в родном доме, где можно прогуливаться даже с закрытыми глазами, Фишл вдобавок имел солидные сведения в области философии, религии, астрономии, медицины, геометрии и проч., почерпнутые им из Талмуда же и других древнееврейских сочинений научного содержания. Вследствие своей многоучености Фишл всегда был до того рассеян, что нередко, возвращаясь из синагоги домой, он попадал либо в канцелярию станового пристава, либо в баню, и вместо своей он заезжал в чужую тарелку и мог даже напялить на себя женин бурнус. Это, однако, не мешало ему владеть сокровищем, некогда вскружившим голову местному мировому судье, который сначала решился было на самоубийство, но потом, обыграв одного помещика в картах, раздумал и кончил тем, что купил себе беговые дрожки и отличного иноходца за триста пятьдесят рублей, с упряжью. Читатель догадывается, что дело идет о супруге Фишла… Да, читатель, вы можете похвалить эстетический вкус мирового судьи, потому что очаровательная Эстерка была так же грациозна, как и прекрасна, и так же чиста, как и мила. Но, не желая испортить безупречную репутацию благочестивой Эстерки, принесшей Фишлу в жертву за его ученую славу и свою семнадцатилетнюю молодость, и обаятельную красоту, и пятитысячный капитал, мы лучше не будем распространяться ни о ее красоте, ни о ее честности, потому что это едва ли ей пойдет впрок, так как красота богобоязненной еврейки есть только одна суета, а за чистоту помыслов ручается ее благочестие, а главная ее добродетель – быть подальше от мирских толков. И потому возвратимся к Фишлу.

Судьбе угодно было свести моих героев – Элю и Фишла – следующим образом.

В местечко N невесть откуда приехал медоточивый маггид, выжимавший слезы из глаз у своих слушателей. Так как подобные проповеди произносятся преимущественно в субботу, то и ремесленный люд собрался в синагоге «послушать маггида». В толпе ремесленников можно было заметить подвижную фигурку Переца Летучей Мыши, который на этот раз держал свои глазки зажмуренными и вложил палец в нос, делая вид, что относится к проповеди знаменитого маггида критически, между тем как Перец, говоря по совести, ни одного слова не понял из этой казуистики на весьма запутанную тему из мидраша, которая обещала быть разрешенной по скончании миров. В конце концов скучавший Перец решил‑таки уйти из синагоги, более, впрочем, с видом человека разочарованного, нежели непосвященного профана, потому что на вопрос одного портного: «Зачем вы уходите, реб Перец?» – он только махнул рукой и лаконически ответил: «Знаем мы эту старую канитель!..»

Что же до Эли, то он был буквально очарован речью проповедника, глотая каждое его слово и пожирая его глазами, и хотя он также ничего не понял из того, что так энергически защищал ученый маггид, но его точно что‑то пригвоздило к месту, и он впился глазами в горячившегося оратора.

Но внимание Эли было также обращено на одного молодого человека, высокого, тонкого, белобрысого, с серыми влажными глазами и очень приятным лицом. Это был Фишл Хариф, который с самого начала проповеди вскарабкался на перила кафедры, где качался во все стороны седовласый маггид. Лицо Фишла, прежде серьезное и сосредоточенное, стало мало– помалу проясняться, и на красивых устах его показалась улыбка, ироническая улыбка. И вдруг на самом, по – видимому, замысловатом месте, где оратор, казалось, готовился довершить свое здание, построенное могучей фантазией велемудрого оратора, заговорил Фишл тонким, но сильным фальцетом, ужасно жестикулируя руками и доказывая пастве, что все это грандиозное здание построено оратором на песке и потому его доводы не выдерживают критики, и, подкрепив свой взгляд массою изречений разных ученых, Фишл разбил в пух и прах растерявшегося маггида. Последний стал было защищаться, но неугомонный Фишл победоносно, с глазами, метавшими молнии, наносил своему противнику один удар за другим, ссылаясь на Талмуд и его наиболее популярных комментаторов, называя ему даже отделы, страницы и параграфы; одним словом, разбил его наголову, так что побежденному проповеднику оставалось только положить оружие, тут же при всех назвать Фишла великим Харифом (ученым казуистом) и сойти со сцены… Шепот одобрения, пронесшийся, как электрический ток, по всей синагоге, стал мало – помалу усиливаться и возвышаться и перешел наконец в бесцеремонный шум, гам, гул и крик, что выражало восторг слушателей, обменивавшихся многозначительными возгласами: н – н-ну! Фишл Хариф! Н– н – н-н – ну…

Взволнованный своим успехом и растроганный одобрением и сочувствием народа, благочестивый Фишл, чтобы не дать воли своему высокомерию, матери многих пороков, еле протиснулся сквозь толпу и с опущенными долу глазами направился в боковую комнату синагоги, называемую «пулыш», желая подышать свежим воздухом и наедине предаться сладким размышлениям о своей блистательной победе. Но едва Фишл успел присесть на скамейку, как увидел перед собой дрожавшего, как в лихорадке, парня.

– Что вам нужно? Кто вы? – спросил его Фишл.

– Я… Эля, подмастерье сапожника Переца Летучей Мыши…

– Что же тебе надо от меня?

– Я слышал проповедь маггида, – сказал Эля дрожащим голосом, – и слышал также вашу речь, и хотя я ничего не понимаю, – я простой человек, – однако я все выслушал, а когда вы говорили, то мне казалось… Я сам не знаю что… Я не могу выразить…Я…

– Но ведь ты ничего не понял…

– Да, но мне так хорошо сделалось, когда вы начали спорить, и я предчувствовал, что вы выиграете. Теперь я так рад, так рад…

Фишл посмотрел на Элю и увидел на его глазах слезы.

– Хорошо, хорошо, только мне теперь некогда: я никак не могу теперь с тобою говорить. Приди сюда завтра, после утренней молитвы; тогда я свободен; тогда потолкуем.

– Но я работник, подмастерье, я не могу днем уходить с работы, – надтреснутым голосом молвил Эля.

– А! Я забыл, совсем забыл, – сказал Фишл с участием, – ну, так разве вечером, после минхе.

– Да, да, да, вечером! – воскликнул Эля радостно и удалился.

С тех пор Фишл Хариф и Эля Тамоватый стали мало – помалу сходиться и впоследствии окончательно привязались друг к другу неразрывными узами дружбы и любви. Сначала, разумеется, было не без натяжек, потому что все– таки один был ученый, а другой – сапожник. Но любознательность Эли была так велика, что заставила Фишла забыть различие, существовавшее между ними в умственном отношении: его увлекала роль учителя, которая пришлась ему как нельзя более по душе, а Эля обнаруживал бесконечное любопытство и глубочайшую жажду ко всему, что носило отпечаток науки. Метод преподавания Фишл избрал оригинальный. Так как Эля целые дни работал в мастерской Переца Летучей Мыши и бывал свободен только по вечерам, то это время употреблялось на учебные занятия, которых Фишл не систематизировал, а передавал запас своих сведений своему ученику как бог на душу положит, яснее говоря, Фишл не обучал, а развивал, образовывал молодого сапожника, передавая ему устно все, что знал, облекал свои лекции в форму рассказов, увлекательно развивая ту или другую мысль и уносясь вместе с восприимчивым и в высшей степени любознательным учеником в высшую область мышления. Он освободил Элю от элементарных мелочей, избавил его от казуистической техники, не заботился о том, достаточно ли грамотен Эля и узнает ли тот, где именно, когда и кто высказал то или другое изречение или предположение, – к чему ему это! Фишл отыскивал для него квинтэссенцию того, что знал он сам, и нельзя сказать, чтобы это преподавание было бесполезно и для самого учителя. Местом занятий служила им маленькая комнатка в квартире Фишла, и хотя это обстоятельство несколько шокировало его в глазах прекрасной Эстерки, которая не была особенно довольна тем, что ее знаменитый хариф запанибрата с сапожником, но, привыкши смотреть на мужа с безотчетным благоговением, она и на этот раз покорилась ему и только издали наблюдала за ними, любуясь увлекательными речами мужа, конечно, на немецко– еврейском жаргоне, доступном для всякого.

Так прошло пять – шесть лет. Эля давно уже женился, сделался самостоятельным сапожником, открыл мастерскую, предварительно поссорившись с своим бывшим принципалом, Перецем Летучей Мышью, обменявшись мочеными подошвами и просто кулаками, причем в последнем обнаружилась его заячья трусость, тогда как Эля, напротив того, выказал особенную храбрость в наступательном движении, запечатлев два фонаря под глазами Переца. С тех пор их дружественные отношения прекратились совершенно и навсегда.

Почтенные обыватели местечка, хотя и знали, что Эля Тамоватый братается с известным ученым Фишлом Харифом, однако это нисколько не способствовало возвышению его умственного уровня в глазах его собратьев по вере: они приписывали эти интимные отношения между сапожником и ученым тому обстоятельству, что первый не больше как «тамоватый», – а про таких закон не писан, а второй – человек рассеянный, или, по – еврейски, – отдаленный от мира сего, которому безразлично, кто бы к нему ни привязался… Насколько это мнение ошибочно, можно было видеть из того, что Фишл целые дни и вечера проводил в мастерской Эли, беседуя с ним о таких вещах, которые приводили в ужас присутствовавших при этом подмастерьев, только глазищами похлопывавших, не постигая, как это можно столько болтать черт знает о каких пустяках…

С течением времени научные беседы этих чудаков принимали все более и более широкие размеры, и по мере того увеличивался их умственный капитал, а выбор книг для чтения был самый разнообразный. Трудно определить и составить каталог тех книг, которые имелись в так называемой Старой синагоге под ведомством старого и глухого реб Лейбиша, бог весть когда и кем назначенного библиотекарем. Тут был Талмуд вавилонский и Талмуд иерусалимский, книги: мишна, мидраш, мехильта, сифри, Альфаси, даже Зогар; далее, все сочинения Маймонида, Ибн – Эзры, Бахии, Ибн – Дауда и многие другие; религиозная философия Саадии Гаона и другие; сочинения Абарбанеля, поэзия всех эпох вплоть до XV‑XVI веков; поддельная история Иосифа Флавия, каббалистические и разные мистические сочинения; сочинения позднейшего времени, эпохи хасидизма и разные старые книжки с какими‑то таинственными математическими исчислениями, загадочными геометрическими и географическими чертежами, бог весть когда, кем и для чего составленными. Одним словом, это была библиотека самого загадочного происхождения, и недаром реб Лейбиш никому не доверял ключа от этого хранилища, а сам выдавал требуемые книги, записывая их мелом на косяках дверей египетскими иероглифами.

Предоставляю моим читателям судить, какой сумбур стоял в мозгах моих героев от чтения без разбора всей этой груды печатной бумаги. Общими силами взялись они за отыскание своего собственного философского камня. Им, видите ли, хотелось решить следующую дилемму: когда наступит тот блаженный день, когда все народы, рассеянные по лицу земли, познают одного истинного Бога, когда все люди, сколько их ни есть, подадут друг другу руки и заключат между собой братский союз, когда волк будет пастись с ягненком, тигр – с теленком, и воцарятся мир и гармония во вселенной, когда всеми народами будет править одна сила правды, мира, веры и любви и т. д. и т. д., как это столь часто говорилось священными устами вещих пророков и разновременно толковалось в Талмуде и позднейших сочинениях древнееврейской литературы.

Идиллическая картина, нарисованная в воображении этих юношей, была действительно прекрасна, величественна и поражала смелостью своих красок, своей дивной гармонией и вечной правдою.

Летом, бывало, увлекшись теплой беседой, сами того не замечая, забредут в лес, расположатся под густолиственным деревом на мягкой, пахучей траве, вперят свои взоры в лазоревую высь, всецело предавшись сладкому мечтанию вслух. И чудится им мир, прелестный мир, где все живет вечно, не умирая, где все зреет, не увядая, где все стремится вперед, смело, неотступно, где все наслаждается не теми наслаждениями, которые только опошляют наше существо, а высокими, чистыми, душевными наслаждениями, более достойными человеческого призвания. Вера, правда, любовь, братство – вот в чем состояло созерцание этих чудаков, – это был именно тот идеал, который создал высокий полет их разыгравшейся фантазии, не ограниченный и не стесненный безотрадным знанием суровых фактов древней и новой истории человечества.

Глава третья,

из которой читатель узнает некоторые неожиданности

В одно прекрасное – именно прекрасное – утро Фишл ворвался в мастерскую Эли и, схватив его за руку, потащил за собой на двор.

– Куда ты меня тащишь? – взмолился Эля.

– Пойдем, пойдем туда! Я должен сообщить тебе кое‑что очень важное, пойдем!

Напрасно умолял его Эля обождать хоть полчаса, пока он не распорядится работою на целый день; напрасно доказывал он ему, что, кроме философии, ему надо заботиться также и о куске хлеба для себя и для семейства своего.

– Эх, что семейство, – возразил Фишл, увлекая Элю все дальше и дальше. – До семейства ли нам теперь? Подумай, Эля, об одном… Но нет. Там я тебе все скажу… Идем!

Через полчаса юноши были уже в лесу. Утро было великолепное. Солнце приветливо заглянуло в зеленую листву и только начало обливать ее своими яркими, теплыми лучами. Соловей запел свою чудную песнь, щедро рассыпав по лесу свои неподражаемые трели; он, казалось, упивался своей неограниченной свободой. Из‑под куста осторожно выскочил заяц, постоял, повертел мордочкой туда – сюда, точно кумушка, на минуточку выбежавшая из дому поглядеть на проходящих мимо молодцов и кстати себя показать, – но через минуту быстро повернул налево кругом – и марш – марш. Там издали зеленели поля, бесконечные и необъятные, как мир. Стая диких гусей правильными рядами пронеслась высоко над их головами, скользя, словно лодка по гладкой зеркальной поверхности реки, качаясь то в одну, то в другую сторону. Славный, чудесный выдался день.

– Помнишь ли ты, Эля, одиннадцатую главу Исайи? Я ее тебе часто читал, – обратился Фишл к Эле, вынув из кармана маленький томик Ветхого Завета, отыскал одиннадцатую главу Исайи и начал читать ее нараспев, переводя каждую фразу на жаргон, вдохновенно жестикулируя и качаясь, как маятник, то в одну, то в другую сторону, постепенно возвышая в интонациях.

– Ну так что ж? – спросил Эля, когда Фишл кончил свою декламацию.

– Так я полагаю, что уже настало это время, – ответил Фишл торжественно. Эля сделал большие глаза.

– То есть как это? Мессианское время?

– Ну да: мессианское, – заключил Фишл, и в глазах его запылал огонь, какой Эля заметил в них тогда, когда Фишл победил знаменитого маггида.

Эля удивился несказанно; он долго не мог говорить; наконец решился спросить:

– Разве счет кончился?..

– Кончился, – тихо ответил Фишл и вздохнул свободней, передав товарищу все, что носил в душе несколько дней сряду.

– Ты высчитал? – спросил Эля взволнованно.

– Нечего считать, – ответил ему Фишл. – Что раз высчитано Богом, того человек не сочтет. Он не считает. Для него не существует ни математических вычислений, ни времени. Он вне времени и пространства. Я тебе, кажется, не раз говорил и в книгах показывал тебе. Талмуд, рассуждая о пришествии мессии, тоже нигде не определяет ни места, ни времени. Тогда придет мессия, говорится в Талмуде, когда человеческий род в известную эпоху будет состоять или из одних праведников, или же из одних только грешников. Сомневаешься ли ты, Эля, что теперь гораздо больше бесчестных, чем честных людей?

– Ну, положим…

– Положим? Еще в другом месте сказано, что возрастание дерзости есть признак приближения мессианского времени…

– Так, так, понимаю! – воскликнул Эля, прояснившись. – Уж как дерзко и нахально нынче с нашим братом евреем обходятся, что и говорить.

– Да мало ли еще какие я имею доводы, – продолжал рассуждать Фишл, – всех не сочтешь, да и нечего считать‑то: я в этом так же убежден, как и в том, что вот это земля, а вот это небо. – Он указал глазами на землю и на небо, опять открыл книгу и повторил стих: – «И вырастет ветка из ствола Ишай», то есть дома Давидова. Вникни, Эля, в смысл этих слов.

Эля задумался, потом спросил:

– Что же, однако, из этого видно?

– А то, – молвил Фишл торжественно, – что тот человек (из ствола Ишай) стоит теперь пред твоими глазами…

Остолбенел Эля и потерялся окончательно. Одну минуту в его голове пронеслась мысль: «Не рехнулся ли Фишл?» Но он слишком благоговел пред своим ученым товарищем, которому, по мнению Эли, не было равного в целом мире и в котором он давно подозревал нечто гигантское, неземное, пророческое…

– Что ты смотришь на меня такими глазами? – сказал Фишл и приблизился к отступившему на два шага Эле. – Ты удивляешься?..

– Ты… мессия?! – мог только произнести Эля и задрожал всем телом.

– Да, – сказал Фишл гордо. – Я мессия… Я призван для того, чтобы снять с моего народа тяжелые оковы, которые наложили на него злые люди…

– Но ведь мессия должен быть из царственного дома Давида, – осмелился прервать его Эля.

– Как же ты можешь знать, что я не из этой династии? – сказал Фишл обиженно. – Метрику, ревизскую сказку, что ли, тебе представить?

– Я против этого не спорю, – поспешил Эля оправдаться. – Только мессия все‑таки…

– Что мессия? Что все‑таки? – огрызнулся Фишл. – Тебе чудеса нужны? Не тысячу ли раз я доказывал тебе, из книг тебе подтверждал, что мессия должен быть обыкновенным человеком, а вовсе не ангелом без плоти и крови! Только дух, действительно дух должен быть у него возвышенный, необыкновенный, который обнаружится в нем тогда, когда осенит его дух Господний, как вещал о том боговдохновенный Исайя. Ну, понимаешь ли ты теперь? Эх, простота, простота. Тебе чудеса, сверхъестественность нужны. Забыл ты разве, что говорит об этом Маймонид? Он положительно отрицает то мнение, которого придерживается невежественное большинство наших евреев, будто пришествие мессии должно сопровождаться какими‑то чудесами и сверхъестественными явлениями, что приехать он должен на белом осле, что земля палестинская будет производить готовые платья из шелка, и прочее и прочее. О амгарацем, невежды, ханжи, фарисеи и прочий эреврав. Вы задерживаете, вы продолжаете голес, вы…

Фишл все более и более воспламенялся и приходил в экстаз. Эля не на шутку перепугался.

– Извини меня, пожалуйста, – взмолился Эля, – я, право, не из тех; я хоть и не бог весть какой ученый, но я верю, всему верю… Я даже рад, что так случилось, что настал конец, право, рад. Только меня это смущает, что… ведь я, если сказать правду, не больше, как бал – мелохе – ремесленник, простой, то есть сапожник, а ты… ты сам мессия!..

– В том‑то и дело, что ты, по скромности своей, считаешь себя ничтожеством, между тем как по – настоящему тебе следовало бы гордиться твоим завидным положением.

Эля смотрел на него во все глаза. Фишл опять раскрыл Ветхий Завет, отыскал третью главу пророка Малахии и велел ему прочитать и перевести на жаргон двадцать третий стих. Эля громко читал: «Се я посылаю вам Илью – пророка пред наступлением дня Божия великого и грозного».

Фишл спрятал томик Священного Писания в карман, устремил на Элю испытующий взор и промолвил:

– Ну, что ты теперь скажешь, милый друг?

Мозги Эли сильно работали над этим вопросом. Его нервы и без того были ужасно напряжены. Что ему было сказать? Чудеса, да и только! Сказано – мессианское время. А впрочем. Нет…

– Что так долго думаешь? – накинулся на него нетерпеливый Фишл. – Не прикажешь ли разжевывать тебе каждое слово и в рот тебе класть? Как тебя зовут?

– Меня?.. Эля.

– Нет! По – древнееврейски?

– По – древнееврейски? Илья…

– Ну, теперь понял?

Друзья бросились друг другу в объятия. Между ними тогда только завязалась горячая беседа.

О чем говорили они?

Спросите небо, землю, лес и птиц.

Когда они выходили из лесу, то солнца уже не было, и чудная ночь, сгущаясь, стала надвигаться, как туча окутывая землю своею мглой и высыпая на небе одну за другою свои брильянтовые звезды.

В застывшем воздухе сильно пахнуло сыростью, пронизавшей наших юных мечтателей, которые возвратились домой уже поздно вечером, один – мессией, а другой – Ильей – пророком…

Глава четвертая,

из которой читатель узнает начало и конец рассказа

Тяжелое время – время бедствий и испытаний настало для наших героев– самозванцев.

Фишла, как и следовало ожидать, приняли за сумасшедшего, и даже не особенно удивлялись этому, так как и раньше некоторые близкие ему люди считали его маньяком, судя по его рассеянности и странностям. Но прежде говаривали, что у него «открытые мозги». Теперь же не подлежало сомнению, что несчастный Фишл свихнулся, так как с пришествием настоящего мессии воздух должен наполниться трубными звуками – «бекойл – шойфор», кости покойников должны совершить подземное путешествие в Святую землю («гилгул ацомойс»), мертвые должны воскреснуть («тхияс – гамей – сим») и еще многое другое. А тут какой‑то ха – риф всенародно объявляет себя мессией, богомазаным спасителем евреев. Так‑то мы тебе, братец, на слово и поверим? Как же – с! Держи карман…

Напрасно сражался с ними Фишл, ораторствуя, показывая им массу изречений Священного Писания и Талмуда, в исступлении цитируя им вещих пророков, называя своих протестантов и фарисеями, и амгарацами, и невеждами, и бог весть чем. Собравшаяся толпа евреев только головами покачивала, соболезнуя рыдавшей от горя Эстерке, а еврейки помогали ей плакать навзрыд.

«Несчастная Эстерка, – говорили они, захлебываясь слезами, – бедная Эстерка. Ее муж, ее хариф, золотая голова, ученый Фишл – тронулся…»

Через несколько часов Фишла, несмотря на все его протесты, насильно снарядили в путь – дорогу. На двор подкатила светло – серая буда реб Лейзера, прочная и просторная, с перетянутыми грубым холстом обручами, со множеством бубенчиков и других металлических побрякушек, производивших оглушительный шум во время прыганья буды по ухабистой мостовой, и, наконец, с тремя тощими, мохнатыми клячами, с величайшим нетерпением дожидавшимися, пока их выпрягут и подсыплют им малую толику душистого овса. Уже реб Лейзер вскарабкался на высочайшие козлы, нахлобучил на голову, несмотря на летнюю пору, баранью шапку и принялся выжидать своих «паршейндлах», то есть пассажиров, высчитывая по пальцам, сколько пойдет на сено, сколько на овес, сколько на собственный корм и сколько останется ему чистого капитала от этого рейса. Он, по – видимому, остался недоволен балансом, потому что угрюмо повернул своими свиными глазами, сплюнул в сторону и стегнул совершенно неповинную пристяжную, которая только что собиралась вздремнуть маленько.

Наконец вынесли на руках бившегося и метавшегося Фишла, положили его со связанными назад руками в буде на подушки. За ним полез туда же здоровенный парень, в качестве усмирителя умалишенного, и плотно уселся у Фишла на ногах. За ним села рыдавшая Эстерка, закутанная множеством зимних и летних платков, предварительно расцеловавшись со всеми сердобольными бабами, из которых одна так впилась ей в губы, что подумали: «Не собирается ли она проглотить несчастную Эстерку?..» Мужчины, более набожные, стали благословлять путников, а женщины в сотый раз, кланяясь, кричали: «Форт гезунд». И бог весть сколько это могло бы продолжаться, если бы к толпе не подошел Эля Тамоватый. Успокоившийся Фишл, выбившись из сил, лежал поперек буды с устремленным вдаль взором. Заметив приближавшегося Элю, он собрался с последними силами, рванулся к отверстию, служившему для пассажиров окном, и отчаянным голосом произнес:

– Прощай, Эля! Прощай, друг мой! Не унывай, брат, что видишь меня в таком положении. Это ничего; это необходимое испытание, ниспосланное мне свыше. Не теряй веры. Еще немножко пострадаем за него. Но скороскоро настанет его грозный час… Тебе дадут знать, Эля, или я сам приду. Эти железные оковы, которые ты видишь на мне, что они значат против одного его слова? Эля, не теряй веры. Жди меня. Ты мой посланец. Ты возвестишь Иакову великий час свободы… Ты…

Толпа была потрясена этим торжественным воззванием лжемессии, подействовавшим на нее зажигающим образом, и никто не решался прервать его речь. Но один старичок накинулся на толпу, упрекая ее в богохульстве, ибо никто не препятствует умалишенному произносить имя Господне всуе. Толпа гикнула на реб Лейзера, что пора, мол, тронуть. Реб Лейзер еще сильнее нахлобучил шапку, втянул в нос солидную порцию табаку, потянул вожжи, стегнул лошадей; с криками «Вью, вью» экипаж тронулся и с быстротою черепашьего бега скрылся в густой трехсаженной пыли.

Мое слабое перо не берется описать, что перенес Фишл в продолжение семи месяцев мыканья по разным цадикам, знахарям и другим шарлатанам доморощенной медицины. С непостижимым терпением переносил он всевозможные пытки, душевные и физические, не теряя надежды, что настанет время, когда люди образумятся и единогласно признают его настоящим мессией.

В не менее критическом положении находился и Эля. Его грызло сомнение в действительности своего и Фишла призвания. «Если, – рассуждал он, – мессия явился в лице Фишла, то неужели он не мог бы освободиться от власти каких‑нибудь невежественных упрямцев? За него должен был бы заступиться сам Бог». На все вопросы любопытных, пожелавших узнать подробности происшествия с Харифом, Эля оставался нем как рыба. Он уже начал терять веру в высокое назначение Фишла, а тем более в свою священную миссию. «Какой я Илья – пророк, – думал Эля и терзал себя мысленно. – Дурак я – вот что! Надо мной подшутила судьба, а я, простофиля, зазнался. Знай сверчок свой шесток…»

Местечко N спало крепким сном. На дворе стояла зимняя январская ночь. Небо вызвездилось и сыпало изумрудом по хрустевшему снегу. Мороз налегал на землю, леденя воду и расписывая причудливые узоры на окнах домов. Нигде не видно было огня. Только в избе сапожника светилось. Над раскрытой Библией сидел Эля, но взор его не был устремлен в книгу, а блуждал в пространстве, а мысли его еще дальше. В нем происходила реакция. Трудно отрешиться разом от того, во что прежде верил глубоко, искренне…

Эле вдруг почудилось, что к нему стучатся в дверь. Он стал прислушиваться: точно. «Кто бы мог быть этот поздний посетитель?» – подумал Эля и направился к двери. Пред ним предстал человек в жалкой шинелишке, в калошах на босу ногу и с теплым платком на голове вместо шапки. Он постоял с минуту и бросился к Эле на шею.

То был Фишл Хариф…

Первые слова, которыми он встретил своего друга, были: «Будь ты проклинаем, а не проклинающим», – сказано в Талмуде. «Будь ты из тех, которые преследуются, а не из преследующих. Кто смиренно принимает обиду, кто делает добро из любви, кто утешает себя в горе – все эти друзья Бога, и о них говорит Писание, что они будут блистать подобно солнцу в его блеске…»

Незаметно прошла для них ночь в бурной беседе о пережитых страданиях и приветливо улыбающейся будущности.

Когда наступило утро, Эля собрался в путь.

Вот план, обдуманный ими для начала своих действий.

Так как в губернском городе, где произошло описываемое мною событие, предстояла большая ярмарка, на которую обыкновенно съезжается масса евреев со всех мест их оседлости, то сюда и откомандировал Фишл своего адъюнкта для распространения мессианства, а сам спрятался от своих преследователей в доме Эли, дожидаясь его возвращения оттуда с вестями, какое впечатление произвело на их единоверцев радостное известие о пришествии мессии… И таким образом мы приблизились к самому началу рассказа, к тому моменту, когда Эля стоял визави с грозным швейцаром г – на губернатора.

Добился ли Эля свидания с губернатором и успел ли он убедить начальника губернии в том, что пришло мессианское время, – неизвестно. Только об одном последствии этого шага Эли мы умолчать не должны: Фишл опять очутился в доме «нищих духом».

Фишл Хариф пробыл две недели в доме умалишенных и умер. Не выдержала его хилая натура стольких физических и душевных испытаний… Это было невообразимым ударом для Эли, которого через несколько дней после смерти Фишла нашли в сарае повесившимся. Его жену и двоих детей приютил у себя бывший принципал и учитель, а впоследствии конкурент покойника – реб Перец Летучая Мышь, который, как говорят, сделался еще более склонным к мечтательности, а в последнее время стал впадать в мистицизм.

Хасидская мудрость

Огромным пластом еврейской культуры являются всевозможные притчи и загадки. Их возникновение связывают с учителями Традиции. В иудаизме было несколько течений и множество школ.