Текст книги "Волчий берег (СИ)"

Автор книги: Юлия Шолох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Я впервые видела на Гордее княжеские одежды, да ещё сразу праздничные. Что уж тут говорить – никого красивее нет.

Странный полушубок – из чёрной замши с воротником длинного чёрного меха. Кажется, из козы той редкой породы, что чернее ночи. На голове княжеская шапка – как тарелка с опушкой, зимой в такой намёрзнешься.

– Жгучка.

И снова при виде него слабость в ногах, а в крови то ли жар, то ли холод. Что-то больно скручивается в животе, не даёт толком вздохнуть. И от его глаз, в которых вспыхивает ответная боль, ещё хуже.

– Я припас для тебя подарок.

Он протягивает на ладонях ленту. Белоснежная, вышитая золотом, с крошечными зелёными камешками, прозрачными, как слёзы. Такая красивая…

– Это мне?

– А кому же ещё, Жгучка? – Спрашивает он с укоризной. Подходит, протягивая подарок, как протягивают хлеб.

– Она такая красивая.

– А ты что же, хотела некрасивую? – Появляется у него улыбка. И так манит…

– Давай, завяжу.

Я стаскиваю платок с шеи, поворачиваюсь. Он осторожно и довольно умело обвязывает ленту вокруг головы. Хочется броситься к зеркалу, но в его глазах хватает восторга – видимо, хорошо вышло.

Кстати!

– У меня тоже есть подарок.

Хорошо, я помню, куда положила, сама сворачивала. Маленький деревянный сундук с моим рукоделием да личными вещами. Вот он – пояс. Времени было не то чтобы много, можно и получше сделать, но жемчуга да дорогие нити сделали своё дело – даже простой узор смотрится богато, по-княжески.

– Это тебе.

– Завяжешь?

Ха! Думаешь, побоюсь!

Я распахиваю его тяжёлый полушубок, тёмно-красная шерстяная рубаха подпоясана теми самыми кожаными ремешками. Завязано некрепко, но пальцы такими неуклюжими вдруг становятся, будто на морозе заледенели, совсем не гнуться. Его грудь слишком близко, и столько тепла, и его особый запах, который вызывает в памяти те времена, когда я была совершенно счастлива, хотя и закрывала на это глаза. Его приход в Вишнянки, и его улыбки, и его загадочные взгляды, и даже когда нас с Малинкой своровали – всё счастье.

До того несчастного мальчишки-утопленника в реке.

– Ну что же ты? – Сглатывая, спрашивает Гордей.

– Сейчас.

В другое время, когда нет за тобой долга, верно, я бы не стала надевать на него пояс, скорее, сняла бы и рубаху, и всё остальное, да только за стенами, в снежной тьме, нас ждут.

Пока оборачиваешь вокруг его талии пояс, всё равно, что обнимаешь. И хочется так замереть, прижаться к нему, заурчать, словно рысь. И чтобы он в ответ обнял.

Он, конечно, обнял, но поцеловал еле-еле, в лоб.

И я сама отпрянула.

– Пора.

Мы застегнулись, он поднял воротник, утопая в шерсти, я навязала на голову платок. И мы вышли из дома.

На улице не было ветра, снег лежал рассыпчатый и блестящий, словно сахар, серебрился под светом из окон.

А во дворе стоял Мохорейн. Одна рука его лежала на толстом посохе, вторую он поднял, преграждая нам путь.

– Нет! Не пущу.

Я вначале остановилась, а Гордей словно не слышал, только за руку меня схватил да дальше пошёл.

– Все сюда! – Вдруг взревел волхв. Из домов как горох посыпали воины, в наспех накинутой одежде, всклокоченные, удивлённые.

– Не пущу! – Проревел Мохорейн, когда убедился, что подкрепление прибыло. – Нельзя вам туда идти.

Тут уж пришлось остановиться. Вот чего я не ждала, даже не думала – что нам кто-то преградит путь. Зачем?

Ни я, ни Гордей ничего не спросили, спросили из толпы. Множество взволнованных голосов, вначале тихо, а после всё громче и громче.

– Куда Князь идёт? Ночь на дворе. Да в княжеских праздничных одеждах. Что происходит?

Мохорейн радостно взревел во всю глотку:

– А то! Ваш Князь услышал шёпот лесных духов! Он хочет пойти за ним в лес, и невесту за собой увести. – Все замолкли, волвх продолжал:

– Наш Князь забыл, что духи другие, шутки у них другие, и говорят с ними иначе! Человеческая жизнь для них словно песчинка – ничего не значит. Если мы отпустим Князя, то больше никогда его не увидим!

Он повернулся к Гордею, потряс посохом.

– Слушай, что говорю. Я знаю эту братию – что бы они ни наплели тебе, чтобы ни пообещали – это всё враньё. Им нужна только ваша кровь, ваше тепло, ваши жизни, слова для них не имеют веса. Слушай меня, сынок! – Он стукнул посохом. – Остановись.

Гордей медленно повернулся ко мне, в его глазах мерцало, почти затухая, что-то волшебное.

Ну что же ты, хочешь отказаться?

Гордей в ответ крепче сжал мою руку.

Мы стояли там и улыбались друг другу, будто вокруг никого больше не было.

– Если вы не остановитесь, вы не вернётесь! – Вновь закричал Мохорейн и затрясся. – Видел, видел я другого князя… не будет твой род править, слышишь, что духи поведали? Показали будущее, десять лет прошло – и на троне не ты. Надсмеиваются они над тобой! Разум путают! Уйдёшь сейчас, Князь, – не выйдешь обратно.

На дворе стало тихо, только снег всё так же скрипел под чьими-то ногами.

Гордей закрыл глаза, открыл – словно другой человек появился. Словно духи подменили.

– Не стой на дороге, Мохорейн. – Прохрипел он.

– Остановите его! Силой скручивайте! Утром очнётся, спасибо скажет!

Волхв посмотрел на воинов, но те не спешили бросаться нам наперерез, пытливо смотрели и ждали.

Тут и у меня голос прорезался.

– Да что же вы! Что вы все знаете? Как можете на пути стоять? Верьте своему Князю! А даже если… будет другой князь, земли Звериные богаты сильными воинами. Значит, так суждено. Волхв не знает всего, всего никто не знает! Отпустите нас!

Никогда не думала, что рискну кричать в лица воинов что-то и чего-то требовать.

– Пошли.

Гордей сделал шаг, второй. Уверенно посмотрел вперёд, спокойный и умиротворённый, словно вступал в отчий дом, где давно не был.

Нас никто не остановил. Мы вышли за забор, облепленный снегом и направились в лес. Мохорейн и волки остались за спиной, смотрели, гудели как растревоженный улей, но уже не могли помешать.

Вокруг высились сугробы, да только ноги не проваливались – идти было легко, мягко. За спиной оставались тёплые дома, живые люди, всё то, чего не хватало промороженному лесу.

А мы шли.

Все знают, духи загадками говорят. И не потому, что больше всего любят баловать – просто они другие, отличные от нас. Просто они не умеет изъясняться человеческими мыслями, человеческим опытом. Вот и получаются недопонимания.

– Ты не боишься?

– А?..

Мы далеко отошли, очень далеко. А всё потому, что дорога сама под ноги ложилась. Вроде сугробы – сугробами, груды валежника путь перегораживают, ели широкими лапами закрывают, а идти легко. Дорога, как говорят, сама под ноги стелется.

– Ты не боишься, Жгучка? Вдруг Мохорейн правду сказал? Он хороший волхв.

– А ты?

Гордей остановился, прямо там встал напротив, взял меня за плечи.

– Я с тобой ничего не боюсь. Я боюсь, что если мы не пойдём… ничего не будет. Просто погаснем, как свеча догорает. Я чую это… как во мне что-то догорает. И никто помочь ни в силах.

– И я не могу?

– Если бы кто-то… то только ты.

Вокруг было пусто и тихо. Где-то в снегу спали перепела и зайцы, в дуплах сворачивались тёплыми кольцами белки, в норах – волки. Где-то ещё дальше жили люди, а мы были совсем одни.

Он снял рукавицы, взял моё лицо в ладони.

– Я хотел сказать… мало ли, что случится, пусть потом жалко не будет, что не сказал. Я люблю тебя, Жгучка, больше жизни люблю. И знаешь… когда я узнал, что у меня душа появилась, думал, буду любить, потому что так принято. А увидел тебя… Это словно во мне было, словно мой собственный выбор, понимаешь?

– Да.

– Словно мне просто подсказали, чтобы я ошибок не успел наделать. И я всё боялся… больше всего боялся, что ты решишь – это всё напускное, ненастоящее. Я тебя увидел – и уже твоим был. Я навсегда твой, чтобы ни случилось, до последнего вздоха твой.

– Зачем ты говоришь это сейчас? Думаешь, Мохорейн правду сказал?

– А хоть бы и правду! – Он бездумно улыбнулся, глубоко вздохнул. – Ты боишься?

Боюсь ли я умереть? Никогда не думала… вернее, не верила в такое по-настоящему, всё казалось именно меня это никак не коснётся. А здесь, в сказочном хрустальном лесу, где от мороза щиплет щёки, ничего не боюсь.

– С тобой нет.

– Вот и ладно.

Он наклонился и поцеловал меня. Давно наши поцелуи не были такими – лёгкими, свободными, будто ничего больше не сковывало, не мешало.

– Пойдём. – Шепнул Гордей и мы, взявшись за руки, отправились дальше.

Я смотрела вокруг и любовалась. Никогда человек не сможет выстроить такой красоты! Укрытые снегом лапы елей и ветви, словно в хрустале, от толстых до самых крошечных, сверкающие в белой пудре алые ягоды, переливающийся снежный наст… и свежесть.

Мы шли, под ногами хрустел снежок, и было так тихо. Гордей вёл меня, словно сотни раз тут бывал. Или правда бывал?

– Мы идём туда… в то место, о котором ты говорил?

– Да.

– И что ты хочешь там найти?

Почему-то я говорила шёпотом, хотя вокруг никого не было.

– Хочу тебе показать – это не просто место. И раньше я приходил и чувствовал – оттуда можно обратиться к богу, и он услышит. И я поклялся… если выживу, если сохраню рассудок, приду сюда с тобой, со своей душой и назову тебя женой перед ним. Чтобы вернее верного мир знал, что ты моя!

– Тогда пошли! – Засмеялась я.

Было так легко. Словно ничего больше не держало и прошлого не осталось. Только мы есть, здесь и сейчас. Остальное лишь страшный сон. Никто ни умирал, не мучился, не горел и не пропадал. Просто есть мы – и есть этот сказочный лес, в котором нас ждут предки.

И вот мы шли, шли, и ступили из-за деревьев в низину.

***

Мохорейн опустил посох, ссутулился. Волки окружили его, несмело позвали:

– Волхв.

Он не ответил, вытер рукавом запотевшее от страха лицо. Удивился, что его трясёт.

– Ведите его!

Волки подхватили его под руки, завели в дом, усадили на лавку, стянули шубу.

– Налейте ему!

Спиртного не было, кто-то сбегал к старикам за самогоном, который те хранили для настоев от ломоты в суставах.

– Что ты, Мохорейн?

Налили ему стакан, тот махом выпил.

– Что ты видел, а? Скажи нам.

– Ничего. – Тот устало закрыл глаза. – Другой князь у вас будет, вот и всё.

– Так, конечно, рано или поздно будет!

– Рано. И десяти лет не пройдёт.

– То есть как? Скоро будет… другой-то?

– Не знаю я! – Мохорейн покраснел, выпрямился, пришёл в себя. – Видел я будущее, заглянул за десять лет спустя. На троне другой князь! А когда придёт – завтра или через десять лет – этого не знаю!

– А этот куда денется?

– Теперь уже неважно.

Все замолкли, растеряно переглянулись. Волхв усмехнулся.

– Неважно теперь, что будет, то будет. Не корите себя, всё равно бы мы их не удержали. Надеюсь только, долго мучиться им больше не придётся. Даже смерть милосерднее.

***

Казалось, недалеко мы шли и недолго. Словно по богатым палатам дивьего дворца брели, только настоящим, самой природой созданным. И красоты такой много не бывает!

Оглянуться не успели, как открылась нашему взгляду поляна – круглая и утопленная в земле, словно миска, а вокруг деревья ровной стеной стоят, махровой изморозью крытые. Луна точно посередине светит, будто жемчужина на снегу лежит. Небо прозрачное. И словно сердце всего мира в этом месте. Кристально чистый воздух, хрупкая тишина.

Гордею даже говорить не пришлось, что мы дошли, это и так ясно. Остановились у края полянки, ждём.

Чего ждём, не знаю, но говорить смелости нет, словно человеческий голос грубо разобьёт тишину, и назад не склеишь.

Гордей оглянулся на меня, сжал мою руку и с улыбкой ступил вперёд. Под ногами протяжно хрустнул снег.

Я ступила за ним.

И словно мы нарушили невидимый барьер, так резко всё изменилось.

Снег поднялся и закружился вокруг с громким свистом. Он стал таким густым, что неба не видать. Ветер завывал, как в самую лютую метель, бил нас нещадно и больно. Нос и щёки тут же заледенели.

Гордей сжал мою руку крепче и крикнул:

– Идут.

– Кто идёт?

Он глубоко вздохнул, а ответить не успел. Налетели со всех сторон на нас комки снега, глаза залепили, в уши завизжали голоса, сквозь ветер малоразличимые.

– А! Явились! Ты глянь какие!

Главным среди них был мужской сердитый голос. Он басил и дребезжал, как будто его обладатель привык кричать.

– Явился, посмотри-ка! А ну, кланяйся, как положено.

Рука Гордея выскользнула из моей и исчезла. Глаза слепил снег, он даже в нос набивался, пришлось рукавицами стирать его с лица. Сквозь сплошные белые комья я не сразу увидела, что Гордея рядом нет. Испугалась так, что душа в пятки ушла. Развела руки – может, не вижу просто? Нет, никого.

Я бы завизжала, верно, не хуже ветра, но тут в метель вплелись женские голоса. Что говорили, не слышно, но ветер поутих, снег поулёгся. Я снова вытерла лицо, стряхнула с варежек снег, огляделась.

Передо мной на полянке стояли люди. Вернее, они были похожи на людей, но словно изо льда и снега сделаны, и прозрачные. Но они двигались, дышали, вращали глазами и одежда их шевелилась под порывами ветра. А между ними стояли звери, и волки, и медведи, и рыси, даже лисицу увидела – она водила острым носом. Все – словно изо льда вылеплены.

Наверное, я ждала увидеть Получницу… но её не было. И эти… они совсем не походили на слегка пугающую, но живую гостью, которая приходила ко мне во сне. Вместо тёплой кухни – снежная поляна, вместо румяной собеседницы с горячей кровью – холодные голубые тени.

Гордей!

Рядом его не было… но он всё же был. Просто стоял на коленях, упираясь руками в землю, свесив голову.

Над нами грохотал свирепый голос.

– Как ты посмел! Залил кровью звериной свои земли! Кости моих потомков гниют в земле, и многих даже не похоронили! Мои дети бегают в лесах, измождённые Яростью! Ты Князь! Как ты посмел поступить так со своим народом? Уполовинить его! Да после такого!..

Это, кажется, духи предков. Почему я сразу не поняла? Они выглядят, как мы, разве что одежды другие… Шубы мехом наружу, мы сейчас носим мехом внутрь, шапки, закрытые до ушей, женщины без платков, по ветру развеваются волосы.

И они… недовольны. Глаза вспыхивают, будто молнии в них одна за другой сверкают.

– Кого спрашиваю! Хотя… нечего тебе ответить, нечего тебе мне сказать!

Духи стояли, смотря на Гордея. Этот… с басом, грохочущим словно гром, у них, видимо, главный. А у остальных лица как замёрзшие. Синие глаза, белая кожа… вот только у одной, с острым подбородком, в узких глазах мелькнула тёплая желтизна.

– Как ты смеешь так дерзко смотреть, вместо того, чтобы признать свою вину да покаяться? Тебе земли доверили, отвечай! А ты что с ними сотворил!

Гордей поднял голову и молча смотрел на него. Княжеская шапка свалилась в снег и на чёрные волосы падали белые хлопья снега.

Вот простудится сейчас, заболеет ещё!

Почему он стоит на карачках и не пытается встать?

Надо ему помочь, может, устал или ногу подвернул.

Я схватила его за руку.

– Вставай.

– А это ещё что такое?

Теперь главный смотрел на меня, его глаза почти сверлили мне лоб.

– Наглая! Чего лезешь?

– Отойди, – попросил Гордей еле слышно.

Вот так-так… он не может встать. Эти… предки, черти их дери, его держат.

– Что вы делаете?

Я вскочила, прямиком к главному.

– Зачем вы его держите? Тоже мне, силой на коленях принуждать стоять – велик почёт!

– Молчать, девка!

Главный рявкнул, из его глаз посыпались белые искры.

– Молчать и слушать! Раз вздумали воевать, смерть среди моих детей сеять – знайте тогда, как и ответ держать!

– Совсем детей распустили, – присоединился к мужскому голосу женский. – Глянь, как разговаривают!

– Совсем стыд потеряли!

– Времена уже не те, не те…

И загалдели духи предков, как стая сорок. Я опустилась на снег возле Гордея. Пусть болтают, сколько влезет, меня больше заботит мой любимый.

– Ты как? Что с тобой?

– Всё хорошо.

А сам сипит, головы теперь и вовсе поднять не может.

И тут… на белый снег капнула кровь.

Его кровь.

В меня словно бес вселился. Мне стало плевать, кто это, могущественные духи или даже сам Звериный бог! Как они могут его мучить?!

– Оставьте его в покое! За что вы его наказываете? Он за помощью пришёл! Он спас Звериные земли, спас, как мог! А вы… где вы все были? Почему не пришли, такие умные, не помогли хоть бы советом? Слепые вы! Старые и слепые!

Умолк мой голос, смолкли и духи. Только глаза, много одинаковых ледяных глаз смотрело на меня. Напугать хотят?

– Да идите вы все к чёрту!.. Вставай, Гордей, вставай.

Пытаюсь помочь, а он никак, ни рукой ни ногой пошевелить не может, словно окоченел.

– Вставай, пойдём домой. Ну их… Видишь, какие они. А ты ещё говорил – перед предками, главное, чтоб они свидетели. А они уже не люди.

Он сумел поднять руку, взять снегу, вытереть нос.

– Да кто это такая?! – Окончательно выйдя из себя, крикнул главный. У него даже борода тряслась от ярости.

А я решила – ну их, не буду с ними говорить. Буду сквозь них смотреть, будто пустая поляна, уведу отсюда Гордея и без них счастливы будем! А Получницу, видимо, в другом месте следует искать.

– Рысь это, люна-са его.

Женский голос был мягкий, гладкий. Так и думала, эта та, с жёлтыми глазами заговорила.

– Твоя, что ли? – Покосился главный.

– Моя, – спокойно ответила женщина.

Она не улыбалась, смотрела пристально, но вдруг показалось, что она не сердится. Хотя, чего это я? На что им сердится? Гордей сделал что смог!

– Вы бы и сами лучше не справились! – Мстительно заявила я главному. – Хорошо, поди, с того света указывать, а на месте Князя никому не хочется побывать?

– Был я Князем, нечего мне! – Снова заголосил главный, но уже не так зло. Словно пар выпустил.

– Отпусти мальчишку, – негромко сказала из-за его плеча желтоглазая.

– Я не держу!

– Уморишь еще.

Вокруг волновались духи, вдруг словно ветер подул, колыхая их прозрачные тела и одежду.

Гордей, наконец, встал. Поднял княжескую шапку, отряхнул и надел.

Главный дух наклонил голову.

– Чего смотришь? Знаем, зачем пришёл!

И слова не дал сказать!

– И какой будет ответ? – Спросил Гордей, снова вытирая нос снегом. Кровь пока не остановилась.

Главный так на меня зыркнул, будто к земле хотел припечатать. Начал причитать заново.

– Много вы земли попортили, кровью залили, костями забросали! Не для того боги нас создавали, холили и лелеяли, как родных детей!

Хоть и хмурился главный, хоть и причитал в полный голос, а теперь звучало иначе, будто вправду родню в нас признал и журит по-родственному.

– Молодые да неразумные. Столько жизней! Ну, за другие народы не нам отвечать, а свой, звериный, жалеть нужно! Восполнять.

Он замолчал, хмыкнул и вновь посмотрел на меня. Ухмыльнулся.

– Ладно! – Вдруг крикнул радостно. – Чего мы, и правда, как чужие? Сами-то, сами-то так воевали, что сто лет после никто не смел в мои земли нос сунуть!

Женщины за его спиной фыркнула.

– Да! – Он, не оборачиваясь, громыхнул посохом. – Было дело! Так что теперь?

И снова на нас уставился. Долго смотрел, пристально.

– Через год первенца принесёте, так и быть, забудем о прошлом. Новую жизнь создадите. А мы в свою очередь с местными духами договоримся, чтоб утихомирились. И зверей, Яростью оглушённых, к себе возьмём, не дадим напрасные мученья терпеть.

Гордей покосился на меня, а у меня и слова во рту застряли. Первенца?!

– Каких местных?

Нашёл, о чём спрашивать! Спросил бы лучше про первенца, о каком первенце они говорят?

– Да вот леших здешних да прочую нечисть. Ну, тех, что под снегом нынче прячутся, не хотят к нам выходить.

Главный махнул рукой, будто вокруг кто-то был. А никого не было, пусто, только духи над снегом и висели.

– Хорошо. – Гордей схватил меня за руку, дёрнул к себе. – Пусть будет по-вашему. Но я хотел ещё кое-чего.

– А ты наглец!

– Нет, так и скажи. Без вас обойдёмся.

Главный насупился.

– Ничему вас не учили, похоже! Где уважение к старшим? Где…

– Ну ладно, ладно тебе.

Ему на плечо положила руку и вышла вперёд красавица в пушистой шубке, очень похожей на мою.

– Хочешь, чтоб мы вас поженили?

– Это мы и сами можем. Просто хотел получить благословение.

Главный вдруг расхохотался.

– А давай! Будьте благословенны, дети мои!

Вместе с его словами словно звон раздался. Вспыхнули цветные огни и духи предков больше не казались прозрачными, они стали яркими, как магические огни на ярмарках.

В лицо сыпанули блестящей холодной мукой, вокруг по снегу рассыпали синие и красные ягоды, на головы наши упало полотенце белое, с красивой вышивкой, которое тут же истаяло, не оставив после себя воды.

– Почитайте дела отцов своих! Берегите землю родную, как муж бережёт жену, а жена мужа. Не берите на душу зла, не бегите за ненужным и просто будьте счастливы! Ну, чего смотришь? Целуй невесту!

Гордей будто только того и ждал.

Всегда боялась того момента, когда на свадьбе заставляют при всех целоваться. Зачем? Не хочу, чтобы кто-то за нами наблюдал.

А сейчас всё равно стало. Его губы такие горячие, сладкие, какое мне дело до духов!

– Эх, и я когда-то был молод. – Бурчал главный.

Я бы, верно, и час бы тут простояла, если бы Гордей меня целовал.

– Ну, всё, всё! – Снова повысил голос главный дух. – Прочь идите! Думаете, разжалобили нас своей любовью? Мы ещё и не то видали! Прочь! И помните, что обещали.

Женщина-рысь выступила вперёд, выбросила в нашу сторону руку-лапу, с которой сорвался и закрутил снег. Вокруг сгустилась темнота, только белые пушинки вертелись с большой силой, да мерцали вдалеке жёлтые глаза.

Раз – и мы стоим у Сантанок, за избой, в которой нас поселили. Стоим посреди белоснежного покрова, на котором ни единого следа, ни человечьего, ни звериного, и тихо вокруг. Только деревья на ветру скрипят.

Гордей громко сглотнул, тогда и я очнулась.

– Это что?

– Мы, кажется, дома.

Смешно так головой вертит. Хотя я тоже не сразу поверила. Но духи, они и не такое умеют. Говорят, умеют человека не только сквозь расстояние, а и сквозь время нести, появится такой в своём доме – а на месте прежнего дома уже давно новый стоит, все родичи от старости померли и его не помнит никто.

– Пошли в дом.

Всё, как и положено зимой – снег хрустит, пар изо рта валит, в сугробы по колено проваливаешься. Только наши следы на белоснежной простыне ровно с того места начинаются, где мы очнулись, словно мы с неба опустились.

Пришли домой, разулись, верхнюю одежду сняли. И всё молча. Не знаю, что у него в голове за мысли ворочались, а у меня всё об одном.

– Гордей! Что они говорили про первенца? Что значит – принесите нам первенца? Они хотят забрать нашего ребёнка?

– Тихо, ты что.

Его голос звучал негромко, ласково и вдруг во мне как огонь вспыхнул.

– Не заберут они никого, просто посмотрят. Хотят, чтобы зверей много стало, понимаешь? И мы должны им показать, что их будет много.

– А…

Щёки покраснели.

И оттого, что он вдруг меня обнял, прижимая к себе, стало только жарче.

– Не хочу сейчас о них думать, Жгучка. И ты не думай.

Шёпотом говорит. И когда мы зашли, мне казалось, темно в комнате, из печи еле видный жар да в окошко луна светит, а тут вдруг будто мы на ярком солнце.

– Теперь ты моя жена.

О, я поняла, о чём он. Теперь всё правильно, и мы одни. И даже духи нас благословили.

Теперь мы станем настоящими мужем и женой.

И он целовал меня, и по комнате кружил кудрявый лунный свет. Наконец-то мы одни и никто между нами не стоит. Мы ведь заслужили немного радости?

Он стягивал с моих волос ленту, снимал с меня платье и сорочку, распускал волосы. Всё неторопливо… только словно время остановилось и никого в мире не стало. Такое ощущение… будто только мы живые и разумные, а остального мира нет, пропал пропадом. И от этого боишься даже на миг его отпустить, чтобы совсем одной не остаться. Почему-то бьётся в голове и груди эта страшная мысль – отпущу – выскользнет туманом сквозь пальцы и никогда вновь его не поймаю.

– Жгучка…

Шепчет, как пьяный. И у меня голова кругом. А стоит закрыть глаза – тёмное золото, душистое и хмельное, в котором тонешь, а тебе не страшно. Ведь со мной он.

Казалось, он раздевал меня долго, а уже несёт к кровати. Опускает на неё и ложится рядом.

– Держись за меня, – просит Гордей. – И не бойся ничего.

– Не буду. А… что мне делать?

– Держись за меня и… расслабься.

Он вдруг смеётся, и от его глухого пьяного смеха шальной хмель отдаёт в голову. Словно и я пила.

Это так странно, ну, то, что происходит. Из болтовни других известно, что будет, но пока тебя не обнимет родной муж, всё равно не поймёшь, как горит кожа от его прикосновений. Пока он не зацелует тебя так, что заболят губы, не поймешь… Пока не проникнет в тебя и не сделает своей, не поймёшь. Пока, не в силах сдержаться от глубинной потребности, не начнёшь двигаться вместе с ним, хватаясь за его плечи так крепко, будто иначе он исчезнет навсегда, не поймёшь. Пока не зайдёшься в крике, который не можешь сдержать, даже искусав губы, не поймёшь…

И я поняла.

***

Просыпаться не хотелось, но в дверь так громко колотили, что и мёртвого бы подняли!

– Иногда я от этого так устаю! – Вдруг сказал Гордей, со стоном встал и потянулся за одеждой. – Сейчас выпровожу их прочь.

Он задёрнул шторки у кровати, и пришлось подглядывать в щёлочку. Одеваться было неохота, я надеялась, он вернётся… и повторит то, что делал ночью.

Не тут-то было! Стоило дверь отпереть, как в комнату ввалился Мохорейн в своей шубе, за ним пар столбом, а глаза так и сверкают! Гордея в сторону отпихнул.

– Ты чего, сдурел? – спросил тот.

– Дома вы? – Загудел волхв, смотря так, будто нас подменили и перед ним вовсе не Гордей. После ка-ак к кровати бросится! Как шторку отдёрнет! Ну, я в одеяле уже, сразу от него ждала чего-то такого, сижу, глазами хлопаю.

– Это ты?

Столько подозрения в голосе, будто я на себя не похожа.

– А ну вываливайся отсюда! – Гордей разозлился, подошёл и задёрнул шторку обратно. – Совсем умом тронулся! Иди!

Мохорейн засопел.

– Я не из праздного любопытства к вам пожаловал! Мы тут ночь не спали, ходили вокруг деревни, ждали вашего возвращения. А вас не было! Только утром и увидели следы прямиком у дома! Люди али духи, раз по воздуху переносятся? Как вы из лесу вышли?

Гордей вздохнул.

– Духи вынесли, Мохорейн.

– Рассказывай.

Волхв собрался было сесть, оглянулся на стул, полы шубы своей приподнял, видимо, надолго рассчитывал остаться.

– Мохорейн!

– Чего? – Тот замер, зыркнул глазом из-под насупленных бровей.

– Чего? Того! Женился я вчера.

Волхв хлопал глазами, ожидая продолжения. Гордей и глазом не повёл.

– Оставь нас, будь так любезен. Видишь же – живы мы, здоровы, к вечеру поговорим… может быть. Иди, в общем.

Я бросила подглядывать и растянулась на кровати. В теле бродили, гуляли неведомые пьяные чувства, и думалось только о том, как бы их повторить. Мохорейн бурчал что-то, злое и радостное одновременно, шуршал своей шубой, но всё же убрался восвояси.

Гордей проводил его и бросился назад, отдёрнул занавеску, уже раздеваясь. Тут же забрался ко мне под одеяло, его холодные руки прошлись по рёбрам, я конечно завизжала.

– Холодно же!

– Затопить печь? – Спросил он между делом, целуя меня за ушком. Печь… это несколько лишних минут без него.

– Нет.

– И без печи согреемся?

Я приподнялась и укусила его за нос. Просто так. Захотелось.

Его глаза сузились, губы дрогнули.

– Ну, всё… – Зловещим голосом прошептал Гордей. – Держись!

И я держалась. Каждый раз держалась за него, будто иначе пропадёт.

Я уже любила всё, что он делает. Часы текли, вечером мы не пошли никуда, только к утру выбрались. Всё время были вместе. Иногда он обхватывал мою голову ладонями и задумчиво говорил:

– Я люблю тебя, Жгучка.

Так просто говорил и так твёрдо, сразу становилось понятно – правду говорит.

– А я тебя люблю. – Неизменно отвечала я.

Нам удавалось делать вид, что вокруг никого нет, целых два дня. После надутые лица волков, то и дело прохаживающихся по двору, настолько измучили совесть, что пришлось смириться с неизбежным.

– Пора ехать в Гнеш, – вздохнув, сказал Гордей. Он только вернулся со двора, на волосах таяли снежинки. – Они ведь тоже домой хотят… к семьям, к жёнам.

Как хотелось отказаться! Запереть двери и провести тут, в постели, вместе с горячим Гордеем под боком всё время до весны!

Но он прав – остальные тоже заслужили отдых.

– Поехали, что делать. Да и Малинку хочу увидеть.

Подумать только, я ведь сестру полгода не видела! Как раз у неё день рождения скоро, поздравить надо.

Через день мы выехали. Я даже сундук с вещами взяла, где белоснежная шуба и прочие украшения.

Тяжело было добраться до первой деревни, сугробами путь завалило, еле ползли, а там нашлись сани, да и дорога дальше была уже укатанной, народ между деревнями часто ездил. Докатили всего за три дня.

Больше всего я во время пути жалела, что нельзя… что нужно ждать вечера, чтобы остаться с Гордеем наедине и продолжить то, чем оказывается, я обожаю заниматься. Наверное, это неправильно или неловко… но я обожаю то, что мы делаем.

Я уже научилась поднимать ему настроение. Ещё немного и пожалуй, я смогу им руководить! Шутка, конечно, к чему мне им руководить? Да и он, признаться, может руководить мной не хуже.

Если бы я знала с самого начала, как это будет, верно, не стала бы свадьбы ждать. Я даже Гордею так сказала, после первой же ночи. Ох и смеялся же он!

– Я знал, что мне повезло, но все же думал, это мне тебя придётся уговаривать… иногда. А уговариваешь ты.

Уговаривать, пожалуй, я тоже научусь.

На последней стоянке нас встретил Всеволод. Оказалось, тут его родные жили, вот он и не доехал до Гнеша, остался помогать родственникам, да прижился, привык.

– Всё одно в Гнеше делать нечего, – вздохнул Всеволод, когда мы ужинали. – Советники и без меня всё расскажут. А тут дел невпроворот, руки всегда пригодятся. Только тоска заедать вдруг стала, сам не пойму, отчего. Скучаю я… по бешеному этому, по Ярому. Сил нет, как скучаю!

Гордей глянул на меня, улыбнулся.

– А мне некогда скучать. Тебе тоже жениться нужно, не до скуки станет и про тоску забудешь.

Тот только вздохнул, спорить не стал, потому что не любил спорить. Но кажется, не поверил.

Дальше поехали мы вместе. Звали Всеволода к нам в сани, но он оказался. Люблю, говорит, мороз. Так и трясся на лошади.

Чем ближе к Гнешу, тем зябче становилось. Там сестра, да… но там ещё семья Гордея, его родители и сёстры. Конечно, они встретят меня как родную, тем более мы уже женаты. Но почему-то казалось, встреча будет, как в замке Великого князя – много каких-то прихлебателей, чьи лица растягиваются в фальшивых улыбках. Их толпы, ряды за рядами, и все хотят только побольше украсть да повыше пробиться.

Это была неправда, знаю. Советников видела, а кроме них, посторонние к Князю не допускались. И всё равно – как детские страхи, боишься да боишься дальше. Да и вздумай его родные против меня настраивать… тяжко придётся. В жизни ведь всякое бывает.

Гнеш, конечно, встретил нас шумом. Народу на улицы вывалила тьма, видно, новость о приезде князя далеко разнеслась.