Текст книги "По ступенькам декабря"
Автор книги: Юлия Климова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Юлия Климова
По ступенькам декабря
Ткаченко Анне
Береги талисман!
(На этом месте должна быть целая куча улыбок .)
«Она не знала, что делать: хлопнуть дверью или… Он окружил ее со всех сторон, этот непоседливый Зубр, который вечно идет с севера на юг, не разбирая дороги и ни перед чем не останавливаясь, идет потому, что его ведет вперед непреходящее беспокойство».
Юрий Яковлев, «Гонение на рыжих»
История про Деда Мороза и Снеговика. Подлинная или нет, никто не знает. А если и подлинная, то где и в каком году состоялся их разговор – тоже неизвестно. Возможно, на Северном Полюсе или в Великом Устюге? Возможно… Но, как показывает практика, самое удивительное и волшебное всегда происходит рядом, практически за углом…
Здравствуй, дорогой Дедушка Мороз!
Пишут тебе Гусев Витя, Иванов Коля, Матвеев Саша и Курочкин Петя. Мы очень долго ждали, когда же наступят холода, когда же посыплется с неба пушистый снег, а магазины украсят мишурой и разноцветными лампочками. Зима – самое красивое время года. Впрочем, Дедушка, ты и сам об этом знаешь. И мы очень любим Новый год и всегда с нетерпением ждем того момента, когда можно будет помечтать о подарках, а лучше, конечно, подержать их в руках.
Нам почему-то все твердят, что Деда Мороза не существует, но мы не верим и беспощадно боремся с теми, кто так говорит. Мы помним те сказочные моменты, когда ты клал нам под елочку книжки – вместо больших и блестящих машинок, конфеты – увы, шоколадных было мало, рубашки и шерстяные носки – жаль, не хоккейную клюшку или боксерские перчатки. И мы очень надеемся, что и в этом году ты не забудешь о нас.
Мы долго думали: чего же нам хочется? И пришлик выводу, что очень бы ты нас порадовал финансовым благополучием, это мы о банальных деньгах, дорогой Дед Мороз. Не завалялась ли в твоем мешке хорошая пухленькая премия, которая сделает нас абсолютно счастливыми и докажет злым и нехорошим людям, что на свете всегда есть место сказке…
Спасибо, Дедушка, за то, что ты у нас есть. Передавай привет Снегурочке.
Твои повзрослевшие
Витя, Коля, Саша и Петя.
– Н-да-а-а, – многозначительно протянул Дед Мороз, тяжело вздохнул, пригладил белую бороду и положил лист бумаги на стол. – Совсем народ одичал. И ведь каждый второй денег требует… Что мал, что велик… Н-да-а-а… А помнишь, какие письма раньше приходили?
– Помню, – буркнул в ответ Снеговик, по опыту зная, к чему приведет этот задушевный разговор: расстроится старик, хорошенько ударит стужей по полям и лесам, нагонит снежных облаков на города, заморозит пару рек и ляжет спать на трое суток. А ты тут крутись-вертись юлой! Зайцы за морковью, между прочим, каждый день приходят, волки, как им и положено, подарки воруют, лисы переворот замышляют. Завтра еще Снегурочка вернется, а это дополнительные хлопоты. Тройку лошадей кормить надо? Надо! Да и новые мешки с письмами тоже сами до избы не дойдут. Какие тут могут быть депрессии? Не время.
– Здоровья для своих близких просили, мечтали освоить иные земли, в космос вот слетать тоже хотели…
– Так слетали уже, – усмехнулся Снеговик, надеясь сменить тему. – И не один раз. Давайте еще что-нибудь почитаем, а? – Он ткнул варежкой в небольшую стопку конвертов, занявшую место около коробки с елочными игрушками. – Обратите внимание на конверт со снегирем. Сверху лежит. Без сомнения, он от хорошего мальчика или девочки.
– Это с чего ты взял?
– А нам со снегирями всегда везло – примета у меня такая. Или краски ребенку нужны, или книга. Проверено!
Дед Мороз оставил предложение без внимания, подошел к окну, тяжело сел в потертое кресло и нахмурился, отчего на лбу образовались морщины.
– А еще любви просили… помнишь?
– Да будет вам, – фыркнул Снеговик, прощаясь с надеждами. Не-а, не угомонится старик, пока слезу из каждой березы не выжмет! Прошлый приступ ностальгии чем закончился? Весь лес рыдал, даже волки. Прав он, конечно, прав, но и людей понять можно… Жизнь-то другая пошла…
– Никакая не другая, – грозно произнес Дед Мороз, привычно угадав мысли своего помощника, и ворчливо добавил: – Ведро-то на голове поправь, умник. Съехало!
– Нам бы самим упряжь сменить, и сани уже вид потеряли… Двадцать третью заплатку вчера поставил, краска отваливается, и полозья ржавые, – ничуть не обидевшись, пользуясь случаем, поклянчил Снеговик. – Неприлично же.
– Нормальные сани.
– Неприличные.
– Нормальные.
– Неприличные.
Дед Мороз махнул рукой, мол, спорить с тобой бесполезно, и затих. Кустистые брови, усы, борода скрывали его мысли и чувства, но узорчатый иней, мало-помалу проступающий на окнах, выдавал настроение.
«Мудрует чего-то… – опасливо подумал Снеговик и убрал мешок с оставшимися письмами под стол. Работа на сегодня, похоже, закончилась, – мудрует…» Если бы в избу снега намело сантиметров на десять в высоту или, например, покосилось крыльцо от резкого порыва ветра с кусочками льдинок (по полкилограмма каждая), то тогда сценарий дальнейших событий был бы известен: лютая стужа, тяжелые облака, колючая метель, неподвижные реки и обида на три дня; но если узоры на стекле… Хм.
– Чудес раньше просили, волшебства… а сейчас ничего не ценят, не удивляются… А сказку-то никто не отменял… – тихо с блеском в глазах произнес Дед Мороз и добавил уже громко и требовательно: – Давай-ка сюда два елочных шара!
– Каких?
– Любых!
Снеговик заглянул в коробку и взял два простеньких шара: один красный, другой зеленый. На каждом была нарисована самая обыкновенная белая снежинка.
– Подойдут?
– Вполне. Садись и пиши, – Дед Мороз мгновенно подобрел, вытянул ноги в валенках и сцепил руки на животе. – Инструкция.
– Так и писать «инструкция»? – переспросил Снеговик без тени изумления. За годы службы он еще и не то повидал, а уж какие поручения выполнять приходилось… Первые месяцы было тяжко, очень растаять боялся (то от умиления, то от радости, то от шока), а потом ничего, привык, закалился.
– Да. Значит, инструкция! Где мой посох? Не видел? А то поколдовать же потом нужно.
– Около двери.
Дед Мороз поерзал немного в кресле, затем устремил мечтательный взгляд к потолку и принялся диктовать:
– С шарами обращаться бережно, ибо ценности они немалой. Под Новый год при желании можно украшать ими елку… м-м… или еще что-нибудь. Каждый шар наделен особой силой и владельцу рано или поздно принесет либо счастье, либо несчастье…
– Больно мрачно получается, какое еще несчастье? Это не наш профиль.
– Много ты понимаешь! Критик выискался! Чудеса – они всегда неспроста появляются, не на пустом месте произрастают, а через преграды, трудности, каверзы к солнцу тянутся… Не сбивай!
– Да мне-то что, – вновь взялся за шариковую ручку Снеговик.
– Далее… Несчастным станет тот, кто разобьет свой шар в гневе или по другой подобной причине. Специально то есть, – Дед Мороз поднял указательный палец вверх, подчеркивая важность момента. – А счастливым станет тот, у кого шар разобьется случайно…Разницу чувствуешь? – поинтересовался он на всякий случай.
– Чувствую, – подтвердил Снеговик. – И согласен: нечего наше добро зазря портить. Таскаешь на спине, таскаешь, а они поиграли и на следующий день забыли, или не понравилось и поломали…
– Это условие я для того добавил, чтобы волшебство получилось неожиданным, а то на радостях сразу бить начнут, – объяснил Дед Мороз. – Народ-то нетерпеливый, и, опять же, преграды требуются… – Он погладил бороду, поморщился. – И стишок какой-нибудь добавь, для атмосферы. На прошлой неделе на утреннике в двадцать четвертом садике очень хорошее стихотворение читала девочка Полина, вот его и запиши, как положено – посередине, столбиком. Шары упакуй да подбрось в какой-нибудь магазин – на полку, подальше в уголок… Будет им волшебство… Ох, будет.
– А как упаковать? В отдельные коробки?
– Нет, клади в одну, пусть сами разбираются, сами делят, раз такие умные. – Дед Мороз поднялся, подошел к двери, взял посох, стукнул им по полу и коротко, но торжественно произнес: – Повелеваю!
Белая пыльца мельчайших снежинок, появившаяся из ниоткуда, закружилась, замерцала, затем вытянулась в тонкую волнистую ленту и полетела к Снеговику. Остановившись над шарами, превратилась в золотистое облако, сверкнула напоследок, плавно опустилась на шары и исчезла.
Дед Мороз удовлетворенно кивнул, вновь прислонил посох к двери и радостно потер руки – настроение после исполнения задуманного явно улучшилось. Наколдовал-то хорошо, правильные снежинки получились: малюсенькие, но задиристые…
– Апчхи! – чихнул Снеговик и схватился за морковку, служившую ему верой и правдой много лет. Да, а что здесь такого? У кого-то нос, а у кого-то морковка. – Апчхи!
– Будь здоров, – улыбнулся Дед Мороз. – И давай следующее письмо, то, что со снегирем.
Глава 1
Алька Воробьева и ее великая любовь
Дух противоречия – это сила! Можно бесконечно мечтать, строить планы, ставить цели и задачи, но так и не сдвинуться с места. Можно плыть по течению вялой реки, не пользуясь даже веслом, или непрерывно скучать и кукситься в ожидании чего-то интересного, нового и, конечно, необходимого как воздух. Где же?.. Когда же?.. Да, можно. Но если в душе – буря, если каждый день напоминает сражение, если вечный непокой постоянно толкает в спину, а главное – на свете есть человек, которому необходимо доказать слишком много, то поступки становятся быстрыми, слова острыми, и совершенно неизвестно, что случится завтра и чем это закончится.
В жизни решительной и дерзкой Альки такой человек был. Глеб Сергеевич Воробьев, ее отец. О, она бы никогда не призналась, что настолько нуждается в нем, что его мнение важно, что общения катастрофически не хватает… Дух противоречия давным-давно занял самые передовые позиции, и реальность воспринималась совсем под другим углом. Да и нелегко признаваться в слабостях, когда тебе уже двадцать два года и самостоятельность льется через край.
В раннем детстве Алька была любопытной, озорной, задиристой девчонкой, не терпящей вмешательства старших в свои важные дела. Самостоятельно одевалась и раздевалась, ела без лишних разговоров и редко морщила нос, говоря: «Я это не буду». Слопает все, что на тарелке, и бежит воспитывать молодежь – разгонит в песочнице малышню по углам, придумает какую-нибудь игру, раздаст каждому роль (ты – зайчик, а ты – белочка). И в конце всегда получается, что она самая главная и к тому же победила.
Школьные годы были действительно чудесными – Аля ловила знания на лету, умнела на глазах и… доводила учителей до отчаяния.
Только бы папочку вызвали к директору.
И вызывали.
Но бесполезно.
Во-первых, Глеб Сергеевич не умел обращаться с детьми, а уж тем более с подростками. Процесс воспитания был для него китайской грамотой, которую к тому же залили кофе и чаем одновременно. «Да, понял, да, всыплю», – с чувством говорил он, лишал дочь карманных денег, телевизора, ругал для порядка пять минут и мгновенно забывал о произошедшем, переключившись на дела личного характера. Альке казалось, что отцу тоже не мешало бы всыпать разок, хотя бы за то, что на каждое светское мероприятие он берет не только ее, но и очередную секретаршу – обязательно высокую, красивую, фигуристую девицу в откровенном платье.
«Стой ровно, ни к кому не цепляйся», – обычно напутствовал Алю любимый папа перед входом в роскошный ресторан. А она и не цеплялась… поначалу. Бродила между столиков, кушала пирожные и танцевала ритмичные танцы бедуинов под изумленными взглядами присутствующих.
Отец оплатил обучение в МГУ, но она самостоятельно поступила в финансовую академию; он захотел, чтобы Аля выучила английский, а она обложилась учебниками по французскому и через полгода бонжурила так, что любо-дорого слушать. Затем Глеб Сергеевич неожиданно понял, что дочка выросла, и захотел сделать из нее этакую барышню, которую не стыдно предъявить друзьям и знакомым. Посоветовавшись с очередной любовницей, он потащил Альку к стилисту. Она послушно пошла, но только для того, чтобы потом с особым удовольствием распрямить кудри и перекрасить русые волосы в яркий медный цвет. И красных прядок добавила, чтобы уж оглушить наверняка… Глеб Сергеевич побледнел, побагровел и ухнул выразительное: «У всех дети как дети, а у меня чудовище!» – махнул рукой и нашел утешение в объятиях сексапильной секретарши. Альке срочно требовались новые горизонты…
Находясь в процессе написания диплома, она решила не терять времени даром – почему бы не устроиться на работу? Собственные деньги не помешают, да и времени свободного куча. Пока можно трудиться на благо фирмы папочки, а там видно будет…
Для начала она напросилась в бухгалтерию перебирать бумажки – занятие оказалось малополезным и скучным, однако у Альки хватало и других развлечений. Окружающие воспринимали ее со сдержанным недоумением и опаской (все же дочь генерального директора), а она охотно платила им той же монетой – привычно куролесила, загоняя недругов в тупик, и прекрасно себя чувствовала в любой роли. Три месяца пролетели незаметно, а потом случилась великая любовь…
– Я ему сама скажу, – бросила Алька, оборачиваясь к Костику. – Меня он точно не убьет, а вот за твою жизнь я не дам даже ломаного гроша.
* * *
Глеб Сергеевич Воробьев отдыхал. Похмелье – особое состояние, при котором противопоказано усиленно думать, производить какие-либо действия или принимать решения. Лучше лежать на прохладном кожаном диванчике, свесив руку, стонать и материть головную боль, а также дружков-одноклассников, которые вчера затащили в сауну, а потом в ресторан. Пять лет не виделись, и хорошо же было! Не скучали, не перезванивались, не задавали друг другу дурацких вопросов, не хвалились, как сороки на базаре. А тут втемяшилось одному в голову встретиться, и пошло-поехало! Креветки, капусточка, зеленый лучок и водочка… Да чтоб ей пусто было! И зачем он вообще притащился в офис, да еще на машине? Директор… ага… директор… привык! Будто без него стиральный порошок и гель для унитаза по коробкам не распихают.
– Ой, мама дорогая, – жалобно пропел Воробьев, медленно поднимаясь. – Не пей, Андрюха, никогда не пей! Ой… – Остановив взгляд на графине с водой, он подошел, взял его и пузатым боком приложил к виску. – Наташка со мной теперь не разговаривает, осуждает… А я себе другую секретаршу найду – молчаливую и покладистую. Совсем девки обнаглели… Кто в доме хозяин?
– Просто помирись, – спокойно ответил Андрей, не оборачиваясь. Его внимание было приковано к карте России, пришпиленной к стене разноцветными кнопками. Ярославль, Иваново, Тверь, Владимир, Рязань и другие города оранжевыми пластмассовыми флажками сообщали о том, что на их территории находятся обособленные подразделения фирмы «Крона-Ка», и, соответственно, с бытовой химией у них все в порядке, потому что трудоголик Воробьев денно и нощно работает над расширением бизнеса. Контролирует буквально из последних сил! И ему нет равных даже в состоянии тяжелого похмелья.
– Полюбуйся, полюбуйся, – поддел Глеб Сергеевич, – пока ты по тундрам и Америкам разъезжаешь, я делом занимаюсь, свои и твои тугрики преумножаю, между прочим.
– Так я и любуюсь.
– Забей на науку, заканчивай со своими проповедями…
– Лекциями, – поправил Андрей.
– Какая разница, – сморщился Воробьев, громыхнул графином о журнальный столик и вернулся к дивану. Сел, закинул ногу на ногу, издал короткий стон и добавил: – Я на тебя надежды возлагал, а ты…
– А я пошел другим путем.
– Ну и дурак!
Лет двенадцать назад фирма «Крона-Ка» в равных долях принадлежала Глебу Сергеевичу Воробьеву и Григорию Петровичу Зубареву. Сначала их объединяли общие знакомые, а затем – обоюдное стремление к успеху. Производство росло, продажи тоже (спасибо новым технологиям и собственным амбициям), маленький офис сменился просторным и светлым.
Шесть лет они трудились в одной упряжке, терпели противоположные характеры друг друга и считали доходы. Но судьба нанесла страшный удар – Григорий Зубарев отравился какой-то гадостью за границей, долго лечился уже на родине, да так и не выкарабкался… Доля перешла к его сыну Андрею, который мало интересовался импортом и экспортом, прибылями и убытками, зато все свое время посвящал молекулярной биологии. Попытки Воробьева привлечь парня к руководству пропали даром, и пришлось Глебу Сергеевичу тянуть воз одному. Со временем он привык, но изредка поддевал Андрея: то в шутку, то с обидой, а то автоматически, без всяких надежд и пожеланий.
Несмотря на разницу в возрасте (а тринадцать лет – немало), между ними сразу сложились легкие отношения, инициатором которых был Воробьев. Он терпеть не мог занудных «вы», длинных «с уважением», непонятных «если» и упрощал все, что только можно упростить, когда дело касалось близких людей. И получалось это естественно, и сопротивление всегда оказывалось бесполезным.
Андрей эту дружбу подхватил, но в дуэте занял скромное место наблюдателя. Иногда, после «пацанских» историй Воробьева, он с иронией задавался вопросом, а кто из них в действительности старше? Глебу Сергеевичу по отношению к жизни его сорок семь лет можно было дать с бо-о-ольшой натяжкой.
Последние два года они виделись редко – Андрея постоянно приглашали читать лекции, и он не отказывался, приобретая по возможности в других городах и странах дополнительный опыт. Но и домой тянуло, и здесь его ждали не менее важные дела: с середины января его команда начинала работать над новой темой, что по значимости перекрывало все остальное.
– Бросаю пить, бросаю пить, – как заклинание, свято веря в каждое слово, произнес Воробьев. – И когда только лекарство от похмелья придумают? Не фигню, а нормальное? Не в каменном веке живем! Кстати, твоя биология на нужные позарез лекарственные препараты не распространяется?
– Нет.
– Жаль… человечество, между прочим, страдает…
– А это что такое? – Андрей, оторвавшись от карты с флажками, прогулялся к окну и остановился около кресла, на котором лежал бело-красный тюк.
– Одежда Деда Мороза… – ответил Глеб Сергеевич. Откинулся на мягкую спинку дивана и заложил руки за голову. – И не смотри на меня так, я еще с ума не сошел… Рекламу к Новому году снимали, вот барахло и осталось, валяется с неделю, а Натаха не убирает… Некуда, говорит. Хочешь, тебе костюмчик подарю? – Он улыбнулся до ушей и не без гордости добавил: – А Наташка у меня хорошая… воспитывает меня даже.
Андрей машинально развернул тюк, взял шубу– халат, отделанную искусственным мехом, встряхнул ее и надел.
– Великовато, – прокомментировал он, точно и впрямь собирался часто носить.
– Конечно, велико. К костюмчику живот накладной прилагался, но где он, понятия не имею! Мне бы он сейчас пригодился вместо подушки… А ты бороду надень, шапку и в бухгалтерию сходи, там тебе быстро Снегурочку подберут или какую-нибудь тетушку Метелицу. – Воробьев засмеялся и тут же осекся, по-прежнему томимый похмельем. – Не проходит башка, хоть ты тресни, – недовольно буркнул он.
Андрей для завершения образа надел бороду, шапку, украшенную не только мехом, но и блестками, точно ее припорошил снег, и удобно развалился в кресле. Костюм приятно пах гримом, театром, и расставаться с ним пока не хотелось.
Дверь распахнулась неожиданно резко, и на пороге появилась стройная девушка в узких джинсах и голубой рубашке свободного покроя, застегнутой на пару пуговиц и завязанной на талии узлом. Удивительные, длинные, медно-красные волосы, постриженные ступеньками, взбитые на макушке, сразу бросались в глаза и на секунду отвлекали от лица. Но лишь на секунду.
Рядом с ней стоял щуплый парень в черных брюках и бежевом свитере. Ровная челка и очки на носу делали его похожим на отличника, день и ночь грызущего гранит науки.
Девушка быстро зашла в кабинет, стрельнула взглядом в сторону Андрея и, не найдя ничего примечательного в его персоне, поздоровалась по очереди со всеми:
– Привет, папа. Здравствуй, Дедушка Мороз.
– Моя дочь – Алевтина Глебовна, – со вздохом представил Воробьев и добавил: – Ну, ты ее, наверное, помнишь…
– Добрый день, – произнес Андрей, вежливо поднимаясь с кресла.
После слов отца Алька проявила заинтересованность, сделала шаг к гостю и наклонила голову набок, он в ответ, желая облегчить опознание, опустил бороду.
Их встречи можно было пересчитать по пальцам – раз, два, три, четыре, пять. Они всегда виделись мельком и никогда не разговаривали друг с другом наедине, вдали от суеты. Она ему запомнилась светленькой девочкой, несущейся мимо с булкой в руках. Ей было пятнадцать, шестнадцать, семнадцать? Где та черта, тот год, когда обыкновенные девчонки вдруг становятся красивыми девушками? Кто бы знал… От прежней Алевтины Воробьевой остались только несколько заметных конопушек на переносице и зеленые глаза. Наверное, ей чуть больше двадцати, а ему уже тридцать четыре. Узнал бы он ее на улице? Вряд ли.
– Зубарев, – подсказал Глеб Сергеевич, и Алька кивнула, потеряв интерес. Нет, в данную минуту ей совершенно не до партнеров отца, она пришла по важному делу…
– Здравствуйте, – запоздало выдал «отличник», и внимание переключилось на него.
– Привет, – ухмыльнулся Воробьев, надеясь, что визит дочери и ее приятеля будет коротким.
– Это Костик, – громко произнесла Алька. – Мой будущий муж. Приглашаю вас на свадьбу, которая состоится в конце января!
– Совсем обалдела, что ли? – непедагогично выдал Глеб Сергеевич, и сразу почувствовал пушечный выстрел в затылке. – Ты где его нашла?
Андрей вновь надел бороду и вернулся в кресло: в дела семейные он вмешиваться не собирался, тем более что приблизительно представлял, как далеко Воробьев пошлет сейчас молодого человека по имени Костя и… Нет, реакция Али пока оставалась загадкой. Впечатления послушной, кроткой дочери она не производила.
– Я у вас уже давно менеджером работаю, – без тени обиды заступился за себя жених. – И так как мы с Алевтиной любим друг друга и наши отношения серьезны, я сделал ей предложение.
– Ты не рад, папа? – наигранно изумилась Аля. – А почему?
Ни разу до этого дня Глеб Сергеевич не задумывался о том, что у него может появиться зять, то есть он вообще никогда не отягощал себя мыслями о личной жизни дочери. Но если бы ему пришлось напрячь воображение, помечтать, то картина получилась бы следующая: Аля выходит замуж за состоявшегося обеспеченного бизнесмена не моложе сорока лет, с которым он, Воробьев, отлично ладит, компанейски пьет пиво после футбольных матчей и имеет огромное количество общих тем для деловых разговоров. И, пожалуй, пусть новый родственник еще положительно относится к бильярду и неровно дышит при виде скоростных спортивных машин, а интерес к женщинам – это лишнее, потому как зять.
– Браку не бывать, – категорично ответил Воробьев, считая происходящее абсолютным бредом. – Родительского благословения я тебе не даю.
– Папа, – улыбнулась Алька до ушей, – я совершеннолетняя и, если захочу, выйду замуж хоть за Деда Мороза.
– Я вашу дочь люблю, – встрял Костик, – и сделаю ее счастливой.
– После дождичка в четверг, – выстрелил Воробьев, махнул в сторону двери и добавил: – Все, аудиенция закончена, марш работать, я сегодня плохо себя чувствую и глупости выслушивать не намерен.
– Да, мы пойдем работать, – согласилась Алька, проигнорировав выпад отца. – Я предполагала, что ты будешь против, и хочу подчеркнуть: моя свадьба – вопрос решенный. Я очень счастлива.
Ее глаза сверкнули, и Андрей попытался определить природу этого блеска. Действительно так сильно влюблена? И никакие преграды даже настроения не испортят? Или Алевтина Воробьева стойкий оловянный солдатик?
– Мы с тобой дома поговорим! – гаркнул Глеб Сергеевич, повернулся к менеджеру Косте и особым мягким голосом, как будто перед ним стоял пятилетний мальчик, произнес: – До свидания, молодой человек, идите и занимайтесь сбытом стирального порошка, а то продажи падают, а мне очень не хочется наказывать виновного…
Алька фыркнула, крутанулась и направилась к двери, «отличник» зашагал следом. В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь настойчивым тиканьем настенных часов.
– Мне тоже пора, – сказал Андрей, поднимаясь. Скинув костюм Деда Мороза, он оставил его в кресле.
Но Воробьев, томимый новостью, не собирался отпускать друга, похмелье неожиданно отступило, но взамен образовалась проблема, забыть о которой не представлялось возможным.
– Я не понял… они поженятся? Я ее, кровиночку, растил, растил, а потом появился какой-то ботаник – и все? – Воробьев подался вперед и развел руками. До него неожиданно дошел кошмар происходящего, и он сам стал похож на беспомощного ребенка. – Ни черта не понимаю! Чем он ей вообще понравился? Зачем ей такой муж? Она выйдет за него?
– Не обязательно, – ответил Андрей. – Они слишком разные.
– Выйдет! – воскликнул Глеб Сергеевич. – Еще как выйдет! Ты ее не знаешь! – Он вскочил, бросился к столу и схватил телефонную трубку. – Я сейчас узнаю фамилию этого женишка и вышвырну его на улицу! Будет знать, как на директорских дочек заглядываться! Размечтался! А я-то думаю, чего мне его физиономия знакома… А он со мной в день по три раза здоровается, если не по пять! Родственничек нашелся! – Возмущение Глеба Сергеевича неожиданно оборвалось, он швырнул трубку обратно, устало упал в кресло и взъерошил волосы. – Воды дай, а? Минералка в шкафу…
Андрей подошел к шкафу, открыл дверцу, взял маленькую бутылку минералки, поставил ее перед Воробьевым, развернул стул и тоже сел.
– У тебя интересная дочь, – улыбнулся он.
– Ага! – вновь вспылил Глеб Сергеевич. – И я от этой интересности скоро на тот свет отправлюсь! Неуправляемая вообще. Цвет волос видел? Перекраситься отказывается наотрез, и повлиять на нее никто не может. Один воспитываю – вот и результат! Вся в мать!
– А мне кажется, она на тебя похожа.
– Ты что?!
– Похожа.
Алькину историю Андрей знал – без подробностей, но и этого было достаточно. Поехал как-то молодой и видный Глеб Воробьев в командировку и там, среди лесов, полей и рек, увлекся весьма симпатичной девушкой. Чувства со временем стали более глубокими, и речь зашла о свадьбе, тем более что вскоре ожидалось рождение ребенка. Но не задалось…
– …мне уезжать время пришло, а она со мной не хочет, хотя договаривались… То мать заболела, то московским врачам она не доверяет, то еще что-то… – уже пустился в воспоминания Глеб Сергеевич. – Ругались мы страшно, ну, я и плюнул! А она еще потом сказала: не люблю, мол, мне вообще другой нравится, это я назло с тобой связалась. Всю душу мне истрепала тогда! Ну, я и уехал, подумаешь! А потом Алька родилась. Отцовство, конечно, на меня оформили, и деньги я, как положено, перечислял, но туда больше – ни ногой! А потом она мне звонит и говорит: жди меня завтра на вокзале в два часа. Нормально, да? И я потащился на вокзал! Голову ломал: чего ей нужно? Даже думал, вернуться хочет, а я-то тогда уже с другой встречался. – Воробьев хмыкнул и негодующе отшвырнул лист бумаги. – И что? Всучила мне прямо на перроне дочку в руки, сказала: извини, твоя очередь, ты теперь ее расти. А сама – ту-ту-у, больше мы ее не видели. – Воробьев помахал рукой в воздухе, точно провожал поезд. – Я, честно говоря, дар речи потерял! А Алька такая маленькая была, года два, глаза таращит, не пищит, медведя плюшевого к себе прижимает… Я ее к матери своей отвез сразу, а забрал позже, когда на ноги встал. Вырастил на свою голову сокровище! – Он смачно стукнул кулаком по столу. – Замуж она собралась! И за кого? Слушай, – его голос стих, – а может, его, Костика этого, попробовать отговорить? Если парень откажется, то и моя принцесса дурить перестанет.
– Оставь их в покое, – сдержанно предложил Андрей. Он попытался представить Алевтину Воробьеву в роли жены «отличника» Константина и не смог, не складывались два этих человека в единое целое. В его мыслях они отталкивались друг от друга, отвергая любое притяжение.
– Да, да, да, – затараторил Воробьев, пропуская ответ мимо ушей. Его щеки немного порозовели, он оживился, будто внутри включилась следующая скорость, схватил ручку и постучал колпачком по столу. Сделав несколько больших глотков минералки, он даже позволил себе улыбку. – Точно! Надо предложить парню хорошую тачку, джип, паджерку, например, и не менее хорошую должность, и пусть скажет Альке, что любовь прошла. Как тебе моя идея?
– Дрянная идея, – честно ответил Андрей.
– Почему?
– Пошлют они тебя оба далеко и надолго.
– Не-а, не меня, – покачал головой Глеб Сергеевич. – Не я же предлагать буду, а ты.
– Не помню, чтобы я давал на это согласие.
– Послушай, Андрюха, дело серьезное… Я, по-твоему, бездействовать должен? Моя единственная дочь сбрендила и идет под венец с нищим молокососом, а я молчи?! Помоги, прошу, помоги. Я бы и сам, но мне Алька потом ни за что не простит, а тебя она раз в сто лет видит… – Он с грохотом отодвинул кресло, вскочил, залпом допил воду и сунул руки в карманы брюк. – Скажешь, что щедрый расстроенный папочка предлагает джип и повышение на две ступени сразу – и все! Или ты лучше от себя, а?
– Иди к черту, – спокойно ответил Андрей. – И не дурак же он, чтобы соглашаться…
– Почему не дурак? – обиделся Воробьев за жениха дочери. – Конечно, дурак. А согласится, так еще и гад порядочный! А зачем моей Альке такой? Ненадежный, а? Я бы и сам, но ты же понимаешь… Свадьба у них в январе! Обалдеть! Вот мы и проверим, и узнаем, какая у них там любовь. Согласен?
– Иди к черту, – повторил Андрей.
* * *
Але в жизни не хватало чего-то теплого, мягкого, воздушного, чего-то необъятного и в то же время очень личного. Во всяком случае, она считала именно так. Иногда, навоевавшись со всем миром, она приходила домой, забиралась на кровать и по-девчоночьи мечтала о сказочном принце, который разберется со злодеями и будет ее просто обнимать и целовать. Эти мечты появлялись редко и тянулись из детства, а когда речь заходила о внешности будущего мужа, то всегда оказывалось, что он полная противоположность ее отцу – Глебу Сергеевичу Воробьеву.
Ничего не поделаешь, так получалось.
С молодыми мужчинами, желающими завязать тесные отношения, она встречалась и ранее, но душа обычно волновалась лишь три-четыре коротких дня – стандартный срок, – а потом становилось скучно. Предсказуемость доводила до раздражения. Вспыхивала влюбленность и гасла – ничего особенного.
Костик был другой – милый, просто милый. Он то позволял ей верховодить, то хватал за руку и куда-то тащил, ворчливо отчитывая за какие-то выходки и разгильдяйство. А она с удовольствием бежала следом, с улыбкой слушала и едко комментировала его слова.
Костя был забавный и серьезный. Когда целовался, всегда снимал очки, когда ел, пользовался ножом и тщательно промокал рот салфеткой. Алька могла наблюдать за ним часами. И он как-то очень твердо попросил у нее руки и сердца и тем самым рассмешил! Она не задала ни одного вопроса, например, «а где мы будем жить?», а просто согласилась, сказав себе: а почему бы и нет? Теперь у нее будет свой собственный мужчина, которому она нужна.
