Текст книги "Не время для славы"

Автор книги: Юлия Латынина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– А он вам когда-нибудь говорил о своих и Кемирова планах? – вкрадчиво спросил Христофор, очень осторожно и очень обще формулируя вопрос.

– Да только и трындел! «Наше предприятие», «наше предприятие», наше будущее, «наши планы»! Мы сделаем республику частью глобальной экономики!

Женщина вдруг перегнулась через стол. Белые ее груди чуть не вывалились на тарелку со спаржей, черные немигающие глаза оказались в десяти сантиметрах от лица Мао. У Мао захватило дух. Казалось, опусти он подбородок – и он сможет облизать эти белые полушария, сладкие и прохладные, как два огромных шарика мороженого.

– Черт их побери с ихними планами. Что вы там говорили насчет свадьбы? – хрипло спросила Антуанетта. На лице ее была написана такая откровенная злоба, что даже Мао содрогнулся.

– А вы знаете фамилию Дианы?

Антуанетта нахмурилась. Фамилию Дианы ей, точно, никто не называл. Какое ей было дело до фамилии этой сучки?

Мао назвал фамилию, и Антуанетта широко распахнула глаза.

– Родственница? – спросила она.

– Дочь, – ответил Мао.

Он не стал уточнять, что Диана все-таки, строго говоря, была не дочь, а племянница, ну и что, что двоюродная: все равно с точки зрения зверьков разницы не было.

– Мы обязаны понять, зачем эта свадьба, кому она нужна, – сказал Мао, – какие цели она преследует. Отработать тех людей, которые ее организовали.

Антуанетта заулыбалась. Мао видел такую улыбку на лицах людей, подпиливавших чужие зубы. «Ты зря обидел эту телку, Кирилл Владимирович», – подумал Мао.

Но тут на пороге зала показался сын известного чиновника. При виде Антуанетты он подобрался, как кот, и засеменил к столу. Антуанетта оглянулась и встала. На фоне расшитых золотом гобеленов ее фигурка казалась вырезанной из черного оникса. Перекошенное злобой лицо Антуанетты изменилось мгновенно, как изменяется телеэкран, когда вы переключили канал. Она обвила вокруг мужчины руки и чмокнула его в ушко.

Мао понял, что для нее он не существует. Для нее вообще не существует никто, кто не стоит хотя бы ста миллионов долларов, и уж тем более – подполковник ФСБ, который не состоит пока председателем совета директоров, сенатором или министром.

– Чао, – сказала Антуанетта, помахала узкими длинными пальцами и растаяла, как греза. Черно-белый официант уже нес счет.

Когда Мао вернулся домой, его кошелек был легче на тысячу баксов. Семьсот он оставил в клубе, а триста пришлось истратить на проститутку, иначе Христофор бы не смог успокоиться.

– Эта сучка на всех вешает ценники, – сказал себе подполковник. – Когда я буду стоить полтора миллиарда кубов газа в год, я куплю ее и отымею так, как захочу. Или нет, – я не куплю ее. Я пообещаю ей деньги и кину ее, потому что она сучка.

А потом он сел к столу в своей скромной квартире, под окнами которой сверкал новенький «порше-кайенн», и вдруг последние слова Антуанетты молнией сверкнули у него в голове.

«Мы сделаем республику частью глобальной экономики». Как это, скажи на милость, без того, чтобы вырвать республику из расчленненной России?! Что такое «наше предприятие»? Газ? Какой газ, это восстание! Этот человек был настолько самоуверен, что во всем признавался своей телке, и он, Христофор Мао, был обязан это восстание предотвратить! Он обязан был спасти Россию!

* * *

Свадьба имела одно совершенно неожиданное для Кирилла последствие: у Дианы обнаружилась куча родственников. Через неделю в рублевском ресторанчике к скучающему Кириллу подсел полный круглолицый весельчак, отрекомендовавшийся бывшим главой администрации какого-то района Чечни и троюродным дядей Дианы с материнской стороны. Весельчак был верным сторонником федералов и большую часть своего правления командовал районом из славного города Москвы.

Как родич у родича, весельчак попросил у Кирилла миллион в долг.

– Алихан шесть лет ждал, пока его сестра заработает ему денег для операции на позвоночнике. Хорошо бы вам вспомнить о родстве тогда, – ответил Кирилл.

Другой родич был в свое время замминистра шариатской безопасности, а теперь ратовал за превращение России в монархию. Ссылаясь на свою близость к самым верхам власти, родич попросился к Кириллу в заместители.

Следующие нарисовались родичи уже самого Кирилла: кто-то пустил слух, что у него чеченские корни; один уверял, что ходил в школу с его отцом в Урус-Мартане, другой утвержал, что Кирилл принял ислам, чеченец-весельчак уже ходил по Москве, рассказывая, что это Кирилл должен ему миллион долларов, и уже находились охотники помочь эти деньги собрать; и больше всего Кирилла изумил звонок, раздавшийся ему на мобильник в четыре часа утра. Звонили из отделения милиции, куда после пьяной стрельбы в ресторане менты забрали каких-то черных:

– Тут этот, который стрелял, говорит, что он ваш брат, – несколько смущенно сказал мент Кириллу.

* * *

В ноябре Кирилл пять раз летал в Торби-калу, и, разумеется, Ташов не встречал его у трапа.

Кирилл воспринял это как должное; а если честно, он просто перевел дух, потому что он совершенно не знал, как ему быть с Ташовом. Конечно, Ташов сам порвал с Дианой, и Кирилл теперь знал истинную причину разрыва.

Но Кирилл ни секунды не сомневался, что черноволосый гигант по-прежнему любит девушку, и реакцию его Кирилл не мог предсказать. Может, презрительно усмехнется и скажет: «кто ж женится на шлюхе», а может, свернет Кириллу голову, а может и так и так.

Поэтому Кирилл был очень рад, что Ташов не встречает его у трапа, и обрадовался еще раз, не застав в резиденции. Кирилл счел это за тактичность своих кавказских друзей. Но он не видел Ташова неделю, другую, месяц, – и как-то Кирилл, садясь в машину, небрежно бросил Шахиду:

– А где Ташов? Что-то давно я его не видел.

– Так он уволился.

– Как – уволился? Из ОМОНа? Когда?!

– Да месяц уже, – как само собой разумеющееся, ответил Шахид.

Желудок Кирилла вдруг свернулся в тугой нехороший ком.

Увольнение из ОМОНа было для Ташова – смерть; это знал он сам, знал и Джамалудин.

Кирилл схватил мобильник и принялся набирать номер Ташова, трубку, к его облегчению, сразу сняли.

– Мне Ташова, – сказал Кирилл, когда услышал в трубке незнакомый женский голос.

– Какого Ташова?

– Ташова Алибаева, начальника ОМОНа.

– Мы Ташова не знаем, а номер этот купили на рынке.

Трубка замолкла. Кирилл глядел на нее, побелев.

– Послушай, – вдруг сказал он Абреку, – а ведь Ташов живет в Бештое? Ну, то есть в селе?

– Да его нету дома, – ответил Абрек.

Но они все-таки заехали к Ташову, в новый трехэтажный дом, выстроенный на южном конце того же села, в котором жили Кемировы. Большое восьмитысячное село было как равнобедренный треугольник. Острой вершиной своей оно упиралось в растущий Бештой, а тело его расползлось по предгорьям. Меж схваченных первыми холодами садов торчали белые коробочки домиков.

Дом Ташова был пуст; у соседнего дома играли мальчишки, которые сказали, что Ташов уехал в Сирию. Кирилл отстраненно подумал, не тот ли это соседний дом, в который люди Ташова врывались за эмиром села. Был человек – и нет человека. Никто не знал, где Ташов.

Кирилл вышел на мерзлую, гофрированную грязь, причудливо выдавленную колесами тракторов и еще не присыпанную снегом, и безнадежно постучался, чувствуя на себе взгляды детей и охраны.

И тут вся череда событий с математической ясностью сложилась в его мозгу, и Кирилл понял, что детей спас не он, Кирилл, а Ташов.

Джамалудин Кемиров вовсе не планировал огласки. Он методично уничтожал гадюк в яйце, пропалывал будущих сепаратистов, с тем же сознанием долга, как его кумир имам Шамиль приказал убить пятилетнего сына хунзахского хана, – мера политической санитарии, общепринятая в эпохах и режимах подобного рода.

Но он не планировал оправдываться в прессе насчет расстрела детей. Они должны были просто пропасть: уйти в рассветную даль вслед за двумя гаммельнскими крысоловами, исчезнуть, как все жертвы операций Джамалудина. Джамалудин не любил огласки: ему достаточно было страха.

Операцию сорвал Ташов, когда вместо того, чтобы добить безоружных щенков, привез их в РОВД. РОВД – это огласка; обезумевшие родители подняли вой. Пропасть без следа детям оказалось уже невозможно, и когда он, Кирилл, примчался домой к Кемировым и потребовал отдать ему ребенка – только одного, одного из пяти, – все было уже наверняка решено.

Они просто издевались над ним. Они знали, что детей придется судить, а на суде они, конечно, получат смешные сроки.

Детей спас Ташов, – начальник ОМОНа, который отказался стрелять, а вовсе не заезжий консультант в костюме от Армани. И, конечно, Джамалудин ему не простил. На Кирилла ему было плевать, Кирилл был чужак, иностранец, кяфир в шелковом галстуке, но Джамалудин не мог допустить, чтобы начальником ОМОНа у него работал человек, который то норовит ошибиться двором при штурме, то оставляет в живых пятерых маленьких гаденышей, – гаденышей, которые теперь почти неизбежно вырастут во взрослых боевиков и будут всю жизнь мстить и Джамалудину, и Ташову, и их семьям за Белую Речку.

Свежий, только что отстроенный дом стоял перед Кириллом, с воротами, замкнутыми, как веки покойника, железное кольцо, за которое взялся Кирилл, жгло холодом кожу. Он вдруг представил себе этот дом, каким он мог быть: с чернобородым, веселым Ташовом, с радостно щебечущей Дианой и маленьким ребенком у нее на руках.

Он, миллионер с Запада, отнял у Ташова Алибаева не только женщину, он отнял у него честь. Проклятое время, в котором нет и не может быть славы.

Кирилл отвернулся и сел в машину. Охрана почтительно расступилась, пропуская его.

* * *

Соглашение было готово к середине ноября. Оно предусматривало строительство газодобывающей платформы стоимостью миллиард девятьсот миллионов долларов и пуск в октябре следующего года двух очередей газового мегакомплекса, площадью в семьдесят гектаров и стоимостью в три с лишним миллиардов долларов.

Общая семилетняя стоимость проекта составляла одиннадцать миллиардов, а плата за лицензию – девятьсот шестьдесят миллионов долларов, и так как сквозная лицензия (и разведочная, и добычная), уже висела на «Аварнефтегазе», то из этих денег девятьсот миллионов получала республика, а еще шестьдесят – Минфин РФ. С деньгами на рынке было уже туговато, но, как сказал Кириллу знакомый вице-председатель«Меррилл Линч», для хорошего заемщика деньги всегда есть.

Чтобы минимизировать некоторые риски, и максимизировать другие, не очень публичные, выгоды, мегакомплекс создавался на базе дочерней компании Navalis Avaria, в которой шестьдесят пять процентов акций принадлежали «Навалис», а еще тридцать пять – оффшорам, представлявшим кого-то другого.

Собственно, к тому времени, когда соглашение было готово, было совершенно очевидно, кто станет главой «дочки».

Глава Navalis Avaria должен был быть своим на Кавказе, чтобы знать деликатные местные особенности и гладко разъяснить какой-нибудь не так всплывший труп; он должен был быть своим в Кремле, или, по крайней мере, не вызывать аллергии буржуйским паспортом; он должен был быть, наконец, своим на Западе, гладко толковать EBITDA, cash flow и net asset value, он должен был покрывать тех, разводить этих, и устраивать всех, – словом, он должен был быть Кириллом Водровым.

Если бы Кирилла не было, его бы следовало придумать.

Даже его женитьба, к изумлению Кирилла, обернулась политическим браком. На Западе вообще особо не разбирались в национальных тонкостях – чеченка, аварка, кумычка ли. Туземка – и все тут, и дядя, вы слышали? – какой-то очень знаменитый тамошний сепаратист. Примирение элит, одним словом. Кирилл видел и среди московских друзей тех, кто, подмигивая, поздравлял его с прозорливой партией.

Все устроилось очень гладко. Bergstrome amp;Bergstrome закатил прощальную вечеринку, выплатил Кириллу двойной бонус, и получил от Заура утешительный контракт насчет каких-то медных руд. Financial Times и The Wall Street Journal вышли с основательными обзорами, и Кирилл даже с удивлением обнаружил себя в Forbes, в весьма язвительной статье, поминавшей взятый четыре года назад Дом Правительства и дядю Дианы.

Помимо всего прочего, новый пост Кирилла означал огромные деньги. Кирилл давно не был нищим. Но и во время его работы на Владковского, и потом – в Bergstrome East Europe, он имел хороший доход топ-менеджера и брезговал нырять за долей на сторону. Если взять людей, в среде которых вращался Кирилл, он жил довольно скромно. Он летал на частных самолетах, – но почти всегда чужих; плавал на роскошных яхтах, – но это были яхты друзей, мог купить особняк за двенадцать миллионов фунтов, но он покупал его в рассрочку.

После назначения Кирилл проснулся наместником при полутора миллиардах кубах газа, которые должны были пойти с Чираг-Герана с лета будущего года. Его не мог снять Заур, потому что это вряд ли поняли бы на Западе. Его не мог снять сэр Метьюз, потому что это вряд ли понял бы Заур. Собственно, его не мог снять никто, кроме снайпера, потому что отставка Кирилла Водрова с поста президента компании была прописана в условиях займов, предоставляемых под проект, как повод для пересмотра процентных ставок.

Оставались всякие мелочи, вроде трупов мальчишек на Белой Речке или замерзшей грязи перед пустым домом Ташова, – но когда речь идет о компании в двадцать миллиардов долларов будущей капитализации, мелочи несущественны.

Глава шестая
Рокировочка

Тут надо напомнить, что в республике в это время были выборы.

Выборы эти были двух сортов: во-первых, в Государственную Думу, и относительно этих выборов господствовало полное единодушие. Заур позвонил главам районов и напомнил, что за «Единую Россию» должны проголосовать не менее девяноста процентов избирателей, и многие главы районов положили для себя встречные обязательства довести этот процент до девяносто семи и выше. Перешли бы и сто, но все-таки было как-то неудобно.

Однако, кроме этого, намечались выборы собственно глав районов, и местного парламента, и мэра Бештоя, и тут была несколько другая картина.

Никак нельзя сказать, чтобы в республике не было демократии. Может быть, в том смысле, если считать, что один человек – один голос, демократии в ней не было, но если считать один автомат за один голос, то демократия в ней, конечно, была, и тот человек, у которого была тысяча автоматчиков, имел, соответственно, тысячу голосов. Может быть, это была и не самая совершенная демократия в мире, но все-таки, согласитесь, диктатурой такое положение назвать нельзя.

Дауд Казиханов, которого Заур уволил с Пенсионного Фонда, выставился депутатом в Тленкойском районе, а племянник его – в Шамхальском; бывший мэр Торби-калы откупил две партии – «Яблоко» и ЛДПР, Дорожный Фонд взял в лизинг «Патриотов России», но больше всех хлопот Зауру доставлял Сапарчи Телаев.

Он выставил семь человек сразу по семи районам; он финансировал оппозиционный телеканал, а в аренду он взял сразу четыре партии: «Зеленых», коммунистов, СПС, и еще одну, которая регулярно проводила в Москве митинги под лозунгом «Россия для русских» и призывала бить кавказцев и евреев.

Эта партия была немножко удивлена, когда ей предложили открыть отделение в республике Северная Авария-Дарго, но потом ее лидеры приехали в Торби-калу, покушали с Сапарчи шашлык и очень успешно выступили на митинге против коррумпированного правительства президента-миллиардера. Правда, в связи с местным колоритом им пришлось немного переделать свой лозунг, и вместо «Россия для русских!» они кричали «Кавказ для горцев!».

В общем, все эти партии выставили людей в парламент, а сам Сапарчи Телаев баллотировался в мэры Бештоя.

Каждый день Сапарчи выступал на митингах. Он раздавал деньги, обещания и интервью. Он обличал Заура Кемирова за то, что тот готов восстать против Москвы и за то, что тот заискивает перед Кремлем. За то, что тот сжигает дома боевиков, и за то, что не может поймать Булавди Хаджиева. Он проводил митинги и устраивал концерты.

Однажды он привез на концерт девиц, которые разделись прямо на сцене, и после концерта люди Джамалудина поймали этих девиц и немножко побили. А другой раз Сапарчи привез на концерт каких-то геев, и они закричали со сцены «Мы тебя любим, Сапарчи», и Сапарчи самому пришлось побить артистов, чтобы не потерять избирателей.

Народ ходил то на один митинг, то на другой, и так как на каждом митинге раздавали подарки, то народ привык к подаркам и считал, что если подарков не раздают – это ущемление демократии. Однажды начальник охраны Сапарчи повздорил с людьми, которые хотели запретить митинг, и дело дошло до стрельбы. Другой раз блокпост задержал Сапарчи на подъезде к Бештою, и Сапарчи накатал жалобу в Верховный Суд, о том, что вооруженные опричники Джамалудина препятствуют демократическим выборам.

* * *

За неделю до выборов, в конце ноября, в Торби-кале праздновали свадьбу: Дауд Казиханов выдавал дочь замуж за племянника военкома. На свадьбе собрались несколько сот гостей и пятнадцать депутатов местного ЗАКСа. Восемь из них были из числа самых влиятельных людей республики, и еще семерых депутатов привез с собой Сапарчи.

В свое время Сапарчи финансировал выборы этих семерых, и теперь, когда Кемировы уничтожили демократию в республике, Сапарчи поселил их у себя на дворе и возил их в парламент, чтобы они голосовали как надо и чтобы противники демократии не украли их по дороге.

Кроме Сапарчи, на эту свадьбу приехали бывший мэр Торби-калы, и бывший председатель Верховного Суда, приходившийся дядей покойному президенту. Но самым удивительным гостем на этой свадьбе был бывший прокурор Набиев.

Дело в том, что прокурора Набиева никто не видел и не слышал вот уже два месяца, и многие точили зубы на его завод; и вдруг он приехал на эту свадьбу, вместе с Христофором Мао и еще двумя генералами из Москвы, и сидел за столом в очень внушительном виде, с золотым блюдцем часов на правой руке, с золотой цепью на шее и в огромной барашковой шапке, закрывавшей лоб и уши.

На свадьбе ели и барашка, и хинкал, и заморский фрукт папайю, но больше всего гости на свадьбе ели бывшего прокурора. Разумеется, барашка ели руками, а прокурора – глазами, но все-таки он возбуждал всеобщее любопытство, и всем ужасно хотелось посмотреть на его уши. Но бывший прокурор ушей не показывал, а фигурял только золотым блюдцем часов, а когда заиграла лезгинка, Сапарчи и Наби вышли в круг и стали разбрасывать деньги.

Лезгинка играла, пары плясали, деньги летели, и вскоре пол под каблучками невесты был покрыт стодолларовыми банкнотами, как горы снегом зимой.

Вот после лезгинки все сели за стол, и Сапарчи откупорил бутылку коньяка, и один из депутатов, по имени Асхаб, спросил у бывшего прокурора, как теперь обстоят его дела.

Бывший прокурор переглянулся с Христофором Мао, который сидел по правую руку от него, и с главой УФСБ по республике, который сидел по левую руку, и сказал:

– Я теперь уполномоченный президента по правам человека на Северном Кавказе.

Тут Асхаб навострил уши и спросил:

– Наби, а не можешь ли ты защитить мои права? Потому что я так и не получил деньги за щебенку, которую я отгружал Зауру!

– Это можно, – сказал уполномоченный по правам человека.

– Эй, Наби, – сказал еще один бизнесмен, бывший на свадьбе, а не можешь ли ты защитить мои права? Потому что я так и не получил денег за дорогу от Бештоя до Торби-калы.

– Это можно, Асадулла, – ответил бывший прокурор.

– Эй, Наби, – сказал третий человек, которого звали Мурад, – а не можешь ли ты защитить и мои права? Я ведь до сих пор не получил денег за ремонт больницы! Что за идиотскую систему учредил Заур! Раньше я получал из Москвы деньги в декабре, половину отдавал назад, а половину клал в карман, и я спокойно имел миллион долларов, не шевельнув и пальцем, а теперь я строю и строю, а денег, наоборот, нет!

– И не будет, – сказал бывший прокурор, – для того, чтобы вы получили деньги, их должна перевести Москва. А зачем Москве переводить деньги, когда президент открыто дестабилизирует ситуацию в республике и идет на поводу у буржуазных прихвостней, распродавая им народные богатства за копейки? Правда, Христофор Анатольевич?

При этой реплике взгляды всех присутствующих оборотились к Христофору Мао, который к этому времени пользовался в республике небольшой, но очень веской известностью. Все знали, что если ты хочешь вывести на чистую воду конкурента, который ворует бюджетные деньги, можно заказать проверку у Христофора Мао, и это стоило много дешевле, чем киллер, хотя имело то неудобство, что Мао брал деньги не только от заказчика, но также от проверяемого, и стало быть, в отличие от киллера, это было решение не окончательное.

Кроме этого, все знали, что Мао свой человек в Кремле, потому что он рассказывал про Кремль такие подробности, которые присутствующие нигде больше не могли услышать или прочитать, – прямо-таки казалось, что Христофор Мао в Кремле лежит у президента под кроватью и знает не только, что и когда тот сказал, но и что и когда тот подумал. Представлялось прямо-таки, что у Христофора Мао есть машинка для чтения мыслей президента.

И Христофор Анатольевич не подвел. Он допил водку, закинул в рот крошечный огурец, смачно им хрустнул и, поморщившись, обронил:

– Да че, снимут его! Президент России уже указание дал. Вызвал к себе Эсэса и сказал: чтобы я этого вашего Заура больше не видел.

Все присутствующие замерли, пораженные такой осведомленностью, а Христофор улыбнулся и продолжал:

– Знаете, откуда он прилетает сегодня? Из Аддис-Абебы. А летал он туда за Эсэсом. Прилетел на собственном самолете и предложил ему десять миллионов, чтобы остаться на посту. Это все у нас зафиксировано и в деле.

Услышав, что Заура вот-вот снимут, все присутствующие принялись наперебой выражать поддержку решению президента России.

– Кемировы, – вскричал Дауд, – род без чести и совести. Они взяли у меня участок даром, а потом «Аварнефтегаз» купил его для этого СП за двадцать миллионов долларов!

– А как они обошлись с Ташовом! – прибавил Наби, – говорят, он сейчас ушел в горы и бегает вместе с Булавди.

– Это люди уничтожили в республике свободу и демократию, – сказал Сапарчи, – разве плохо нам жилось при прежнем президенте? Разве было такое, чтобы сильного человека наказали за то, что немножко побезобразничал? А теперь – Заур покупает людей, а Джамал, если что, так и сразу пулю в лоб! У этих диктаторов можно быть либо трупом, либо рабом!

– Так-то это так, – осторожно сказал один из присутствующих, – но у Кемировых три миллиарда долларов, и людей, говорят, тоже немало. В одном АТЦ двести штыков, а сколько их у всех нас?

– Пусть нас будет хотя бы пять человек, но на нашей стороне правда! – вскричал Дауд Казиханов, – а если на нашей стороне правда, пять человек превратится в пятьдесят, а пятьдесят превратятся в пятьсот. А уж пятьсот превратятся в пятьсот тысяч! Аллах покарает их за их грехи и вознаградит нас за нашу праведность! Мы, парламент, должны запретить продажу Родины, и наложить на это вето! Особенно если учесть, что иначе никто не получит денег!

Все единодушно поддержали это предложение, а Дауд ушел и через некоторое время вернулся с огромным черным Кораном.

– Поклянемся друг другу проголосовать против продажи наших гор англичанам и не отступать до того, пока Заура не снимут с президентов! – предложил Дауд.

– Эй, – отозвался Сапарчи, – зачем так обострять?

* * *

Христофор не врал: Заур Кемиров и вправду прилетел в этот день из Аддис-Абебы. В Аддис-Абебе он был вот почему.

Когда в республику приехал президент России, ему показали новые школы и новые дороги, и он пришел в совершенное восхищение от размаха строительства. И когда Заур пожаловался президенту, что ни единой федеральной копейки на эти стройки еще не пришло, президент взял бумагу и написал на ней «выдать немедленно», и Заур полетел с этой бумагой в Москву.

Заур прилетел в Москву и пошел в Минфин, но в Минфине ему сказали, что такую бумагу может исполнить только министр, а министр в это время был в Нью-Йорке. Заур не стал ждать, а взял самолет и полетел в Нью-Йорк, но когда Заур прилетел в Нью-Йорк, оказалось, что министр уже улетел в Париж.

Заура попросили прилететь в Париж, но когда он прилетел в Париж, оказалось, что в Париже осталась только жена министра, которая в этом году изумила даже парижан, скупив прямо на подиуме всю коллекцию одного из домов высокой моды, а министр уже улетел в Аддис-Абебу.

Заура попросили прилететь в Аддис-Абебу, и он прилетел, но в Аддис-Абебе у министра не нашлось для него времени, и он передал через помощника, что прежде, чем Заур получит деньги, он должен представить согласования на объекты.

– У нас нет согласований, – сказал Заур, – вы же сами знаете, чтобы получить согласования во всех ведомствах, уходит три года и очень много денег. Поэтому у нас нет согласований, а есть только объекты.

– Деньги выделяются на основании согласований, – возразил ему помощник. – Мы не можем идти на должностное преступление!

После этого министр полетел к жене, а Заур полетел домой, и так как самолет у него был частный, то он полетел сразу в Торби-калу.

Из аэропорта президентский кортеж приехал прямо на судоремонтный завод «Красная стрела». Платформа уже стояла там второй месяц, работы шли вовсю, рабочие сновали по железным балкам, как муравьи, и еще выше платформы вздымался огромный плавучий кран, похожий на журавля, нацелившегося заклевать тучи.

Кирилл наблюдал с третьего уровня, как президент республики высаживается из головного «мерса». Вместе с Зауром из Аддис-Абебы прилетел министр финансов республики, веселый сорокалетний хохотун по прозвищу Фальшивый Аббас, который был лучшим в республике специалистом по вопросам денежного обращения, и прославился в свое время тем, что печатал лучшие в мире доллары: лучше даже, чем те, что печатались в Ираке, Северной Корее и в Чечне.

Эти доллары были так хороши, что когда Фальшивого Аббаса поймали и дали ему срок, он ни дня из этого срока не просидел в тюрьме, потому что Джамалудин и Хаген пришли к начальнику тюрьмы и взяли его в аренду, и он сидел у них дома и печатал доллары для них.

Президент взбежал вверх по железным грохочущим ступеням, и обнялся сначала с братом, а потом с Кириллом. Потом он повернулся, задрал голову, и молча долго смотрел, как решетчатая ферма будущей буровой упирается прямо в солнце, и как из солнечного шара на них вниз сыплются искры электросварки.

– Когда я был в Аддис-Абебе, – сказал Заур, – мне позвонил Эсэс. Он сказал, что если я передам лицензию государству, то мне позволят построить химзавод в Краснодарском крае.

Заур замолчал. Джамалудин и Хаген подошли поближе, чтобы слышать весь разговор.

– Еще он сказал, что мы не получим ни копейки по федеральным домам и вся наша свора наложит на проект вето.

Джамалудин усмехнулся и привычным жестом положил руку на бедро, а Кирилл беспокойно дернулся и сказал:

– Не лучше ли просто заплатить им?

– Фонд задолжал шестьсот восемьдесят миллионов долларов, – сказал Заур, – тут не заплатишь.

– Эй, – сказал министр финансов по прозвищу Фальшивый Аббас, – если нам не дают российских денег, может, нам просто напечатать свои собственные? Я бы нарисовал такие красивые деньги, Заур Ахмедович…

– Прекрати пороть чепуху, Аббас, – резко сказал Джамалудин Кемиров, – прежде чем печатать собственные деньги, надо завести собственную армию и флот.

Хаген стоял в метре от них, у самого устья скважины, в черных шнурованных сапогах и черной кожаной куртке, распахнутой так, что были видны два рыжих ремня, перекрещивавших пушистый свитер, и солнечные лучи вперемешку с искрами электросварки сверкали на его белокурых волосах и гладких боках заведенных за палец труб.

– Я не знаю, как насчет армии и флота, – сказал Хаген, – но уж с Сапарчи-то мы справимся.

Заур Кемиров, улыбаясь, поднял голову, и Кирилл содрогнулся, увидев, как постарело его лицо за эту поездку.

– Скажи, Хаген, – мягко сказал президент республики, – ты можешь согнуть трубу у тебя за спиной?

Хаген немедленно запрокинул голову.

– А на пару с Джамалом?

Джамалудин пнул свечу ногой, и для верности аж потряс, но сверкающая стальная колонна калибром добрых 122 мм даже не шевельнулась.

– Многие думают, – проговорил Заур, – что буровая колонна уходит в пласт вертикально. Вот как эти трубы стоят в подсвечнике, так они и уходят вниз. Но на самом деле это не так. Пласты не идут прямо, и у каждого пласта – разные свойства, и долото, когда входит в новый пласт, поворачивается и меняет направление, и буровая колонна, вслед за ним, никогда не идет прямо. Она вертится в земле, как макаронина. Там, на страшных глубинах и огромных давлениях, колонну со стенами, которых не прострелить автоматом, гнет, как бумагу, и если она не будет гнуться, она не будет добывать газ. Наша задача не в том, чтобы ни перед чем не согнуться. Наша задача в том, чтобы добыть газ. У тебя сильные руки, брат. Ты можешь согнуть эту трубу?

Джамалудин и Хаген молчали, уткнув глаза в палубу.

– Ну так не спорь с пластом.

* * *

Парламент обсуждал договор с «Навалис» 29 ноября, и Кирилл выступил на заседании первым. После Кирилла на трибуну полез Дауд Казиханов.

– Президент Кемиров собирается отравить всю республику! – заявил Дауд. – В наш край белых горных снегов и синего моря он хочет притащить химзавод, от которого снег станет красным, а море – желтым! Ни в одной развитой стране нет такого завода, это все равно, что зарыть на побережье ядерные отходы!

Часть депутатов на это яростно захлопала, а другая часть яростно засвистела. Заур сидел в президиуме с непроницаемым лицом.

Вторым в прениях выступал уполномоченный по правам человека, Наби Набиев.

– На побережье, – сказал уполномоченный – находится важнейший оборонный завод, носитель передовых технологий. У нас есть информация, что так называемая компания Navalis купила этот завод только затем, чтобы получить доступ к оборонным секретам! Я, как защитник прав человека, намерен завести уголовное дело по факту незаконной приватизации государственных тайн, и каждый, кто в этом замешан, ответит за развал России!

Депутаты снова кто захлопал, кто засвистел, и Кирилл, сидевший в президиуме, покосился на Джамалудина: тот сидел совершенно расслабленно, и белые сильные пальцы его перебирали четки.

Третьим в прениях выступил бывший мэр Торби-калы, владелец одной из крупнейших строительных компаний республики.

– Моя компания, – сказал он, – построила за последний год семьдесят тысяч квадратных метров площадей, а Заур не заплатил мне ни копейки. Аллах не допустит такого беспредела!

– В прениях хочет выступить Сапарчи Телаев, – сказал председательствующий, и в этот момент Заур наклонился к нему и что-то прошептал на ухо. Председательствующий посмотрел на часы и объявил получасовой перерыв.