355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юлия Вознесенская » Сын вождя. » Текст книги (страница 1)
Сын вождя.
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:43

Текст книги "Сын вождя."


Автор книги: Юлия Вознесенская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Annotation

Сын Вождя – это книга о нашем прошлом. Однажды на даче под Петербургом, где гостила Юлия Николаевна, между присутствующими завязался разговор о мумии Ленина, до сих пор лежащей в мавзолее на Красной площади. Один из гостей поведал удивительную историю… Тогда-то Юлия Николаевна и решила поделиться с читателями этим рассказом о Сыне Вождя.

Юлия Николаевна Вознесенская

Юлия Николаевна Вознесенская

СЫН ВОЖДЯ

повесть


Сын Вождя проснулся и, даже не открывая глаз, почувствовал, что сегодня – ЕГО ДЕНЬ. Ломило и крутило суставы, слегка познабливало, и все это были верные признаки.

Стараясь не вздохнуть глубоко, не зевнуть, не совершить заметного движения даже веками, чтобы глазок напротив кровати не засек его пробуждения, он чуть-чуть приоткрыл глаза и нашарил зрачками окно.

А за окном была еще темень, к стеклу липли и тяжело сползали вниз большие хлопья снега, сквозь приоткрытую форточку доносились посвисты порывистого ветра.

И он услышал, как издалека, с самого дна его усталого старого сердца, прозвучал звонкий голос:

Белый камень у меня, у меня!

Говорите про меня, про меня!

Да, это, несомненно, ДЕНЬ ЕГО СВОБОДЫ. Такая удача выпадала Сыну Вождя не каждый год, и он едва сдержал улыбку: рано, ох, рано еще радоваться! Теперь главное – держаться спокойно и ничем себя не выдать.

Под одеялом он осторожно протянул руки к коленям и начал их разминать и массировать. Спасибо доброй старушке, научившей его делать массаж, без него он едва ли сумел бы сегодня подняться с постели. Как же ее звали? Мария… А как дальше? Кажется, Мария Карловна.

Вот она сидит на скамеечке возле его ног. Он видит сверху собранные в пучок редкие белые волосы, сквозь которые чуть-чуть просвечивает розовая кожа.

– Ну что? Стало легче? – спрашивает она, поднимая к нему милое озабоченное лицо.

– Да, значительно легче. Спасибо вам большое, Мария…

Да нет, никакая не Карловна, вот еще! Какое-то совсем простое русское отчество. При чем тут Карловна? Скорее Мария Федоровна или Мария Петровна… Ну ничего, если день окажется удачным, он потом обязательно вспомнит ее отчество.

Кровь заструилась быстрее, колени разогрелись, и ломота стала отходить. Теперь можно было потихоньку подниматься. Кряхтя и демонстрируя ревматическую боль, которой на самом деле уже не было, он сел и спустил на пол ноги. Немного посидел так, сгорбившись, на постели, а потом медленно поднялся, опираясь рукой о спинку кровати.

Сын Вождя не спеша, все так же кряхтя и постанывая, застелил постель и побрел в ванную. С глубоким вздохом он наклонился, закрыл пробкой сливное отверстие ванны и пустил горячую воду. Постоял над ванной и побрел обратно в комнату, волоча ноги и шаркая домашними туфлями.

На этом коротком пути из комнаты – через прихожую – в ванную было установлено три глазка, и все они должны были сегодня зафиксировать его немощное состояние.

Он подошел к шкафу и приоткрыл его дверцу лишь наполовину. Это тоже должно было выглядеть еще одним свидетельством его скверного самочувствия: вот, даже дверцу распахнуть сил нет…

Внизу, под бельевыми полками, лежала небрежно сваленная груда одежды. На самом деле это была сложенная в хорошо продуманном порядке одежда для выхода в ДЕНЬ СВОБОДЫ: байковые кальсоны, вигоневые носки, вязаная безрукавка и замечательно теплая фуфайка из ангорской шерсти.

Он потянулся к полке со стопкой полотенец и взял одно из них – большое, банное. Полотенце тут же, будто ослушавшись его ревматических рук, а на самом деле умело направленное ими, упало вниз, на груду одежды. Поднимая оброненное полотенце, он прихватил вместе с ним и одежду для прогулок.

В ванной комнате он повесил полотенце на крючок, а теплое белье при этом уронил на пол как раз под самым глазком и вне пределов его видимости.

Ванна за это время почти наполнилась горячей водой, и можно было купаться – очень осторожно, чтобы не распариться перед прогулкой. Он опустился в воду и сразу же вытащил пробку. Когда вода ушла, он полежал еще минут пять в пустой горячей ванне, чувствуя, как расправляются сведенные за ночь мышцы и сосуды, и только потом вылез и насухо обтерся полотенцем.

Теперь ему предстояло проделать один хитрый акробатический трюк, тоже давно им придуманный и отработанный. Голову он не намочил, но сделал вид, что вытирает волосы, после чего намотал полотенце наподобие чалмы, как это делают женщины. Обмотанной полотенцем головой он заслонил единственный глазок ванной комнаты. Затем, стоя на одной ноге, он пальцами другой по очереди подцепил и поднял с пола носки, теплые кальсоны, ловко перехватил их руками и сразу же надел, а после подсунул руку под свернутое чалмой полотенце и освободил из него голову, полотенцем продолжая закрывать глазок. Он сумел, меняя руки, натянуть фуфайку и безрукавку, а сверху на все это надеть халат.

Отдышавшись после этих совсем не простых упражнений, Сын Вождя прошел в комнату, снова подошел к шкафу и снял с вешалки брюки. Он сумел надеть их, не снимая халата и не давая глазку в противоположной стене засечь теплые кальсоны.

Потом он опять пошел к ванной, неся с собой самый теплый из своих свитеров. Очередной фокус состоял в том, чтобы войти в темную ванную, мгновенно сбросить халат и надеть свитер, и только потом зажечь свет и спокойно повесить на место халат. Все это у него получилось, и теперь свитер надежно скрывал надетые подниз безрукавку и фуфайку.

Сын Вождя отправился на кухню. Он волновался, аппетита не было, и не хотелось терять время на еду, но необходимо было запастись калориями на целый день. Вместо обычного кефира он взял баночку сметаны. На хлеб намазал толстый слой масла и положил сверху три куска докторской колбасы и два кружочка копченого сыра – все, что нашлось в холодильнике. Этот чудовищный бутерброд Сын Вождя запил крепчайшим чаем с шестью кусками сахара и решил, что теперь он сыт на весь день. Убирая сахарницу со стола в буфет, он на всякий случай сунул в карман еще несколько кусочков сахара. Вот теперь он был вполне готов к выходу.

В крохотной прихожей он сначала надел свое тяжелое зимнее пальто, а потом повторил тот же прием, что и в ванной: надел на голову серую шапку-ушанку, подошел к глазку, встал перед ним, сунул в ушанку левую руку и высвободил голову, шапкой продолжая закрывать глазок. Правой рукой он быстро достал из тумбочки под вешалкой яркий вязаный шарф, такую же шапочку и рассовал их по карманам пальто. Затем надел ушанку на голову, отошел от глазка и неторопливо укутал шею серым шарфом.

Уже не таясь, он вынул из тумбочки плетеную сумку-авоську и вышел за дверь квартиры. Замок он запер на один оборот ключа, как будто намерен был скоро вернуться, и отметил, что из квартиры напротив не раздалось ни единого звука.

Последние несколько лет его соседи по площадке и по лестнице, казалось, вообще перестали обращать на него внимание. Все они были такие же холостяки, как и он, – семейных на этой службе не держали; они старились вместе с ним и уже, наверное, все один за другим вышли на пенсию. Он подозревал, что теперь слежка за ним из основной работы превратилась для них в небольшой приработок к пенсии. Встречаясь с ним на лестнице или возле подъезда, они уже не стреляли в него исподтишка цепким профессиональным взглядом, а просто кивали ему по-соседски, похоже, и сами того не замечая. Но, конечно, они никогда с ним не заговаривали, как и он с ними.

Он спокойно сошел по лестнице, уверенный, что никто из соседей в такую погоду следом за ним не двинется. В крайнем случае они позвонят куда надо и сообщат, что он вышел, как всегда, в 9 часов 5 минут, одетый как обычно и с авоськой в руке.

Начало десятого – это было как раз то время, когда в их окраинном универсаме толпилось довольно много народа: местные пенсионеры и домохозяйки спешили с утра запастись продуктами. Но для него это было самое удобное время, не считая часа перед закрытием, – ему как раз и нужна была сутолока в магазине.

В снующей толпе Сын Вождя подошел к молочному отделу, взял очередную бутылку кефира, баночку сметаны, потом прошел в колбасный отдел. Круглолицая девушка-продавец, которую он давно уже приметил, ласково спросила:

– Вам, дедушка, как всегда – сто грамм докторской?

Он кивнул, но без ответной улыбки.

Это случилось в маленькой булочной за углом, теперь уже давно не существующей: после открытия универсама все маленькие магазинчики в районе один за другим позакрывались.

В тот раз молоденькая продавщица сказала ему:

– Дедушка! Не берите нарезной батон, он вчерашний. Возьмите лучше французскую булку или сайку: их вот только сейчас привезли из пекарни, они еще горяченькие!

Он расчувствовался, ласково поблагодарил ее за заботу и что-то сказал о погоде. А на другой день продавщица исчезла.

Правда, девушка вполне могла уйти в отпуск, сменить работу или перейти в другую булочную, но он-то не мог никого спросить, почему ее нет на обычном месте за прилавком. Конечно, это было уже давно, с полвека тому назад, но все равно он с тех пор остерегался без особой надобности поднимать глаза на продавщиц, на парикмахеров, на приемщиц белья в прачечной. Зачем губить людей?

Забрав свои сто граммов докторской, Сын Вождя направился к винному отделу, где продавали также и табак. Купив пачку «Беломора», он пошел к выходу.

Сын Вождя практически не мог курить – от запаха тлеющего табака его тошнило. Но свои обязательные пять папирос в день он стоически выкуривал, а точнее – сжигал. Он демонстративно расхаживал по квартире с дымящей папиросой в руке, а пепельницы на кухне и в комнате у него всегда были полны окурков.

Одну папиросу из пяти он раскуривал как следует, а потом клал на край пепельницы и давал ей дотлеть до мундштука: именно она должна была обеспечить в квартире стойкий запах табачного дыма. Остальные папиросы он тоже отправлял в пепельницу, но уже после первой фальшивой затяжки: он их гасил сразу, чтобы потом можно было незаметно сунуть их обратно в пачку и снова использовать. Так ему удавалось создать впечатление, что он выкуривает за день пачку «Беломора», хотя на самом деле одной пачки ему хватало на три-четыре дня. Но каждый день он шел в магазин как на работу, исправно толкался у винно-табачного отдела и отходил от него, успев незаметно переложить из кармана в авоську запечатанную пачку «Беломора», прихваченную из дома. Для того-то он и ходил в универсам именно в те часы, когда там было больше всего народа – с утра или перед самым закрытием.

Фальшивое курение давало Сыну Вождя свободные деньги, которые были так необходимы для ЕГО ДНЕЙ СВОБОДЫ. Если бы он попытался экономить на еде, стрижке или на прачечной, это было бы сразу замечено «кожаными куртками», а вот считать окурки – до этого даже они не додумались. Ну, курит старик и курит – много ли у него развлечений? – и к деньгам на питание ему стали прибавлять стоимость тридцати пачек «Беломора» в месяц. Это был его единственный, очень скромный, но зато постоянный доход.

Выйдя из универсама, Сын Вождя семенящей стариковской походкой побрел к скверику – обычному месту его ежедневных прогулок. Там он присел на скамеечку, откуда видны были часы на углу улицы рядом с автобусной остановкой. Опустив голову и надвинув шапку почти на самые глаза, он исподлобья внимательно следил за минутной стрелкой.

Как ни странно, автобус приходил на эту остановку всегда в одно и то же время. Возможно, потому, что это была всего лишь вторая остановка от кольца и тут автобусы еще придерживались какого-никакого расписания.

Выждав, когда до прихода автобуса осталось две минуты, он тяжело поднялся со своей скамейки, вышел из скверика и побрел по улице в сторону остановки. Там, под столбиком с синей вывеской, притопывая ногами и отворачиваясь от летящего в лицо снега, в ожидании автобуса стояли люди. В основном это были служащие, спешившие на работу к десяти часам утра. Их на остановке собралось довольно много – автобусы ходили редко.

Сын Вождя рассчитал время как нельзя удачней: он будто бы случайно оказался на остановке именно в тот момент, когда подошел автобус и началась толкотня возле обеих дверей. Он смешался с толпой пассажиров и, когда автобус уже почти трогался, рывком протиснулся в закрывающиеся двери.

С передней площадки Сын Вождя сразу же начал пробираться к дверям в середине автобуса. Через две остановки он вышел и пересел на троллейбус, сначала на один, а через несколько остановок – на другой. И конечно же, он везде аккуратно брал билеты.

Сын Вождя вышел на перекрестке двух проспектов, где была станция метро, а троллейбусная линия пересекалась с трамвайной. Теперь на нем были ярко-красные, совсем не стариковские вязаные шарф и шапочка с помпоном. Серый шарф и каракулевую шапку-ушанку он еще в последнем троллейбусе свернул и сунул в авоську. Под валившим все гуще снегом он бодрой походкой пенсионера-физкультурника, широко и крепко шагая, подошел к трамвайной остановке и стал ждать двенадцатого номера, который и должен был отвезти его на Острова.

В трамвае Сын Вождя скорее почувствовал, чем осознал, что слежки за ним нет. Пассажиров было немного, поток едущих на работу уже иссяк. Теперь вагон занимали в основном пенсионеры да взрослые с детьми-дошкольниками – публика не слишком озабоченная и расположенная к общению. Иногда и у него случались коротенькие трамвайные знакомства, доставлявшие ему огромное удовольствие: перекинулся с ним кто-то двумя-тремя словами о погоде, посетовал, что трамваи стали ходить реже, да просто попросили его разменять деньги или передать билет – а много ли ему надо? Поговорил с человеком, и на душе теплее.

Вот так же случайно он когда-то познакомился с Марией Карповной и ее внучкой Леночкой. Ну да, вот он и вспомнил ее отчество – Карповна, Мария Карповна… Боже, какое же это было чудесное знакомство!

Тогда он тоже ехал на двенадцатом трамвае. Сын Вождя в то время еще только начинал свои тайные вылазки и с людьми разговаривать еще не осмеливался. Он сидел у замерзшего окна и глядел на заметенные улицы в процарапанную кем-то до него проталинку.

На остановке возле цирка в трамвай разом вошло много народа, в основном с детьми, – как раз кончилось дневное представление. Напротив него села старушка с девочкой лет пяти-шести. Вот эта девочка с ним тогда и заговорила:

– Дедушка! А мы с бабушкой были в цирке!

Он вздрогнул от неожиданности и ошеломленно поглядел на нее, испытывая растерянность, недовольство и страх. Старушка же ничего не заметила, занятая поисками нужной монетки в кошельке.

Он откашлялся, хмыкнул, но так и не сумел ничего ответить. А девочка продолжала глядеть на него радостными глазами.

– Мы видели зверей и клоунов!

– А… Гм… Очень хорошо, – пробормотал он и отвернулся к окну.

Но девочка не унималась.

– Дедушка! А ты был маленьким?

Он поглядел на нее, с отвращением чувствуя пустоту и холод своего взгляда. Потом сделал над собой усилие и ответил:

– Да, был… Конечно, был!

– И тебя тоже водили в цирк?

Тут на их разговор обратила внимание бабушка, уже нашедшая нужную монетку и передавшая ее кондуктору через пассажиров.

– Леночка! Сколько раз тебе повторять, что незнакомым людям нужно говорить «вы», а не «ты»?

– А мы знакомые люди. Разве ты не слышишь, бабушка, что мы с этим дедушкой про цирк разговариваем? Ведь правда, дедушка, мы уже познакомились?

– Правда, – выдавил из себя Сын Вождя, не поднимая глаз на опасную девочку.

Она же, не замечая его смятения, продолжала расспросы:

– Дедушка, ну скажи, когда ты был маленьким, тебя водили в цирк?

Его вдруг прорвало, и он произнес самую длинную фразу из сказанных вслух за последние сорок лет:

– Когда я был маленьким, мой папа на Святках всегда водил меня в цирк Чинизелли.

– Дедушка, а кто тебе тогда больше нравился – звери или клоуны?

– А вот этого я, к сожалению, уже не помню.

Старушка вдруг непринужденно вступила в их разговор:

– Подумать только, я ведь тоже девочкой ходила в цирк Чинизелли! А где вы жили тогда в Петербурге?

– На Большой Морской.

– А знаете, мы с вами в прежние годы были почти соседями: до войны мы жили на Конногвардейском бульваре. Может быть, в детстве мы с вами в одно и то же время гуляли в Александровском саду!

Сын Вождя испугался собственной внезапной болтливости и, чтобы пресечь дальнейшие расспросы о детстве, быстро проговорил:

– Потом меня увезли в другой город, и я вернулся сюда только под старость.

– А я всю свою жизнь прожила в этом городе и блокаду тут пережила. Я коренная петербурженка!

Не зная, что на это ответить, но и не желая прекращать нечаянный разговор, который уже перестал его пугать и даже начинал нравиться, Сын Вождя потер коленку и пожаловался:

– Вот, ревматизм разыгрался… Погода дурная…

Старушка тему о болезнях охотно поддержала и в свою очередь посетовала, что ее донимает артрит.

– А впрочем, нам с вами грех жаловаться на свои недуги: много ли наших ровесников дожило до старческих болезней?

– Да, это верно, – согласился Сын Вождя.

– У нас ведь как, в нашем-то возрасте? Сегодня болит одно, завтра другое, а мы все скрипим и скрипим… Мой отец, врач-гомеопат, дожил до девяноста лет. Он практиковал почти до самой смерти, по крайней мере давал медицинские советы знакомым. И, бывало, он утешал своих престарелых пациентов такой шуткой: «Если вам за семьдесят и вы, проснувшись утром, почувствовали, что у вас ничего не болит, значит, одно из двух: либо вы уже умерли, либо вы еще не проснулись». И он был прав, мой батюшка, не правда ли?

– Совершенно с вами, то есть с ним, согласен.

– А вы знаете, что ревматизм можно лечить без врачей – одним массажем?

– Неужели?

Да-да, одним только массажем! Причем этот массаж очень простой, его можно научиться делать самому.

– Это поразительно.

– А хотите, я вас научу? Я многих своих знакомых ему обучила, и массаж этот всем принес великое облегчение. Вы куда-нибудь спешите?

– Нет, я никуда не спешу, – с замиранием сердца, уже предчувствуя, что последует дальше, ответил Сын Вождя.

– Как раз следующая остановка – наша. Мы с Леночкой приглашаем вас в гости, и я вам преподам первый урок этого удивительного массажа. Вы не представляете, насколько вам сразу полегчает, вы просто другим человеком станете!

– Что вы! Это как-то неудобно…

– И не слушаю, и не слышу! Вздор какой – неудобно! Мы с вами уже не в том возрасте, чтобы бояться случайных знакомств. Леночка, приглашай дедушку – это же твой знакомый!

– Пойдемте к бабушке, дедушка! Мы будем пить чай с пирожками. Бабушка всегда печет пирожки, когда я прихожу к ней в гости.

– Прошу вас, не отказывайтесь. Куда бы вы ни направлялись, зайти по дороге попить чайку совсем не вредно, особенно по такой-то погоде. К тому же – это Леночка угадала – с домашними пирожками.

Это было так неожиданно, так удивительно прекрасно, что он не успел испугаться и – принял приглашение.

Они вышли из трамвая, и Леночка подала одну руку в пестрой варежке бабушке, а другую – ему. Впервые в жизни он ощутил в своей руке руку ребенка и очень удивился тому, какая она маленькая. Так они и пошли по заметенной улице: старик, старушка и между ними – не разделяя, а соединяя их – маленькая девочка, трогательная в своей пушистой зимней неуклюжести.

Он одним ухом слушал старушку, рассказывавшую что-то об изменении маршрута троллейбуса, который прежде подвозил их почти до самого дома, а другим – Леночку, глубокомысленно рассуждавшую о разнице между зверьми в цирке и зверьми в зоопарке. Он их обеих слушал не очень внимательно, сам он в это время думал о том, что это нечаянное счастье могло быть его настоящей жизнью: вот так идет он, так – Марина, а посередине – их доченька или, учитывая его теперешний возраст, скорее внучка. Ни сына, ни внука он бы иметь не хотел. Мальчики – это совсем не хорошо! Ведь именно мальчики, вырастая, сочиняют политику, а потом из-за нее убивают и мучают других таких же мальчиков…

Они подошли к подъезду с высокой двустворчатой дверью.

– Вот здесь я и живу! – сказала старушка, и Сын Вождя успел быстро шагнуть вперед и предупредительно отворить дверь, пропуская в подъезд ее и Леночку. Надо же – не забыл!

По широкой гранитной лестнице, обветшавшей, но все еще красивой – с коваными чугунными перилами и высокими тройными окнами с полукруглой верхней фрамугой – они поднялись на второй этаж и остановились перед обитой черной клеенкой дверью. Старушка достала связку ключей, выбрала из них самый большой и открыла замок.

– Входите, прошу вас!

Она провела их по длинному коридору, остановилась возле одной из дверей и объявила:

– А вот здесь моя комната!

Сын Вождя заметил, что в большой коридор квартиры выходит множество дверей, но постеснялся спросить, все ли живущие здесь люди приходятся старушке родственниками или тут есть и посторонние? Он уже слыхал прежде, что теперь бывают квартиры, в которых живут рядом и пользуются общей ванной и одним на всех туалетом совсем чужие друг другу люди.

Старушка отперла дверь комнаты ключом, и он подумал, что в квартире, видимо, проживают не только родственники. А Леночка живет где-то в другом месте и приходит сюда в гости… Странно.

За дверью оказалась крохотная прихожая, где Сыну Вождя предложили раздеться и разуться. Он снял свое тяжелое пальто, повесил его на вешалку, размотал шарф, сунул его вместе с шапкой в рукав пальто и начал разуваться. И тут он ужасно смутился: он не заметил, что его зимние ботинки стали протекать, а теперь это вдруг так некстати обнаружилось – тонкие серые носки промокли и потемнели от сырости.

Хозяйка между тем раздевала Леночку и смущения его не заметила.

– Наденьте вот эти шлепанцы, они вам будут впору, – сказала она, доставая из-под вешалки и подавая ему домашние туфли без задников.

Он хотел было незаметно сунуть в них ноги в мокрых носках, но потом решил, что это будет нехорошо – промочить своими сырыми носками хозяйские туфли. Он стоял в полной растерянности и совершенно не представлял, как ему выйти из столь сложного положения.

– Ох, как вы ноги-то промочили, бедный! Не надевайте пока туфли, я вам сейчас теплые носки принесу. Постойте тут минутку. Пойдем, Леночка!

Он стоял в тесной прихожей, не смея пошевелиться. Хозяйка вернулась через минуту и подала ему толстые шерстяные носки.

– Вот, наденьте. Да снимите же сначала мокрые! Я их на батарею повешу. Не стесняйтесь, не стесняйтесь, пожалуйста: наше дело стариковское – нам полагается ноги беречь. Давайте-ка их сюда!

Он послушно протянул ей скомканные и неприятные на ощупь мокрые комочки. Слава Богу, они, кажется, совсем не пахли…

– А эти берите и надевайте.

Он взял носки и, неуклюже наклонившись, натянул их на застывшие ноги.

– Проходите, голубчик, прошу вас. – С этими словами Мария Карповна откинула тяжелую бархатную занавеску, отделявшую прихожую от комнаты. Занавеска была старенькая, потертая, вылинявшая на складках, но Сыну Вождя позже, когда он вспоминал и снова проживал эту минуту, всегда казалось, что перед ним тогда раздвинулся огромный, роскошный театральный занавес.

Перед его глазами предстала комната, вдвое большая, чем вся его однокомнатная квартира. Сначала он не видел никаких деталей, не разглядел мебели, а только почувствовал, как на него пахнуло чем-то полузабытым, но дорогим.

– Проходите и садитесь на диван к Леночке.

Он пошел к дивану, на котором уже сидела, подобрав ноги, Леночка. Сбоку мелькнула и пропала из поля зрения лампа на длинной бронзовой ножке с шелковым абажуром, по краю которого свисала бахрома из бисера, – точно такая же стояла у его матери в спальне. Середину комнаты занимал прекрасный овальный стол на четырех толстых круглых ножках, соединенных перекладинами, – а у них такой же стоял в гостиной, и маленьким Сын Вождя любил под ним играть. А письменный стол у окна пусть и не был точной копией стола в отцовском кабинете, но он был из той же семьи старинных письменных столов – основательных, тяжелых, крытых зеленым сукном, с бронзовыми подковообразными ручками на ящиках. У стены напротив дивана стоял огромный четырехдверный шкаф, а в углу комнаты, справа от входа, высилась почти под самый потолок темно-зеленая изразцовая печь: и печь и шкаф тоже были очень знакомыми, только сразу он не сумел вспомнить, где видел их в прежней жизни.

А вот диван, на котором они с Леночкой сидели рядышком, ничего ему не говорил – диван был немой. Похоже, что диван этот втерся в чуждую ему обстановку из сегодняшнего времени, и может быть, на нем даже спали. Правда, сверху он был накрыт зеленым, в черную и красную клетку стареньким пледом, и это несколько примиряло.

Леночка все еще рассуждала о зверях-артистах и зверях-арестантах, а он, осторожно поворачивая голову, продолжал оглядывать чудесную комнату. Теперь он уже заметил и такие вещи, которых в его прошлом не было, – например, висевшую над угловым столиком большую икону Божьей Матери в золоченом резном киоте. Иверская, кажется?.. Под иконой горела синяя лампадка, а на столике стояло на подставке большое фарфоровое пасхальное яйцо с нарисованным на нем монастырем. Издали ему показалось, что это Соловецкий монастырь. Ему очень не хотелось, чтобы это были Соловки, и он нарочно не стал приглядываться.

Он повернулся и сел боком, разглядывая стену над диваном: она почти сплошь была завешана фотографиями в больших и маленьких, квадратных и прямоугольных, круглых и овальных рамках. Боже мой, сколько же тут было разных лиц! Породистые мужские лица, многие с усами, бородками и даже бакенбардами; торжественные лица нарядных детей; красивые и строгие женские лица, больше похожие на репродукции с живописных портретов, чем на простые фотографии. Конечно, он и сейчас видит в городе много красивых молодых женщин, но почему-то ему всегда кажется, что у них не лица, а мордашки.

Вот и у его матери тоже было ЛИЦО – красивое лицо молодой дамы, даже когда она одевалась и причесывалась под курсистку. А у него не сохранилось ни одной ее фотографии, все забрали и унесли «кожаные куртки». Были только портреты Вождя, да и то не в доме, а на городских улицах. Странно, но у него никогда не появлялось желания иметь портрет Вождя в своей квартире, хотя можно было бы придумать для него какой-нибудь тайник. А возможностей было сколько угодно, особенно в юбилейный год, когда отмечалось столетие со дня рождения Вождя. Тогда его портреты только что на колбасе не печатали…

Старушка вернулась из кухни с чайником, поставила на стол темно-синие с золотом чашки и блюдо с пирожками. Пирожки были с капустой, яйцом и луком. Потом Сын Вождя иногда покупал готовые пирожки с лотков, несколько раз даже заходил в пирожковые и брал там парочку – ну конечно же, никакого сравнения!

Перед ужином хозяйка сказала, что ее зовут Мария Карповна, и он тоже как-то ей представился, но имя и отчество назвал вымышленные и потом никак не мог вспомнить какие.

Он сидел, пил чай с пирожками и блаженно пошевеливал под столом ногами в шерстяных носках: ох и теплые же они были, эти носки, и как скоро они согрели его озябшие ноги!

Мария Карповна рассказала ему, что делать массаж она научилась у своего отца: тот был другом и последователем известного натуропата Алексея Суворина и вместе с ним считал, что правильный массаж излечивает многие болезни, а уж ревматизм – определенно. Убеждая его, она положила свою руку поверх его лежавшей на столе руки и чуть-чуть пожала. Он замер.

– И делать этот массаж нужно не тогда, когда начался приступ и боль уже связала вас по рукам и ногам, а ежедневно, желательно даже по два-три раза в день. И тогда, голубчик мой, вы забудете про свой ревматизм! То есть он, конечно, никуда не денется, но ревматизм будет существовать сам по себе, а вы – сами по себе.

Он слушал Марию Карповну, а сам все глядел на ее руку, лежавшую поверх его руки, и дивился тому, что старушечья рука, вовсе даже не красивая на вид, может нести столько покоя и умиротворения. Прошло уже много лет с той волшебной минуты, а Сын Вождя мог и сейчас вызвать в памяти ощущение ее теплого и легкого прикосновения – вот тут, чуть повыше косточек…

А затем Мария Карповна и вовсе повергла его в смятение: после чая она пересадила его в кресло, сама примостилась у его ног на маленькой скамеечке и принялась разминать и растирать его колени. Конечно, боль сразу же отступила, но вместе с нею отступило и чувство реальности. Он пребывал где-то посередине между обмороком и блаженством и едва ли слышал, что там воркует возле его ног Мария Карповна…

Потом они вернулись к столу; хозяйка второй раз ходила на кухню ставить чайник, и они опять пили чай с пирожками.

Мария Карповна предложила ему остаться до ужина, но он решительно поднялся и заявил, что ему пора домой. Причина, по которой он вдруг так заторопился, была смешная и одновременно жуткая: ему срочно понадобилось опорожнить мочевой пузырь, но он не осмеливался спросить разрешения воспользоваться туалетом, боясь быть замеченным соседями по квартире. А ему так хотелось остаться, еще побыть с Марией Карповной и Леночкой! Но боязнь повредить хозяйке пересилила.

Провожая его, Мария Карповна предложила ему оставить на ногах теплые носки, а его собственные, уже просохшие на батарее центрального отопления, взять с собой.

– Это носки моего покойного мужа, они никому больше не понадобятся. Берите, не стесняйтесь! Носите на здоровье, я сама их вязала.

И будь его воля, он бы обязательно взял эти носки, ему очень хотелось их взять, но он не решился: как бы он объяснил при очередном ежемесячном осмотре квартиры появление в его гардеробе пары носков ручной вязки? Пришлось отказаться и надеть свои.

Мария Карповна записала ему на бумажке свой телефон и адрес и пригласила бывать запросто.

– Леночка у меня гостит не часто, так мы бы с вами иной раз вдвоем поскучали за чайком да разговорами. Я вижу, вы тоже, как и я, человек одинокий.

– Да, вы правы, Мария Карповна, я очень одинокий человек.

– Ну, вот и приходите запросто, голубчик! Я вас буду ждать.

Может быть, она и ждала его потом какое-то время. Но он, выходя от Марии Карповны, уже твердо знал, что никогда и ни за что не отважится еще раз прийти сюда, в эту теплую комнату с иконой Божьей Матери в переднем углу и целым иконостасом родных и знакомых над диваном.

Он вышел на улицу, свернул за угол, зашел в первую попавшуюся подворотню и помочился прямо под стеной. Ему в тот момент было совсем неважно, что его могут заметить, устроить ему скандал, даже отправить в милицию, – он не мог больше терпеть ни минуты. Главное, он успел уйти с той улицы, на которой жила Мария Карповна и где он не посмел бы сотворить такое непотребство.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю