Текст книги "Благодарю за любовь"

Автор книги: Юлия Вознесенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Виктор растерялся и снова уставился на свои ноги. Они уже согрелись в синих вельветовых тапочках.

– В таком случае… – Тут бы ему надо уйти, но уходить не хотелось. – Жанна! Дай мне что-нибудь перекусить! Я со вчерашнего дня еще ничего не ел.

– А это пожалуйста. Яичницу с беконом будешь?

– Буду.

Жанна тут же принялась за яичницу. Глядя на ее хлопоты, Виктор оживился.

– Я хочу тебе все объяснить, Жанна, я уверен, что ты меня поймешь!

– А я и так все понимаю, Витенька. Эмиграция сама по себе штука вполне себе шизофреническая, ее и так-то не каждый способен выдержать. Живя с энтээсовской идеалисткой Милочкой, ты понимал, что тебе ничего кроме «Посева» не светит, – а какой из тебя сеятель! Ты ведь у нас не сеятель, ты потребитель. Встретил меня, узнал о более интересной и обеспеченной жизни эмигрантов в Западном Берлине и решил перебраться в Берлин. Остался ненадолго один – встретил Регину и решил, что это вот будет и того лучше. Ты как оса: перелетаешь с одного фрукта на другой, все ищешь, который посочнее да послаще. Что, скажешь, не так? Мне стоило только увидеть Регину, как я тут же все про тебя поняла.

– Так ты считаешь, что мы с тобой не можем начать все сначала?

– Я что, похожа на дуру?

Виктор помолчал. Он не знал, что можно сказать в такой вот ситуации, никаких мыслей в голове не было. От растерянности он покатил по старой проверенной дорожке.

– Знаешь, Жанна, а вот я хотел бы забыть тебя, но еще больше я хотел бы не помнить тебя.

– Что-то я тебя не понимаю, Витенька, а это еще что за абракадабра? Или тут какой-то подтекст мудреный подразумевается? Нет уж, ты уж мне нормальным языком разъясни, будь добр, что ты толком сказать хочешь.

А Виктор вдруг в растерянности понял, что он и сам не понимает ни текста, ни подтекста произнесенной фразы: он просто привык произносить ее в похожих ситуациях, когда надо было расстаться с женщиной красиво, и обычно эти слова производили нужное впечатление. Но вот Жанна смотрит на него своими ясными серо-синими глазами, и он чувствует, что под видом многозначительного признания сказал какую-то совершенную бессмыслицу. Беда с этими умными женщинами.

– Я хотел сказать… Жанна, а ты яичницу не пережаришь?

– Вот так-то лучше, – сказала Жанна и тут же подала ему яичницу прямо на сковороде, как он любил. – Ешь давай, сердцеед несчастный!

Он стал есть. Горячая яичница пошла. Стало тепло и даже как-то полегчало на душе.

– У тебя что, совсем нет денег? – спросила Жанна.

Он помотал головой.

– Я могу дать тебе в долг.

– Черт! – сказал Виктор, подымая на нее глаза. – Ну почему, почему мне всегда попадаются женщины, которых я не стою!

– Да нет, Витенька, вот тут ты ошибаешься, и ошибаешься сильно. Женщины у тебя одна другой все хуже и хуже. Ты сползаешь, Виктор. Стареешь, наверное. Я видела портрет твоей первой жены, которую ты бросил с ребенком в России: какая же она была красавица – глазам больно! Куда до нее простушке Милочке или мне.

– Но ты же куда красивее Милы!

– Да, наверное. Но зато по сути, как человек я гораздо хуже Милочки. Она чистый и порядочный человек, идеалистка, патриотка, а я… Я занята одной собой и всегда такой была. У Милочки высокие идеалы и бескорыстная любовь к людям, а у меня одно только самоутверждение. Нет, ей я уступаю без ропота. Но зато твоя Регина в сравнении со мной уже полное падение. Притащи ты ее и вправду в Мюнхен, так на радио, к примеру, ее навряд ли и в канцелярию работать взяли бы. А для работы официанткой она старовата, неумна и нерасторопна.

– Ну и ядовитый же у тебя язычок, Жанна! – не удержался Виктор, доедая яичницу.

– Да, змеиный, – кивнула Жанна. – Потому мои комментарии нравятся слушателям, такой уж у нас слушатель. Ну и начальству. В этом месяце я опять на первом месте по рейтингу.

– Поздравляю.

– Спасибо. Еще кофе?

– Если можно. И знаешь, если тебе не трудно, сделай мне пару бутербродов с собой. Можно?

– Это можно.

Жанна принялась готовить ему бутерброды.

– А что это за мужик у тебя появился?

– Да уж мужик… Это ты угадал.

– Немец?

– Нет.

– Богат?

– Понятия не имею! Но цветы дарит почти каждый день и на рестораны не скупится, так что какие-то деньги у него, видимо, имеются.

– А как его зовут?

– Не скажу, чтобы ты не сглазил.

– Шутишь?

– Ну, считай, просто не хочу марать наши с ним отношения.

– У вас все так серьезно?

– Да, очень серьезно.

– А я-то, дурак, мириться к тебе пришел… Я виноват перед тобой.

Жанна посерьезнела.

– Я это ценю, Витя. Я, правда, не очень верю тебе, но все-таки ценю твое признание. Раньше ты извиняться не умел. Знаешь, когда я узнала про твою интрижку с этой берлинской дамочкой, я убить тебя была готова. И если бы судьба не послала мне в самый нужный момент неожиданную поддержку…

– В лице твоего немца?

– Я же сказала, что он не немец! Но это все равно, это не важно, а важно то, что он спас меня от какой-нибудь большой глупости.

– Вроде венка с надписью «Благодарю за любовь»?

– Может, и хуже, я ведь баба-то злая. Но венок я тебе, Витя, не посылала. Интересно, кто ж это тебя так порадовал?

– Не знаю. Регина уверяет, что не она.

– Да, на нее не похоже.

– Почему?

– Она трусиха.

– При чем тут трусость? Обыкновенная бабья романтическая дурь. Она как раз читает женские романы и смотрит «мыльные оперы».

– Думаешь, все так вот просто? А мне кажется, что тебе стоит снести этот венок в полицию.

– В полицию? Зачем? Почему?

– Да потому, что этот венок скорее всего вовсе не прощальный романтический дар, а угроза. Венок-то похоронный! Для прощального дара хватило бы букета роз да открытки с той же надписью.

– Кто и почему может хотеть меня убить? – усмехнулся Виктор, пожимая плечами. – Ты меня убивать раздумала – тебя отвлекли, а больше вроде и некому.

– А ты все-таки подумай! Ты все о женщинах думаешь, а ты оглянись вокруг. Вот, скажем, муж Регины. Сколько он тебе добра сделал, сколько тебе одних денег от него перепало – а ты пробрался в его дом, пригрелся и нагадил.

– Жанна, ну ты могла бы выбирать выражения!

– Но ты же уже доел свою яичницу. Я выражений не выбираю, а вот Артур, как видишь, выбрал очень даже деликатное предупреждение: «Благодарю за любовь».

– В чем ты тут видишь предупреждение?

– Я вижу прямую угрозу: эти слова можно расшифровать так: ты предал мою дружбу и любовь моей жены – ты будешь за это наказан.

– Ни про какое наказание там не было ни слова.

– Виктор, ну ты точно заболел, раз таких простых вещей не понимаешь: а сам-то венок – это разве не угроза? Это же венок на твои собственные похороны, дурачок! Нет, ты точно должен снести этот подарок в полицию.

– Да нет, Артур не стал бы затевать какое-то дело, которое может заинтересовать полицию.

– А Милочка?

– Что – Милочка?

Жанна стояла, нахмурившись и постукивая ножом по ладони.

– Знаешь, я подошла к ней в храме после службы. Увидела, как она молится, что-то во мне дрогнуло, и я подошла к ней и попросила прощения. За тебя. И знаешь, что она мне ответила?

– Что?

– Что она охотно прощает меня и сама просит у меня прощения, потому что она специально приехала в Мюнхен, чтобы проститься со старыми друзьями перед дальней поездкой. И вид у нее при этом был какой-то… потусторонний. А я ведь не говорила ей, что мы с тобой расстались! Наоборот, я сказала ей, что ты тоже в Мюнхене. Так что найти твой адрес она могла в пять минут по телефонной книге.

– Когда это было?

– В прошлое воскресенье. Может, у нее рак?

– Рак?! А это ты с чего взяла?

– Так, почему-то подумалось. Она очень похудела. И потом, она ведь ясно сказала, что приехала в Мюнхен прощаться с друзьями… Рак часто накидывается на тех женщин, которые не могут пережить кризис расставания.

– Что-то я про такое не слышал, чтобы женщины от измены мужа заболевали раком.

– А я слышала и не раз. Бывает и хуже.

– Хуже рака?

– Да – умом трогаются или совершают преступление, а иногда и то, и другое вместе. Нет, Витя, ты непременно должен снести этот венок в полицию! Или постарайся встретиться с Милочкой и попросить у нее прощения.

– Ты, Жанна, фантазерка, но фантазии у тебя на этот раз какие-то уж очень черные. Ты и меня, и Милочку похоронила. Злая ты женщина, Жанна!

– Ну вот! А я его яичницей накормила и шесть бутербродов ему приготовила: с сыром, ветчиной и салями! Впрочем, я ведь сама призналась, что я злая баба.

– Ты до мужиков злая, а так очень даже ничего… Ладно, давай твои бутерброды, пойду я, а то еще твой спортсмен появится.

– Да, ему уже пора бы явиться. Хочешь с ним познакомиться и сравнить с собой?

– Намекаешь, что сравнение не в мою пользу?

– Угу.

– Поздравляю. Нет, я уж, пожалуй, от знакомства уклонюсь, а то еще прибьет. Так ты можешь одолжить мне немного денег?

Виктор снял с батареи свои кроссовки и стал надевать их прямо на кухне.

– Ты бы в прихожей обувался, Витя.

– А, да ладно… Я уже готов.

Он отнес синие тапки в прихожую и стал обуваться, с интересом поглядывая на новые клетчатые тапки.

– Сколько денег тебе дать?

– А сколько ты можешь?

– Пятьсот марок тебе хватит?

– Ого! Только чеком не предлагай: у меня в банке минус.

– У меня как раз есть наличные. Подожди минутку. – Жанна ушла в комнаты и почти сразу же вернулась, держа в руках деньги.

– Держи!

– Спасибо тебе большое, Жанна. Я отдам их тебе…

– Когда сможешь, тогда и отдашь. Иди, Витя! Будет еще надо – позвони. Но я думаю, ты недолго будешь без денег.

– Да, я собираюсь устроиться на работу.

– Или пристроиться… Ой, прости меня, вредную!

– Да ладно…

– И будь все-таки осторожен. Похоронные венки шутки ради не шлют, они все-таки больших денег стоят…

Он пошел к дверям и у самых дверей остановился.

– Жанна, а ты случайно не знаешь, у кого из друзей остановилась Милочка?

– Не знаю. Вроде у кого-то в Оберменцинге. Скорее всего это кто-то из людей, близких к монастырю. Ты знаешь адрес Почаевского монастыря?

– Нет, не знаю.

– Я тоже там никогда не была, но знаю, что это где-то возле Блютенбурга.

– Ничего, я найду. Как ты думаешь, в котором часу в монастыре начинается служба?

– В пять, наверное, как везде.

– Ладно, пошел я. Ты ничего не хочешь мне сказать на прощание?

– Ой, Витя, я уже столько тебе наговорила! Да и что в таких случаях говорят? «Наша любовь была сказкой»? Если и сказкой – так про вампиров.

– И ведьмочек.

– И ты прав, Витенька!

Виктор сбежал по лестнице, не стал вызывать лифт. Он вышел на улицу и решительным шагом направился к стоянке такси.

– Вы знаете, где в Оберменцинге находится русский монастырь? – спросил он водителя первой в очереди машины.

– Не знаю, но могу посмотреть по карте. Садитесь!

Виктор уселся в машину и порадовался, что не успел промочить ноги, идя к стоянке от дома.

Водитель развернул карту, посмотрел, нашел русский монастырь.

– Господин знает, что это будет стоить порядка пятидесяти марок?

– Я знаю, – кивнул Виктор. – Поезжайте, пожалуйста.

ГЛАВА 3
ВЕНОК ОТ МИЛОЧКИ

В маленьком храме русского мужского монастыря шла всенощная. Горели только красные лампадки и темные восковые свечки; в пахнущем ладаном теплом полумраке фигуры монахов казались особенно черными, и тем резче отличались от них стоявшие позади мирские, несколько мужчин и с десяток женщин. Милочки среди них Виктор не заметил, но все равно решил дождаться конца службы, чтобы расспросить о ней: если она остановилась в Оберменцинге, то наверняка у кого-то из прихожан монастыря.

Первые полчаса службы Виктор с интересом разглядывал скромное убранство храма и слушал хор, но потом, когда потушили все свечи, на середину храма вышел чтец и начал читать что-то до крайности унылое и монотонное, он заскучал, устал стоять на ногах и стал тихонько оглядываться – нельзя ли где-нибудь присесть? У задней стены он разглядел совсем небольшую скамью, на которой сидела старушка с костылем, а рядом стояла согбенная женщина в низко надвинутом на лицо черном платке. Он постеснялся их тревожить. «Однако, – подумал он нетерпеливо, – как долго у монахов тянется служба, и не спросишь ни у кого, скоро ли конец, – неудобно!» Ему нестерпимо захотелось курить, и он вышел из храма.

После запаха свеч и ладана особенно приятным показался ему свежий морозный воздух. Он прошелся вдоль длинного монастырского корпуса и вышел за ворота. Закурил. Напротив монастыря стоял игрушечный, но очень стильный замок Блютенбург: стены с башнями, окруженные рвом, низкие ворота, за стеной – сам замок и небольшой, похожий на макет готический собор. Перед замком на озерке был устроен каток, там было светло, играла музыка и кругами носились пестрые конькобежцы. Виктор стал прогуливаться по дорожке между темневшим за стеной кустов монастырем и веселыми огнями Блютенбурга: отсюда он увидит, когда прихожане пойдут со службы. А ему пока есть чем заняться: надо съесть бутерброды, приготовленные Жанной, пока они не задубели на морозе, ну и приготовиться к встрече с Милочкой…

Милочка… Как забавно они познакомились. Сколько же лет прошло с тех пор? Пять? Или шесть? Ого, как бежит время! Он подсчитал и припомнил, что с тех пор минуло уже семь лет.

Столько воды утекло, а он все еще безработный художник, у которого ни успеха, ни денег, ни собственной мастерской, в общем, ни кола, ни двора. Да, он Виктор Ни-колаевич, Ни-двораевич… Недурной каламбурчик получился, надо запомнить.

Все эмигранты из Советского Союза, выехавшие по израильской визе, прибывали в венский аэропорт, откуда их везли в Вену, распихивали по нескольким отелям наипоследнейшего сорта, держали там некоторое непродолжительное время, а затем переправляли дальше в соответствии с их волеизъявлением и возможностями, которые, увы, не всегда совпадали… Так вышло и с Виктором: наслушавшись еще дома рассказов о привольном житье на щедром германском пособии, он заявил чиновникам эмигрантского ведомства, что хотел бы обосноваться в ФРГ. Был послан запрос германским властям и получен отказ – власти не увидели оснований, по которым русский эмигрант мог бы претендовать на получение постоянного места жительства в ФРГ. Оставалось выбирать между Израилем, к которому он не имел отношения (кроме фактически фальшивого вызова от несуществующих родственников, который ему устроили друзья), и США. По поводу Израиля он вообще испытывал предубеждение, почерпнутое, как ни странно, в среде самих эмигрантов-евреев: абсолютное большинстве их, оказавшись в Вене, упорно отказывалось следовать на историческую родину, стремясь остаться в Европе или попасть в США, в крайнем случае в Канаду или Австралию. Но оформление в последние две страны тянулось долго и муторно, а ему хотелось поскорей определиться. И кто-то надоумил его пробираться в Германию нелегально. Ему дали, вернее, продали за 10 долларов адрес людей, занимавшихся за деньги переправкой эмигрантов через австрийско-немецкую границу: за пять тысяч долларов можно было получить официальное разрешение на въезд в Германию, еще за три эмигранта могли переправить в Западный Берлин, а самый дешевый вариант стоил тысячу долларов. Виктор располагал чуть большей суммой: на родине ему удалось поменять деньги не только на себя, но и на Катю с Ванечкой, которые потом остались в Ленинграде. За тысячу двести долларов ему предложили переход через границу, билет до Франкфурта-на-Майне и там приют на трое суток.

– Мы переведем вас через границу и посадим на поезд. Вы доедете до Франкфурта, с вокзала позвоните вот по этому телефону Людмиле Алексеевне Мироновой и скажете ей, что вас прислал Лев Александрович Рудкевич, – проинструктировали его супруги Кац, занимавшиеся нелегалами.

Переход через Альпы оказался неожиданно легким: его довезли на поезде до Инсбрука, там пересадили в автомобиль, потом высадили возле какого-то кладбища, и проводник провел его по кладбищенским дорожкам до ворот на другом конце кладбища – а ворота выходили, как оказалось, уже в Австрию! Везший его автомобиль между тем объехал городок, проехал через контрольно-пропускной пункт и подобрал его на дороге, идущей вниз от кладбища. Они доехали до городка Гармиш-Паттенкирхен, где его посадили на поезд до Мюнхена и оставили одного. В Мюнхене Виктор самостоятельно пересел на другой поезд, пользуясь очень подробным расписанием, которое нашел на сиденье в купе; такие же расписания, где указывались все остановки и все возможные пересадки, лежали и на пустых сиденьях: народу в поезде было немного. Он вполне благополучно доехал до Франкфурта, страдая разве что от голода; вода у него была с собой, ему дали пустую бутылку, которую он наполнил чаем еще в Вене. Чай, конечно, остыл, но до Франкфурта его хватило. А вот еды не было, потому что не было уже и денег, только немецкая мелочь на телефон, которую ему подарили от щедрот своих супруги Кац.

– Здравствуйте, я от Льва Александровича Рудкевича, – представился он, набрав записанный на бумажке номер. – Он сказал, что я мог бы остановиться у вас. Я из Ленинграда…

– Вы от Левушки? – радостно переспросил высокий женский голос. – Ну конечно же, вы можете у меня остановиться! Приезжайте! Вы на Главном вокзале? Это очень удачно! Садитесь на электричку и доезжайте до Эпштайна, а тут я вас встречу. Только скажите, как вы выглядите.

– Знакомые девушки говорят, что очень сексапильно…

– Что-что? Не слышу, не поняла… Какого цвета на вас пальто?

Шел такой же, как сегодня, густой снег. На открытом перроне в Эпштайне его поджидала полная круглолицая женщина в огромном пуховом платке, повязанном поверх слишком легкого даже для мягкой германской зимы пальтеца. На руках у нее были не перчатки, как положено даме, а какие-то детские варежки с пестрым рисунком, а в руке она держала пластиковый пакет. Знакомясь, он хотел поцеловать ей руку, но Милочка, здороваясь, не сняла варежку; хотел галантно забрать у нее пакет, но она воспротивилась:

– Что вы, что вы! У вас и так вон какой чемодан. Ну, как там поживает наш Левушка?

У Виктора на этот счет были точные инструкции.

– У Льва Александровича все в порядке. Он все такой же лохматый чудак и добряк, обо всех хлопочет, всем помогает. Вот и мне тоже помог: прислал к вам, уверяя, что вы можете приютить меня на несколько дней и помочь начать оформление политического убежища. Я только, право, не знаю, удобно ли это? – последнюю фразу он добавил уже от себя.

– Ой, да что вы! Конечно, удобно! Левушка мой старый друг, я ему стольким обязана, и его друзья всегда будут моими лучшими друзьями, вы так и знайте!. Так что, пожалуйста, ни о чем, ни о чем, ну просто совершенно ни о чем не беспокойтесь: все что нужно будет сделано, а что я не сумею сама – помогут сделать другие. Левушку все знают и любят, и никто-никто не откажется помочь его другу!

«Какая же ты восторженная и наивная, настоящая «милочка»!» – чуть раздраженно подумал Виктор. А она продолжала:

– Сейчас мы придем ко мне домой – это совсем недалеко, городок у нас крошечный – и я накормлю вас с дороги. Хорошо, что вы позвонили и я успела зайти в магазин до закрытия, а то у меня дома еды маловато. Я работаю во Франкфурте, в «Посеве», ну и обедаю там, а дома у меня только чай да кофе… ну и немного сластей.

«Оно и видно, что питаешься ты сластями да сдобой – сама как булочка!» – подумал Виктор. Он улыбался, слушая Милочкин щебет: поддерживать разговор не хотелось, и улыбка заменяла слова, как обычно в таких случаях.

Когда они дошли до Милочкиного дома, стоявшего на краю лесопарка, вошли в ее крошечную квартирку и она размотала свой ужасный старушечий платок и сняла пальтецо, он понял, что сексапильности в ней не меньше, но и не больше, чем в свежей булочке на витрине: если очень хочется есть – так даже и в самый раз.

Он спокойно принимал ее заботы и хлопоты, считая, что оплата их входит в те тысячу двести марок, что он отдал Кацам: вот пусть они сами и произведут с ней расчет, а ему надо отдохнуть с дороги… Но случилось непредвиденное. Не успели Милочка с Виктором отужинать, как зазвонил стоявший в прихожей телефон. Милочка пошла к нему, и Виктор, холодея, услышал следующее:

– Левушка, дорогой, здравствуйте! Ах, ну о чем разговор, разве для вас может быть поздно? Приезжайте немедленно, я ужасно соскучилась, сто лет не виделись. Кстати, у меня в гостях ваш хороший знакомый… А вот приезжайте и сами увидите! Ну, мы ждем вас! – Она положила трубку и, вернувшись на кухню, объявила: – А к нам сейчас явится Лев Александрович собственной персоной!

– В самом деле? Это прекрасно, но… Мила, я считаю своим долгом сказать вам важную вещь. Дело в том, что я не совсем тот, за кого вы меня принимаете.

– Как это понять? – опешила Милочка.

– Я вижу, вы считаете, что я друг вашего знакомого Льва Александровича Рудкевича. Так вот, это не так. Я с ним даже не знаком. Это его друзья мне дали ваш телефон и велели сослаться на него.

– Ну и какая разница? – пожала круглыми плечами Милочка. – Друзья Льва Александровича – мои друзья, а значит, и их друзья – тоже. А с ним самим вы познакомитесь минут через сорок, вот и все.

Когда появился Лев Александрович, высокий, лохматый и действительно очень симпатичный, история стала постепенно проясняться.

– Виктор Николаевич! Так кто же из моих венских друзей прислал вас к Людмиле Алексеевне?

– Юрий Кац и его жена Лиля.

– Юрий Самуилович и Лилия Ефимовна? Знаю, знаю… У них еще сын Самуил Юрьевич.

– Да нет, сын у них совсем маленький, еще в пеленках…

– Так наверняка он и есть! – засмеялась Милочка. – Наш Лев Александрович даже младенцев величает по имени-отчеству.

Еще через пятнадцать минут выяснилось, что ни телефона, ни адреса Милочки Лев Александрович Кацам не давал и не думал давать, зная, что это ловкачи и торгаши, и уж тем более никого к ней не посылал.

– Как же так? – поразилась Милочка. – Последний год почти каждый месяц кто-нибудь приезжает во Франкфурт и просится на постой от вашего имени!

– Боже мой! – ужаснулся Лев Александрович. – Могу себе представить, сколько же у вас было хлопот с этими самозванцами!

– Честно говоря, так оно и было, – грустно сказала Милочка. – Некоторые так капризничали, что я не понимала, почему они столько всего от меня требуют: и документы помоги подать, и на пособие встать… Как будто я им обязана! А у меня ведь работа, у меня нет времени по учреждениям в очередях сидеть. Оказывается, они так и считали – что я все это должна для них делать, что мои услуги оплачены! Фу, как противно…

– Почему же вы ни разу мне не позвонили и не пожаловались? – сокрушался Лев Александрович.

– Левушка, да мне это и в голову не пришло! Я ведь знаю, сколько вы сами возитесь с прибывающими в Вену эмигрантами и как они порой вам на голову садятся. Ну вот я и думала, что всего лишь делю с вами заботы. Нет, ну какие же мазурики, а?

– Не мазурики, а гешефтмахеры. Они наверняка не даром все так толково организовали. – Тут они оба вспомнили про Виктора и посмотрели на него. – Виктор Николаевич, а сколько они взяли с вас за всю эту операцию?

– Тысячу двести долларов. Я отдал Кацам все, что у меня было.

– А Мюнхен они вам случайно не предлагали?

– Предлагали. За тысячу долларов. Но советовали выбрать Франкфурт.

– Тысяча долларов – это обычная такса за нелегальный переход границы. Так что наше с вами участие в этом гешефте, Людмила Алексеевна, оценивалось в двести долларов. Немалые, между прочим, деньги для эмигрантов! Да и для нас с вами, если бы мы в самом деле в этом участвовали. И все равно мы с вами, сами того не ведая, стали участниками ряда уголовных преступлений.

– Ой, какой ужас! – испугалась Милочка.

– Людмила Алексеевна, послушайте меня внимательно! В Вене уже несколько человек за такие дела получили по два-три года тюрьмы с последующим выдворением из страны. Причем, как вы понимаете, ни СССР, ни европейские страны этих мошенников принимать не желали, а потому все они отправились в Израиль.

– Бедный Израиль!

– Не скажите! Еще Бен-Гурион говорил, что государство может считаться состоявшимся только тогда, когда у него появятся свои собственные преступники и проститутки. Так что деятельность супругов Кац в конце концов окажется направленной на укрепление государства Израиль: я сделаю все, чтобы их выслали. Но сначала пусть посидят в германской тюрьме и подумают перед дорогой на историческую родину! – Лев Александрович даже встал и потряс кулаком. Но потом сел и сказал: – Да нет, ничего не выйдет. Кац отсидит и останется в Вене: его сын родился в Австрии и имеет право на гражданство. Пока он будет сидеть, Лилия Ефимовна будет хлопотать об австрийском гражданстве и тоже наверняка его получит.

Виктор понял, что если он хочет успеть на электричку во Франкфурт, ему пора двигать из этого дома. Он встал, задвинул табуретку под кухонный стол и сказал с легким поклоном:

– Я должен поблагодарить хозяйку дома за вынужденное гостеприимство, принести свои извинения и поторопиться на электричку – время позднее.

Милочка удивленно на него поглядела.

– Куда это вы собрались? Вы-то тут при чем? Садитесь на место и допивайте свой чай! Давайте я вам горячего подолью…

– Но я попал к вам в дом мошенническим путем…

– Да ладно вам! Вы такая же жертва махинаций супругов Кац, как мы с Левушкой! Лев Александрович, наверное, нам надо немедленно сообщить о них в полицию?

Виктор тотчас снова поднялся: знакомство с германской полицией совсем не входило в его планы на ближайшее время.

– Да сидите же вы спокойно! – сердито прикрикнула на него Милочка. – Не о вас речь, а о Кацах!

Лев Александрович внимательно поглядел на растерявшегося Виктора.

– Знаете, Людмила Алексеевна, вы правы, да не совсем. Конечно, как законопослушным гражданам, нам следовало бы немедленно сделать заявление в полицию. Но вы представляете, скольких людей это затронет? Сколько эмигрантов, уже получивших политическое убежище в Германии, с нашей помощью из Германии вылетит? А ведь наверняка многие из них уже начали как-то устраиваться, получили пособие, квартиру, учат язык… Да и самих Кацев в общем-то жаль, ведь у них грудной ребенок. Не говоря уже о присутствующем здесь Викторе Николаевиче, который попал в эту историю как кур в ощип. Давайте мы поступим проще. Я через неделю вернусь в Вену, зайду к Кацам и предупрежу их, что если они хоть раз еще кого-нибудь переправят таким образом в Германию, то мы с вами составим список их клиентов и передадим его прямо в Интерпол.

На том друзья и порешили, а Виктор остался у Милочки до завтра. Но назавтра сердобольная Милочка все-таки пошла с ним подавать прошение о политическом убежище, а потом стала опекать и дальше. Тронутый ее добротой и заботой, Виктор отплатил ей единственной оставшейся у него после ограбления Кацами возможностью – своим мужским вниманием. После первой их ночи Виктор понял: надо или выметаться на улицы заснеженного Эпштайна и плестись на станцию, или немедленно делать предложение. Поразмыслив, пока Милочка готовила на кухне завтрак, Виктор выбрал второй путь. Свадьбу им справили в русском клубе при издательстве «Посев»: ведь пухленькая уютная Милочка состояла в НТС, Народно-Трудовом Союзе российских солидаристов, единственной по-настоящему серьезной политической партии русских эмигрантов. Старшие друзья Милочки намекали и даже говорили напрямую, что не худо бы им обвенчаться, но Виктор не был крещен и венчание не состоялось, о чем Милочка не переставала сокрушаться.

Жили они спокойно, скромно и даже бедно, как вскоре понял Виктор, – но так жили все «солидаристы». Зато они с Милочкой никогда не ссорились. С ней и невозможно было поссориться: она всем и всегда все прощала заранее. Виктор прекрасно сознавал, что брак их долго не продлится, но пока довольствовался тем, что имел. Он с искренней благодарностью пользовался любовью, лаской, уступчивостью, заботливостью Милочки и так же искренне считал себя хорошим и верным мужем – на то время, которое им отпущено судьбой. Словом, ему не в чем было себя упрекнуть.

Их маленькая квартирка в Эпштайне, на краю леса и с видом на замок, стоявший прямо в центре города на невысоком холме, была уютна и вся заставлена комнатными цветами. Милочка, когда не была на службе, часто ходила в лес, варила варенье и солила грибы, по субботам пекла пироги с разнообразными начинками. При этом она еще и постоянно читала, в основном отцов Церкви и русских философов. Виктор заглянул пару раз в ее книги, но, пролистав по несколько страниц одного-другого тома, махнув рукой, бросал книгу: «Это все позапрошлый век! Не могу понять, как можно все это переваривать и не получить несварение мозга!» Сам он читал немного, изредка и только детективы, обожал Дика Фрэнсиса и Рекса Стаута. «Вот где настоящая философия и знание жизни!» – говорил он, а Милочка только улыбалась ласково, отбирая у него из рук очередной том «Добротолюбия». «Язычник ты мой! – нежно говорила она и вздыхала. Она пыталась таскать его за собой в церковь. Для этого приходилось ездить либо в Никольский храм во Франкфурте, построенный самими «солидаристами», либо в старинный и роскошный Свято-Елизаветинский храм в Висбадене, построенный герцогом Нассауским над усыпальницей своей русской жены, внучки императора Павла Первого, Елизаветы Михайловны. Бедная герцогиня скончалась вместе с ребенком во время тяжелых родов всего лишь через год после свадьбы. Висбаденский храм очень нравился Виктору, но только снаружи! Внутри он изнывал от тоски и скуки и уже через четверть часа любой службы он шептал Милочке: «Прости, я больше не могу – я должен выйти покурить!» Милочка печально и кротко кивала.

Иногда он не выдерживал и спрашивал будто бы шутя:

– Неужели ты веришь во всю эту мутотень?

– В какую такую «мутотень»?

– Ну, да в Бога, в святых, в мощи эти…

– Конечно, я верую в Бога! А ты разве нет?

– Я и в Деда Мороза уже давно не верю! – усмехался Виктор. Милочка обижалась и умолкала. И тогда он шел на попятный, ласкался к ней и уверял, что хотел только подразнить… Милочка вздыхала и прощала.

Он был вовсе не против Бога, но его бесило, что какой-то абстрактный Бог ограничивал его права самым конкретным образом, и это было нестерпимо. Например, относительно секса во время постов или вот хотя бы в курении. Когда Виктор только поселился у жены, она сразу же запретила ему курить в спальне и в гостиной, где висело множество икон, оставив в его распоряжении балкон и кухню. На кухне тоже висела икона, и Милочка читала перед нею молитвы до и после еды, но кухонное окно всегда было приоткрыто и специально для Виктора возле него было поставлено кресло с высокой спинкой, чтобы его не продуло. Да, Мила была великим мастером компромиссов! И почему он не ценил ее в полной мере? Наверное, потому что тихое и ласковое супружество обернулось такой непроходимой скукой! Милочка существовала в своем «посевском» кругу, со старыми эмигрантами, заумными книгами и церковными праздниками и буднями, а он изнывал от ничегонеделания.