Текст книги "Упражнение в одиночестве. Неоконченное эссе"
Автор книги: Юлия Шувалова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Юлия Шувалова
Упражнение в одиночестве. Неоконченное эссе
ПРЕДИСЛОВИЕ
Это моя первая книга. Как бывает с некоторыми первыми книгами, на неё ушло довольно много времени. Жанр «неоконченное эссе», как я сама его определила, первоначально подразумевал, что я периодически писала посты в блоге, не имея цели объединить их в сборник. Они прошли путь от случайной подборки записей на тему одиночества и уединения до осознанного намерения поделиться моими взглядами в надежде, что кому-то мое мнение и опыт могут быть полезны. Конечно, этот метод можно рассматривать и как способ бороться с одиночеством. Мне еще далеко до возраста Казановы, когда он засел за мемуары, но я разделяю его точку зрения на то, могут ли другие заглянуть в мой внутренний мир: «моя жизнь – моя тема, а моя тема – моя жизнь». Я верю, что книга может быть полезна, и в то же время тема вовсе не исчерпана, отсюда название жанра.
По времени написания главы охватывают период с 2005 по 2015 год, когда первый вариант книги на английском языке был опубликован онлайн. Однако с тех пор я взялась за перевод эссе на русский язык, и в 2018—2019 годах выяснилось, что без некоторых важных деталей книгу и вовсе нельзя считать дописанной. Так были дополнены главы 2, 3 и 7 и появились главы 16 и 18, частично изменены Введение и Предисловие. Этот опыт в качестве автора-переводчика даже заставил меня написать послесловие. В итоге читатель проследит мои «упражнения в одиночестве» от детских лет до 2019 года, когда опубликован русский перевод книги.
Вы найдете упоминания о людях, чьи труды и мысли влияли на меня, поддерживали и развивали. Сноски даны именно на те издания, которые читала я; при необходимости указываю русский перевод, если таковой имеется. И я не упоминаю по именам тех, с чьим участием получились опыты, которые сподвигли меня написать книгу. Одних из этих людей уже нет с нами, других я по той или иной причине не хочу называть. Строго говоря, пусть я не могла не опираться на личный опыт, я никогда не считала его исключительно своим. Он был моим в силу моих обстоятельств, но мог быть и вашим тоже.
Эту книгу я посвящаю своей семье. Как я смогла понять, именно благодаря семье тема одиночества вообще возникла в моей жизни. Я опубликовала достаточно текстов, чтобы бабушка узнала об исполнении своего предсказания, потому что я стала писателем. Но мне так и не удалось закончить книгу до её ухода. Что касается моих родителей, то им я обязана энным количеством «гордиевых узлов» одиночества, которые мне пришлось распутывать. Однако, помимо образцов некоторых человеческих качеств, для меня бесценно то, что каждый из них внес в мою жизнь и что сделалось её неотъемлемой частью: литература – от мамы, фотография – от папы и музыка – от них обоих.
Я благодарна своим ученикам, работа с которыми уже много лет подтверждает: прежде чем что-то обрести, иногда нужно отдать, но этот процесс не может быть односторонним, и придет пора вам учиться принимать их доброту и благодарность за ваше терпение и принятие, а это бывает нелегко. Я благодарна друзьям, старым и новым. Наконец, я последую по стопам тех эксцентричных зарубежных ученых, которые в предисловиях благодарят своих питомцев. Я очень благодарна им за то, что они мирно спали, пока я завершала сборник, и окончательно доказали мою правоту: одиночество уходит, когда вы делитесь своим временем и силами с теми, кому это по-настоящему нужно, ничего не требуя взамен.
Юлия Шувалова, Москва, август 2019 года
ВВЕДЕНИЕ
Упражнения в одиночестве. Название пришло из ниоткуда, но мне нравится его двусмысленность, точнее – то разнообразие интерпретаций, которое оно предлагает. Я начала их писать в Англии, где я жила несколько лет, и закончила в России. Этим объясняется, например, почему первый вариант книги был написан на английском: это был мой основной язык в момент, когда я стала систематически обращаться к теме одиночества.
Я называю эти эссе «упражнениями», потому что они все задумывались как наброски. У меня никогда не было цели превратить их в полное, детальное исследование одиночества. Сегодня мы живем в мире, где рядом с нами всегда кто-то есть: если это не парень за соседним столиком, не питомец и не Бог (при условии, что вы верующий человек), то это наверняка ваш виртуальный знакомый, который либо общается с вами в Фейсбуке или Твиттере, либо читает там ваши и чьи-то еще посты. Это также означает, что одиночество всегда преходяще: вот оно есть, а вот его нет. Тогда что такое одиночество? Когда оно возникает? Когда и почему мы начинаем его ощущать? Как мы его ощущаем? Когда оно заканчивается? И заканчивается ли? Было бы непомерной дерзостью с моей стороны пытаться предложить сколько-нибудь полное исследование этого состояния. Вдобавок, как писателю, последнее, чего мне хотелось, – это превратить литературный сборник в книжку по психологии. Писательскому труду вряд ли нужно больше психологичности, чем он естественным образом предполагает.
Все главы с 1 по 10 (кроме 6) расположены в той последовательности, в которой они были написаны для блога Los Cuadernos de Julia с 2006 по 2010 годы. Объединяло их прежде всего то, что во время сочинения я была одна: мне не с кем было посоветоваться, либо я не хотела этого делать. В строгом смысле слова я никогда не была совсем одна и не писала в уединении: у меня есть родственники и меня неизменно окружали люди, соседи или кто-то за ближайшим столиком, кто мог меня отвлечь. Но никакого взаимодействия у нас не было, я никогда ничего ни с кем не обсуждала, поэтому можно сказать, что одиночество стало методом. Главы с 11 по 18 добавлялись в порядке написания. Мне было важно сохранить свободное движение мысли по разным аспектам темы.
Главы писались по-разному: одни на компьютере, глава 4 – целиком от руки, у других были рукописные наброски. Большинство стихов написаны от руки, но стихотворение из главы 13 напечатано в телефонном приложении. Четвертая глава, написанная за два часа, демонстрирует не только ход мысли, но и течение времени. Все они, за исключением глав 16 и 18 и последующих дополнений, были написаны на английском. Со стихами чуть сложнее. С самой первой сказки, которую я сочинила, когда мне было 5 лет, я пишу и стихи, и прозу. В сказке рифмованные строчки перемежались с прозой, и здесь вы тоже найдете несколько стихов, некоторые из них были написаны на английском (и для русского издания переведены мною на русский), другие, наоборот, написаны на русском и переведены на английский.
Назначение этого эссе – дать надежду, и кто может сделать это лучше человека, часть жизни проведшего вначале в страдании от одиночества, затем – в его осознании, а ныне пребывающего в полном принятии такого положения вещей? Единственный ребенок в неполной семье, в какой-то момент я осознала склонность и потребность к уединению и противоположное ему относительно постоянное и тягостное чувство одиночества. Чем лучше я узнавала мир и людей, их привычки и образ жизни, тем яснее я понимала, что уединение – это благо, а одиночество не конец света.
Сегодня у меня, в целом, нет проблем с одиночеством ни как с чувством, ни как с состоянием. Я вижу в нем нормальное проявление человеческой природы. Его нельзя отрицать как состояние, однако само по себе одиночество – это следствие какой-то глубокой потребности. Для меня здесь существует определенный лингвистический интерес, потому как мы нередко путаем вещи и, желая одного, говорим о другом. К примеру, в английском языке есть, по крайней мере, три слова, которые можно перевести словом «одиночество»: это solitude (пребывание или проживание в уединении, без явно отрицательной коннотации), собственно одиночество, loneliness (иногда с яркой отрицательной коннотацией) и uniqueness (если понимать одиночество как человеческую индивидуальность, либо творческую одинокость, уникальность). И все же одиночество обычно понимается в социальном или даже строго физическом смысле, то есть как loneliness. Таким образом, говоря об одиночестве, мы подразумеваем необходимость, стремление принадлежать какому-то сообществу людей. Редко кто упоминает об одиночестве в тех случаях, когда ты окружен людьми, несмотря на то что большинство из нас испытало это хотя бы однажды, и я посмею утверждать, что именно такое одиночество мы находим самым невыносимым. Тем не менее большинство из тех, кого я знаю, обычно считают одиночество жутко неприятной вещью, которая случается, когда рядом никого нет, и потому должна быть избегаема любой ценой, даже за счет поддержания ненужных связей.
В то же время я не вполне разделяю то представление о самодостаточности, проистекающей из уединенного проживания, как оно представлено в трудах Шопенгауэра. Возможно, причина в том, что истинной самодостаточности вокруг не так уж и много, и под ней, при ближайшем рассмотрении, часто скрывается обида на людей и уязвленное самолюбие, которые и заставляют держаться на расстоянии и избегать общения. Моя неуверенность в посылке философа кроется также в том факте, что всякому человеку нужно общение с настоящими людьми, чтобы прийти к непредвзятому мнению. Особенно это нужно писателям. Нам нужны настоящие люди из прошлого и настоящего со всеми их надеждами и слабостями. В литературе нет места высокомерию или обидам, если речь идет о знании жизни. Всякая гипербола скрывает нечто вполне реалистичное, что существует в социуме – той огромной общей зале, где женщины писали втайне, пока Вирджиния Вульф не провозгласила, что нам нужны деньги и своя комната. Как женщина, я полностью с ней согласна. Однако с тех пор многие писатели, как мужчины, так и женщины, обрели деньги и закрылись в своих комнатах, отчего стиль и предмет их произведений серьезно пострадали. Вот почему меня не убеждает отстраненность Шопенгауэра: она позволяет некоторым людям думать, будто они справятся посредством интуиции и того малого знания о жизни, которое у них имеется. Действительно, мы можем представить многое, перебирая наш мозговой паноптикум, но всё же нам нужны живые примеры того, какими вещи бывают на самом деле. Чтения недостаточно, и, в любом случае, вдумчивое, внимательно чтение – это не менее одинокая деятельность, чем писательство.
Я не стремилась внести что-то новое в изучение одиночества как психологического или социального феномена. Перед читателем – литературное произведение, где я одновременно и автор, и лирический герой. Это история о том, как неуверенный в себе одиночка нашел силы преодолеть «закрытый упрямый ум», пойти навстречу людям и наполнить свою жизнь Светом. От одиночества невозможно избавиться иначе, чем открывая себя людям, взаимодействуя с ними. Но, как писал Иосиф Бродский в «Большой элегии Джону Донну», если люди и вещи делят с нами нашу жизнь, тогда кто же разделит смерть? А жизнь после смерти? Разве это не наводит на мысль, что мы всегда – бесконечно – одиноки? Разве это также не намек на божественную природу человека, ибо, если он создан по образу и подобию Бога, тогда он должен научиться переживать свое уединение и одиночество, ведь именно это делал Бог, когда человеческое Время еще не началось.
Я не хочу сказать: «Хватит стонать! Одиночество – еще не самое страшное, что может случиться». В зависимости от ваших обстоятельств и особенностей характера, это может быть совершенно ужасно. Тогда, может быть, что-то в настоящем эссе принесет успокоение, а его незаконченность – ключ к этому, чтобы читатель смог без моих объяснений пройти моим путем и обрести свой. Одиночество, уединение, одинокость – это постоянные состояния, но, как прилив и отлив, они приходят и уходят. Нам нужно всего лишь научиться жить у моря.
– 1—
Помню, в 2005 году один режиссер в разговоре пожаловался мне, что ему нужно написать статью о своем фильме. Он признался, что мог говорить на эту тему сколько угодно, но писанина наводила на него тоску. Как человек, который, судя по всему, вместо серебряной ложки родился с пером в руке, я, конечно же, спросила, что именно ему не нравится. Он ответил: «Писать одиноко».
Разумеется, сейчас, когда я пишу всё это в небожески поздний час, мне приходится признавать, что чисто физически писать действительно одиноко. Однако умственная деятельность писателя может быть довольно стимулирующей и даже скандальной, если вспомнить о произведениях маркиза де Сада, часть которых он написал в тюрьме, а другие – в сумасшедшем доме.
В 2006 году, когда «упражнения в одиночестве» только начинались, перспектива быть одной переполняла энтузиазмом. Я познала опыт потери близкого человека, мне предстояло рано или поздно прекратить супружеские отношения, которые не имели будущего, при этом творчество требовало движения вперед, а силы уходили на преодоление «одиночества в толпе». Я страстно желала покоя, уверенности хотя бы в себе и независимости – и получила сполна. Не то что я не хотела делиться работой или успехом, однако я была намерена добиться всего самостоятельно, в первую очередь. Наверное, я неосознанно черпала вдохновение в знаменитой песне «Нью-Йорк, Нью-Йорк», переиначивая строчку так: «если я смогу сделать это сама, я смогу сделать это и с кем-то».
Мне предстояло обнаружить, что мы все всё можем сами, однако на это зачастую уходит куда больше времени, чем если бы нас окружали единомышленники. Постепенно пересмотрев отношение к одиночеству, я, впрочем, не изменила мнение о писательстве. Это не одинокий опыт; когда я пишу, я представляю себе целый мир, где я живу и как герой, и как создатель. Компанию мне составляют другие персонажи, и даже когда я пишу научную статью или заметку о районном центре досуга, меня всё так же окружают факты, цифры и люди. Писательство – восхитительный опыт, в моем понимании, мало отличающийся от режиссерского, хоть я понимаю, насколько интереснее и сложнее работать со съемочной группой из живых людей. Это дарит куда большее удовлетворение, чем когда вы управляете миром, который существует только у вас в голове и, возможно, существовал добрый пять столетий назад.
Однако, чем дольше вы одиноки и чем больше лелеете это состояние, тем более бесчувственным вы становитесь к внешнему миру. Такой исход нельзя считать неизбежным, но одиночество превращается в привычку, оно ослепляет, и, чтобы вывести вас из этого состояния, понадобится определенного масштаба катастрофа. Так мы становимся Тони Камонте из «Лица со шрамом»: одержимые властью, дарованной одиночеством, и совершенно глухие к страданиям других.
– 2—
Для начала несколько зерен мудрости из «Истории моей жизни» Казановы11
Здесь и далее цитаты приводятся по изданию: Джованни Джакомо Казанова. Мемуары. СПб.: Азбука Классика, 2006
[Закрыть]:
«Мои заблуждения укажут мыслящим превратные пути или научат их великому искусству быть настороже. Всё дело в храбрости, ибо сила без уверенности не служит ни к чему».
«Что касается женщин, то тут обманывают друг друга взаимно, и это не идет в счет – ибо раз замешалась любовь, то, как общее правило, обе стороны бывают равно одурачены».
(Казанова знал это лучше многих: его связь с Ла Шарпийон – очаровательный, хоть и очень горький, случай, когда женщина обвела мужчину вокруг пальца. Эта «любовь», которая так никогда и не была удовлетворена и стоила Казанове 2000 гиней, увенчалась «днем дураков», когда Казанове не позволено было пройти к Ла Шарпийон, поскольку она была якобы при смерти. Безутешный авантюрист решил утопиться в Темзе, но проходивший мимо приятель его отговорил. Вместе они пришли в сад Ранелаг, где глазам Казановы явилась его дражайшая (во всех смыслах) возлюбленная, которая танцевала, оскорбительно прекрасная и здоровая).
Далее, продолжая фразу Гюисманса, что единственное назначение литературы – спасать пишущего от уныния бытия, вот еще отрывок из «Истории…» Казановы, убедительно доказывающий точку зрения французского писателя:
«Я написал историю моей жизни… Но хорошо ли я поступаю, отдавая её на суд публики, дурные свойства которой мне слишком хорошо известны? Нет, я сознаю, что совершаю легкомысленный поступок; но раз я чувствую потребность занять себя и посмеяться, зачем мне воздерживаться от этого?… Вспоминая удовольствия моей жизни, я заново переживаю их, я наслаждаюсь ими второй раз, и я смеюсь над горестями, которые претерпевал и которые более уже не чувствую».
Действительно, человеку, посетившему многие страны и места и знавшему так много людей, тяжко было обнаружить себя на должности библиотекаря в старинном замке Ду, особенно поскольку его здоровье также ухудшалось. В замке не происходило ничего интересного, потому единственным спасением для Казановы стало его собственное прошлое, о чем он так емко сказал своей знаменитой фразой: «моя жизнь – мой предмет, а мой предмет – моя жизнь».
Утверждая, что мы счастливы быть одинокими, мы дурачим сами себя. Я только что сказала, что одиночество может превратиться в привычку, и, подобно Казанове, этому можно сопротивляться. Но я искренне сомневаюсь, что кому-то по-настоящему хотелось бы остаться одному навсегда. Робинзон Крузо нашел себе Пятницу, а мы неизбежно приписываем антропоморфные черты нашему, в целом, одинокому миру. Заботимся мы о животных или о книгах, они превращаются в нечто, что нам не хотелось бы потерять: полностью очеловеченным продолжением нас самих.
Читателю, разумеется, хочется узнать, с чего это я начала размышлять и писать об одиночестве. Диана Арбюс как-то сказала, что тема выбирает художника, а не наоборот. В детстве я всегда была одна. Я была единственным ребенком в семье. Я любила слушать пластинки, читать, петь, рисовать, а в 5 лет написала свою первую сказку. В начальной школе мне впервые пришлось пережить одиночество в толпе и даже тяжелый прессинг со стороны некоторых одноклассников. Много позже, когда по Англии прокатилась волна подростковых самоубийств из-за того же прессинга, я впервые поймала себя на мысли, что эти погибшие ребята переживали что-то схожее с моим школьным опытом. И однако же именно тогда, в детстве, я вовсе еще не осознанно посчитала правильным простить своих обидчиков. «Неосознанно», потому что я ничего не знала о вере, имея пантеистический взгляд на мир, подкрепленный чтением античных легенд и мифов.
Впервые я пережила период, когда мне сознательно хотелось быть одной, в подростковом возрасте, как, возможно, и многие из вас. Одно из ранних стихотворений (1996 года) хорошо описывает это время:
Я одиночество люблю,
Об одиночестве молю.
Я не прошу мне лишних дней —
Хочу соединиться с Ней.
Давно скитаюсь по Земле,
Я ночи провожу в мольбе.
Я в ней нашла свой идеал:
Он мне любим и дорог стал.
Я день и ночь иду вперед,
Не зная, что мне путь несет.
Все испытания пройду,
Но я мечту свою найду.
И дух воспрянет ото сна,
Лишь небеса шепнут: «Она!»
И явится из темноты,
Из-под небес, из недр земли,
Без плоти, в тайну облачась
И надо мной слегка склонясь,
Шепнет мне тихо, чуть дыша:
– Очнись, я здесь: твоя Душа!
Сейчас очевидно, что таким образом я выражала желание обрести внутренний покой, а не стремление покинуть этот мир, как можно было бы предположить. Так звучал голос подростка из 1990-х, искавшего твердую почву под ногами и – любовь. Но, углубляясь в творчество, знакомясь с историей жизни разных авторов, я узнавала, что им тоже было свойственно чувствовать себя одиноко, жить уединенно, да еще и зарабатывать вовсе не писательским трудом. Я никогда не разделяла идею, что художник должен быть голодным; во всяком случае, мне было ясно, что имеется в виду отнюдь не физическое голодание, от которого больше шансов протянуть ноги, чем создать шедевр. Тем не менее я была готова к тому, что и мой писательский путь будет тернист, и я сменю пару-тройку профессий и узнаю жизнь с самых разных её сторон, прежде чем полностью посвящу себя литературе.
В университете я обнаружила, что разрываюсь между внутренним покоем, который дарили штудии и творчество, и чувством, что мне хочется стать половиной пары. Дело осложнялось моим твердым убеждением, что семейная жизнь должна быть полна страсти, а то и Страстей. Ничего похожего на мир и покой, как вы можете себе представить. В это же время несколько знаменитостей заявили в интервью, что их семья – это «тихая гавань». Это выражение меня испугало, от него веяло той особой мещанской тоской, которая лично мне внушала отвращение. Как истинный романтик, я была убеждена, что в любви должны быть рыцарские подвиги, великие испытания и абсолютная вера в ваш союз и счастье вопреки всему. Поэтому любовь могла быть бурной, жаркой, со множеством проблем, лишь бы не напоминала о «скуке жизни». Между прочим, о Гюисмансе я тогда еще не знала.
Как позже с независимостью, я с лихвой получила что хотела. Мой брак внешне напоминал тихую гавань, однако за этим благородным фасадом находился стакан воды, в котором непрестанно бушевали бури.
Естественно, долго так продолжаться не могло, и после пяти лет брака мы решили пожить раздельно. Моей первой реакцией на произошедшее было утешиться знакомой идеей отшельничества, которое изначально было мне предуготовано. Однако в 26 лет я уже старалась смотреть на вещи трезво, без лишних эмоций, а опыт в разных сферах жизни убеждал, что я очень способный человек. Мне показалось бессмысленным, что я почему-то могу быть не способна к нормальной семейной жизни. Впрочем, искать новую любовь мне даже не пришло в голову. Вместо этого я всё-таки уединилась и принялась разбирать дебри собственных противоречивых представлений о браке, семье и человеческих отношениях.
В конце концов, я призналась себе, что тоже хочу жить в тихой гавани. К тому времени мне открылось, что жизнь за стенами дома весьма непредсказуема, и единственным местом, где можно было набраться уверенности и сил для продолжения дел, был дом и семья. Именно они должны быть и оставаться первым, главным и единственным местом, куда мы обращаемся за поддержкой, утешением и верой.
Конечно, всё это – поддержку, утешение, веру – можно получить и от себя, и некоторые из нас становятся мастерами по этой части. Но, поверьте, истинное чудо – это когда твои родные и близкие верят в тебя, берут с тебя пример и с гордостью отзываются о тебе.
С мужем мы так больше и не воссоединились. Мы устали от своего опыта семейной жизни, поэтому каждый жил сам по себе, но развод не оформляли: постоянно препятствовали обстоятельства, а, возможно, мы оба втайне друг от друга допускали мысль, что немного позже можно будет начать сначала. А потом я оказалась в ситуации, когда о супругах надо говорить или хорошо, или ничего, кроме правды. Но первые браки всегда заключаются по любви ко всему хорошему, что есть в человеке, а правда, какой бы они ни была, нужна только нам самим, чтобы не повторять ошибок.
К своему женскому одиночеству я отнеслась спокойно. Как историк, я верю в цикличность, поэтому подождать не так уж и трудно. Французский писатель, о котором пойдет речь ниже, сказал так: «удовольствие состоит не в том, чтобы быть одному, но в том, чтобы быть способным к одиночеству». Я полностью согласна, ведь всем известно, как часто мы окружаем себя людьми, лишь бы не быть одним, хотя далеко не всегда эти люди нам полезны и нужны.
И всё же тема, которую так щедро подпитывал личный опыт, не могла меня не увлекать. Мне хотелось понять, почему мы одновременно и боимся одиночества, и стремимся к нему, и что происходит по достижении внутреннего мира, который одиночество якобы приносит. У меня зрело чувство, что уединенное проживание, с редкими выходами из дома или отсутствием заботы о ком-либо, вряд ли могло закрыть все пустоты. После периода эволюционного развития в тишине и покое людям обычно требуется какая-нибудь «революция», потому что, «ну, знаете, мы все хотим изменить мир»22
Имеется в виду песня «Revolution» группы The Beatles.
[Закрыть].
– 3 —
Вообще, я люблю не спать ночами. Я люблю время, когда можно читать или писать, а тебя никто не тревожит. Есть лишь одно «но»: я предпочитаю наслаждаться тем, что я делаю. Прямо сейчас мне нужно приняться за длиннющий текст о мученичестве в сикхизме. И хоть я уже всё знаю и понимаю, что и как писать, мне крайне трудно за это взяться, потому что – бог свидетель! – я предпочла бы писать о чем-то другом, что вдохновляло бы и дарило простор для творчества.
Не спать ночью никогда не вызывало трудностей. Даже не знаю, откуда у меня такая способность. Мои однокурсники в МГУ на полном серьезе спрашивали, что делать, чтобы не заснуть. Обычно вопрос возникал в период экзаменационной сессии. Я никогда не сподобилась дать ни одного дельного совета, они же, насколько я знаю, никогда не бодрствовали ночь напролет.
Сочинять скучные тексты тоже не в новинку. Сейчас мне нужно написать всего-то страниц пятнадцать. Тема мученичества охватывает историю, философию и религию, а все события происходят в Индии в течение 17 века. Конечно, Азия не Европа, но и всё-таки ничего необычного в 17 веке нет. Думаю, это всё из-за него. Он – это Паскаль Киньяр. С тех пор как я прочла «Террасу в Риме», мне хотелось найти и прочесть как можно больше его книг. Как следствие, с 2006 года я прочла всё, что было переведено на русский, а также несколько книг на французском, например, трактат о языке и замечательный сборник эссе о мировой живописи. (Месье Киньяр остается одним из моих самых любимых авторов из ныне живущих классиков современной литературы).
Киньяр очаровывает меня истинной joie d’ecrire. Хороший писатель должен любить людей и язык. Это не значит, что ему неведомы человеческие недостатки, однако он должен верить, что Любовь – единственная сила, которая правит миром. Тщательная работа над текстом подразумевает любовь к читателю. Автор может и не знать, кто именно возьмет в руки его книгу, однако, взяв, этот кто-то должен по крайней мере почувствовать уважение к себе как читателю. Любовь к языку проявляется, помимо общей грамотности, в разнообразии литературных приемов, используемых при создании произведения, и в способности подобрать точные описания. Киньяр и тем, и другим владеет в совершенстве, из-за чего некоторые походя замечают: «Ах, он же эстет!» В этой фразе отчетливо звучит ирония, если не презрение, даже если слова появились на экране компьютера. Осмелюсь сказать, что в мире, где эстетика свелась к идеально подстриженной бороде, многого стоит – найти автора, чье владение языком выходило бы за пределы повседневного и тем более традиционного обихода. Именно язык, лишенный вещественного воплощения, но при этом наделенный неиссякаемой мощью, и приближает нас к божественному источнику Бытия.
В своей читательской жизни я пережила несколько интенсивных «романов» с разными писателями. Среди тех, чье творчество я поглощала с особой жадностью, стараясь найти и прочесть как можно больше, были Шекспир, Хемингуэй, Чехов, Булгаков, Генри Миллер, Моэм, Зюскинд, Гарсиа Маркес, Варгас Льоса, Воннегут. А также Уайльд, Превер и русские поэты всех времен. И, конечно же, Киньяр. В литературе я сознательно стремилась объять необъятное, поэтому читала (или пыталась прочесть) практически всё, что было написано и достойно прочтения. Поскольку в университете я изучала историю, то я также упоенно читала античных драматургов, трубадуров, поэтов Ренессанса, философов 17 века, литературные произведения эпохи Просвещения и прозу и поэзию стран Востока. И даже такие авторы, как де Сад и Батай, не остались без моего внимания.
Такая читательская экспансивность может насторожить или вызвать улыбку, поскольку встает закономерный вопрос: как из этой какофонии должно родиться что-то свое? Отвечу от противного: меня всегда настораживает, когда начинающие (а иногда и действующие) литераторы настойчиво работают в русле только одной традиции или жанра и годами не меняют стиль. Литературное наследие человечества столь огромно и многообразно, что синтез направлений выглядит сам собой разумеющимся. Ну, и настоящее преступление против литературного процесса, – когда работа ведется «под» конкретного автора. Конечно, читая Булгакова и упиваясь им, можно в какой-то момент начать писать, как он, однако наша задача – научиться тому, что есть только у Булгакова, и пойти дальше. На этот случай у Киньяра есть цитата: «Нужно много читать, а писать еще больше». Задача чтения для литератора – изучение тем, идей, характеров, приемов с одной целью: развить свою речь, создать собственный стиль, который будет заметен не только в художественных произведениях, но и в повседневной жизни. Как в «Пирогах и пиве» замечает Моэм, писатели даже в обычной речи начинают следить за тем, как они говорят. Однако на одном-двух «любимых» авторах далеко не уедешь, не говоря о том, что при такой скудости не получится развить художественный вкус, а это едва ли не единственное, что позволит в дальнейшем, следуя завету Пушкина, быть себе высшим судьей, прилежно работая над собственными текстами, прежде чем выпустить их в свет.
Итак, моя бессонная ночь никогда не была одинокой. Да и как она может быть таковой, когда вы оказываетесь в постели, если так можно выразиться, с хорошим драматургом, поэтом или писателем. Кто-то уверенно заявит, что живой мужчина лучше мертвого Шекспира. Соглашаясь с этим утверждением, лично я надеюсь никогда не дойти до такого состояния ума, когда стану утверждать, что книги лучше людей. И всё же быть наедине с собой и с чашкой чая или кофе читать или писать (а с 2003 года – еще переводить и редактировать) – это блаженство. Единственное, что может разрушить такое счастье – необходимость делать то, что не хочется, будь то написание текста, работать над которым нет желания, или пустые разговоры.
Еще одна причина моего восхищения Киньяром – его широчайшая эрудиция. Паскаль Киньяр, философ и виолончелист, помимо создания трактатов и романов, переводил с латыни, древнегреческого и японского. Его романы происходят в разных странах и в разное время. И однако все они удивительно легко читаются, при этом ни один нельзя назвать слишком длинным. Благодаря абсолютному слуху как в музыке, так и в литературе, автор, кажется, точно знает, когда остановиться.
Я много читаю на нескольких языках и всегда с удивлением наблюдаю, как авторы пытаются втиснуть в свое повествование как можно больше информации и фактов. Лаконизм, говоря словами Бальзака, опасен тем, что «похож на молнию: он вас ослепляет, и вы уже толком не знаете, куда вас ведут»33
Моруа, Андре. Прометей, или Жизнь Бальзака. М.: Радуга, 1983. С. 158.
[Закрыть]. Однако «интеллектуальная литература», выходящая из-под пера менее способных, чем Эко или Варгас Льоса, авторов, порой напоминает кунсткамеру, которая наводит на читателя ужас одним своим размером, не говоря о содержании. Не так давно я прочла пару семисотстраничных романов, и каждый раз меня посещало чувство, что их можно было «выжать» и тем сократить как минимум наполовину. Коммерческие задачи также требуют превращать истории в литературные сериалы, однако некоторые романы, получившие Нобелевскую премию, не превышают в объеме 300—400 страниц. Именно они производят неизгладимое впечатление.
